Виктор Драгунский.
   Денискины рассказы


   Москва, "Планета детства", "Издательство Астрель", "АСТ", 2000
   OCR: Michael Seregin



"ОН ЖИВОЙ И СВЕТИТСЯ..."

   Однажды вечером я  сидел во  дворе,  возле песка,  и  ждал  маму.  Она,
наверно, задерживалась в институте, или в магазине, или, может быть, долго
стояла на автобусной остановке.  Не знаю. Только все родители нашего двора
уже пришли,  и все ребята пошли с ними по домам и уже, наверно, пили чай с
бубликами и брынзой, а моей мамы все еще не было...
   И вот уже стали зажигаться в окнах огоньки,  и радио заиграло музыку, и
в  небе  задвигались  темные  облака  -   они  были  похожи  на  бородатых
стариков...
   И мне захотелось есть,  а мамы все не было, и я подумал, что, если бы я
знал,  что моя мама хочет есть и  ждет меня где-то  на  краю света,  я  бы
моментально к  ней побежал,  а не опаздывал бы и не заставлял ее сидеть на
песке и скучать.
   И в это время во двор вышел Мишка. Он сказал:
   - ЗдорОво!
   И я сказал:
   - ЗдорОво!
   Мишка сел со мной и взял в руки самосвал.
   - Ого! - сказал Мишка. - Где достал? А он сам набирает песок? Не сам? А
сам сваливает?  Да?  А ручка?  Для чего она? Ее можно вертеть? Да? А? Ого!
Дашь мне его домой?
   Я сказал:
   - Нет, не дам. Подарок. Папа подарил перед отъездом.
   Мишка надулся и отодвинулся от меня. На дворе стало еще темнее.
   Я смотрел на ворота,  чтоб не пропустить, когда придет мама. Но она все
не шла.  Видно, встретила тетю Розу, и они стоят и разговаривают и даже не
думают про меня. Я лег на песок.
   Тут Мишка говорит:
   - Не дашь самосвал?
   - Отвяжись, Мишка.
   Тогда Мишка говорит:
   - Я тебе за него могу дать одну Гватемалу и два Барбадоса!
   Я говорю:
   - Сравнил Барбадос с самосвалом...
   А Мишка:
   - Ну, хочешь, я дам тебе плавательный круг?
   Я говорю:
   - Он у тебя лопнутый.
   А Мишка:
   - Ты его заклеишь!
   Я даже рассердился:
   - А плавать где? В ванной? По вторникам?
   И Мишка опять надулся. А потом говорит:
   - Ну, была не была! Знай мою доброту! На!
   И он протянул мне коробочку от спичек. Я взял ее в руки.
   - Ты открой ее, - сказал Мишка, - тогда увидишь!
   Я  открыл коробочку и сперва ничего не увидел, а потом увидел маленький
светло-зеленый  огонек,  как  будто  где-то  далеко-далеко  от меня горела
крошечная звездочка, и в то же время я сам держал ее сейчас в руках.
   - Что это, Мишка, - сказал я шепотом, - что это такое?
   - Это светлячок, - сказал Мишка. - Что, хорош? Он живой, не думай.
   - Мишка,  -  сказал я,  -  бери мой  самосвал,  хочешь?  Навсегда бери,
насовсем! А мне отдай эту звездочку, я ее домой возьму...
   И  Мишка схватил мой самосвал и  побежал домой.  А  я  остался со своим
светлячком,  глядел на него,  глядел и никак не мог наглядеться:  какой он
зеленый,  словно в сказке,  и как он хоть и близко,  на ладони,  а светит,
словно издалека...  И  я не мог ровно дышать,  и я слышал,  как стучит мое
сердце, и чуть-чуть кололо в носу, как будто хотелось плакать.
   И я долго так сидел,  очень долго.  И никого не было вокруг.  И я забыл
про всех на белом свете.
   Но тут пришла мама,  и я очень обрадовался,  и мы пошли домой.  А когда
стали пить чай с бубликами и брынзой, мама спросила:
   - Ну, как твой самосвал?
   А я сказал:
   - Я, мама, променял его.
   Мама сказала:
   - Интересно! А на что?
   Я ответил:
   - На светлячка! Вот он, в коробочке живет. Погаси-ка свет!
   И  мама погасила свет,  и  в  комнате стало темно,  и  мы  стали вдвоем
смотреть на бледно-зеленую звездочку.
   Потом мама зажгла свет.
   -  Да,  -  сказала  она,  -  это волшебство! Но все-таки как ты решился
отдать такую ценную вещь, как самосвал, за этого червячка?
   - Я так долго ждал тебя,  -  сказал я,  - и мне было так скучно, а этот
светлячок, он оказался лучше любого самосвала на свете.
   Мама пристально посмотрела на меня и спросила:
   - А чем же, чем же именно он лучше?
   Я сказал:
   - Да как же ты не понимаешь?! Ведь он живой! И светится!..



НАДО ИМЕТЬ ЧУВСТВО ЮМОРА

   Один раз мы с  Мишкой делали уроки.  Мы положили перед собой тетрадки и
списывали.  И  в  это  время я  рассказывал Мишке про лемуров,  что у  них
большие глаза,  как стеклянные блюдечки,  и что я видел фотографию лемура,
как  он   держится  за   авторучку,   сам  маленький-маленький  и   ужасно
симпатичный.
   Потом Мишка говорит:
   - Написал?
   Я говорю:
   - Уже.
   - Ты мою тетрадку проверь, - говорит Мишка, - а я - твою.
   И мы поменялись тетрадками.
   И я как увидел, что Мишка написал, так сразу стал хохотать.
   Гляжу, а Мишка тоже покатывается, прямо синий стал.
   Я говорю:
   - Ты чего, Мишка, покатываешься?
   А он:
   - Я покатываюсь, что ты неправильно списал! А ты чего?
   Я говорю:
   -  А  я  то  же  самое,  только про тебя. Гляди, ты написал: "Наступили
мозы". Это кто такие - "мозы"?
   Мишка покраснел:
   - Мозы - это, наверно, морозы. А ты вот написал: "Натала зима". Это что
такое?
   - Да,  - сказал я, - не "натала", а "настала". Ничего не попишешь, надо
переписывать. Это все лемуры виноваты.
   И мы стали переписывать. А когда переписали, я сказал:
   - Давай задачи задавать!
   - Давай, - сказал Мишка.
   В это время пришел папа. Он сказал:
   - Здравствуйте, товарищи студенты...
   И сел к столу.
   Я сказал:
   - Вот,  папа, послушай, какую я Мишке задам задачу: вот у меня есть два
яблока, а нас трое, как разделить их среди нас поровну?
   Мишка сейчас же  надулся и  стал  думать.  Папа  не  надулся,  но  тоже
задумался. Они думали долго.
   Я тогда сказал:
   - Сдаешься, Мишка?
   Мишка сказал:
   - Сдаюсь!
   Я сказал:
   - Чтобы мы все получили поровну, надо из этих яблок сварить компот. - И
стал хохотать: - Это меня тетя Мила научила!..
   Мишка надулся еще больше. Тогда папа сощурил глаза и сказал:
   - А раз ты такой хитрый, Денис, дай-ка я задам тебе задачу.
   - Давай задавай, - сказал я.
   Папа походил по комнате.
   - Ну слушай,  -  сказал папа.  -  Один мальчишка учится в первом классе
"В".  Его семья состоит из пяти человек. Мама встает в семь часов и тратит
на одевание десять минут.  Зато папа чистит зубы пять минут. Бабушка ходит
в магазин столько, сколько мама одевается плюс папа чистит зубы. А дедушка
читает газеты,  сколько бабушка ходит  в  магазин минус во  сколько встает
мама.
   Когда они  все вместе,  они начинают будить этого мальчишку из  первого
класса "В".  На  это  уходит время чтения дедушкиных газет плюс  бабушкино
хождение в магазин.
   Когда  мальчишка из  первого класса "В"  просыпается,  он  потягивается
столько  времени,  сколько одевается мама  плюс  папина  чистка  зубов.  А
умывается он,  сколько дедушкины газеты,  деленные на бабушку. На уроки он
опаздывает на  столько  минут,  сколько потягивается плюс  умывается минус
мамино вставание, умноженное на папины зубы.
   Спрашивается:  кто же  этот мальчишка из первого "В" и  что ему грозит,
если это будет продолжаться? Все!
   Тут папа остановился посреди комнаты и  стал смотреть на меня.  А Мишка
захохотал во  все  горло и  стал тоже смотреть на  меня.  Они оба на  меня
смотрели и хохотали.
   Я сказал:
   - Я  не  могу  сразу решить эту  задачу,  потому что  мы  еще  этого не
проходили.
   И  больше  я не сказал ни слова, а вышел из комнаты, потому что я сразу
догадался,  что  в  ответе этой задачи получится лентяй и что такого скоро
выгонят  из  школы. Я вышел из комнаты в коридор и залез за вешалку и стал
думать, что если это задача про меня, то это неправда, потому что я всегда
встаю довольно быстро и потягиваюсь совсем недолго, ровно столько, сколько
нужно.  И еще я подумал, что если папе так хочется на меня выдумывать, то,
пожалуйста,  я  могу  уйти  из  дома  прямо  на  целину. Там работа всегда
найдется,  там люди нужны, особенно молодежь. Я там буду покорять природу,
и  папа  приедет  с  делегацией  на Алтай, увидит меня, и я остановлюсь на
минутку, скажу:
   "Здравствуй, папа", - и пойду дальше покорять.
   А он скажет:
   "Тебе привет от мамы..."
   А я скажу:
   "Спасибо... Как она поживает?"
   А он скажет:
   "Ничего".
   А я скажу:
   "Наверно, она забыла своего единственного сына?"
   А он скажет:
   "Что ты, она похудела на тридцать семь кило! Вот как скучает!"
   А  что я  ему скажу дальше,  я  не успел придумать,  потому что на меня
упало пальто и папа вдруг прилез за вешалку. Он меня увидел и сказал:
   -  Ах  ты, вот он где! Что у тебя за такие глаза? Неужели ты принял эту
задачу на свой счет?
   Он поднял пальто и повесил на место и сказал дальше:
   -  Я  это  все выдумал. Такого мальчишки и на свете-то нет, не то что в
вашем классе!
   И папа взял меня за руки и вытащил из-за вешалки.
   Потом еще раз поглядел на меня пристально и улыбнулся:
   - Надо иметь чувство юмора,  -  сказал он  мне,  и  глаза у  него стали
веселые-веселые. - А ведь это смешная задача, правда? Ну! Засмейся!
   И я засмеялся.
   И он тоже.
   И мы пошли в комнату.



СЛАВА ИВАНА КОЗЛОВСКОГО

   У  меня в табеле одни пятерки.  Только по чистописанию четверка.  Из-за
клякс.  Я  прямо не знаю,  что делать!  У  меня всегда с  пера соскакивают
кляксы.  Я уж макаю в чернила только самый кончик пера, а кляксы все равно
соскакивают.  Просто чудеса какие-то!  Один раз  я  целую страницу написал
чисто-чисто,  любо-дорого смотреть -  настоящая пятерочная страница. Утром
показал ее  Раисе Ивановне,  а  там на  самой середине клякса!  Откуда она
взялась?  Вчера ее не было! Может быть, она с какой-нибудь другой страницы
просочилась? Не знаю...
   А  так  у  меня  одни пятерки.  Только по  пению тройка.  Это  вот  как
получилось.  Был  у  нас  урок пения.  Сначала мы  пели все хором "Во поле
березонька стояла".  Выходило очень красиво,  но Борис Сергеевич все время
морщился и кричал:
   - Тяните гласные, друзья, тяните гласные!..
   Тогда  мы  стали  тянуть гласные, но Борис Сергеевич хлопнул в ладоши и
сказал:
   - Настоящий   кошачий   концерт!    Давайте-ка   займемся   с    каждым
инди-виду-ально.
   Это значит с каждым отдельно.
   И Борис Сергеевич вызвал Мишку.
   Мишка подошел к роялю и что-то такое прошептал Борису Сергеевичу.
   Тогда Борис Сергеевич начал играть, а Мишка тихонечко запел:

                        Как на тоненький ледок
                        Выпал беленький снежок...

   Ну и смешно же пищал Мишка!  Так пищит наш котенок Мурзик.  Разве ж так
поют! Почти ничего не слышно. Я просто не мог выдержать и рассмеялся.
   Тогда Борис Сергеевич поставил Мишке пятерку и поглядел на меня.
   Он сказал:
   - Ну-ка, хохотун, выходи!
   Я быстро подбежал к роялю.
   - Ну-с, что вы будете исполнять? - вежливо спросил Борис Сергеевич.
   Я сказал:
   - Песня гражданской войны "Веди ж, Буденный, нас смелее в бой".
   Борис Сергеевич тряхнул головой и заиграл, но я его сразу остановил:
   - Играйте, пожалуйста, погромче! - сказал я.
   Борис Сергеевич сказал:
   - Тебя не будет слышно.
   Но я сказал:
   - Будет. Еще как!
   Борис Сергеевич заиграл, а я набрал побольше воздуха да как запою:

                           Высоко в небе ясном
                           Вьется алый стяг...

   Мне очень нравится эта песня.
   Так  и  вижу  синее-синее небо,  жарко,  кони  стучат копытами,  у  них
красивые лиловые глаза, а в небе вьется алый стяг.
   Тут я даже зажмурился от восторга и закричал что было сил:

                         Мы мчимся на конях туда,
                         Где виден враг!
                         И в битве упоительной...

   Я хорошо пел, наверное, даже было слышно на другой улице:

          Лавиною стремительной! Мы мчимся вперед!.. Ура!..
          Красные всегда побеждают! Отступайте, враги! Даешь!!!

   Я нажал себе кулаками на живот, вышло еще громче, и я чуть не лопнул:

                           Мы врезалися в Крым!

   Тут  я  остановился,  потому что  я  был весь потный и  у  меня дрожали
колени.
   А Борис Сергеевич хоть и играл,  но весь как-то склонился к роялю,  и у
него тоже тряслись плечи...
   Я сказал:
   - Ну как?
   - Чудовищно! - похвалил Борис Сергеевич.
   - Хорошая песня, правда? - спросил я.
   - Хорошая, - сказал Борис Сергеевич и закрыл платком глаза.
   - Только жаль, что вы очень тихо играли, Борис Сергеевич, - сказал я, -
можно бы еще погромче.
   - Ладно,  я учту,  -  сказал Борис Сергеевич.  - А ты не заметил, что я
играл одно, а ты пел немножко по-другому!
   - Нет, - сказал я, - я этого не заметил! Да это и не важно. Просто надо
было погромче играть.
   - Ну  что ж,  -  сказал Борис Сергеевич,  -  раз ты  ничего не заметил,
поставим тебе пока тройку. За прилежание.
   Как -  тройку? Я даже опешил. Как же это может быть? Тройку - это очень
мало! Мишка тихо пел и то получил пятерку... Я сказал:
   - Борис Сергеевич,  когда я немножко отдохну, я еще громче смогу, вы не
думайте.  Это я сегодня плохо завтракал.  А то я так могу спеть, что тут у
всех уши позаложит. Я знаю еще одну песню. Когда я ее дома пою, все соседи
прибегают, спрашивают, что случилось.
   - Это какая же? - спросил Борис Сергеевич.
   - Жалостливая, - сказал я и завел:

                        Я вас любил...
                        Любовь еще, быть может...

   Но Борис Сергеевич поспешно сказал:
   - Ну хорошо, хорошо, все это мы обсудим в следующий раз.
   И тут раздался звонок.
   Мама встретила меня в  раздевалке.  Когда мы собирались уходить,  к нам
подошел Борис Сергеевич.
   - Ну, - сказал он, улыбаясь, - возможно, ваш мальчик будет Лобачевским,
может быть,  Менделеевым.  Он  может стать Суриковым или Кольцовым,  я  не
удивлюсь,  если он  станет известен стране,  как  известен товарищ Николай
Мамай или  какой-нибудь боксер,  но  в  одном могу заверить вас  абсолютно
твердо: славы Ивана Козловского он не добьется. Никогда!
   Мама ужасно покраснела и сказала:
   - Ну, это мы еще увидим!
   А когда мы шли домой, я все думал:
   "Неужели Козловский поет громче меня?"



ОДНА КАПЛЯ УБИВАЕТ ЛОШАДЬ

   Когда папа заболел, пришел доктор и сказал:
   -  Ничего  особенного,  маленькая  простуда.  Но  я вам советую бросить
курить, у вас в сердце легкий шумок.
   И когда он ушел, мама сказала:
   - Как это все-таки глупо -  доводить себя до  болезней этими проклятыми
папиросами. Ты еще такой молодой, а вот уже в сердце у тебя шумы и хрипы.
   - Ну, - сказал папа, - ты преувеличиваешь! У меня нет никаких особенных
шумов,  а тем более хрипов. Есть всего-навсего один маленький шумишко. Это
не в счет.
   - Нет -  в счет! - воскликнула мама. - Тебе, конечно, нужен не шумишко,
тебя бы больше устроили скрип, лязг и скрежет, я тебя знаю...
   - Во всяком случае, мне не нужен звук пилы, - перебил ее папа.
   - Я  тебя  не  пилю,  -  мама  даже  покраснела,  -  но  пойми ты,  это
действительно вредно.  Ведь ты  же знаешь,  что одна капля папиросного яда
убивает здоровую лошадь!
   Вот  так раз!  Я  посмотрел на  папу.  Он  был большой,  спору нет,  но
все-таки поменьше лошади. Он был побольше меня или мамы, но, как ни верти,
он был поменьше лошади и даже самой захудалой коровы. Корова бы никогда не
поместилась на нашем диване, а папа помещался свободно. Я очень испугался.
Я  никак не  хотел,  чтобы его убивала такая капля яда.  Не хотел я  этого
никак и ни за что.  От этих мыслей я долго не мог заснуть,  так долго, что
не заметил, как все-таки заснул.
   А  в субботу папа выздоровел,  и к нам пришли гости.  Пришел дядя Юра с
тетей Катей, Борис Михайлович и тетя Тамара. Все пришли и стали вести себя
очень прилично,  а  тетя Тамара как только вошла,  так вся завертелась,  и
затрещала,  и уселась пить чай рядом с папой. За столом она стала окружать
папу заботой и вниманием,  спрашивала, удобно ли ему сидеть, не дует ли из
окна,  и  в конце концов до того наокружалась и назаботилась,  что всыпала
ему в чай три ложки сахару. Папа размешал сахар, хлебнул и сморщился.
   - Я уже один раз положила сахар в этот стакан,  - сказала мама, и глаза
у нее стали зеленые, как крыжовник.
   А  тетя Тамара расхохоталась во  все  горло.  Она  хохотала,  как будто
кто-то под столом кусал ее за пятки.  А папа отодвинул переслащенный чай в
сторону.  Тогда  тетя  Тамара  вынула из  сумочки тоненький портсигарчик и
подарила его папе.
   - Это вам в утешение за испорченный чай,  -  сказала она. - Каждый раз,
закуривая  папироску,  вы  будете  вспоминать эту  смешную  историю  и  ее
виновницу.
   Я  ужасно  разозлился  на  нее  за  это.  Зачем она напоминает папе про
курение,  раз  он за время болезни уже почти совсем отвык? Ведь одна капля
курильного яда убивает лошадь, а она напоминает. Я сказал:
   "Вы дура,  тетя Тамара!  Чтоб вы лопнули!  И  вообще вон из моего дома.
Чтобы ноги вашей толстой больше здесь не было".
   Я сказал это про себя, в мыслях, так, что никто ничего не понял.
   А папа взял портсигарчик и повертел его в руках.
   - Спасибо,  Тамара Сергеевна,  - сказал папа, - я очень тронут. Но сюда
не  войдет ни  одна моя папироска,  портсигар такой маленький,  а  я  курю
"Казбек". Впрочем...
   Тут папа взглянул на меня.
   - Ну-ка, Денис, - сказал он, - вместо того чтобы выдувать третий стакан
чаю на ночь,  пойди-ка к письменному столу, возьми там коробку "Казбека" и
укороти папироски,  обрежь так,  чтобы они влезли в  портсигар.  Ножницы в
среднем ящике!
   Я пошел к столу,  нашел папиросы и ножницы, примерил портсигар и сделал
все,  как он велел.  А  потом отнес полный портсигарчик папе.  Папа открыл
портсигарчик, посмотрел на мою работу, потом на меня и весело рассмеялся:
   - Полюбуйтесь-ка, что сделал мой сообразительный сын!
   Тут  все гости стали наперебой выхватывать друг у  друга портсигарчик и
оглушительно хохотать. Особенно старалась, конечно, тетя Тамара. Когда она
перестала смеяться,  она  согнула руку  и  костяшками пальцев постучала по
моей голове.
   - Как же это ты догадался оставить целыми картонные мундштуки,  а почти
весь табак отрезать?  Ведь курят-то именно табак, а ты его отрезал! Да что
у тебя в голове - песок или опилки?
   Я сказал:
   "Это у тебя в голове опилки, Тамарище Семипудовое".
   Сказал,  конечно, в мыслях, про себя. А то бы меня мама заругала. Она и
так смотрела на меня что-то уж чересчур пристально.
   - Ну-ка, иди сюда, - мама взяла меня за подбородок, - посмотри-ка мне в
глаза!
   Я  стал смотреть в  мамины глаза и почувствовал,  что у меня щеки стали
красные, как флаги.
   - Ты это сделал нарочно? - спросила мама.
   Я не мог ее обмануть.
   - Да, - сказал я, - я это сделал нарочно.
   - Тогда выйди из комнаты, - сказал папа, - а то у меня руки чешутся.
   Видно,  папа ничего не  понял.  Но я  не стал ему объяснять и  вышел из
комнаты.
   Шутка ли - одна капля убивает лошадь!



