Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Философия
   Книги по философии
      Фейербах Людвиг. Труды -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  - 56  - 57  - 58  - 59  - 60  - 61  - 62  - 63  - 64  - 65  - 66  - 67  -
68  - 69  - 70  - 71  - 72  - 73  - 74  - 75  - 76  - 77  - 78  - 79  - 80  - 81  - 82  - 83  - 84  -
85  - 86  - 87  - 88  - 89  - 90  - 91  - 92  - 93  - 94  - 95  - 96  - 97  - 98  - 99  - 100  - 101  -
102  - 103  - 104  - 105  - 106  - 107  - 108  - 109  - 110  - 111  - 112  - 113  - 114  - 115  - 116  - 117  - 118  -
119  - 120  - 121  - 122  - 123  - 124  - 125  - 126  - 127  - 128  - 129  - 130  - 131  - 132  - 133  - 134  - 135  -
136  - 137  - 138  - 139  - 140  - 141  - 142  - 143  - 144  - 145  - 146  - 147  - 148  - 149  - 150  - 151  - 152  -
153  - 154  - 155  - 156  - 157  - 158  - 159  - 160  -
отелевская или платоновская философия, это наука спокойно сосредоточенных умов, логически-метафизических принципов, законов, управляющих природой и человечеством, но эти законы вечны, неизменны, сегодня они так же властвуют над христианским миром, как некогда властвовали над языческим. Но теология - это по существу христианская наука, её принцип не истина, как таковая, но христианское; истинно то, что христианское; сущность теологии - партикуляризм. Историческая правда и беспристрастие начинаются поэтому только с того времени и с тех людей, которые относились к истории в чисто научном духе. Кто смотрит на язычество с точки зрения христианства, смотрит на него неверно, ненаучно. Кто читает философов в теологическом духе, тот их не понимает, что в достаточной степени доказали недоразумения с теологами от времен отцов церкви до самого последнего времени. Даже искажения, подделки, клевета были во все времена обычными для религиозного усердия вещами: теолог безбоязненно жертвует (потому что он опирается только на партикулярный принцип) истиной в пользу своей веры, даже с общими понятиями о долге он расстается во благо своих особых, религиозных интересов Чтобы посредством сравнения отдельных лиц представить себе разницу между духом теологии и духом науки, стоит лишь подумать о Бернаре и Абеляре, Ланфранке и Беренгаре, Воэции и Декарте, Жюрье и Бейле, Ланге и Вольфе, Геце и Лессинге, Меланхтоне и теологах его времени, свирепость которых он считал одной из причин, сделавших для него смерть желанной! Любовь, истина, гуманность, дух универсальности всегда были на стороне ученого, а ненависть, ложь, интрига, стремление объявить своих противников еретиками, дух обособленности - на стороне теолога. "Как непохоже на прежних монахов и проповедников, - говорит Бейль, - держали себя Эразм, Луис Вивес и некоторые другие ученые, более склонные к изучению изящных наук, чем теологии, дышавшие только миром, ненавидевшие насилие и беспрестанно отвращавшие князей мира сего от войн". Это и не удивительно. Наука освобождает дух, расширяет ум и сердце, теология суживает и ограничивает их. Теология всегда с фанатической ненавистью преследовала философию, потому что философия возносит человека на точку зрения Вселенной, воздает должное также и язычеству и в нем признает истину, и не истину ставит в зависимость от христианства, а христианство от истины, подчиняет истине христианство; теология всегда ненавидела и обвиняла в ереси людей, которые доказывали справедливость веры в вездесущего бога, а не в бога, запрещенного там или здесь. Как осуждали Лейбница, в особенности как обвиняли в ереси Вольфа за то, что они воздавали должное также индусам и китайцам! И разве ещё и теперь для благочестивых теологов Натан Мудрый не нож в сердце, не бельмо на глазу? Но не подумайте, что ненависть теологов к философии относится только к какой-нибудь особой философии. Не было ещё на свете философии и не будет, которую теологи не сочли бы нехристианской. Та философия, которая пришлась бы теологам по душе, была бы ложной философией, не была бы философией. Философия Лейбница, восхваляемая в наши дни как христианская, в свое время считалась большинством ортодоксальных, то есть истинно теологических, теологов такой же нехристианской, какой у них теперь считается философия Гегеля. Но не подумайте также, что тот, кто ненавидит философию, доброжелателен к другим наукам, за исключением разве только теологии. Ненависть к науке вообще дает себе волю в