тивной  квартире  по
Бисмаркштрассе, семь, апартамент два, когда придете ко мне и скажете,  что
операция завершена.  А суть ее сводится к следующему, Ойген... О ней знают
два человека: вы и я...  Нет, еще об этом догадывается третий, рейхсляйтер
Борман...  Значит, я посвящаю вас в высший секрет рейха,  разглашение  его
карается гибелью всех ваших родных, а я знаю, как вы  любите  своих  дочек
Марию и Марту, поэтому именно  вас  я  избрал  для  завершения  этой  моей
коронной операции...  Пусть доктор его  поспрашивает  еще  с  полчаса,  не
мешайте ему, может стараться, как хочет,  но  колоть  больше  не  давайте.
Потом, когда Штирлиц потеряет сознание, перенесете его  сюда,  уложите  на
диван, руки возьмете в наручники, ноги скрутите  проволокой.  Пусть  спит,
потом поместите в соседней комнате фрейляйн Зиверт с Грубером.  Он  должен
постоянно и торопливо диктовать ей тот материал,  который  я  уже  передал
ему:  это  совершенно  секретные  данные,   содержащие    компрометирующую
документацию на французов, близких к их новому  правительству.  Проследите
за тем, чтобы в тот момент, когда вы станете водить Штирлица в туалет - вы
навяжете ему свое время, четыре раза в день, - штурмбанфюрер Гешке  громко
и нервно наговаривал фрау  Лотер  такого  же  рода  материалы  на  русских
военачальников... Позвольте Штирлицу зафиксировать, в какой именно комнате
работает Гешке, понятно? Доктор придет сюда еще раз, видимо завтра, но все
зависит от того, как  крепко  мы  будем  удерживать  красных...  Пусть  он
спрашивает Штирлица  про  имя,  явки  и  прочее,  список  вопросов  я  вам
подготовил; изображайте ярость, торопите его, можете бить, но  так,  чтобы
он потом мог двигаться, берегите его ноги, руки, почки и  легкие.  Лицо  я
вам отдаю в полное распоряжение, чем больше вы его искалечите, тем  лучше;
только берегите глаза, спаси бог, он ослепнет или глаза затекут  так,  что
он будет плохо видеть...  По радиосвязи я буду вам постоянно сообщать, как
обстоят дела  с  продвижением  русских...  Когда  я  скажу,  что  они  уже
недалеко, играйте панику, звоните в пустую трубку,  требуйте  ответа,  что
делать со Штирлицем,  об®ясните  вашему  отсутствующему  собеседнику,  что
русские танки в километре отсюда, просите санкцию на то, чтобы расстрелять
его, или же требуйте присылку штурмовиков, чтобы его забрали в  безопасное
место...  А потом к вам придет мой человек, он скажет  пароль:  "Я  принес
посылку от доктора Рудольфа, распишитесь". Он передает саквояж, в нем мина
с радиомеханизмом...  Вы занесете саквояж в комнату, где работают Гешке  и
фрау Лотер, сядете к столу и напишете им на бумаге: "Через пять минут  вам
необходимо тихо покинуть помещение, спуститься вниз и уходить на  запасные
квартиры".  То же вы напишете фрейляйн Зиверс  и  Груберу.  Вы  не  будете
захлопывать дверь квартиры, выйдете на цыпочках. Мой человек отдаст приказ
радиомине.  Квартира взорвется. Но перед тем как она взорвется, вы снимете
со Штирлица наручники и запрете его в туалете.  Ясно? Он должен  сидеть  в
туалете - взрывная волна его не заденет, только  оглушит...  Утром,  перед
тем, как вести Штирлица в туалет, проследите,  чтобы  дверь  комнаты,  где
работает  Гешке,  не  была  закрыта,  пусть  он  увидит  открытый    сейф,
чемоданчики  с  документами,  пишущую  машинку,  пусть  услышит   текст...
Конечная цель задания понятна?
     - Нет, группенфюрер.
     - Со временем поймете. Когда вы прибудете ко мне на Бисмаркштрассе, я
об®ясню вам ее сокровенную суть. Вы успели вывезти семью из Берлина?
     - Нет, группенфюрер.
     - Попрощайтесь с ними по телефону, я прикажу эвакуировать их в Мюнхен
немедленно.
     - Спасибо, группенфюрер!
     - Да полно вам, дружище, - обычная товарищеская забота друг о  друге,
стоит ли это благодарности...



