придумать,  что бы я сказал, потому что в это время вошла
мама, самая настоящая, живая, и сказала:
   - Ты еще сидишь.  Ешь сейчас же,  посмотри,  на кого ты похож?  Вылитый
Кощей!



АРБУЗНЫЙ ПЕРЕУЛОК

   Я  пришел со двора после футбола усталый и грязный как не знаю кто. Мне
было  весело,  потому что мы выиграли у дома номер пять со счетом 44:37. В
ванной,  слава  богу,  никого  не было. Я быстро сполоснул руки, побежал в
комнату и сел за стол. Я сказал:
   - Я, мама, сейчас быка съесть могу.
   Она улыбнулась.
   - Живого быка? - сказала она.
   - Ага, - сказал я, - живого, с копытами и ноздрями!
   Мама  сейчас  же  вышла  и  через секунду вернулась с тарелкой в руках.
Тарелка  так  славно  дымилась, и я сразу догадался, что в ней рассольник.
Мама поставила тарелку передо мной.
   - Ешь! - сказала мама.
   Но это была лапша.  Молочная.  Вся в пенках. Это почти то же самое, что
манная каша.  В  каше обязательно комки,  а  в лапше обязательно пенки.  Я
просто умираю, как только вижу пенки, не то чтобы есть. Я сказал:
   - Я не буду лапшу!
   Мама сказала:
   - Безо всяких разговоров!
   - Там пенки!
   Мама сказала:
   -  Ты  меня  вгонишь  в  гроб! Какие пенки? Ты на кого похож? Ты вылитый
Кощей!
   Я сказал:
   - Лучше убей меня!
   Но мама вся прямо покраснела и хлопнула ладонью по столу:
   - Это ты меня убиваешь!
   И тут вошел папа. Он посмотрел на нас и спросил:
   - О чем тут диспут? О чем такой жаркий спор?
   Мама сказала:
   - Полюбуйся!  Не хочет есть.  Парню скоро одиннадцать лет,  а  он,  как
девочка, капризничает.
   Мне скоро девять.  Но  мама всегда говорит,  что мне скоро одиннадцать.
Когда мне было восемь лет, она говорила, что мне скоро десять.
   Папа сказал:
   - А почему не хочет? Что, суп пригорел или пересолен?
   Я сказал:
   - Это лапша, а в ней пенки...
   Папа покачал головой:
   - Ах  вот  оно  что!  Его высокоблагородие фон барон Кутькин-Путькин не
хочет  есть  молочную  лапшу!  Ему,  наверно,  надо  подать  марципаны  на
серебряном подносе!
   Я засмеялся, потому что я люблю, когда папа шутит.
   - Это что такое - марципаны?
   - Я не знаю,  -  сказал папа, - наверно, что-нибудь сладенькое и пахнет
одеколоном.  Специально для фон барона Кутькина-Путькина!.. А ну давай ешь
лапшу!
   - Да ведь пенки же!
   - Заелся ты,  братец,  вот что!  -  сказал папа и  обернулся к маме.  -
Возьми у него лапшу,  -  сказал он, - а то мне просто противно! Кашу он не
хочет, лапшу он не может!.. Капризы какие! Терпеть не могу!..
   Он сел на стул и  стал смотреть на меня.  Лицо у  него было такое,  как
будто я  ему  чужой.  Он  ничего не  говорил,  а  только вот так смотрел -
по-чужому.  И  я  сразу  перестал  улыбаться -  я  понял,  что  шутки  уже
кончились.  А  папа долго так молчал,  и  мы все так молчали,  а  потом он
сказал, и как будто не мне и не маме, а так кому-то, кто его друг:
   - Нет,  я, наверно, никогда не забуду эту ужасную осень, - сказал папа,
- как невесело,  неуютно тогда было в  Москве...  Война,  фашисты рвутся к
городу.  Холодно,  голодно,  взрослые все ходят нахмуренные, радио слушают
ежечасно...   Ну,   все   понятно,   не   правда   ли?   Мне   тогда   лет
одиннадцать-двенадцать было, и, главное, я тогда очень быстро рос, тянулся
кверху,  и  мне все время ужасно есть хотелось.  Мне совершенно не хватало
еды.  Я всегда просил хлеба у родителей,  но у них не было лишнего,  и они
мне отдавали свой, а мне и этого не хватало. И я ложился спать голодный, и
во  сне  я  видел хлеб.  Да  что...  У  всех так было.  История известная.
