и подошел к вешалке. Он там порылся и карманах.
   - На-ка,  -  он протянул мне монетки,  - вот тебе немного деньжат. Купи
Мишке конфет.  А это от меня добавка.  - И папа отвинтил от своего пиджака
чудесный голубой значок "Спутник".
   Я сказал:
   - Ура!  Мишка будет на  седьмом небе.  У  него теперь от меня целых три
подарка. Значок, конфеты и гусиное горло. Это всякий бы обрадовался!
   Я  взял  гусиное горло  и  положил его  на  батарею досушиваться.  Мама
сказала:
   - Вымой руки и ешь!
   И  мы стали дальше обедать,  и  я  ел рассольник и потихоньку стонал от
удовольствия. И вдруг мама положила ложку и сказала ни с того ни с сего:
   - Прямо не знаю, пускать его в гости или нет?
   Вот тебе раз! Гром среди ясного неба! Я сказал:
   - А почему?
   И папа тоже:
   - В чем дело-то?
   - Он нас там опозорит.  Он совершенно не умеет есть.  Стонет,  хлебает,
везет... Кошмар!
   - Ничего, - сказал я. - Мишка тоже стонет, еще лучше меня.
   - Это не оправдание,  -  нахмурился папа.  -  Нужно есть прилично. Мало
тебя учили?
   - Значит, мало, - сказала мама.
   - Ничему не  учили,  -  сказал я.  -  Я  ем как бог на душу положит.  И
ничего. Довольно здорово получается. А чему тут учить-то?
   - Нужно знать правила,  -  сказал папа строго.  - Ты знаешь? Нет. А вот
они:  когда ешь,  не чавкай,  не причмокивай,  не дуй на еду,  не стони от
удовольствия и вообще не издавай никаких звуков при еде.
   - А я не издаю! Что, издаю, что ли?
   - И никогда не ешь перед обедом хлеб с горчицей! - воскликнула мама.
   Папа ужасно покраснел.  Еще бы! Он недавно съел перед обедом, наверное,
целое кило хлеба с горчицей. Когда мама принесла суп, оказалось, что у нее
уже нет хлеба,  папа весь съел, и мне пришлось бежать в булочную за новым.
Вот  он  теперь и  покраснел,  но  промолчал.  А  мама продолжала на  него
смотреть и  все  говорила беспощадным голосом.  Она  говорила как будто бы
мне,  но  папе  от  этого было  не  по  себе.  И  мне  тоже.  Мама столько
наговорила, что я просто ужаснулся. Как же теперь жить? Того нельзя, этого
нельзя!
   - Не  роняй вилку на  пол,  -  говорила мама.  -  А  если уронил,  сиди
спокойно,  не становись на четвереньки,  не ныряй под стол и не ползай там
полчаса.  Не барабань пальцами по столу,  не свисти,  не пой! Не хохочи за
столом! Не ешь рыбу ножом, тем более если ты в гостях.
   - А это вовсе не рыба была, - сказал папа, и лицо у него стало какое-то
виноватое, - это были обыкновенные голубцы.
   - Тем более.  -  Мама была неумолима.  -  Еще чего придумали, голубцы -
ножом! Ни голубцы, ни яичницу не едят ножом! Это закон!
   Я ужасно удивился:
   - А как же голубцы есть без ножа?
   Мама сказала:
   - А так же, как и котлеты. Вилочкой, и все.
   - Так ведь останется же на тарелке! Как быть?
   Мама сказала:
   - Ну и пусть останется!
   -  Так  ведь жалко же! - взмолился я. - Я, может быть, еще не наелся, а
тут осталось... Нужно доесть!
   Папа сказал:
   - Ну доедай, чего там!
   Я сказал:
   - Вот спасибо.
   Потом я вспомнил еще одну важную вещь:
   - А подливу?
   Мама обернулась ко мне.
   - Что подливу? - спросила она.
   - Вылизать... - сказал я.
   У  мамы  брови подскочили до  самой прически.  Она  стукнула пальцем по
столу:
   - Не сметь вылизывать!
   Я понял, что надо спасаться.
