те, а эксперимент - о самой вещи. А рассудок, предоставленный самому себе, не руководимый определенным методом, от чувственного перелетает непосредственно к сверхчувственному, от особенного - к общему и, удовлетворившись им, скоро пресыщается и самим опытом. Как рука без орудий способна сделать немного, так и рассудок, предоставленный себе самому; поэтому подобно руке он нуждается в орудиях. Только через искусство дух справляется с вещами. Это орудие орудий, этот духовный орган, этот метод, который один только поднимает опыт до надежного, плодотворного искусства экспериментирования, есть индукция, от которой одной зависит спасение наук. Spes est una in inductione vera Одна надежда	в истинной индукции. Но та индукция, которая одна обеспечивает наукам счастливое будущее, должна отличаться от обычной до сих пор индукции, ибо последняя спешит в своем полете от чувственного и особенного к самым общим аксиомам, устанавливает их тотчас как непоколебимо истинные положения и превращает их в принципы, из которых затем выводит средние или частные положения; а новая, до сих пор ещё не испытанная, но одна лишь истинная индукция, напротив, только под конец приходит к более общим положениям, лишь постепенно восходит к ним от чувственного и частного в непрерывном переходе.
Индукция, представляющая метод не только естествознания, но и всякой науки, применялась до сих пор лишь к отысканию принципов, а средние и низшие положения выводились из них с помощью силлогизмов. Но очевидно, что по крайней мере в области естествознания, предметы которого определены материально, низшие положения не могут надежно и правильно выводиться путем силлогизмов. Ибо в силлогизме предложения сводятся к принципам через средние посылки, но именно этот метод доказательства или открытия находит применение лишь в популярных науках, как этика и политика. Поэтому индукция должна применяться к открытию как общих, так и частных положений.
Правда, старая и новая индукция имеют между собой то общее, что обе начинают с частного и кончают общим. Но они существенно различаются в том, что первая лишь поспешно пробегает область опыта, а последняя останавливается на ней с надлежащей осторожностью и спокойствием, первая уже с самого начала устанавливает бесплодные общие положения, а последняя лишь постепенно восходит к истинно общему и таким образом делает науку плодотворной. Ибо только аксиомы, которые в надлежащей постепенности и с необходимой осторожностью отвлекаются от частного, открывают нам снова частное, ведут нас к новым открытиям и таким образом делают науку плодотворной и продуктивной.
Таким образом, истинная индукция совершенно отлична от принятой до сих пор. Ибо бывшая до сих пор в ходу индукция, процесс которой состоит в простом перечислении примеров, есть нечто детское, она лишь выпрашивает свои заключения, как бы опасается опровержения своих выводов со стороны всякой противоречащей ей инстанции и в своих высказываниях апеллирует к гораздо меньшему числу случаев, чем следует, и даже среди них лишь к таким, которые находятся под рукой, к совершенно простым и обычным. А истинная индукция расчленяет и разделяет природу надлежащими исключениями и выделениями и приходит к утвердительным определениям предмета лишь тогда, когда она собрала и исследовала достаточное число отрицательных инстанций и исключила все определения, для предмета несущественные.
Бог и, может быть, духи, вероятно, обладают силой непосредственно, путем простого утверждения, с первого взгляда познавать вещи такими, каковы они есть;
но человеку доступны утвердительные определения вещи лишь путем предыдущего различения и исключения отрицательных случаев. Поэтому природа должна формально анатомироваться и разлагаться, конечно, не огнем природы, но божественным огнем духа. Таким образом, задача истинной индукции в том, чтобы "да" следовало за "нет", утверждение за отрицанием, чтобы положительно определять можно было вещь лишь после того, как все определения, не относящиеся к ней, отделены от нее и отброшены.
Таким образом, если надо исследовать какой-либо конкретный предмет, например теплоту, и отыскать его сущность, то по законам истинной индукции это исследование должно производиться так: сначала надо составить перечень всех вещей, которые, несмотря на различное вещество, из коего они состоят, имеют общее свойство теплоты, то есть теплы или восприимчивы к теплоте, как, например, лучи солнца, особенно летом и в полдень, отраженные и сгущенные солнечные лучи, огненные метеоры, воспламеняющие молнии, нагретые жидкости - словом, все тела, как твердые, так и жидкие, как плотные, так и разреженные (как, например, воздух), которые на некоторое время приближаются к огню.