Писано-переписано, читано-перечитано...
   И вот однажды иду я по маленькому переулку,  недалеко от нашего дома, и
вдруг вижу -  стоит здоровенный грузовик,  доверху заваленный арбузами.  Я
даже не знаю, как они в Москву попали. Какие-то заблудшие арбузы. Наверно,
их привезли, чтобы по карточкам выдавать. И наверху в машине стоит дядька,
худой такой,  небритый и беззубый,  что ли, - рот у него очень втянулся. И
вот он  берет арбуз и  кидает его своему товарищу,  а  тот -  продавщице в
белом,  а  та -  еще кому-то четвертому...  И у них это ловко так цепочкой
получается:  арбуз катится по конвейеру от машины до магазина.  А  если со
стороны посмотреть -  играют люди в  зелено-полосатые мячики,  и это очень
интересная игра.  Я  долго так стоял и на них смотрел,  и дядька,  который
очень худой,  тоже на меня смотрел и все улыбался мне своим беззубым ртом,
славный человек.  Но потом я устал стоять и уже хотел было идти домой, как
вдруг  кто-то  в  их  цепочке  ошибся,  загляделся,  что  ли,  или  просто
промахнулся,  и  пожалуйте -  тррах!..  Тяжеленный арбузище вдруг упал  на
мостовую.  Прямо рядом со мной.  Он треснул как-то криво,  вкось,  и  была
видна белоснежная тонкая корка,  а за нею такая багровая, красная мякоть с
сахарными прожилками и  косо поставленными косточками,  как  будто лукавые
глазки арбуза смотрели на меня и улыбались из середки.  И вот тут, когда я
увидел эту чудесную мякоть и  брызги арбузного сока и  когда я почуял этот
запах,  такой свежий и сильный,  только тут я понял, как мне хочется есть.
Но я отвернулся и пошел домой. И не успел я отойти, вдруг слышу - зовут:
   "Мальчик, мальчик!"
   Я  оглянулся,  а ко мне бежит этот мой рабочий,  который беззубый,  и у
него в руках разбитый арбуз. Он говорит:
   "На-ка, милый, арбуз-то, тащи, дома поешь!"
   И  я  не  успел  оглянуться,  а  он уже сунул мне арбуз и бежит на свое
место,  дальше  разгружать.  И  я обнял арбуз и еле доволок его до дому, и
позвал  своего дружка Вальку, и мы с ним оба слопали этот громадный арбуз.
Ах,  что  это  была  за  вкуснота!  Передать нельзя! Мы с Валькой отрезали
большущие  кусищи,  во всю ширину арбуза, и когда кусали, то края арбузных
ломтей задевали нас за уши, и уши у нас были мокрые, и с них капал розовый
арбузный  сок.  И  животы  у нас с Валькой надулись и тоже стали похожи на
арбузы.  Если по такому животу щелкнуть пальцем, звон пойдет знаешь какой!
Как от барабана. И об одном только мы жалели, что у нас нет хлеба, а то бы
мы еще лучше наелись. Да...
   Папа отвернулся и стал смотреть в окно.