   - Что ты, мама? Я знаю, что вылизывать языком нельзя! Что я, собачонка,
что ли!  Я,  мама,  вылизывать никогда не буду, особенно при ком-нибудь. Я
тебя спрашиваю: а вымазать? Хлебом?
   - Нельзя! - сказала мама.
   - Так я же не пальцем! Я хлебом! Мякишем!
   - Отвяжись, - крикнула мама, - тебе говорят!
   И у нее сделались зеленые глаза. Как крыжовник. И я подумал: ну ее, эту
подливку, не буду я ее ни вылизывать, ни вымазывать, если мама из-за этого
так расстраивается. Я сказал:
   - Ну ладно, мама. Я не буду. Пусть пропадает.
   - А вот, кстати, - сказал папа, я серьезно хочу тебя спросить...
   - Спрашивай, - сказала мама, - ты ведь еще хуже маленького.
   - Нет, верно, - продолжал папа, - у нас, знаешь, иногда банкеты бывают,
всякие там торжества...  Так вот: ничего, если я иногда захвачу что-нибудь
с собой? Ну, яблочко там или апельсин...
   - Не сходи с ума! - сказала мама.
   - Да почему же? - спросил папа.
   - А  потому,  что  сегодня ты  унес яблоко с  собою,  а  завтра начнешь
винегрет в боковой карман запихивать!
   - Да,  - сказал папа и поглядел в потолок, - да, некоторые очень хорошо
знают  правила хорошего тона!  Прямо профессора!  Куда  там!..  А  как  ты
думаешь,  Дениска,  -  папа взял меня за плечо и повернул к себе, - как ты
думаешь,  -  он даже повысил голос,  - если у тебя собрались гости и вдруг
один надумал уходить...  Как ты думаешь, должна хозяйка дома провожать его
до дверей и стоять с ним в коридоре чуть не двадцать минут?
   Я  не знал,  что ответить папе.  Его это,  видимо,  очень интересовало,
потому что он крепко сжал мое плечо,  даже больно стало. Но я не знал, что
ему ответить. А мама, наверно, знала, потому что она сказала:
   -  Если  я  его  проводила, значит, так было нужно. Чем больше внимания
гостям, тем, безусловно, лучше.
   Тут папа вдруг рассмеялся. Как из песни про блоху:
   - Ха-ха-ха-ха-ха!  Ха-ха-ха-ха-ха! А я думаю, что он не умрет, если она
не проводит его! Ха-ха-ха-ха-ха!
   Папа вдруг взъерошил волосы и стал ходить туда-сюда по комнате, как лев
по  клетке.  И  глаза у  него  все  время вращались.  Теперь он  смеялся с
каким-то  рывком:   "Ха-ха!  Ррр!  Ха-ха!  Рр!"  Глядя  на  него,  я  тоже
расхохотался:
   - Конечно, не умрет! Ха-ха-ха-ха-ха-ха!
   Тут случилось чудо. Мама встала, взяла со стола чашку, вышла на середку
комнаты  и аккуратно бросила эту чашку об пол. Чашка разлетелась на тысячу
кусочков. Я сказал:
   - Ты что, мама? Ты это зачем?
   А папа сказал:
   - Ничего,  ничего.  Это к счастью! Ну, давай, Дениска, собирайся. Иди к
Мишке, а то опоздаешь! Иди и не ешь рыбу ножом, не позорь фамилию!
   Я  собрал свои подарки и пошел к Мишке.  И мы там веселились вовсю.  Мы
подскакивали на  диване чуть  не  до  потолка.  Мишка даже стал лиловый от
этого подскакивания.  А  фамилию нашу я  не опозорил,  потому что угощенье
было не обед или ужин,  а лимонад и конфеты.  Мы поели все конфеты,  какие
были,  и даже ту коробочку съели,  что я Мишке принес в подарок.  А вообще
подарков Мишке понанесли видимо-невидимо:  и поезд,  и книжки, и краски. И
Мишкина мама сказала:
   - Ох сколько подарков у тебя, Мишук! А тебе какой больше всех нравится?
