огут, они обязаны смочь, это ведь так  страшно
- переход в небытие, когда рвущая боль разорвет череп и его  мозг,  полный
великих  мыслей,  концентрат  надежды  арийцев,  превратится  в   кровавое
месиво...
     "Нет, я не хочу, я не  могу,  мне  так  спокойно  сидеть  среди  этих
женщин, пусть они едят, ничего, я прощаю  им  их  беспечность.  Только  бы
говорить, продолжать  б ы т ь,  только  бы  не  страшная  тишина,  которая
настанет после выстрела.  Я не смогу нажать  на  курок,  я  ни  в  чем  не
виноват, виноваты те, которые были рядом, они могли бы подсказать  мне,  а
они трусливо молчали, думали только о  себе,  о  своей  выгоде,  маленькие
мыши, кем я окружал себя, бог мой?!"
     Ева вдруг поднялась, и  Гитлер  еще  сильнее  пригнулся,  затравленно
оглянувшись.
     - Мой дорогой, - сказала Ева, и  это  обращение  шокировало  его,  он
обвел взглядом секретарш, но никто не обратил на это внимания - пили  вино
и вкусно ели, Ева - законная жена, она вправе обращаться к нему  так,  как
обратилась, отчего нет. - Я сейчас вернусь, я забыла отправить  телеграмму
сестре, прости меня...
     - Если это касается изменника Фегеляйна, ты не вправе посылать ей  ни
слова соболезнования! - сказал Гитлер.
     - Мой дорогой, - ответила Ева уже возле двери, - это касается  нас  с
тобою...
     Гитлер подумал, что Ева сейчас  сделает  нечто  такое,  что  принесет
спасение, он ждал чуда от кого угодно, только б теплилась надежда,  только
б прошла минута,  вторая,  час,  сутки,  а  потом  что-нибудь  произойдет,
обязательно произойдет нечто такое, что принесет спасение...
     А  Ева  пошла  в  радиорубку  и  попросила  отправить  телеграмму   в
Оберзальцберг сестре: "Пожалуйста, срочно уничтожь мои дневники!"
     Она знала, что делала. Она вела дневники в тридцать пятом году, когда
их роман с Гитлером только-только начинался. Она описывала тот февральский
день, когда он приехал к ней и сказал, что решил подарить ей дом.  И какое
это было для нее счастье! Как она потом сходила с ума от  ревности,  когда
он ездил к Геббельсу, этому мерзкому своднику, и проводил там долгие  часы
с певичкой Ондрой, с женою тяжеловеса Макса Шмелинга...  Ева сильно любила
его тогда, потому что он был ее первым мужчиной... О, как это было ужасно,
когда она отправила ему письмо, решив принять снотворное, если  он  ей  не
ответит! И как искренне переживала она,  ожидая  письма,  чего  только  не
передумала она в те дни! Может быть, ее письмо попадет ему в  тот  момент,
когда он будет не в духе, может быть, вообще не надо  было  писать  ему...
"Мой бог, помоги мне поговорить с ним, завтра будет слишком  поздно..."  -
шептала она тогда поминутно и приняла тридцать пять пилюль снотворного...
     Ева Гитлер сидела возле радиста, передававшего ее телеграмму  сестре,
и вспоминала то звонкое ощущение горя, которое она испытала, когда  доктор
кончил промывание...  Ей было так хорошо, когда она уснула,  такие  чистые
мелодии  слышались  ей,  а  потом  наступила  тишина,  спокойная,   глухая
тишина...


     ...И снова Гитлер обошел строй людей, стоявших  перед  ним,  и  снова
пожал руку каждому, произнеся  слова  сдержанной  благодарности,  и  снова
ищуще заглядывал в глаза, и снова прислушивался к шуму,  доносившемуся  из
других комнат: там был слышен смех, музыка, хлопанье пробок шампанского...
     Когда он затворил дверь кабинета, в прихожей что-то звякнуло.
     - Кто?! - спросил Гитлер испуганно. - Кто там?
     - Я, - ответил Борман. - Я подле вас, мой фюрер...
     Он стоял в тамбуре вместе с Геббельсом. Звякнула канистра с бензином,
которую он принес с собою. Геббельса трясло мелкой дрожью. Лицо пожелтело,
виски поседели.