Затем надо сделать перечень противоположных, отрицательных инстанций, то есть не только вообще вещей, лишенных свойств теплоты, но имеющих большое родство с вещами, наделенными свойством теплоты, как, например, лучи луны, звезд и комет, теплота которых чувствами не воспринимается, но и особых ограничений утвердительных инстанций. Здесь в первом издании так же, как в заключении II отдела, было высказано порицание метода Бэкона. Но я вычеркнул это место, убедившись после вторичного чтения "Nov. org." и других сочинений Бэкона, что оно неправильно и поверхностно. Здесь было замечено, что Бэкон "отдает нас на волю случая и вместо сокращения долгих путей опыта растягивает их до бесконечности". Во всяком случае опыт - долгий путь, но именно contructio inquisitionis сокращение исследования - один из моментов метода Бэкона. Вся II книга "Nov. org." посвящена прерогативам инстанций, то есть таким инстанциям, которые сокращают индукцию, попадают в центр вопроса. В этом отношении можно было бы упрекать Бэкона лишь в том, что он не указывает на талант, или даровитость, как будто его можно заменить методом или сделать даже излишним. После этого надо произвести сравнение тепловых и восприимчивых к теплоте веществ и установить различие степеней их теплоты, а именно постепенно, начиная с веществ, определенная степень теплоты которых вовсе не ощущается чувствами и которые имеют лишь возможность теплоты или восприимчивость к ней, до веществ действительно теплых, или таких, теплота которых воспринимается чувствами.
По выполнении этого следует важнейший акт, с которого только и начинается собственно сама индукция, - исключение всех определений, не относящихся к сущности теплоты, например определения космического, так как оно свойственно не только небесным телам, но и обыкновенному земному огню; определения тонкости, так как и самые плотные вещества, как металлы, могут быть теплыми; определения местного передвижения и так далее.  Лишь после этих отрицаний истинная индукция приходит наконец к положительному выводу, к утвердительному определению сущности теплоты.
Но как бы истинная индукция ни отличалась от принятой до сих пор, она также сильно отличается от метода эмпирии. Ибо эмпирия не выходит из пределов особенного, она всего лишь переходит от опыта к опытам, от одних попыток к новым попыткам; индукция же извлекает из попыток и опытов причины и общие положения, а затем выводит новые опыты и попытки из этих причин и общих положений или принципов. Поэтому индукция не остается на поверхности, она постоянно как бы поднимается и опускается: вверх к общим положениям, вниз к экспериментам.

§ 16. Объект естествознания
Человеческая мощь, или практика, имеет своей целью или объектом сообщить какому-либо телу одно или несколько новых свойств, а человеческое знание имеет своей целью или объектом познание формы или истинного отличия, производящей природы или источника эманации какого-либо простого свойства или качества.
Существенные свойства формы таковы: во-первых, то, что при её наличии одновременно полагается наличие качества или природы, коих формой она является, что поэтому она всегда налицо, когда её качество дано, и, наоборот, при отсутствии её отсутствует всегда и качество, поэтому её вообще нет, когда нет качества; во-вторых, она выводит одно качество из другого, более общего, чем она сама. Поэтому форма предмета или его качество присутствуют без исключения во всех отдельных инстанциях, в которых имеется предмет или качество; ибо иначе она не была бы формой, хотя форма в некоторых инстанциях выступает более очевидно, именно в тех, где она менее ограничена, отодвинута и задержана другими свойствами. Поэтому во всем объеме инстанций, где обнаруживается форма, нельзя найти ни одной противоречивой инстанции, она утверждается всякой инстанцией без различия.
Примером сущности формы может служить форма теплоты. Во всех отдельных инстанциях, то есть во всех различных вещах и веществах, в которых оказывается и обнаруживается теплота, форма её, очевидно, не что иное, как ограничение или особое определение движения. Таким образом, по отношению к теплоте движение - родовое понятие. Не в том смысле, что теплота производит движение или движение - теплоту (хотя и это отчасти верно), но в том, что сама теплота или истинная сущность её не что иное, как движение, ограниченное известными отличиями, так что она представляет собой определенный вид движения; эти отличия содержат, во-первых, определение, согласно которому она представляет расширительное движение, через которое тело стремится к наибольшей протяженности; во-вторых, определение, являющееся видоизменением первого определения, согласно которому теплота, будучи расширительным движением, в то же время стремится вверх; в-третьих, определение, по которому теплота не однообразно расширяющееся движение всей массы, но лишь движение мелких внутренних частей тела, и притом постоянно задержанное и остановленное, поэтому теплота представляет всегда меняющееся, как бы пылающее, постоянно дрожащее, стремящееся вперед и раздраженное обратным толчком движение, которое является причиной волнения и ярости огня и теплоты;
в-четвертых, определение, согласно которому это проникающее и раздраженное движение не медленное, но резкое и проникающее через мелкие, хотя и не через мельчайшие и тончайшие, части тела.