ненависти к философии, ибо философия является наукой, которая представляет собой идею науки, представляет дух науки, как таковой, независимо от какого-либо определенного предмета. Настроенный против философии теолог только из страха или незнакомства с духом других наук не распространяет своей ненависти на них. Если он честен и смел, он должен это сделать, потому что в Библии сказано: что не за меня, то против меня. Физика, астрономия, ботаника, психология, анатомия, юриспруденция, по мнению правоверных, не за Христа, следовательно, против Христа. Как много людей благодаря физике, медицине, юриспруденции совершенно освободилось от христианской веры! Да и откуда же происходит дух вольнодумства, как не из этих наук? Они не христианские, следовательно, антихристианские науки. И в самом деле, эти науки, да и вообще наука в то время, когда господствовал дух теологии, считались науками самими для себя и, следовательно, нехристианскими науками; занятие ими одобрялось и освящалось не ради них самих, а только как средство прославления теологии Известно, что Лютер был прежде решительным врагом философии, позднее он стал её признавать, но только по причинам внешней необходимости, только с точки зрения её полезности для теологии. Он, например, говорил: "Я убежден, что истинная теология не может существовать без наук". В этом же духе рекомендовал философию и Меланхтон: "Во имя блага церкви, которое вы должны всего ближе принимать к сердцу, я заклинаю вас не пренебрегать философией, так необходимой для теолога". Также и остальные богословы этого века занимались науками только по внешним, в сущности чуждым для науки причинам. Так, Мельхиор Адам в своем труде Жизнеописания теологов, в жизнеописании вышеупомянутого Дав. Рунгиуса, ясно указывает, что Рунгиус изучал также и философию, ибо понимал, как она полезна для теолога. В биографии другого богослова Адам поднимает вопрос: "Подобает ли теологу заниматься математикой?" - и утвердительно отвечает на него цитатой из Августина, в которой говорится о пользе математики для теологии Поэтому, пока господствовала теология, научный дух был угнетенным духом. Даже и впоследствии, когда ортодоксия была уже скорее только уважаемой, чем действительно господствующей силой, у научного духа были подрезаны крылья; он перепархивал только с места на место, как птица в клетке, и не мог свободно взлететь на воздух. Он был косным, нерешительным, робким, нечестным в отношении самого себя, полным противоречий самому себе, оговорок, исключений и ложной, не относящейся к делу осмотрительности; вес исследования допускались только до известной, произвольной в отношении изучаемого предмета границы; ни одна мысль не формировалась и не высказывалась без тщательного изучения вопроса, ортодоксальна она или антиортодоксальна; везде примешивалась религия; ни один предмет не рассматривался самостоятельно, сам по себе, в своих собственных интересах, но только в интересах теологии; ни одно учение не обсуждалось и не ценилось само по себе, а только с точки зрения тех выгод или убытков, которые он может принести вере Так, картезианцы выдвигали в качестве критерия истинности своего учения о том, что животные - это только бездушные машины, в особенности то соображение, что если одарить животное способной к познанию душой, то этим упраздняются естественные доказательства в пользу бессмертия души человека, и что именно поэтому безбожники и эпикурейцы - самые упорные противники их учения. Кроме того, правильность своего воззрения они старались подкрепить его согласованностью не только с догматом о бессмертии, но и вообще с религиозными представлениями о сущности бога. И нельзя отрицать, что с точки зрения религиозных представлений основания для их утверждения были неопровержимы. Из положения святого Августина, что бог справедлив и поэтому несчастья являются необходимым доказательством греха, они вывели заключение, что если бы у животных была способность чувствовать, то они оказались бы ввергнутыми в беду не за грехи, следовательно, они должны быть бесчувственны, ибо в противном случае бог был бы несправедливым и жестоким богом, подвергающим ни в чем не повинные существа всевозможным страданиям и боли и никогда не вознаграждающим их за это. Далее они заключали, что бог, так как он все делает и творит только во славу свою, не мог сотворить способные к