     Ева приняла яд спокойно, сидя в кресле.  Раздавив ампулу зубами,  она
только чуть откинулась назад и беспомощно опустила руки.
     Гитлер долго ходил вокруг  мертвой  женщины,  бормоча  что-то,  потом
потрепал Еву по щеке, достал пистолет и приставил дуло ко рту.
     Ужас об®ял его.
     "Нет, - прошептал он, - нет, нет, я не хочу! Это  неправда!  Все  это
ложь! Я не  хочу!  Мне  надо  заставить  себя  проснуться,  я  просыпаюсь,
мамочка!.."
     А потом мысли как-то странно смешались  в  его  голове,  и  он  начал
быстро ходить вокруг кресла, где лежала мертвая Ева,  быстро  и  усмешливо
бормоча что-то под нос...


     Борман посмотрел на часы. Прошло уже двадцать минут.
     Он погладил Геббельса по плечу и отворил дверь кабинета.
     Гитлер, не обращая на него внимания, быстро  и  сосредоточенно  ходил
вокруг кресла, где лежала Ева.  В правой  руке  его  была  зажата  рукоять
пистолета.
     Борман  разомкнул  холодные  пальцы  фюрера,  взял  его  вальтер   и,
приставив к затылку, выстрелил...
     ...Через несколько минут комната заполнилась людьми.  Геббельс трясся
от рыданий, Борман успокаивал его...
     Затем Борман пригласил Вейдлинга в конференц-зал и сказал:
     - Вы не смеете никому и  ни  при  каких  обстоятельствах  говорить  о
кончине фюрера. Даже Дениц не будет знать об этом. Ясно?
     А потом он пригласил к себе генерала Кребса и вручил ему запечатанный
конверт.
     - Это письмо вы передадите лично маршалу Жукову.  Вы вернетесь сюда с
мирными предложениями красных.  На Западе никому  не  известно  о  кончине
фюрера.  Там никто не знает о  составе  нового  кабинета.  Мы  сообщаем  о
завещании Гитлера лишь одним русским.  Этого нельзя не оценить. Мы идем  к
ним с тем, о чем вы говорили еще в сорок  четвертом  году.  Тогда  вас  не
послушали.  Теперь вам и карты в руки. С богом, генерал, мы  ждем  мудрого
ответа красных.