   - А  потом еще хуже -  завернула осень,  -  сказал он,  -  стало совсем
холодно, с неба сыпал зимний, сухой и меленький снег, и его тут же сдувало
сухим и острым ветром.  И еды у нас стало совсем мало, и фашисты все шли и
шли к  Москве,  и я все время был голодный.  И теперь мне снился не только
хлеб.  Мне еще снились и  арбузы.  И  однажды утром я  увидел,  что у меня
совсем уже нет живота,  он  просто как будто прилип к  позвоночнику,  и  я
прямо уже ни о  чем не мог думать,  кроме еды.  И я позвал Вальку и сказал
ему:
   "Пойдем,  Валька, сходим в тот арбузный переулок, может быть, там опять
арбузы разгружают,  и,  может быть,  опять один упадет, и, может быть, нам
его опять подарят".
   И мы закутались с ним в какие-то бабушкины платки,  потому что холодюга
был страшный,  и пошли в арбузный переулок. На улице был серый день, людей
было мало,  и в Москве тихо было,  не то что сейчас. В арбузном переулке и
вовсе никого не было, и мы стали против магазинных дверей и ждем, когда же
придет грузовик с  арбузами.  И  уже  стало совсем темнеть,  а  он  все не
приезжал. Я сказал:
   "Наверно, завтра приедет..."
   "Да, - сказал Валька, - наверно, завтра".
   И  мы поили с  ним домой.  А  назавтра снова пошли в переулок,  и снова
напрасно. И мы каждый день так ходили и ждали, но грузовик не приехал...
   Папа  замолчал. Он смотрел в окно, и глаза у него были такие, как будто
он  видит  что-то такое, чего ни я, ни мама не видим. Мама подошла к нему,
но  папа  сразу  встал  и вышел из комнаты. Мама пошла за ним. А я остался
один.  Я сидел и тоже смотрел в окно, куда смотрел папа, и мне показалось,
что я прямо вот вижу папу и его товарища, как они дрогнут и ждут. Ветер по
ним  бьет,  и  снег тоже, а они дрогнут и ждут, и ждут, и ждут... И мне от
этого  просто жутко сделалось, и я прямо вцепился в свою тарелку и быстро,
ложка  за  ложкой,  выхлебал  ее  всю,  и  наклонил  потом к себе, и выпил
остатки, и хлебом обтер донышко, и ложку облизал.



СЛОН И РАДИО

   Есть на свете такие маленькие радиоприемнички,  они поменьше настоящих,
величиной с папиросную коробку.  И антенна у них выдвигается.  Ох,  сильно
дают, на весь квартал слышно! Замечательная вещь! Эту вещь моему папе друг
подарил.  Приемник называется транзисторным.  В  тот вечер,  когда нам его
подарили,  мы  все  время  слушали  передачи.  Я  с  ним  здорово научился
управляться и  антенну то убирал,  то выпускал,  и все колесики вертел,  и
музыка звучала непрерывно и  громко,  потому что я к этому делу способный,
чего уж там говорить.
   А в воскресенье утром была прозрачная погода, солнышко светило вовсю, и
папа сказал прямо с утра:
   - Давай ешь побыстрее,  и  махнем с  тобой в  зоопарк.  Давно что-то не
были, одичали совсем.
   От  этих  слов  мне и вовсе весело стало жить, и я быстро собрался. Ах,
люблю   я  ходить  в  зоопарк,  люблю  смотреть  на  маленькую  ламочку  и
представлять,   что   ее   можно   взять  на  руки  и  гладить!  И  у  нее
по-сумасшедшему  стучит  сердце,  и  она  взбрыкивает  стройными,  ловкими
ножками.  И  кажется,  что  сейчас  больно  ударит. Но ничего, дело как-то
обходится.
   Или тигренок.  Тоже хорошо бы  взять на  руки!  А  он  смотрит на  тебя
ужаснувшимися глазами.  Душа  в  пятки ушла.  Боится,  дурачок,  наверное,
думает: вот, мол, мой смертный час пришел.