   - Какой может быть разговор? Конечно, гусиное горло!
   И покраснел от удовольствия.
   А я так и знал.



РЫЦАРИ

   Когда  репетиция  хора   мальчиков  окончилась,   учитель  пения  Борис
Сергеевич сказал:
   - Ну-ка,  расскажите,  кто  из  вас что подарил маме на  Восьмое марта?
Ну-ка ты, Денис, докладывай.
   - Я  маме на Восьмое марта подарил подушечку для иголок.  Красивую.  На
лягушку похожа. Три дня шил, все пальцы исколол. Я две такие сшил.
   А Мишка добавил:
   - Мы все по две сшили. Одну - маме, а другую - Раисе Ивановне.
   - Это  почему  же  все?  -  спросил Борис  Сергеевич.  -  Вы  что,  так
сговорились, чтобы всем шить одно и то же?
   - Да нет,  -  сказал Валерка,  -  это у нас в кружке "Умелые руки" - мы
подушечки проходим. Сперва проходили чертиков, а теперь подушечки.
   - Каких еще чертиков? - удивился Борис Сергеевич.
   Я сказал:
   - Пластилиновых!  Наши  руководители Володя и  Толя из  восьмого класса
полгода  с  нами  чертиков проходили.  Как  придут,  так  сейчас:  "Лепите
чертиков!" Ну, мы лепим, а они в шахматы играют.
   - С  ума  сойти,  -  сказал  Борис  Сергеевич.  -  Подушечки!  Придется
разобраться!  Стойте!  -  И он вдруг весело рассмеялся.  - А сколько у вас
мальчишек в первом "В"?
   - Пятнадцать, - сказал Мишка, - а девочек - двадцать пять.
   Тут Борис Сергеевич прямо покатился со смеху.
   А я сказал:
   - У нас в стране вообще женского населения больше, чем мужского.
   Но Борис Сергеевич отмахнулся от меня.
   - Я не про то. Просто интересно посмотреть, как Раиса Ивановна получает
пятнадцать подушечек в подарок!  Ну ладно, слушайте: кто из вас собирается
поздравить своих мам с Первым мая?
   Тут пришла наша очередь смеяться. Я сказал:
   - Вы,  Борис Сергеевич,  наверное,  шутите,  не  хватало еще и  на  май
поздравлять.
   - А  вот и  неправильно,  именно что необходимо поздравить с маем своих
мам.  А  это  некрасиво:  только раз  в  году поздравлять.  А  если каждый
праздник поздравлять -  это  будет по-рыцарски.  Ну  кто знает,  что такое
рыцарь?
   Я сказал:
   - Он на лошади и в железном костюме.
   Борис Сергеевич кивнул.
   - Да, так было давно. И вы, когда подрастете, прочтете много книжек про
рыцарей,  но  и  сейчас,  если про кого говорят,  что он  рыцарь,  то это,
значит,   имеется  в  виду  благородный,  самоотверженный  и  великодушный
человек.  И  я  думаю,  что каждый пионер должен обязательно быть рыцарем.
Поднимите руки, кто здесь рыцарь?
   Мы все подняли руки.
   - Я так и знал, - сказал Борис Сергеевич, - идите, рыцари!
   Мы пошли по домам. А по дороге Мишка сказал:
   - Ладно уж, я маме конфет куплю, у меня деньги есть.
   И вот я пришел домой, а дома никого нету. И меня даже досада взяла. Вот
в  кои-то  веки захотел быть рыцарем,  так денег нет!  А  тут,  как назло,
прибежал Мишка, в руках нарядная коробочка с надписью: "Первое мая". Мишка
говорит:
   - Готово, теперь я рыцарь за двадцать две копейки. А ты что сидишь?
   - Мишка, ты рыцарь? - сказал я.
   - Рыцарь, - говорит Мишка.
   - Тогда дай взаймы.
   Мишка огорчился:
   - Я все истратил до копейки.
   - Что же делать?
   - Поискать,  -  говорит  Мишка,  -  ведь  двадцать копеек  -  маленькая
монетка, может, куда завалилась хоть одна, давай поищем.