познанию и любви души, не сделав их способными и не обязав их полюбить себя, но что он, если бы он дал животным душу и, следовательно, способность чувствовать, сотворил бы их только для телесных наслаждений, для состояния удаления от бога, следовательно, для греха. Отвратительное, невыносимо отвратительное в научных спорах в век ортодоксии вызывалось именно тем, что к этим спорам всегда примешивались интересы религии, всегда один противник ставил на вид другому сомнительные для интересов веры последствия его утверждений. Так, спор Бейля с Леклерком о пластических натурах Кедворта и Гру вертелся только вокруг того, дается ли этим оружие в руки сторонников или противников атеизма. Даже Лейбниц особенно любил рассматривать как свои собственные мысли, так и мысли других философов с внешней точки зрения их последствий для интересов теологии, делая это из снисхождения или угодливости к своему времени или же оттого, что он действительно был ограничен рамками своего времени. Таким образом, философы всегда одним глазом смотрели в философию, а Другим в то же время заглядывали в теологию. Их дух был по нераздельным, безусловным, но относительным в самом себе, раздвоенным и потому двусмысленным. Они не придерживались единственного критерия в философии: правильно или ошибочно что-нибудь само по себе. Как все-таки верно и для своего времени неожиданно изречение Бейля: "Теология вредна философии" Естествоиспытатели не менее, чем философы, противоречили под давлением теологии самим себе. Естествоиспытатели семнадцатого и восемнадцатого столетий объявили конечной целью своего изучения природы только созерцание и познание могущества, доброты и премудрости божьих. Они оправдывали перед собственной совестью и перед религиозными предрассудками своего века рвение к изучению природы уверением, что это делается только в интересах религии, и этим доказывали, что изучение природы для нее самой в глазах теологии было запретным, безбожным пли же пустым и бесполезным занятием. Издатель лейбницевской "Protogaea" категорически заявляет о Лейбнице, что он никогда не смотрел на явления природы как праздный зритель, но по достойному похвалы примеру других ученых мужей старался угадать в них бога и восхищался его совершенством. Но не в ущерб правдолюбию этих превосходных, достойных уважения мужей будь это сказано: религиозные интересы сами по себе - разумеется, не по отношению к их честным, добросовестным умам - были только предлогом, воображением, самообманом. В глубине их души главной побудительной причиной их рвения к изучению природы было влечение познать природу. То, что их прельщало, была сама природа; то, что приковывало к себе их взоры, был предмет сам по себе. Любитель искусства, который в то же время и благочестивый человек, предпочтет картины религиозного содержания светским картинам. Но если этот добрый человек скажет, что он только из религиозного интереса имеет и созерцает эти картины, то он солжет. У него, бесспорно, есть религиозный интерес, но также имеется и интерес к искусству, являющийся самостоятельным, обоснованным в самом себе интересом, который поэтому может захватить также вольнодумца и язычника. Тем, что у него есть эти картины, - этим он, разумеется, обязан своему религиозному чувству, но тем, что у него вообще есть картины, и даже прекрасные картины, - этим он обязан своему эстетическому чувству. Любовь к прекрасному вообще, очевидно, является основной чертой человека; религиозное чувство определяет только род предметов искусства Человек хочет видеть прекрасное, хочет, чтобы его всегда окружало прекрасное, но не только прекрасное, не чисто, не неопределенно прекрасное, не прекрасное в любом роде, ведь вследствие этого он мог бы забыть те требования, которые ему предъявляет религиозное чувство, этим он оскорбил бы и отодвинул это чувство на задний план; следовательно, между своим эстетическим и религиозным чувствами он вводит в качестве посредника изображения святого Иеронима, голову апостола, короче говоря, религиозный предмет. Но эти религиозные картины только, так сказать, самое явное успокаивание собственной совести, уступки, которые его эстетическое чувство делает религиозному, красивый обман, иллюзия, навевающая на него приятную мечту, что он преисполнен только религиозным интересом. Будьте же справедливы! Отдайте религии, что подобает религии, но