        ПАУКИ В БАНКЕ - II
__________________________________________________________________________

     Кребс заканчивал доклад, когда в конференц-зале появился Лоренц,  шеф
пресс-офиса  ставки;  радиостанция  министерства  пропаганды   перехватила
сообщение из Швеции: американцы вышли к Торгау, на Эльбе, захватив,  таким
образом, значительную территорию, которая - согласно Ялтинской  декларации
- должна находиться под контролем русских.
     Гитлер не дослушал даже сообщения о том, что произошла  торжественная
встреча солдат двух армий; он  жил  собою  лишь,  своими  представлениями,
своей, раз и навсегда придуманной схемой.
     - Вот вам новый пример того, что провидение  на  нашей  стороне!  Это
начало драки между русскими и англо-американцами! Господа, немецкий  народ
назовет меня преступником и правильно сделает, если я сегодня соглашусь на
мир, в то время как завтра коалиция врагов развалится! Разве вы не  видите
реальной возможности для того, чтобы завтра, сегодня, через  час  началась
яростная  схватка  между  большевиками  и  англосаксами  здесь,  на  земле
Германии?!
     Артур  Аксман,  новый  фюрер    "Гитлерюгенда",    приглашенный    на
конференцию, - он теперь оставил свою штаб-квартиру на Адольф Гитлер Платц
и разместился с полевым штабом на  Вильгельмштрассе,  защищая  от  красных
ближние подступы к рейхсканцелярии, - сделал шаг вперед и, влюбленно  сияя
круглыми глазами, потянулся к Гитлеру:
     - Мой фюрер, героическая молодежь столицы предана вам,  как  никогда!
Ни один русский не прорвется к рейхсканцелярии! Мы будем  стоять  насмерть
до того момента, пока большевики не передерутся с англосаксами!  В  случае
если вы решите перенести свою ставку в Альпийский редут, я гарантирую, что
мои парни обеспечат прорыв: они готовы погибнуть, но спасти вас!
     Гитлер мягко улыбнулся Аксману и несколько обеспокоенно  поглядел  на
Бормана. Тот сухо заметил:
     - Фюрер не сомневается в преданности "Гитлерюгенда", Аксман, но пусть
мальчики все-таки живут, а не погибают,  в  этом  их  долг  перед  нацией:
победить, оставшись живыми!
     Гитлер кивнул, подавив вздох...


     ...На  следующей  конференции  измученный  Кребс  устало   докладывал
обстановку по всем  секторам  обороны  столицы.  Он  монотонно  перечислял
названия улиц, где шли бои, и называл  номера  домов,  которые  защищались
особенно упорно.
     - Я хочу, мой фюрер, - закончил Кребс, - чтобы вы  наконец  выслушали
коменданта Берлина генерала Вейдлинга: я не считаю себя вправе  отказывать
ему более.
     Вейдлинг, нервно покашливая, не глядя на Бормана и Геббельса,  словно
бы уцепившись взглядом за лицо Аксмана, сказал:
     - Фюрер, битва за Берлин окончена.  Судьба столицы предрешена. Я беру
на себя персональную ответственность вывести  вас  из  кольца  невредимым,
чтобы вы могли продолжать руководство нацией в ее борьбе против  врага  из
Альпийского редута! Надежды на прорыв армии Венка тщетны, фюрер.
     В блеклых, отсутствующих глазах Гитлера не было ничего, кроме апатии.
     - Битва за Берлин войдет в историю цивилизации как поворотный  момент
борьбы, как чудо, как спасение  свыше,  -  тихо  сказал  он.  -  Это  все,
генерал, благодарю вас.


     ...Ночью Борман  пригласил  к  себе  нового  врача  Гитлера,  угостил
айнцианом, положив ему руку на колено, спросил:
     - Скажите мне, старина, вы верите, что мы выиграем битву  за  Берлин?
Не бойтесь говорить правду, я ее жду.
     - Рейхсляйтер, - ответил доктор, -  когда  тебя  много  лет  приучают
говорить то, что считается правдой, пусть даже это самая настоящая ложь, в
один день себя не переделаешь...
     - По-моему, вы относились к той элитарной группе нашего  содружества,
где всегда говорили правду друг другу...
     Врач покачал головой:
     - Вы же прекрасно знаете, что мы говорили друг другу лишь ту  правду,
которая нравилась фюреру...  А правда - это такая данность, которая угодна
лишь одной субстанции: правде...  Мы всегда были  лгунами,  рейхсляйтер...
Нет, я не верю, что Берлин выстоит...
     - И  я  не  верю,  - устало согласился Борман.  - И меня сейчас более
всего заботит судьба несчастных берлинцев...  Но помочь  им  по-настоящему
сможет только один человек, и зовут этого человека вашим именем.
     - Что вы имеете в виду?
     - Я имею в виду следующее, - закрыв глаза ладонью,  устало  продолжал
Борман. - Лишь вы знаете, какой укол сделать фюреру, чтобы его воля, разум
оказались бы подверженными влиянию другой воли, моей в частности...
     - Я давал клятву Гиппократа, рейхсляйтер...
     Борман кончил тереть веки, вздохнул:
     - Да будет вам, право...  Сейчас-то  ведь  вас  никто  не  заставляет
лгать...  А все равно лжете... На кого  потом  станете  сваливать?  Не  на
Гитлера же...  И не на меня... Ни он, ни я - в данный конкретный момент  -
вас ко лжи не  принуждали.  Надо  сделать  так,  чтобы  фюрер  стал  легко
внушаемым, доктор...  Сделав так, вы исполните свой долг перед несчастными
немцами...
     Разговор был трудным, ватным,  но  в  конце  концов  доктор  пообещал
усилить успокаивающий элемент в ин®екциях.  Большего Борман не  добивался,
хватит и этого.
     В бункере ему теперь было плохо: стены давили, тишина оглушала, и  он
почти ощущал свою обреченность.
     Зашел к помощнику Цандеру, сказал, что, видимо, через пару дней  надо
будет готовить бригаду прорыва для ухода на юг, в Альпы (и ему не открывал
правды, обрекая на гибель, только Мюллер знал все).  Вышел в зал,  где  за
длинным столом сидели Бургдорф и Кребс.  Перед каждым  стоял  прибор,  две
бутылки вермута были раскупорены, Кребс пил мало - язвенник,  но  Бургдорф
пил вовсю - было видно, что хотел опьянеть, но не мог.
     Борман присел рядом. Слуга тут же принес ему прибор, бутылку айнциана
-  здесь  все  знали  вкусы  рейхсляйтера.  Молча  выпив,  Борман  пожелал
генералам приятного аппетита.
     Бургдорф фыркнул:
     - Очень любезно с вашей стороны...
     - Вы чем-то расстроены? - осведомился Борман учтиво.
     - О, я расстроен многим, господин Борман!  Я  расстроен  всем  -  так
будет вернее! И особенно расстроен с тех  пор,  как,  сев  в  мое  штабное
кресло, я делал все, чтобы сблизить армию и партию! Друзья стали  называть
меня предателем офицерского сословия, но я верил - искренне верил,  -  что
мои усилия угодны высшим интересам  немцев!  А  теперь  я  вижу,  что  мои
старания были не просто напрасны - они были глупы и наивны!
     Кребс  положил  ладонь  на  руку  Бургдорфа,  но  тот  стряхнул    ее
рассерженно.
     - Оставьте меня, Ганс! - воскликнул он. - Человек обязан хоть  раз  в
жизни сказать то, что у него наболело! Через сутки будет уже поздно!  А  у
меня наболело, ох как наболело! Наши молодые офицеры шли на войну,  полные
веры в торжество дела! И что же? Сотни тысяч погибли. А за что? За родину?
Будущее? За величие Германии?! Нет, вздор! Они погибли для того, чтобы вы,
господин Борман, жили в роскоши и барстве! В  такой  роскоши,  которая  не
снилась даже кайзерам! В таком барстве,  которому  могли  бы  позавидовать
феодалы - полная бесконтрольность, пренебрежение интересами нации,  душное
самообогащение! Миллионы пали на полях сражений во  имя  того,  чтобы  вы,
фюреры партии, набили  свои  карманы  золотом,  спекулируя  разговорами  о
духовном здоровье нации! Вы понастроили себе замков, набили их ворованными
картинами  и  скульптурами,  паразитируя  на  горе  немцев!  Вы  разрушили
культуру Германии, вы разложили немецкий народ,  из-за  вас  он  проржавел
изнутри! Для  вас  существовала  только  одна  мораль:  жить  лучше  всех,
властвовать над всеми, давить всех и  стращать!  И  эта  ваша  вина  перед
нацией не может быть искупима ничем, рейхсляйтер! Ничем и никогда!
     Борман странно улыбнулся, поднял рюмку:
     - Ваш спич носил слишком  общий  характер...  Если  кое-кто  из  моих
друзей и мечтал о том, чтобы побыстрее разбогатеть, то меня-то вы  в  этом
не можете обвинять!
     - А ваши поместья в Мекленбурге?! - не унимался Бургдорф. - А леса  и
поля, купленные вами в Верхней Баварии? А замок на озере  Чимзее?!  Откуда
все это у вас?!
     - А я и не знал, что армия тоже следит за нами,  -  снова  усмехнулся
Борман и, допив айнциан, поднялся  из-за  стола,  заключив:  -  Желаю  вам
славно отдохнуть, друзья, день будет хлопотным, всего лучшего...


     ...Когда в осажденный Берлин прилетел  самолет  фон  Грейма  и  Ганны
Рейч, когда летчица чудом посадила его на краю летного поля, удерживаемого
отрядами "гитлерюгенда"  и  черными  СС,  Борман  не  испугался.  Ин®екции
доктора сделали свое дело: Гитлер стал абсолютно безвольным, флегматичным,
и  даже  во  время  беседы  с  Ганной  Рейч,  к  которой  он  был   обычно
неравнодушен, глаза его были сонными, хотя на лице и  сохранилась  улыбка,
словно бы положенная умелым гримером.
     Борман трижды подходил  к  разговору  о  политическом  завещании,  но
Гитлер, казалось, не понимал слов рейхсляйтера или же  пропускал  их  мимо
ушей.
     И только  перед  спектаклем  бракосочетания  Гитлера  с  Евой  Браун,
который  был  поставлен  Геббельсом  по  подсказке  Бормана,  фюрер  молча
протянул рейхсляйтеру листки бумаги:
     -  Если  у  вас  есть  какие-либо  соображения,  можете    предложить
коррективы.
     Борман  извинился,  попросил  разрешения   сесть,    начал    изучать
"политическое завещание вождя немецкой нации".
     - Фюрер, - сказал он, подняв глаза, в которых (он легко заставил себя
сыграть) появились слезы, - этот документ переживет  века...  Но  тут  нет
списка нового кабинета...  Я полагал бы необходимым здесь же назвать  тех,
кому вы безраздельно  доверяете...  Только  тогда  политическое  завещание
станет действенным оружием в продолжении нашей великой борьбы...
     - А я считаю разумным не включать новый кабинет рейха в завещание,  -
ответил Гитлер. - Это, мне кажется, будет мельчить идею.
     - О нет, мой фюрер! Как раз наоборот! - жарко возразил Борман. -  Это
покажет то, что вы продолжаете  руководить  битвой!  Прагматизм  в  данном
случае будет выявлением спокойного величия вашего духа...
     - Хорошо, - устало согласился Гитлер,  -  вписывайте,  кого  считаете
нужным, я  скажу  фрейлейн  Гертруде  Юнге,  чтобы  она  перепечатала  все
начисто...  Но я не отвергаю возможности вылета с Греймом и Ганной Рейч  в
Альпийский редут, Борман...  Я все время думаю об этом: все-таки  живым  я
с м о г у  больше, не находите?
     Борман не смог поднять глаза, они бы его выдали: такая в  них  сейчас
была  ненависть  к  этому  трясущемуся  полутрупу,  алчно    и    трусливо
цеплявшемуся за жизнь...


     - Мюллер, - сказал рейхсляйтер, пригласив к себе группенфюрера, -  вы
должны сделать так, чтобы сегодня же по шведскому или  швейцарскому  радио
открытым  текстом  было  передано  сообщение  о  переговорах  Гиммлера   с
Бернадотом  и  о  предложении  рейхсфюрера    открыть    западный    фронт
англо-американцам. Сможете?
     - Нет, - ответил Мюллер. - Это надо было делать неделю  назад,  когда
они болтали в Любеке с Бернадотом, сейчас начался хаос, рейхсляйтер...
     - Где этот самый... Штирлиц?
     Мюллер поднял глаза на Бормана -  ничего  не  смог  прочесть  на  его
непроницаемом лице. Помедлив, ответил:
     - Выполняет мое задание.
     - Какое?
     - С его помощью я намерен заложить большой фугас под Кремль.
     Борман удивился:
     - Намерены перебросить его в русский тыл?
     - Да, - ответил Мюллер. - Только фугас у  меня  бумажный,  пострашнее
любого динамита.
     - Поручить бы ему шведов...
     - Он тоже ничего не сможет... Не обольщайтесь...
     - Меня не устраивает такой ответ.  Да и вас самого он тоже  не  может
устроить. Мы начинаем опаздывать.
     - Мы опоздали, рейхсляйтер,  -  ответил  Мюллер.  -  Надо  немедленно
уходить... Вы здесь ничего с ним не добьетесь...
     И Борман - пожалуй что, впервые в жизни - ответил прямо, без утайки и
постоянной, изматывающей душу перестраховки:
     - Добьюсь, потому что я знаю его, Мюллер. Я добьюсь, если вы сделаете
то, о чем я вас прошу.
     - Красные не станут вступать с вами в переговоры, рейхсляйтер...
     - Вы заблуждаетесь. Помошник Цандер сделал анализ русской прессы: они
подвергали остракизму всех руководителей рейха, кроме меня.  Понимаете?  Я
всегда был в тени, я шел следом,  я  был  лишен  того  удушающего  чувства
сиюминутного лидерства, которое отличало Гиммлера и Геринга. Я шел в тени,
и я поднялся к вершине. Сообщение об измене Геринга уже известно Москве. А
если новость о предложении Гиммлера союзникам станет известна  Сталину?  И
об этом узнает  Гитлер?  Англо-американцы  неумолимо  катятся  на  восток.
Сталин завяз в Берлине.  Соглашение о зонах оккупации нарушено. Почему  бы
Сталину не позволить мне повернуть немцев  на  запад?  Заманчиво,  Мюллер,
очень заманчиво!
     Мюллер покачал головой, вздохнул:
     - Я, пожалуй, смогу  сделать  так,  что  одна  из  моих  радиостанций
засадит  в  открытый  эфир  -  по-шведски,  отчего  нет?  -  сообщение   о
предложении  Гиммлера.  Важно,  чтобы  радиооператоры    в    министерстве
пропаганды вовремя  подхватили  это  сообщение:  мои  передатчики  не  так
сильны, как ваши.
     - Зачем нужна  радиостанция  Геббельса?  У  нас  здесь  самый  мощный
радиоцентр...
     - Пусть известие придет со стороны, такому больше  веры,  неужели  не
ясно? - вздохнул Мюллер. - Высшая сладость сплетни в том  и  состоит,  что
она приходит от чужих...


     ...Прочитав перехваченное сообщение "шведского радио"  о  предложении
Гиммлера, которое принес Геббельс, Гитлер побелел, губа отвисла, он  тонко
закричал:
     - Но это же верх бесстыдства! Он грязный изменник, он свинья!  Я  мог
ждать удара в спину от генералов, но Гиммлер! Где Фегеляйн?! Доставить его
сюда! Пусть он расскажет мне об измене Гиммлера, глядя  в  глаза!  Он  его
посланник при ставке! Он скрывал от меня правду, этот мерзкий сластолюбец,
женившийся на несчастной сестре фройляйн Браун, чтобы приблизиться ко мне!
Доставьте его немедленно!
     Фегеляйна нашли на одной из конспиративных квартир.  Он  готовился  к
бегству на север.  В  бункер  его  приводить  не  стали;  по  рекомендации
Бормана, обергруппенфюрер был расстрелян в саду рейхсканцелярии.
     Через полчаса после казни родственника Гитлер приказал фон  Грейму  и
Ганне Рейч немедленно вылететь из Берлина в Шлезвиг-Гольштейн,  найти  там
Гиммлера, арестовать его и расстрелять без суда и следствия.
     После  этого  Борман  отправился  в  радиоцентр  и  послал   шифровку
гросс-адмиралу Деницу, в которой открыто  обвинил  верховное  командование
вермахта в измене: единственная реальная сила в Германии - штаб армии,  он
должен теперь быть изолирован и окончательно задавлен  страхом  -  никаких
переговоров,  никто  не  смеет  говорить  о  мире,  кроме  него,  Бормана;
генералам уже известно об аресте Геринга;  сейчас  им  станет  известно  о
приказе  фюрера  -  уничтожить  изменника  Гиммлера.    Страх    действует
парализующе.  Лучше всего вдавить  ужас,  сделав  известной  расправу  над
самыми  могущественными  людьми  рейха,  тогда  в  генералах  еще   больше
проявится их собственная малость...
     ...Ночью фюрер вяло продиктовал свое  завещание,  перед  этим  дважды
переписанное  Борманом.  В  конце,  после  перечисления   фамилий    новых
министров,  он  послушно  добавил  несколько  строк,  продиктованных   ему
рейхсляйтером.
     "Прошло более тридцати лет  с  тех  пор,  как  в  1914  году  я  стал
добровольцем, чтобы защитить рейх от нападения.
     Все эти три десятилетия я был полон любви к моей  нации.  Только  эта
любовь  двигала  всеми  моими  поступками,  мыслями,  всей  моей   жизнью,
наконец...  Эти три десятилетия  любви  к  нации  и  работа  на  ее  благо
потребовали отдачи всех моих сил, всего здоровья...
     ...Это ложь, будто кто-либо в Германии 1939 года хотел войны.
     Войну спровоцировали интернационалисты еврейской  национальности  или
те, кто им служит.
     Я сделал слишком много для того, чтобы провести в  жизнь  огра