дошел  еще  до  одной  двери,  на  которой было  написано:
"Междугородный телефон".  И  меня сразу осенило!  Вот  где можно прекрасно
поспать. Я тихонько открыл обитую войлоком дверь.
   Стоп!  Пришлось  сразу  отпрыгнуть:  там  уже  устроились двое.  Дядек.
Офицеров. Они смотрели на меня, а я на них.
   Потом я сказал:
   - Вы кто такие?
   Тогда один из них, усатый, сказал:
   - Мы подкидыши!
   Мне стало их жалко, и я спросил по глупости:
   - А где же ваши родители?
   Усатый скорчил жалобную рожу и как будто заплакал:
   - Пожалуйста, прошу вас, найдите мне мою папу!
   А  второй,  который был помоложе, захохотал, как тигр. И тогда я понял,
что  этот  усатый  шутит, потому что он тоже засмеялся, а за ним засмеялся
уже  и  я.  И  мы хохотали теперь уже втроем. И они поманили меня к себе и
потеснились.  Мне  было  тепло,  но тесно и неудобно, потому что все время
звонил телефон и ярко горела лампочка.
   Тогда  мы написали на газете крупными буквами: "Автомат не работает", и
молодой  вывернул  лампочку.  Звонки  затихли, света нет. Через минуту мои
взрослые друзья задали такого храпака, что просто чудо. Похоже было, будто
они пилят огромные бревна огромными пилами. Спать было невозможно.
   А  я  лежал и  все  время думал о  своем приключении.  Получалось очень
смешно, и я все время улыбался в темноте.
   Вдруг раздался громкий, совершенно незаспанный голос:
   - Вниманию  пассажиров,  летящих  рейсом  Ленинград -  Москва!  Самолет
"Ту-104" номер 52-48,  летящий вне  расписания,  вылетает через пятнадцать
минут,   в  четыре  часа  пятьдесят  пять  минут.  Посадка  пассажиров  по
предъявлению билетов с выхода номер два!
   Я мгновенно вскочил, как встрепанный, и принялся будить моих соседей. Я
говорил им тихо, но отчетливо:
   - Тревога! Тревога! Подъем, вам говорят!
   Они сейчас же вскочили, и усатый нащупал и ввернул лампочку.
   Я объяснил им, в чем дело. Усатый военный тут же сказал:
   - Молодцом, парень!
   Я с тобой теперь в любую разведку пойду.
   - Не бросил, значит, своих подкидышей?
   Я сказал:
   - Что вы, как можно!
   Мы побежали к выходу номер два и погрузились в самолет.
   Красивых  девушек-стюардесс уже не было, но нам было все равно. И когда
мы поднялись в воздух, военный, который был помоложе, вдруг расхохотался.
   - Ты что? - спросил его усатый.
   - "Автомат  не  работает",  -  ответил  тот.  -  Ха-ха-ха!  "Автомат не
работает"!..
   - Надпись забыли снять, - ответил усатый.
   Минут  через  сорок  примерно  мы  благополучно  сели в Москве, и когда
вышли, то оказалось, нас совершенно никто не встречает.
   Я поискал своего папу. Его не было... Не было нигде.
   Я  не  знал,  как мне добраться до дому. Мне было просто тоскливо. Хоть
плачь.  И  я,  наверное,  поплакал  бы, но ко мне вдруг подошли мои ночные
друзья, усатый и который помоложе.
   Усатый сказал:
   - Что, не встретил папа?
   Я сказал:
   - Не встретил. Молодой спросил:
   - А ты на когда с ним договорился?
   Я сказал:
   - Я велел ему приехать к самолету, который вылетает в семь утра.
   Молодой сказал:
   - Все ясно! Тут недоразумение. Ведь вылетели-то мы в пять!
   Усатый вмешался в нашу беседу:
   - Встретятся, никуда не денутся! А ты на "козлике" ездил когда-нибудь?
   Я сказал:
   - Первый раз слышу! Что это еще за "козлик"?
   Он ответил:
   - Сейчас увидишь.
   И они с молодым замахали руками.
   К подъезду аэропорта подъехал маленький кургузый автомобиль, заляпанный
и грязный. У солдата-шофера было веселое лицо.
   Мои знакомые военные сели в машину.
   Когда  они  там  уселись, у меня началась тоска. Я стоял и не знал, что
делать. Была тоска. Я стоял, и все. Усатый высунулся в окошко и сказал:
   - А где ты живешь?
   Я ответил.
   Он сказал:
   - Алиев! Долг платежом красен?
   Тот откликнулся из машины:
   - Точно!
   Усатый улыбнулся мне:
   - Садись,  Дениска, рядом с шофером. Будешь знать, что такое солдатская
выручка.
   Шофер дружелюбно улыбался. По-моему, он был похож на дядю Мишу.
   - Садись, садись. Прокачу с ветерком! - сказал он с хрипотцой.
   Я  сейчас же уселся с  ним рядом.  Весело было у меня на душе.  Вот что
значит военные! С ними не пропадешь.
   Я громко сказал:
   - Каретный ряд!
   Шофер включил газ. Мы понеслись.
   Я крикнул:
   - Ура!



"ТИХА УКРАИНСКАЯ НОЧЬ..."

   Наша преподавательница литературы Раиса Ивановна заболела. И вместо нее
к   нам  пришла  Елизавета  Николаевна.   Вообще-то  Елизавета  Николаевна
занимается  с   нами  географией  и   естествознанием,   но   сегодня  был
исключительный случай,  и  наш  директор упросил  ее  заменить захворавшую
Раису Ивановну.
   Вот Елизавета Николаевна пришла.  Мы поздоровались с нею, и она уселась
за  учительский  столик.  Она,  значит,  уселась,  а  мы  с  Мишкой  стали
продолжать наше сражение -  у  нас  теперь в  моде военно-морская игра.  К
самому приходу Елизаветы Николаевны перевес в этом матче определился в мою
пользу:  я  уже  протаранил Мишкиного эсминца и  вывел  из  строя три  его
подводные лодки.  Теперь мне осталось только разведать, куда задевался его
линкор.  Я  пошевелил мозгами и уже открыл было рот,  чтобы сообщить Мишке
свой  ход,  но  Елизавета Николаевна в  это  время  заглянула в  журнал  и
произнесла:
   - Кораблев!
   Мишка тотчас прошептал:
   - Прямое попадание!
   Я встал.
   Елизавета Николаевна сказала:
   - Иди к доске!
   Мишка снова прошептал:
   - Прощай, дорогой товарищ!
   И сделал "надгробное" лицо.
   А я пошел к доске. Елизавета Николаевна сказала:
   - Дениска,  стой ровнее!  И расскажи-ка мне, что вы сейчас проходите по
литературе.
   - Мы "Полтаву" проходим, Елизавета Николаевна, - сказал я.
   - Назови автора, - сказала она; видно было, что она тревожится, знаю ли
я.
   - Пушкин, Пушкин, - сказал я успокоительно.
   - Так,  -  сказала она,  -  великий Пушкин,  Александр Сергеевич, автор
замечательной поэмы "Полтава".  Верно.  Ну,  скажи-ка,  а  ты какой-нибудь
отрывок из этой поэмы выучил?
   - Конечно, - сказал я,
   - Какой же ты выучил? - спросила Елизавета Николаевна.
   - "Тиха украинская ночь..."
   - Прекрасно,  -  сказала  Елизавета  Николаевна  и  прямо  расцвела  от
удовольствия.  -  "Тиха украинская ночь..."  -  это  как раз одно из  моих
любимых мест! Читай, Кораблев.
   Одно  из  ее  любимых  мест! Вот это здорово! Да ведь это и мое любимое
место!  Я его, еще когда маленький был, выучил. И с тех пор, когда я читаю
эти стихи, все равно вслух или про себя, мне всякий раз почему-то кажется,
что  хотя  я  сейчас  и  читаю  их,  но  это кто-то другой читает, не я, а
настоящий-то  я  стою  на  теплом, нагретом за день деревянном крылечке, в
одной  рубашке  и  босиком,  и  почти  сплю,  и  клюю носом, и шатаюсь, но
все-таки  вижу  всю эту удивительную красоту: и спящий маленький городок с
его  серебряными  тополями;  и  вижу  белую  церковку, как она тоже спит и
плывет  на кудрявом облачке передо мною, а наверху звезды, они стрекочут и
насвистывают, как кузнечики; а где-то у моих ног спит и перебирает лапками
во  сне  толстый,  налитой молоком щенок, которого нет в этих стихах. Но я
хочу,  чтобы  он  был,  а рядом на крылечке сидит и вздыхает мой дедушка с
легкими  волосами,  его тоже нет в этих стихах, я его никогда не видел, он
погиб  на  войне,  его нет на свете, но я его так люблю, что у меня теснит
сердце...
   - Читай, Денис, что же ты! - повысила голос Елизавета Николаевна.
   И  я  встал поудобней и  начал читать.  И  опять сквозь меня прошли эти
странные чувства. Я старался только, чтобы голос у меня не дрожал.

                      ...Тиха украинская ночь.
                      Прозрачно небо. Звезды блещут.
                      Своей дремоты превозмочь
                      Не хочет воздух. Чуть трепещут
                      Сребристых тополей листы.
                      Луна спокойно с высоты
                      Над Белой церковью сияет...

   - Стоп,  стоп,  довольно!  -  перебила меня Елизавета Николаевна. - Да,
велик Пушкин,  огромен! Ну-ка, Кораблев, теперь скажи-ка мне, что ты понял
из этих стихов?
   Эх,  зачем она меня перебила!  Ведь стихи были еще здесь, во мне, а она
остановила меня на полном ходу. Я еще не опомнился! Поэтому я притворился,
что не понял вопроса, и сказал:
   - Что? Кто? Я?
   - Да, ты. Ну-ка, что ты понял?
   - Все, - сказал я. - Я понял все. Луна. Церковь. Тополя. Все спят.
   - Ну...  - недовольно протянула Елизавета Николаевна, - это ты немножко
поверхностно  понял...  Надо  глубже  понимать.  Не  маленький.  Ведь  это
Пушкин...
   - А  как,  -  спросил я,  -  как надо Пушкина понимать?  -  И  я сделал
недотепанное лицо.
   - Ну давай по фразам, - с досадой сказала она. - Раз уж ты такой. "Тиха
украинская ночь..." Как ты это понял?
   - Я понял, что тихая ночь.
   - Нет,  -  сказала Елизавета Николаевна.  -  Пойми же ты,  что в словах
"Тиха украинская ночь" удивительно тонко подмечено,  что Украина находится
в стороне от центра перемещения континентальных масс воздуха. Вот что тебе
нужно понимать и знать, Кораблев! Договорились? Читай дальше!
   - "Прозрачно небо",  -  сказал я,  -  небо,  значит, прозрачное. Ясное.
Прозрачное небо. Так и написано: "Небо прозрачно".
   - Эх,  Кораблев,  Кораблев,  -  грустно  и  как-то  безнадежно  сказала
Елизавета Николаевна.  - Ну что ты, как попка, затвердил: "Прозрачно небо,
прозрачно небо".  Заладил.  А  ведь  в  этих  двух  словах скрыто огромное
содержание. В этих двух, как бы ничего не значащих словах Пушкин рассказал
нам, что количество выпадающих осадков в этом районе весьма незначительно,
благодаря чему мы и можем наблюдать безоблачное небо. Теперь ты понимаешь,
какова сила пушкинского таланта? Давай дальше.
   Но  мне уже почему-то не хотелось читать.  Как-то все сразу надоело.  И
поэтому я наскоро пробормотал:

                      ...Звезды блещут.
                      Своей дремоты превозмочь
                      Не хочет воздух...