также и искусству, что подобает ему! Так же дело обстояло и с интересом к природе естествоиспытателей семнадцатого и восемнадцатого столетий: он был основным, хотя и скрытым, интересом; религиозный же интерес - не только движущим рычагом, но скорее тормозом и ограничением в изучении природы. Для того чтобы восхищаться добротой, могуществом и мудростью бога, изучать природу не только не нужно, но даже вредно. Для этой цели вполне достаточно обыкновенного поверхностного созерцания природы. У святого Франциска Ассизского простое созерцание самой крошечной, ничтожной букашки вызывало слезы религиозной любви и восхищения Чем больше мы изучаем природу, тем больше мы знакомимся с её течением, тем скорее мы приходим к мысли о самостоятельности природы, тем больше мы узнаем естественные основы, тем больше разнообразие, приводящее чувственный взор в изумление, сводится все к одним и тем же целям, законам, формам. Однако "что" хватает только для религиозного созерцания, но "как" и "каким образом" является ядром изучения природы. Что такое множество разнообразных и часто таких крошечных, ничтожных существ употребляют в зависимости от цели те же средства, как и мы для жизни и самосохранения, этого факта, который виден уже простым глазом, вполне достаточно для религиозного интереса; но желание узнать, как устроены органы этого животного, как оно их употребляет, чем питается, как живет, - это чистый интерес к природе. Кроме того, мудрость и доброта являются общим, неопределенным предикатом субъекта, мыслимого хотя и не по могуществу и вездесущию, но все же по сущности вне природы; могущество же не только неопределенный, но и бессмысленный предикат. Поэтому между этими неопределенными свойствами и этим животным, имеющим это строение, эти органы, ведущим этот образ жизни, или каким-нибудь другим определенным существом в природе нет связи; так что я познаю премудрость, могущество и доброту бога так же много или так же мало по этому животному, как и по тому животному совсем другого рода и порядка, по дереву, по камню, не говоря уже о том, чего здесь нельзя объяснить, а именно что личный бог также объясняет бытие только личных существ, но не безличных, бесчувственных существ, как деревья и камни, в сущности только бытие существ, которые любят его и мыслят, а не бытие животных, и, следовательно, в свою очередь в них нельзя познать бога, определяемого таким образом Но в своей основе и восхищение сверхъестественным могуществом, добротой и премудростью было также не чем иным, как восхищением предметом самим по себе, которое только внешне, только субъективно, в душе созерцающего соединялось с религиозным представлением, которое поэтому можно также испытывать независимо от этого представления. И именно потому, что между предметом восхищения и божественными свойствами не существует необходимой связи, представление о нем было только моментом отвращения от природы, моментом подчинения предмета общему понятию божьего творения, в котором он утрачивает именно тот единственно имеющий для естествоиспытателя интерес. Поэтому, как ни хороши в своем роде были естествоиспытатели семнадцатого и восемнадцатого столетий, как ни неутомимы в своем усердии, как ни изобретательны в изыскании средств наблюдать природу, все-таки дух их занятий естественными науками в общем был ограничен: это было только наблюдение частностей, недоставало более глубокого осмысления природы в целом. Теология с её верой в чудеса, с её представлениями о сверхъестественном, находящемся вне мира, личном, распоряжающемся природой по своему усмотрению, управляющем ею как машиной боге отделила человечество от природы, лишила его способности вдуматься в нее, проникнуться её чувством Большинство людей влекла к природе не тяга к чему-то родному, предчувствие родства с её сущностью, но скорее чувство изумления, недоумения по поводу этого загадочного существа, поверхностное удивление, а не исходящее из глубины души восхищение; это было одно любопытство; поэтому-то их внимание и было прежде всего обращено на необычайное. Чем была природа для их бога, тем она была и для них самих - только машиной. Роберт Бойль и Кристоф Штурм даже хотели, чтобы слово природа как языческая фикция было изгнано из употребления Но кто верует во внешнего по отношению к природе бога, тот никогда не сроднится с её сокровенной сущностью (поэтому