Поэтому форма не абстрактная, материальная или плохо обозначенная идея. Формы суть не что иное, как законы и определения чистой деятельности природы или действительности, которые тождественно определяют и конституируют своеобразную сущность какого-либо качества, как, например, теплоты, света, тяжести во всех восприимчивых к ней вещах, как бы они ни были различны. Поэтому форма теплоты и закон её - одно и то же. Форма предмета есть именно истинная сущность его, не что иное, как он сам; предмет и форма различаются не иначе как различаются явление и существование, внешнее и внутреннее, субъективное и объективное.
Если формы покажутся кому-либо несколько абстрактивными, так как эти единства связывают разнородные вещи и помещают их в один род или категорию, как, например, теплоту небесных и земных тел, то мы заметим ему лишь, что, как известно, в природе разнородные вещи связаны определенными формами или законами в общее единство и что освобождение человеческой силы от общего хода природы и расширение и усиление человеческой изобретательности зависят только от познания этих единств или форм.
Поэтому самым существенным объектом философии природы должно быть повсюду единство, ибо все, что делает единой природу, пролагает нам путь к познанию форм. Даже те инстанции в природе, которые вполне изолированы для себя и, по-видимому, не имеют ничего общего с другими вещами того же рода, как, например, магнит между камнями, ртуть среди металлов, слон среди четвероногих, должны служить нам для единения природы, чтобы найти роды или общие качества, которые лишь затем определяются истинными отличиями. Надо без отдыха продолжать исследование, пока мы не найдем определенного общего закона или формы, к которым сводятся особенные свойства редких вещей, слывущих чудесами природы, пока все необычайные или единственные в своем роде явления не будут приведены в зависимость от какой-либо общей формы и таким образом не будет познано, что чудо заключается единственно в специальных отличиях этой формы, лишь в степени и редком совпадении ещё иных определений, а не в виде и не в самой сущности. По той же причине по поводу уродов и иных подобных ошибок природы не следует бросать исследование раньше, чем мы найдем причины этих отклонений.
Поэтому человеческий разум должен особенно остерегаться останавливаться лишь на особенных, подчиненных, ограниченных единствах или формах и отказываться от изыскания великого единства, предполагая, будто природа в основе своей подразделена и многообразна и высшее, более всеохватывающее единство природы есть ненужная тонкость, чистая абстракция.
Поэтому философия природы должна также показать единство вещей, до сих пор считавшихся совершенно разнородными, доказать, что эта мнимая разнородность не представляет существенного, субстанциального различия и особенности, а является лишь модификацией обычного качества, и путем такого сведения различия к единству природы как бы сорвать маски, которые скрывают его в особом конкретном теле и делают неузнаваемым. Так, например, до сих пор считали теплоту солнца, животных и огня существенно различными видами теплоты, полагая, что лишь небесная и животная теплота создавали и поддерживали жизнь, а теплота огня вызывала лишь разрушение и уничтожение. Но опыт, показавший, что виноградная лоза дает спелый виноград в помещении, где постоянно поддерживается огонь, убеждает нас в том, что теплота огня совершает то же, что и солнечная теплота. Поэтому философия природы должна отказаться от своей мнимой существенной разнородности и признать свои способы действия или свойства, хотя и весьма разнообразные, только особенными определениями, или модификациями, одной и той же природы, или сущности.
Поэтому философия природы не должна отвергать как нелепые даже простые аналогии, напротив, она должна искать их, так как они являются нижними ступенями в познании единства природы. Такую - и вовсе не нелепую - аналогию представляет, например, утверждение, что человек есть перевернутое растение, ибо у растения корень, как бы его голова, внизу, а семенные части вверху; у человека, наоборот, голова, как бы корень нервов и жизненных функций, вверху, а семенные органы внизу.
Таким образом, существенным объектом философии природы является и остается познание форм. Ибо, кто их познал, тот поймет единство природы и в самых различных веществах. Поэтому лишь тот, кто их находит, обладает также единственно истинным воззрением на природу и имеет возможность свободно и неограниченно воздействовать на неё и производить действия, которых не могла бы произвести ни вечная изменчивость природы, ни входящая лишь в детали трудолюбивая эмпирия, ни случайность и которые не могли бы даже прийти на ум человеку.
Кто постигает всеобщие, существенные формы материи, становится в некотором смысле всеведущ, так как с их помощью он знает, что может быть и потому в существенном что было, что есть, что будет.