   И мы всю комнату облазили -  и за диваном,  и под шкафом, и я все туфли
мамины перетряхнул, и даже в пудре у нее пальцем поковырял. Нету нигде.
   Вдруг Мишка раскрыл буфет:
   - Стой, а это что такое?
   - Где?  -  говорю я.  -  Ах,  это бутылки. Ты что, не видишь? Здесь два
вина: в одной бутылке - черное, а в другой - желтое. Это для гостей, к нам
завтра гости придут.
   Мишка говорит:
   - Эх, пришли бы ваши гости вчера, и были бы у тебя деньги.
   - Это как?
   -  А  бутылки,  - говорит Мишка, - да за пустые бутылки деньги дают. На
углу. Называется "Прием стеклотары"!
   - Что  же  ты  раньше молчал!  Сейчас мы  это дело уладим.  Давай банку
из-под компота, вон на окне стоит.
   Мишка протянул мне банку,  а я открыл бутылку и вылил черновато-красное
вино в банку.
   - Правильно, - сказал Мишка. - Что ему сделается?..
   - Ну конечно, - сказал я. - А куда вторую?
   - Да сюда же, - говорит Мишка, - не все равно? И это вино, и то вино.
   - Ну да,  - сказал я. - Если бы одно было вино, а другое керосин, тогда
нельзя, а так, пожалуйста, еще лучше. Держи банку.
   И мы вылили туда и вторую бутылку.
   Я сказал:
   - Ставь ее на окно! Так. Прикрой блюдечком, а теперь бежим!
   И мы припустились. За эти две бутылки нам дали двадцать четыре копейки.
И  я  купил маме конфет.  Мне еще две копейки сдачи дали.  Я  пришел домой
веселый,  потому что я стал рыцарем,  и, как только мама с папой пришли, я
сказал:
   - Мам, я теперь рыцарь. Нас Борис Сергеевич научил!
   Мама сказала:
   - Ну-ка расскажи!
   Я рассказал, что завтра я маме сделаю сюрприз. Мама сказала:
   - А где же ты денег достал?
   - Я, мам, пустую посуду сдал. Вот две копейки сдачи.
   Тут папа сказал:
   - Молодец! Давай-ка мне две копейки на автомат!
   Мы сели обедать. Потом папа откинулся на спинку стула и улыбнулся:
   - Компотику бы.
   - Извини, я сегодня не успела, - сказала мама.
   Но папа подмигнул мне:
   - А это что? Я давно уже заметил.
   И он подошел к окну, снял блюдечко и хлебнул прямо из банки. Но тут что
было!  Бедный папа  кашлял так,  как  будто  он  выпил стакан гвоздей.  Он
закричал не своим голосом:
   - Что это такое? Что это за отрава?!
   Я сказал:
   - Папа, не пугайся! Это не отрава. Это два твоих вина!
   Тут папа немножко пошатнулся и побледнел.
   - Какие два вина?! - закричал он громче прежнего.
   - Черное и желтое,  -  сказал я, - что стояли в буфете. Ты, главное, не
пугайся.
   Папа побежал к  буфету и распахнул дверцу.  Потом он заморгал глазами и
стал растирать себе грудь.  Он смотрел на меня с таким удивлением, будто я
был не обыкновенный мальчик,  а  какой-нибудь синенький или в крапинку.  Я
сказал:
   - Ты что, папа, удивляешься? Я вылил твои два вина в банку, а то где бы
я взял пустую посуду? Сам подумай!
   Мама вскрикнула:
   - Ой!
   И упала на диван.  Она стала смеяться,  да так сильно,  что я думал, ей
станет плохо. Я ничего не мог понять, а папа закричал:
   - Хохочете?  Что ж,  хохочите!  А между прочим,  этот ваш рыцарь сведет
меня с  ума,  но лучше я его раньше выдеру,  чтобы он забыл раз и навсегда
свои рыцарские манеры.
   И папа стал делать вид, что он ищет ремень.
   - Где он?  -  кричал папа.  -  Подайте мне сюда этого Айвенго!  Куда он
провалился?
   А  я  был за шкафом.  Я  уже давно был там на всякий случай.  А то папа
что-то сильно волновался. Он кричал:
   -  Слыханное  ли  дело  выливать  в банку коллекционный черный "Мускат"
урожая 1954 года и разбавлять его жигулевским пивом?!
   А мама изнемогала от смеха. Она еле-еле проговорила:
   - Ведь это он... из лучших побуждений... Ведь он же... рыцарь... Я умру
от смеха.
   И она продолжала смеяться.
   А  папа еще немного пометался по комнате и  потом ни с  того ни с  сего
подошел к маме. Он сказал:
   - Как я люблю твой смех.
   И наклонился и поцеловал маму.
   И я тогда спокойно вылез из-за шкафа.



НА САДОВОЙ БОЛЬШОЕ ДВИЖЕНИЕ

   У  Ваньки Дыхова был велосипед.  Довольно старый,  но  все-таки ничего.
Раньше это  был велосипед Ванькиного папы,  но,  когда велосипед сломался,
Ванькин папа сказал:
   - Вот,  Ванька,  чем  целый день  гонкА гонять,  на  тебе  эту  машину,
отремонтируй ее,  и  будет у тебя свой велосипед.  Он,  в общем,  еще хоть
куда. Я его когда-то на барахолке купил, он почти новый был.
   И  Ванька так обрадовался этому велосипеду, что просто трудно передать.
Он  его  утащил  в  самый  конец  двора  и  совсем перестал гонка гонять -
наоборот,  он  целый  день  возился со своим велосипедом, стучал, колотил,
отвинчивал  и  привинчивал. Он весь чумазый стал, наш Ванька, от машинного
масла,  и пальцы у него были все в ссадинах, потому что он, когда работал,
часто  промахивался  и  попадал  сам себе молотком по пальцам. Но все-таки
дело  у  него ладилось, потому что у них в пятом классе проходят слесарное
дело,  а  Ванька  всегда  был отличником по труду. И я Ваньке тоже помогал
чинить машину, и он каждый день говорил мне:
   - Вот погоди,  Дениска, когда мы ее починим, я тебя на ней катать буду.
Ты сзади, на багажнике, будешь сидеть, и мы с тобой всю Москву изъездим!
   И за то,  что он со мной так дружит,  хотя я всего только во втором,  я
еще  больше ему  помогал и,  главное,  старался,  чтобы багажник получился
красивый.  Я его четыре раза черным лаком покрасил,  потому что он был все
равно что мой собственный.  И  он у меня так сверкал,  этот багажник,  как
новенькая машина "Волга".  И я все радовался,  как я буду сидеть на нем, и
держаться за Ванькин ремень, и мы будем носиться по всему миру.
   И  вот  однажды  Ванька  поднял  свой велосипед с земли, подкачал шины,
протер  его  весь  тряпочкой,  сам умылся из бочки и застегнул брюки внизу
бельевыми  защелками.  И  я  понял,  что  приближается наш с ним праздник.
Ванька  сел  на  машину  и  поехал.  Он сначала объехал не торопясь вокруг
двора, и машина шла под ним мягко-мягко, и было слышно, как приятно трутся
о землю шины. Потом Ванька прибавил скорости, и спицы засверкали, и Ванька
пошел   выкомаривать  номера,  и  стал  петлять  и  крутить  восьмерки,  и
разгонялся  изо всех сил, и сразу резко тормозил, и машина останавливалась
под   ним   как   вкопанная.   И   он   по-всякому   ее   испытывал,   как
летчик-испытатель, а я стоял и смотрел, как механик, который стоит внизу и
смотрит на штуки своего пилота. И мне было приятно, что Ванька так здорово
ездит,  хотя  я  могу,  пожалуй,  еще  лучше, во всяком случае не хуже. Но
велосипед   был  не  мой,  велосипед  был  Ванькин,  и  нечего  тут  долго
разговаривать,  пускай  он  делает  на  нем  все, что угодно. Приятно было
видеть,  что  машина  вся блестит от краски, и невозможно было догадаться,
что она старая. Она была лучше любой новой. Особенно багажник. Любо-дорого
было смотреть на него, прямо сердце радовалось.