   - А почему? - оживилась Елизавета Николаевна.
   - Что почему? - сказал я.
   - Почему он не хочет? - повторила она.
   - Что не хочет?
   - Дремоты превозмочь.
   - Кто?
   - Воздух.
   - Какой?
   - Как какой -  украинский!  Ты  ведь сам только сейчас говорил:  "Своей
дремоты превозмочь не хочет воздух..." Так почему же он не хочет?
   - Не хочет,  и все, - сказал я с сердцем. - Просыпаться не хочет! Хочет
дремать, и все дела!
   -  Ну  нет,  -  рассердилась Елизавета Николаевна и поводила перед моим
носом указательным пальцем из стороны в сторону. Получалось, как будто она
хочет  сказать:  "Эти  номера  у  вашего  воздуха не пройдут". - Ну нет, -
повторила она. - Здесь дело в том, что Пушкин намекает на тот факт, что на
Украине  находится небольшой циклонический центр с давлением около семисот
сорока  миллиметров.  А как известно, воздух в циклоне движется от краев к
середине.  И  именно это явление и вдохновило поэта на бессмертные строки:
"Чуть  трепещут, м-м-м... м-м-м, каких-то тополей листы!" Понял, Кораблев?
Усвоил! Садись!
   И  я  сел.  А  после урока Мишка вдруг отвернулся от меня,  покраснел и
сказал:
   - А  мое любимое -  про сосну:  "На севере диком стоит одиноко на голой
вершине сосна..." Знаешь?
   - Знаю, конечно, - сказал я. - Как не знать?
   Я выдал ему "научное" лицо.
   - "На севере диком" -  этими словами Лермонтов сообщил нам,  что сосна,
как  ни  крути,  а  все-таки довольно морозоустойчивое растение.  А  фраза
"стоит  на  голой  вершине"  дополняет,  что  сосна  к  тому  же  обладает
сверхмощным стержневым корном...
   Мишка с испугом глянул на меня.  А я на него. А потом мы расхохотались.
И хохотали долго, как безумные. Всю перемену.



СЕСТРА МОЯ КСЕНИЯ

   Один раз  был обыкновенный день.  Я  пришел из  школы,  поел и  влез на
подоконник.  Мне давно уже хотелось посидеть у окна, поглядеть на прохожих
и самому ничего не делать.  А сейчас для этого был подходящий момент.  И я
сел на подоконник и  принялся ничего не делать.  В эту же минуту в комнату
влетел папа.
   Он сказал:
   - Скучаешь?
   Я ответил:
   -  Да  нет...  Так...  А  когда же наконец мама приедет? Нету уже целых
десять дней!
   Папа сказал:
   - Держись  за  окно!  Покрепче  держись,  а  то  сейчас  полетишь вверх
тормашками.
   Я на всякий случай уцепился за оконную ручку и сказал:
   - А в чем дело?
   Он  отступил на  шаг,  вынул из  кармана какую-то  бумажку,  помахал ею
издалека и объявил:
   - Через час мама приезжает!  Вот телеграмма! Я прямо с работы прибежал,
чтобы тебе сказать!  Обедать не будем,  пообедаем все вместе,  я побегу ее
встречать, а ты прибери комнату и дожидайся нас! Договорились?
   Я мигом соскочил с окна:
   - Конечно, договорились! Урра! Беги, папа, пулей, а я приберусь! Минута
- и  готово!  Наведу шик и блеск!  Беги,  не теряй времени,  вези поскорее
маму!
   Папа метнулся к дверям. А я стал работать. У меня начался аврал, как на
океанском корабле.  Аврал -  это  большая приборка,  а  тут как раз стихия
улеглась, на волнах тишина, - называется штиль, а мы, матросы, делаем свое
дело.
   - Раз,  два!  Ширк-шарк!  Стулья по местам! Смирно стоять! Веник-совок!
Подметать -  живо!  Товарищ пол, что это за вид? Блестеть! Сейчас же! Так!
Обед! Слушай мою команду! На плиту, справа по одному "повзводно", кастрюля
за сковородкой - становись! Раз-два! Запевай:

                           Папа только спичкой
                           чирк!
                           И огонь сейчас же
                           фырк!

   Продолжайте  разогреваться!   Вот.   Вот  какой  я  молодец!  Помощник!
Гордиться нужно таким ребенком! Я когда вырасту, знаете кем буду? Я буду -
ого! Я буду даже ого-го! Огогугаго! Вот кем я буду!
   И я так долго играл и выхвалялся напропалую, чтобы не скучно было ждать
маму с  папой.  И в конце концов дверь распахнулась,  и в нее снова влетел
папа!  Он уже вернулся и был весь взбудораженный,  шляпа на затылке!  И он
один  изображал целый духовой оркестр,  и  дирижера этого оркестра заодно.
Папа размахивал руками.
   - Дзум-дзум!  -  выкрикивал папа,  и  я  понял,  что  это бьют огромные
турецкие барабаны в честь маминого приезда.  -  Пыйхь-пыйхь!  -  поддавали
жару медные тарелки.
   Дальше началась уже  какая-то  кошачья музыка.  Закричал сводный хор  в
составе ста человек.  Папа пел за всю эту сотню, но так как дверь за папой
была открыта, я выбежал в коридор, чтобы встретить маму.
   Она стояла возле вешалки с  каким-то свертком на руках.  Когда она меня
увидела, она мне ласково улыбнулась и тихо сказала:
   - Здравствуй, мой мальчик! Как ты тут поживал без меня?
   Я сказал:
   - Я скучал без тебя.
   Мама сказала:
   - А я тебе сюрприз привезла!
   Я сказал:
   - Самолет?
   Мама сказала:
   - Посмотри-ка!
   Мы говорили с ней очень тихо. Мама протянула мне сверток. Я взял его.
   - Что это, мама? - спросил я.
   - Это твоя сестренка Ксения, - все так же тихо сказала мама.
   Я молчал.
   Тогда мама отвернула кружевную простынку,  и я увидел лицо моей сестры.
Оно было маленькое,  и  на нем ничего не было видно.  Я держал ее на руках
изо всех сил.
   - Дзум-бум-трум, - неожиданно появился из комнаты папа рядом со мной.
   Его оркестр все еще гремел.
   -  Внимание,  -  сказал  папа  дикторским  голосом,  - мальчику Дениске
вручается   сестренка   Ксения.   Длина   от  пяток  до  головы  пятьдесят
сантиметров,  от  головы  до  пяток  - пятьдесят пять! Чистый вес три кило
двести пятьдесят граммов, не считая тары.
   Он  сел  передо мной на  корточки и  подставил руки под  мои,  наверно,
боялся, что я уроню Ксению. Он спросил у мамы своим нормальным голосом:
   - А на кого она похожа?
   - На тебя, - сказала мама.
   - А  вот  и  нет!  -  воскликнул папа.  -  Она в  своей косыночке очень
смахивает     на      симпатичную     народную     артистку     республики
Корчагину-Александровскую,  которую я  очень любил в  молодости.  Вообще я
заметил,  что  маленькие детки в  первые дни  своей жизни все бывают очень
похожи на  прославленную Корчагину-Александровскую.  Особенно похож носик.
Носик прямо бросается в глаза.
   Я  все стоял со  своей сестрою Ксенией на руках,  как дурень с  писаной
торбой, и улыбался.
   Мама сказала с тревогой:
   - Осторожно, умоляю, Денис, не урони.
   Я сказал:
   - Ты что,  мама? Не беспокойся! Я целый детский велосипед выжимаю одной
левой, неужели же я уроню такую чепуху?
   А папа сказал:
   - Вечером купать будем! Готовься!
   Он взял у  меня сверток,  в котором была Ксенька,  и пошел.  Я пошел за
ним,  а за мной мама.  Мы положили Ксеньку в выдвинутый ящик от комода,  и
она там лежала спокойно.
   Папа сказал:
   - Это пока,  на одну ночь.  А  завтра я куплю ей кроватку,  и она будет
спать в кроватке.  А ты, Денис, следи за ключами, как бы кто не запер твою
сестренку в комоде. Будем потом искать, куда подевалась...
   И мы сели обедать.  Я каждую минуту вскакивал и смотрел на Ксеньку. Она
все время спала.  Я удивлялся и трогал пальцем ее щеку.  Щека была мягкая,
как сметана.  Теперь,  когда я рассмотрел ее внимательно,  я увидел, что у
нее длинные темные ресницы...
   И  вечером мы  стали ее  купать.  Мы поставили на папин стол ванночку с
пробкой и  наносили целую толпу кастрюлек,  наполненных холодной и горячей
водой,  а  Ксения лежала в  своем комоде и  ожидала купания.  Она,  видно,
волновалась,  потому что она скрипела,  как дверь,  а папа,  наоборот, все
'время поддерживал ее настроение,  чтобы она не очень боялась.  Папа ходил
туда-сюда с водой и простынками,  он снял с себя пиджак,  засучил рукава и
льстиво покрикивал на всю квартиру:
   - А  кто у  нас лучше всех плавает?  Кто лучше всех окунается и ныряет?
Кто лучше всех пузыри пускает?
   А у Ксеньки такое было лицо, что это она лучше всех окунается и ныряет,
-  действовала  папина  лесть. Но когда стали купать, у нее такой сделался
испуганный  вид, что вот, люди добрые, смотрите: родные отец и мать сейчас
утопят  дочку,  и она пяткой поискала и нашла дно, оперлась и только тогда
немного  успокоилась, лицо стало чуть поровней, не такое несчастное, и она
позволила  себя  поливать, но все-таки еще сомневалась, вдруг папа даст ей
захлебнуться...  И я тут вовремя подсунулся под мамин локоть и дал Ксеньке
свой  палец  и,  видно,  угадал,  сделал,  что надо было, она за мой палец
схватилась и совсем успокоилась. Так крепко и отчаянно ухватилась девчонка
за  мой  палец, просто как утопающий за соломинку. И мне стало ее жалко от
этого,  что  она  именно  за  меня  держится, держится изо всех сил своими
воробьиными  пальчиками,  и  по этим пальцам чувствуется ясно, что это она
мне  одному  доверяет свою драгоценную жизнь и что, честно говоря, все это
купание  для  нее  мука,  и  ужас,  и  риск,  и  угроза, и надо спасаться:
держаться  за палец старшего, сильного и смелого брата. И когда я обо всем
этом  догадался, когда я понял наконец, как ей трудно, бедняге, и страшно,
я сразу стал ее любить.



ПОЮТ КОЛЕСА - ТРА-ТА-ТА

   Этим летом папе нужно было съездить по делу в город Ясногорск, и в день
отъезда он сказал:
   - Возьму-ка я Дениску с собой!
   Я сразу посмотрел на маму. Но мама молчала.
   Тогда папа сказал:
   - Ну  что  ж,  пристегни его  к  своей юбке.  Пусть он  ходит за  тобой
пристегнутый.
   Тут у мамы глаза сразу стали зеленые, как крыжовник. Она сказала:
   - Делайте что хотите! Хоть в Антарктиду!
   И  в  этот  же  вечер мы с папой сели в поезд и поехали. В нашем вагоне
было  много  разного народу: старушки и солдаты, и просто молодые парни, и
проводники,  и  маленькая  девчонка.  И  было  очень  весело и шумно, и мы
открыли  консервы,  и пили чай из стаканов в подстаканниках, и ели колбасу
большущими  кусками.  А потом один парень снял пиджак и остался в майке; у
него  были  белые  руки  и  круглые  мускулы,  прямо как шары. Он достал с
третьей  пол