   А  еще хорошо в  зоопарке стоять перед загоном зубробизона и думать про
него,  что это ожившая гора, на которой высечено лицо задумчивого старика,
а  ты стоишь перед этой горой и  весишь всего-то двадцать пять кило и рост
только девяносто восемь сантиметров.  И  пока мы шли,  я  всю дорогу думал
разные разности про зоологический сад и шел смирно,  не скакал, потому что
в  руках у меня был транзисторный радиоприемник,  в нем журчала музыка.  Я
переводил его с  одной станции на другую,  и  настроение у меня было самое
распрекрасное.  А когда мы пришли,  папа сказал:  "К слону",  - потому что
слон был у  папы самый любимый во всем зоопарке.  Папа всегда ходил к нему
первому, как к царю. Поздоровается со слоном, а уж потом отправляется куда
глаза глядят.  И на этот раз мы поступили так же. Слон стоял, как войдешь,
с правой стороны, в отдельном уголке, на пригорке; уже издалека было видно
его  громадное тело,  похожее на  африканскую хижину,  стоящую на  четырех
подпорках.
   Огромная толпа народа стояла у его загородки и любовалась слоном.  Было
видно его  симпатичное,  как бы  улыбающееся лицо,  он  шамкал треугольной
губой,  покачивал шишковатой головой,  шевелил ушами.  Я  сейчас же быстро
протолкался сквозь толпу к  нашему Шанго (его звали Шанго,  он  был  сыном
индийского слона Махмуда -  так было написано на специальной дощечке возле
его загородки).
   Папа протиснулся вперед и крикнул:
   - Доброе утро, Шанго Махмудович!
   И  слон  оглянулся и  обрадованно закивал головой.  Мол,  здравствуйте,
здравствуйте, где это вы пропадали?
   И  окружающие посмотрели на папу с  улыбкой и  с завистью.  И мне тоже,
честно говоря, стало здорово завидно, что вот слон ответил папе. И мне тут
же  захотелось,  чтобы Шанго и  меня одарил своим вниманием,  и  я  громко
закричал:
   - Шанго Махмудович, привет! Смотрите, какая у меня вещь.
   И  я  поднял высоко над собой папин транзисторный радиоприемник.  А  из
приемника  текла  музыка,   он  играл  разные  советские  песни.  И  Шанго
Махмудович повернулся и стал слушать эту музыку.  И вдруг он высоко задрал
свой хобот,  протянул его ко мне и  неожиданно и  ловко выдернул у меня из
рук эту несчастную машинку.
   Я прямо остолбенел,  да и папа тоже. И вся толпа остолбенела. Наверное,
думали, что будет дальше: отдаст? Трахнет оземь? Растопчет ногами? А Шанго
Махмудович,  видимо,  просто хотел музыку послушать.  Он  не  стал ни бить
приемник,  ни отдавать.  Он держал приемник -  и все!  Он слушал музыку. И
тут, как назло, музыка замолкла, наверное, у них там был перерыв, не знаю.
Но Шанго Махмудович продолжал прислушиваться.  Вид у  него был такой,  что
вот он  ждет,  когда же  приемник заиграет.  Но ждать,  видно,  нужно было
долго,  потому что  приемник молчал.  И  тут,  вероятно,  Шанго Махмудович
подумал так:  что за  бесполезную штуку я  держу целую вечность в  хоботе?
Почему она не играет? Ну интересно, какая она окажется на вкус?
   И,  не долго думая, этот бедовый слон сунул мой шикарный приемник прямо
себе под хобот,  в  свой обросший войлоком рот,  да не прожевал,  а просто
положил, как в сундук, и, будьте здоровы, слопал!
   Толпа дружно ахнула и оцепенела. А слон оглядел эту потрясенную толпу с
довольно-таки нахальной улыбкой и вдруг сказал придушенным голосом:
   - Начинаем производственную зарядку! И!..
   И  из него зазвучала какая-то бурная музыка. Тут все сразу покатились с
хохоту,  просто  животики  надрывали, стонали от смеха: из-за этого дикого
шума  уже  не  слышно было никаких звуков. Слон стоял совершенно спокойно.
Только в глазах его горело плутоватое выражение.
   А когда все стали потихоньку затихать, из слоновьего рта снова раздался
чуть приглушенный, но отчетливый голос:
   - Быстрые подскоки на месте, раз-два, три-четыре...
   А в толпе, между прочим, было очень много мальчишек и девчонок, и когда
они  услышали  про  подскоки,  так  прямо  завизжали  от  радости.  И,  не
откладывая    в   долгий   ящик,   с   ходу   включились   в   это   дело:
раз-два-три-четыре...   Они   здорово  скакали.  И  визжали,  и  орали,  и
выкидывали разные коленца. Еще бы! Кому же не охота поскакать под слоновью
команду?  Тут  всякий  заскачет.  Лично я заскакал в ту же секунду. Хотя я
прекрасно  понимал,  что  кому-кому,  а мне тут меньше всех надо скакать и
радоваться.  Мне,  скорее  всего,  надо  было  плакать. Но вместо этого я,
знаете,  подскакивал, как мячик: раз-два-три-четыре! И выходит, что у меня
же стянули радиоприемник и я же от этого удовольствие получаю. А между тем
занятия все продолжались. И слон перешел к следующему упражнению.
   - Руки   сжать   в   кулаки,   махательные  и   толкательные  движения.
Раз-два-три!
   Ну конечно,  тут началось светопреставление. Просто чемпионат Европы по
боксу.  Некоторые мальчишки и девчонки совершенно серьезно вошли в аппетит
и  давай так  друг  друга волтузить,  что  только перья полетели.  А  одна
проходящая мимо бабушка спросила у какого-то старичка:
   - Что здесь происходит? Что за драка?
   И он ответил ей шутливо:
   - Обыкновенное дело. Слон физзарядку проводит с населением.
   Бабушка только рот раскрыла.
   Но  тут  Шанго  Махмудович  вдруг замолчал, и я понял, что мой приемник
все-таки сломался в его животе. Конечно, попал в какую-нибудь слепую кишку
и  -  прощай  навек.  В  эту  же секунду слон посмотрел на меня и, грустно
покачивая головой, но с большим намеком, пропел:
   - Помнишь ли ты, как улыбалось нам счастье?
   Я  прямо чуть не заплакал от горя. Помню ли я! Еще бы! Еще секунду, и я
бросился бы на него с кулаками. Но тут возле него появился человек в синем
халате. В руках у него были веники, штук пятьдесят или больше, и он сказал
слону:
   - Ну-ка,  ну-ка,  покажи-ка,  что у  тебя играет?  Но  только тихонько,
тихонько, а я вот тебе веничков принес, на-ка покушай.
   И он разбросал веники перед слоном.
   Шанго   Махмудович  очень   осторожно  положил  у   ног   человека  мой
радиоприемник.
   Я крикнул:
   - Ура!
   Остальные кричали:
   - Бис!
   А  слон  отвернулся и  стал  жевать веники.  Служитель молча  подал мне
радиоприемник, - он был теплый и заслюнявленный.
   Мы с  папой поставили его дома на полку и теперь включаем каждый вечер.
Как звучит! Просто чудо! Приходите слушать!



НЕ ХУЖЕ ВАС, ЦИРКОВЫХ

   Я  теперь часто бываю в  цирке.  У  меня там  завелись знакомые и  даже
друзья.  И меня пускают бесплатно, когда мне только вздумается. Потому что
я сам теперь стал как будто цирковой артист.  Из-за одного мальчишки.  Это
все не так давно случилось.  Я шел домой из магазина, - мы теперь на новой
квартире живем, недалеко от цирка, там же и магазин большой на углу. И вот
я иду из магазина и несу бумажную сумочку, а в ней лежат помидоров полтора
кило и  триста граммов сметаны в  картонном стаканчике.  И вдруг навстречу
идет тетя Дуся,  из старого дома,  добрая, она в прошлом году нам с Мишкой
билет в клуб подарила. Я очень обрадовался, и она тоже. Она говорит:
   - Это ты откуда?
   Я говорю:
   - Из магазина. Помидоров купил! Здрасте, тетя Дуся!