   И Ванька скакал так на этой машине,  наверно,  с полчаса,  и я уже стал
побаиваться,  что он совсем забыл про меня. Но нет, напрасно я так подумал
про Ваньку. Он подъехал ко мне, ногой уткнулся в забор и говорит:
   - Давай влазь.
   Я, пока карабкался, спросил:
   - А куда поедем?
   Ванька сказал:
   - А не все равно? По белу свету!
   И  у  меня сразу появилось такое настроение,  как будто на  нашем белом
свете живут одни только веселые люди и все они только и делают,  что ждут,
когда же мы с  Ванькой к  ним приедем в гости.  И когда мы к ним приедем -
Ванька за рулем,  а я на багажнике, - сразу начнется большущий праздник, и
флаги будут развеваться,  и шарики летать, и песни, и эскимо на палочке, и
духовые оркестры будут греметь, и клоуны ходить на голове.
   Такое вот у меня было удивительное настроение,  и я примостился на свой
багажник и  схватился за  Ванькин  ремень.  Ванька  крутнул  педали,  и...
прощай,  папа!  Прощай,  мама! Прощай, весь наш старый двор, и вы, голуби,
тоже до свиданья! Мы уезжаем кататься по белу свету!
   Ванька  вырулил  со  двора,   потом  за  угол,  и  мы  поехали  разными
переулками, где я раньше ходил только пешком. И все теперь было совершенно
по-другому,  незнакомое какое-то,  и Ванька все время позванивал в звонок,
чтобы не задавить кого-нибудь: ззь! ззь! ззь!..
   И  пешеходы  выпрыгивали  из-под нашей машины, как куры, и мы мчались с
неслыханной быстротой, и мне было очень весело, и на душе было свободно, и
очень хотелось горланить что-нибудь отчаянное. И я горланил букву "а". Вот
так:  аааааааааааа!  И очень смешно получилось, когда Ванька въехал в один
старенький  переулок, в котором дорога была вся в булыжниках, как при царе
Горохе.  Машину стало трясти, и моя оралка на букву "а" стала прерываться,
как  будто стоило ей вылететь изо рта, как кто-то сразу обрезал ее острыми
ножичками  и  кидал  на  ветер.  Получалось: а! а! а! а! а! Но потом опять
подвернулся асфальт, и все снова пошло как по маслу: аааааааааааа!
   И  мы  еще  долго ездили по  переулкам и  наконец очень устали.  Ванька
остановился, и я спрыгнул со своего багажника. Ванька сказал:
   - Ну как?
   - Блеск! - сказал я.
   - Тебе удобно было?
   - Как на  диване,  -  сказал я,  -  еще удобней.  Что за машина!  Прямо
экстра-класс!
   Он  засмеялся и  пригладил свои растрепанные волосы.  Лицо у  него было
пыльное,  грязное,  и только глаза сверкали - синие, как тазики в кухне на
стене. И зубы блестели вовсю.
   И вот тут-то к нам с Ванькой и подошел этот парень. Он был высокий, и у
него был золотой зуб. На нем была полосатая рубашка с длинными рукавами, и
на руках у него были разные рисунки,  портреты и пейзажи. И за ним плелась
такая лохматенькая собачушка,  сделанная из  разных шерстей.  Были кусочки
шерсти  черненькие,  были  беленькие,  попадались рыженькие,  и  был  один
зеленый...  хвост у  нее  завивался крендельком,  одна нога поджата.  Этот
парень сказал:
   - Вы откуда, ребята?
   Мы ответили:
   - С Трехпрудного.
   Он сказал:
   - Вона! Молодцы! Откуда доехали! Это твоя машина?
   Ванька сказал:
   - Моя. Была отцовская, теперь моя. Я ее сам отремонтировал. А вот он, -
Ванька показал на меня, - он мне помогал.
   Этот парень сказал:
   - Да... Смотри ты. Такие неказ