§ 17. Подразделение естествознания
Высшее место в области естественных наук принадлежит лишь той науке, которая имеет предметом своего исследования истинные отличия или определения, то есть в своем роде вечные и неизменные формы, и потому называется метафизикой. Подчиненные ей науки суть физика и естественная история. Физика в свою очередь стоит над естественной историей и вместе с метафизикой образует теоретическую философию природы, ибо как науки вообще делятся на историю, или опыт, и философию, так и естественная наука делится на естественную историю и философию природы.
1. Естественная история имеет три части. В первой речь идет о природе в состоянии свободы, то есть обо всех её произведениях в их ненарушенном, свободном, закономерном развитии; во второй - об ошибках природы, то есть уродах и других ненормальных явлениях, в которых она сталкивается со своего закономерного пути злобой и упрямством непокорной материи и другими насильственными препятствиями; в третьей - о природе в состоянии рабства, в которое приводит её человеческая деятельность или искусство, преобразующее природу до основания и зачастую потрясающее её сущность, заставляющее её подобно Протею производить то, чего бы она иначе не сделала.
Искусство не представляет собой поверхностного добавления к природе, оно не имеет определения и назначения выполнять её планы, или исправлять её ошибки, или же освобождать от задержек в деятельности. Произведения искусства или эмпирии (например, земледелия, химии, поварского или красильного искусства и так далее) отличаются от произведений природы не по форме или сущности, а по производящей, внешней действующей причине, ибо человек не имеет никакой иной власти над природой, кроме той, что он может сближать тела природы или удалять их друг от друга; таким образом, в его власти лишь движение природы, все остальное природа выполняет сама, побуждаемая изнутри собственной силой.
Но теперь естественная история должна изучаться в совершенно ином духе, чем до сих пор, именно лишь в отношении к философии, а не сама по себе и ради себя. Ибо естественная история не имеет иной цели, как добывать запасы, материалы для философии; все ручьи эмпирии должны вливаться в океан философии. Поэтому не следует больше, чем было до сих пор, в естественной истории обращать столько бесплодного внимания на описание и точное указание разнородности вещей, различий пород животных, растений и ископаемых. Ибо такие мелкие различия большей частью только забавы, шутки природы, и описание их хотя и доставляет удовольствие, принося иногда даже пользу, но не ведет к развитию знания и науки. Поэтому надо стараться отыскивать сходства и общие отношения вещей как во всей их сущности, так и в отдельных частях. Ибо только они вносят единство в природу и таким образом закладывают основание науки.
2. Философия природы имеет две главные части, а именно: теоретическую и практическую.
а) Теоретическая часть философии природы в свою очередь делится на две части, именно: метафизику и физику. Физика имеет своей задачей исследование материи и внешней действующей причины. Поэтому объекты её изменчивые и непостоянные причины, которые так же разнообразны, как вещества, составляющие предметы их действия, как, например, огонь является причиной твердости одного вещества и жидкости - другого. Поэтому физика имеет своим предметом все совершенно погруженное в материю и изменчивое, а метафизика как наука о формах и конечных причинах - более абстрактное и постоянное. Физика предполагает в природе лишь бытие, движение и необходимость, а метафизика - также дух и идею.
Первая и главнейшая часть метафизики имеет своим объектом законы и формы простых качеств (как, например, теплоты, холода, плотности, тяжести и так далее) и их движений или процессов, которые превращают их в конкретные тела, то есть те формы, которые, несмотря на их небольшое число, составляют, однако, основу и сущность свойств и определений всех конкретных тел. Поэтому метафизика имеет те же объекты, что и физика, но последняя рассматривает их лишь как внешние, изменчивые причины, то есть как causa efficiens действующую причину, простой двигатель формы.
Метафизика как наука о форме есть самая важная наука, ибо только она лучше всего решает задачу всех наук - сокращением долгих путей опыта положить конец старой жалобе на краткость жизни и продолжительность учения, а именно тем, что она связывает отдельные предложения и соединяет их в общие положения или роды, обнимающие всю область отдельных существ, как бы различна ни была их материя. Такова прекрасная мысль Платона и Парменида (хотя она была у них простым умозрением), что все постепенно восходит к единству. Поэтому метафизика является самой величественной наукой, так как она наименее обременяет человеческий ум множеством вещей, ибо она исследует главным образом только простые формы вещей, которые, как ни мало их, все-таки различными степенями и способами связи между собой обосновывают все разновидности конкретных тел.
Вторая часть метафизики имеет своим объектом цели или конечные причины в природе. Именно исследование целей не относится к физике, хотя до си