        ИСХОД
__________________________________________________________________________

     ...Мюллер задумчиво сидел  перед  зеркалом,  разглядывая  свое  лицо.
Канонада была постоянной - бои шли где-то совсем рядом. Пора уходить.
     Его лицо было сейчас другим: свежий шрамик возле уха был понятен лишь
посвященным - подтяжка.  Левая щека  стала  чуть  скошенной,  будто  после
контузии, подбородок зарос седой щетиной, волосы перекрашены в  пего-седой
цвет, пострижены коротко, под  "бобрик".  В  кармане  поношенного,  не  по
росту, пиджака документы на имя  Вернера  Дрибса,  члена  Коммунистической
партии Германии, освобожденного из концентрационного лагеря "Ортс" Красной
Армией, - просьба ко всем союзным властям  оказывать  ему  содействие.  На
руке наколоты цифры - номер заключенного.
     Он смотрел на свое отражение в зеркале, прислушивался  к  канонаде  и
вспоминал тот день, когда Гиммлер вручал ему руны бригадефюрера.  Он почти
слышал сейчас те  овации,  которые  гремели  в  дубовом  зале  мюнхенского
гестапо, видел сияющие лица друзей и врагов - они стоя приветствовали его.
Он помнил, как  потом,  когда  кончился  официальный  церемониал,  Гиммлер
пригласил новых генералов СС в банкетный зал  и  поднял  за  них  бокал  с
шампанским, а Мюллер мечтал, чтобы весь  этот  цирк  поскорее  кончился  и
можно было бы уехать к Лотте.  Девушка  любила  его  -  он  верил,  любила
по-настоящему, и он ее обожал.  Однако в зале начались спичи, каждый хотел
покрасоваться  перед  рейхсфюрером:  тот  любил  слушать,   как    говорят
подчиненные, поэтому Мюллер только в десять остановил  свою  машину  возле
маленького особнячка, где жила подруга.  Света в окнах не  было.  "Уснула,
моя хорошая", - подумал он с нежностью, отпирая дверь своим ключом,  но  в
комнатах было пусто...
     Только спустя три года он узнал, что  Лотта  была  агентом  Гейдриха,
о с в е щ а л а  тех, кого  готовили  к  большому  повышению,  и г р а л а
любовь.  Боже, как играла, пусть бы продолжала, он бы и это ей простил, но
ему об®яснили,  что  рейхсфюрер  никогда  не  разрешит  ему  развода,  это
повлияет на карьеру, а Мюллер уже тогда знал, что рейхсфюрер имеет ребенка
от любовницы и содержит ее в замке под Мюнхеном, покупает ей самые дорогие
автомобили,  а  его  лишил  единственной  в  жизни  радости.  Разве  такое
забудешь?!
     Позвонил Борман:
     - Держите пальцы на пульсе нашей линии?
     - Пока да. Вы скоро?
     - Видимо. Ваши люди смотрят за "сорок седьмым"?
     - Он в порядке.
     - Будем на связи постоянно.
     - Только так.
     Потом позвонили из отделения гестапо, которое отвечало за  район  той
конспиративной квартиры, где был Штирлиц:
     - Русские танки заняли рубеж в двух километрах от нас,  группенфюрер!
Мальчики  из  "гитлерюгенда"  пустили  в   ход    фаустпатроны,    красные
остановились...
     - Спасибо. Всю документацию уничтожили?
     - Да, совершенно.
     - Хорошо, ждите указаний.
     Мюллер  осторожно  положил  трубку,  посмотрел  на  часы  и  удивился
совпадению. "Чему я удивляюсь, - подумал он, - часы ведь в каждом из  нас.
Я постоянно слышу свои внутренние часы, черт меня дернул  связать  себя  с
Борманом, он же слеп, как и его хозяин! Мой, наш хозяин - не оттирай себя,
ты ж был  в  доле,  нечего  теперь  на  кого-то  пенять!  Но  ведь  Борман
действительно слеп, потому что русские никогда не станут с  ним  говорить,
это азбука! А вдруг  станут?  Ведь  в  августе  тридцать  девятого,  когда
англичане начали свою волынку, а в небе пахло порохом, Сталин сел за  стол
с Риббентропом? И сейчас в Москве знают от  меня  про  то,  как  Геринг  и
Гиммлер ведут переговоры с англосаксами, Сталину не могли  не  докладывать
радиограммы Штирлица. Борман верно сказал, что Кремль знал о миссии Вольфа
в Берне - Штирлиц выходит у них на самый верх...  Нет, - уверенно повторил
себе Мюллер, - Сталин не сядет за стол с Борманом".
     Он - в который уже раз! - подумал, что сделал ошибку. Еще есть время,
чтобы уйти по цепи ОДЕССы одному.  "Это  моя  цель  в  большей  мере,  чем
Бормана, хотя, конечно, партия держит в  руках  такие  узлы,  которые  мне
неизвестны, но еще не поздно, еще есть верные "окна" на  Запад...  А  если
Борман все-таки уйдет? Или договорится с русскими, что, в общем-то, одно и
то же? Тогда мои дни сочтены, Борман мне никогда этого  не  простит,  меня
уберут, это очевидно... Но то, что Штирлиц д о л ж е н, обязан просто-таки
сделать, будет моей коронной партией.  Сталину будет  трудно  не  поверить
тому, что возьмет с собою Штирлиц.  П р а в д а  Гелена с заложенной в нее
л о ж ь ю, сработанной мною, - такое страшнее любой бомбы.  Верно я обещал
Борману - это взорвет их и вызовет такой шум в  России,  что  они  его  не
переживут, это раскачает их, брат восстанет против брата, кровь  польется,
головы полетят...  А когда безлюдье  и  страх,  тогда  привольно  соседям,
дожить бы, ах как хочется дожить!"


     ...Йозеф Руа пришел через десять минут после звонка. Он ждал вызова в
двух блоках от. конспиративной квартиры Мюллера.
     - Браток, - сказал Мюллер, - возьми этот саквояж, в  нем  мина...  Ты
работал с такой в Мадриде...
     - Это когда ты даешь к ней маленькую штучку, которую надо повернуть?
     Мюллер улыбнулся:
     - Именно так.
     Он достал из стола плоское портмоне, протянул Руа:
     - Положи в карман.  Портмоне надо открыть и закрыть пять раз  подряд,
на шестом все разнесет в щепы... Запомни адрес...
     Руа полез за блокнотом. Мюллер взялся за виски:
     - Ты сошел с  ума?!  Нет,  все-таки  уголовники  даже  твоего  уровня
рождены детьми! Я говорю  тебе  адрес  на  всякий  случай,  мало  ли  что,
запоминай, записывать нельзя. Пробирайся дворами, у тебя есть час, от силы
два...
     Он продиктовал адрес, попросил, чтобы Руа  повторил  дважды,  показал
ему дом и улицу  на  раскладной  карманной  карте,  потом  сказал  пароль,
попросил несколько раз повторить.
     - Не забудь закончить словом "распишитесь".  Тот парень -  его  зовут
Ойген, - к которому я тебя отправляю, вроде  машины.  Если  ты  спутаешься
хоть на йоту, он тебя прошьет из пистолета.  Отдай ему  саквояж,  дождись,
пока он проведет мимо тебя Штирлица в  туалет.  Ты  помнишь  Штирлица?  Ты
убирал у него в особняке моего шофера, Ганса. Я тебе сто раз показывал его
фото.  После этого быстро уходи и, никого не  дожидаясь,  начинай  хлопать
портмоне.  Как только раздастся взрыв, убегай - там рядом русские, их пока
держат, но долго это не продлится, конец, брат... Потом ляг на грунт, твои
явки у меня в голове, жди связи...  Ты абсолютно  чист,  в  партии,  слава
богу, не был, а все наши с тобою дела я  сжег  -  так  что  лепи  из  себя
страдальца, таких любят.  Особенно-то не лезь, опасно, но помогай русским,
в чем только сможешь. Пригодится на будущее. Ну с богом...
     Они обнялись.  Руа ушел, а Мюллер начал ходить по комнате,  разучивая
новую походку - легкая хромота и слабость в движениях...


     ...Роберт (тоже из мюнхенских уголовников,  именно  он  убирал  сына,
Фрица), следивший  из  окна  соседнего  дома  за  всем,  что  должно  было
произойти, позвонил  Мюллеру  сразу  же  после  того,  как  красное  пламя
вырвалось  из  окон  конспиративной  квартиры.  Тугая  сила  выбросила  на
мостовую верхнюю часть туловища Ойгена.  Левая рука была оторвана - только
голова и правая рука, словно бы поднятая в приветствии...


     ...А Штирлиц поступил  так,  будто  выполнял  то,  что  было  заранее
отрепетировано Мюллером.
     Взрывной волной сорвало дверь туалета; его бы убило на месте,  но  он
успел вскинуть руки. Страшная боль пронзила левый локоть - кисть сделалась
как плетка.  В ушах звенело тонко-тонко,  будто  летом  на  севере,  возле
фиордов, когда тьма комаров.  Он вышел в коридор. Пахло жженым. Все было в
известковой пыли.  Она клубилась как в  киносказках  -  тяжело,  дымно,  -
дышать трудно.
     Штирлиц споткнулся обо что-то, нагнулся.  Под ногами  лежал  Вилли  с
разбитым черепом. Машинально Штирлиц вынул из кобуры его парабеллум, сунул
в карман и пошел туда, где еще  недавно  он  слышал  голос...  Именно  там
должны быть архивы Гелена.  В комнате обвалилась стена, пыль не  садилась,
но он начал на ощупь, вытянутой  правой,  которая  только  и  действовала,
шарить перед собою.  Ощутил металл. "Да, точно, - сказал  он  себе,  -  ты
верно ищешь, здесь был сейф, он был открыт.  Здесь должны  быть  портфели,
наподобие тех, которые мне как-то  показал  Мюллер.  А  может,  дожидаться
здесь наших? Ведь они рядом.  Бой идет  совсем  неподалеку.  А  что,  если
Мюллер пришлет своих? Он пойдет на все, только бы спасти эти материалы. Ты
должен взять все, что сможешь унести...  Два портфеля, и больше ничего.  А
как ты их ухватишь, если левая  рука  не  работает?  Ничего,  зубами,  как
хочешь - так и ухвати.  Попробуй взять в одну  руку.  Ну  и  что!  Конечно
тяжело, но ты донесешь, это ж ерунда... Это все пустяки в сравнении с тем,
когда тебе выворачивают уши и спрашивают, как звали папу, а потом начинают
бить ногами в лицо - оно у тебя сейчас как после пьяной драки,  а  в  этой
пыли ты станешь похож на клоуна - немцы любят, когда лица клоунов намазаны
ярко-белой краской. Тогда особенно смешным выглядит красный колпак. Нет, в
сейфе есть что-то еще...  Беги, беги  скорее,  Максим,  ты  должен  успеть
добежать и вернуться сюда, пыль осядет, ты вернешься, только  сейчас  будь
самим собою, торопись, не сдерживай себя - нельзя  ждать,  Максим,  хватит
ждать, беги!"
     Он спустился по лестнице, раскачиваясь, как пьяный, вышел  на  пустую
улицу и медленно пошел вдоль домов туда, где стреляли, и было  это  совсем
рядом.  Рука занемела от тяжести, но он шел, склонившись вперед, ничего не
замечая вокруг,  в  голове  по-прежнему  звенело,  и  виски  то  стягивало
какой-то глубинной, рвущей болью, то отпускало, и тогда все перед  глазами
кружилось. Он ощущал дурноту и больше всего боялся упасть...


     ...А навстречу ему  по  переулку,  прижимаясь  к  стенам  домов,  шел
восемнадцатилетний сержант разведроты Глеб  Прошляков.  Он  знал,  что  на
соседней улице мальчишки сидят с фаустпатронами. Командир сказал, что жаль
пацанов, велел посмотреть, как их можно обойти... "Пусть  живут,  сопляки.
Пятнадцать лет - что они понимают? Обмануты.  Перевоспитаем после победы".
Он шел, мягко ступая,  и  думал,  что  из-за  этих  чертовых  детей  может
схлопотать пулю в живот - слишком уж пусто здесь. "Ох, не люблю я, когда с
одной стороны грохочет, а с другой тихо,  -  неспроста  это.  И  правда  -
неспроста..." Выглянув из-за угла, он увидал немецкого офицера  в  черном.
"Ну, иди, иди, фриц, иди.  Пьяный, видно, гад, со страху  нализался,  а  в
портфеле-то небось что-то тащит - наверняка  часы  и  кольца.  Ну,  давай,
ближе, еще ближе, я тебя по башке оглоушу..."


     ...  И в этот момент Штирлиц тоже заметил его  -  в  кожушке,  одетом
поверх гимнастерки, в пилотке с красной звездой, лихо сдвинутой  на  левую
бровь,  в  приспущенных  сапожках  -  в  армии  Иеронима  Уборевича    так
приспускали сапожки те, кто отменно плясал.  Это было в  двадцать  первом.
Особый шик.  Помнят былое и нынешние мальчики, спасибо тебе, что  помнишь,
солдат. Нельзя жить без памяти...
     Штирлиц чувствовал, как его  лицо  заплясало  от  счастья.  Ему  было
трудно улыбаться - рваные раны на лбу и подбородке кровоточили, но он  все
равно не мог сдержать счастливой улыбки...


     "Ишь, щерится, сволочь, - подумал Прошляков, -  вся  морда  в  крови,
задело небось гада. Ну и рожа, ну и злоба в ней, зверь фашистский..."


     ...Штирлиц  поднял  руку  навстречу  мальчику  в  пилотке  с  красной
звездой.  Он хотел поднять обе руки, но левая  не  работала  -  висит  как
плеть. Минута, две, и я обниму тебя, сынок, родной ты мой...


     "А ведь в портфеле-то у него может  быть  мина,  -  в  ужасе  подумал
Прошляков. - Фанатик, может, какой псих, он мне  в  ноги  метнет,  воронка
останется..."
     "Дзынь!" - ввернулась в  стену  дома  над  головой  Прошлякова  пуля.
"Дзынь!"
     Прошляков упал на колени и, вскинув автомат, прошил немца в черном от
живота.  Тот закричал что-то.  Прошлякову  даже  показалось  -  по-русски.
Прошляков дал еще одну очередь, а тот,  черный,  эсэсовец,  все  бежал  на
него, захлебываясь криком... "И впрямь по-русски вопит, вот гад, а?!"


     ...А третью пулю Прошляков не слышал -  она  ударила  его  в  сердце.
Наповал...


     ...Клаус Борхард, член "гитлерюгенда", который стоял в охране  боевой
позиции противотанковой  группы,  увидав,  как  после  его  выстрела  упал
русский солдат,  бросился  к  штандартенфюреру,  лежавшему  на  земле  без
движения.  Схватил его за руку, забросил ее себе на шею, втащил  во  двор,
спустил в подвал.  Здесь, у телефона - связь  была  подземной  и  работала
бесперебойно, - замер блокфюрер партии  партайгеноссе  Зиберштейн.  Увидав
знаки отличия раненого, он крикнул мальчишкам:
     - Тащите штандартенфюрера через подвалы на командный пункт! Скорей!


     ...На командном пункте в репродукторе гремел голос Геббельса:  "Армия
генерала Венка, прорвав позиции большевиков, идет в Берлин,  сокрушая  все
на своем пути! Настал час победы!"
     Раздев, Штирлица перевязали,  отправили  на  носилках  -  по  системе
подземных коммуникаций - к центру: там готовился  очередной  прорыв  через
последнее "окно".
     Оберштурмбанфюрер, руководивший прорывом, тоже заметил знаки  отличия
Штирлица. Склонился к человеку в штатском штандартенфюреру Гаусу:
     - Наш...
     Тот сказал:
     - Свяжитесь с Крузе, он отвечает за каналы ОДЕССы, а пока пусть этого
несчастного переоденут...
     - Он не жилец...
     Гаус резко ответил:
     - Вот когда умрет, тогда только он и перестанет быть жильцом...  Пока
человек СС жив - он жив!


     ...Через два часа танк Т-34 номер "24-9" под  командованием  младшего
лейтенанта  Нигматуллина,  прорвав  оборону  мальчишек  "гитлерюгенда"  на
Ванзее и разворачиваясь,, перепахал левой гусеницей портфель,  где  лежали
те "документы" Гелена - Мюллера, которые должны  были  оказаться  в  руках
русских...


     Случай есть проявление закономерности: Красная  Армия  решила  судьбу
спланированной провокации Мюллера просто и  одно