КРАСНЫЙ ШАРИК В СИНЕМ НЕБЕ

   Вдруг наша дверь распахнулась, и Аленка закричала из коридора:
   - В большом магазине весенний базар!
   Она  ужасно  громко  кричала, и глаза у нее были круглые, как кнопки, и
отчаянные.  Я  сначала  подумал,  что  кого-нибудь  зарезали.  А она снова
набрала воздух и давай:
   - Бежим,  Дениска!  Скорее!  Там квас шипучий!  Музыка играет, и разные
куклы! Бежим!
   Кричит,   как  будто  случился  пожар.   И   я  от  этого  тоже  как-то
заволновался,  и  у  меня стало щекотно под ложечкой,  и  я  заторопился и
выскочил из комнаты.
   Мы  взялись с  Аленкой за  руки и  побежали как  сумасшедшие в  большой
магазин.  Там была целая толпа народу и  в самой середине стояли сделанные
из чего-то блестящего мужчина и женщина,  огромные,  под потолок,  и, хотя
они были ненастоящие,  они хлопали глазами и шевелили нижними губами,  как
будто говорят. Мужчина кричал:
   - Весенний базаррр! Весенний базаррр!
   А женщина:
   - Добро пожаловать! Добро пожаловать!
   Мы долго на них смотрели, а потом Аленка говорит:
   - Как же они кричат? Вед