   А она руками всплеснула:
   - Сам ходишь в магазин? Уже? Время-то как летит!
   Удивляется. Человеку девятый год, а она удивляется.
   Я сказал:
   - Ну, до свиданья, тетя Дуся.
   И пошел. А она вдогонку кричит:
   -  Стой!  Куда  пошел?  Я  тебя  сейчас  в  цирк  пропущу,  на  дневное
представление. Хочешь?
   Еще спрашивает! Чудная какая-то. Я говорю:
   - Конечно, хочу! Какой может быть разговор!..
   И вот она взяла меня за руку, и мы взошли по широким ступенькам, и тетя
Дуся подошла к контролеру и говорит:
   - Вот,  Марья Николаевна,  привела вам своего мужичка, пусть посмотрит.
Ничего?
   И  та улыбнулась и  пропустила меня внутрь,  и  я вошел,  а тетя Дуся и
Марья Николаевна пошли сзади.  И  я  шел  в  полутьме,  и  опять мне очень
понравился цирковой запах -  он  особенный какой-то,  и  как только я  его
почуял,  мне сразу стало и  жутко отчего-то  и  весело ни от чего.  Где-то
играла музыка,  и я спешил туда,  на ее звуки, и сразу вспомнил девочку на
шаре,  которую видел здесь так  недавно,  девочку на  шаре,  с  серебряным
плащом и длинными руками;  она уехала далеко,  и я не знаю,  увижу ли я ее
когда-нибудь,  и странно стало у меня на душе, не знаю, как объяснить... И
тут мы наконец дошли до бокового входа, и меня протолкнули вперед, и Марья
Николаевна шепнула:
   - Садись! Вон в первом ряду свободное местечко, садись...
   И я быстро уселся. Со мной рядом сидел тоже мальчишка величиной с меня,
в  таком же, как и я, школьном костюме, нос курносый, глаза блестят. Он на
меня  посмотрел  довольно  сердито, что я вот опоздал и теперь мешаю и все
такое,  но  я  не  стал  обращать  на  него  никакого внимания. Я сразу же
вцепился всеми глазами в артиста, который в это время выступал. Он стоял в
огромной  чалме  посреди  арены,  и  в  руках у него была игла величиной с
полметра.  Вместо нитки в нее была вдета узкая и длинная шелковая лента. А
рядом с этим артистом стояли две девушки и никого не трогали вдруг он ни с
того  ни  с  сего  подошел  к  одной из них и - раз! - своей длинной иглой
прошил  ей  живот  насквозь, иголка выскочила у нее из спины! Я думал, она
сейчас  завизжит  как  зарезанная,  но  нет,  она  стоит  себе  спокойно и
улыбается.  Прямо  глазам  своим  не веришь. Тут артист совсем разошелся -
чик! - и вторую насквозь! И эта тоже не орет, а только хлопает глазами так
они обе стоят насквозь прошитые, между ними нитки, и улыбаются себе как ни
в чем не бывало. Ну, милые мои, вот это да!
   Я говорю:
   - Что же они не орут? Неужели терпят?
   А мальчишка, что рядом сидит, отвечает:
   - А чего им орать? Им не больно!
   Я говорю:
   - Тебе бы так! Воображаю, как ты завопил бы...
   А он засмеялся, как будто он старше меня намного, потом говорит:
   - А я сперва подумал,  что ты цирковой. Тебя ведь тетя Маша посадила...
А ты, оказывается, не цирковой... не наш.
   Я говорю:
   - Это все равно, какой я - цирковой или не цирковой. Я государственный,
понял? А что такое цирковой - не такой, что ли?
   Он сказал, улыбаясь:
   - Да нет, цирковые - они особенные...
   Я рассердился:
   - У них что, три ноги, что ли?
   А он:
   - Три  не  три,  но  все-таки они и  половчее других -  куда там!  -  и
посильнее, и посмекалистее.
   Я совсем разозлился и сказал:
   - Давай не задавайся! Тут не хуже теб