в это время и возникает изречение: "В сокровенную суть природы не проникает созданный дух, счастлив и тот, кому она показывает только свою внешнюю оболочку"), тот всегда останется в отвлеченном от природы, внешнем по отношению к ней положении, у того нет никакой идеи о природе. Так дело обстояло с прежними естествоиспытателями Представление о боге, как его дает теология, было границей, пределом для их духа. Отсюда происходило и представление о бездушной внешней целесообразности Но дух радовался природе; интересы теологии уже не были больше исключительными, всеподавляющими интересами; человек уже не смотрел больше только на небо: его взор восхищали сокровища земли Как часто одни только крылья Я некогда созерцал с внутренним удовольствием: Это действительно чудо - вещи Запечатлены на пестрых крыльях. Можно вполне справедливо Их назвать летающими, живыми цветами. Что же больше может радовать сердце, Чем зеленые кусты, Которые красивейшие цвета, красный и белый, Смешивают в приятнейшем блеске? Но так как теперь мой стих, Отойдя от древес, обращён к цветам, То я прямо вне себя И так радуюсь душой, Что не знаю, как смогу Описать это прекрасное зрелище. Ибо когда мой ненасытный взор Обращается к полной цветов грядке, То мне представляется небо на земле, Полное разноцветных звезд, Которые можно не только чувствовать, Нет! Но и обнять. Б. Г. Брокес. Земное удовольствие в беге, в "Инсектотеологии" Лессера Д. В. Триллер Поэтические размышления в доказательство истинности христианской религии, в возражение атеистам и натуралистам. Но в то же время человека среди наблюдений постоянно охватывал религиозный трепет, переносивший его из этого мира в потусторонний. Этот разлад между одним, что пагубно, и многим, что во благо, этот дуализм между небом и землей раздвоил теологию; и поэтому два - это мать множества - раздробило её на множество специальных теологий, или филиалов. Но чем больше терял теологический дух в отношении своей интенсивности, тем больше разрасталась теология экстенсивно, так что легковерный естествоиспытатель и ученый Атан Кирхер (умер в 1680 году), иезуит, уже мог насчитать 6561 доказательство бытия божьего. А как многообразна стала теология впоследствии! Не было такой области в природе, у которой не было бы своей собственной теологии: была астротеология, литотеология, петинотеология, инсектотеология. Даже отдельные виды животных имели свои теологии. Когда в 1748 г. появились бесчисленные стаи саранчи, то уже в том же году на нее напал Pastor primarius из Дипгольца Ратлеф и сфабриковал собственную акридотеологию (то есть саранчевую теологию), где среди других доказательств "великой мудрости божьей" имеется следующее: "Голову им бог устроил таким образом, что она продолговатая и рот снизу, дабы при еде им не надо было низко нагибаться, а можно было удобно и быстро принимать пищу". В природе не было существа, которое бы теология не усыновила и которому в благодарность за оказанные ей в борьбе с атеизмом услуги она не завещала бы на память своего святого имени. И. А. Фабрициус написал гидротеологию и пиротеологию, один суперинтендант в Пфедельбахе - "Духовное поучение о снеге", П. Альварт - "Бронтотеологию, или Разумное и теологическое размышление о громе и молнии", Ж. С. Пре - "Сейсмотеологию, или Физико-теологическое размышление о землетрясении", а также "О дожде как доказательстве существования бога". Также и дьявольщина, свидетельствовавшая прежде всего о сокровенной жизни природы, и черти делались докторами теологии Так, ученый И. Г. Шварц проч

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  - 56  - 57  - 58  - 59  - 60  - 61  - 62  - 63  - 64  - 65  - 66  - 67  -
68  - 69  - 70  - 71  - 72  - 73  - 74  - 75  - 76  - 77  - 78  - 79  - 80  - 81  - 82  - 83  - 84  -
85  - 86  - 87  - 88  - 89  - 90  - 91  - 92  - 93  - 94  - 95  - 96  - 97  - 98  - 99  - 100  - 101  -
102  - 103  - 104  - 105  - 106  - 107  - 108  - 109  - 110  - 111  - 112  - 113  - 114  - 115  - 116  - 117  - 118  -
119  - 120  - 121  - 122  - 123  - 124  - 125  - 126  - 127  - 128  - 129  - 130  - 131  - 132  - 133  - 134  - 135  -
136  - 137  - 138  - 139  - 140  - 141  - 142  - 143  - 144  - 145  - 146  - 147  - 148  - 149  - 150  - 151  - 152  -
153  - 154  - 155  - 156  - 157  - 158  - 159  - 160  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору