сгадене  лучше  средства  коммуникации,  -  возразил
Гитлер. - Военные считают, что оттуда мне будет легче  руководить  борьбою
на всех фронтах.
     - Военные отстаивают свое узкопрофессиональное дело, а на  вас  лежит
тяжкое бремя политической стратегии, - с отчаянием ответил Шпеер, понимая,
что, видимо, каждое его слово записывается Борманом на пленку.
     Гитлер как-то сразу сник, сидел  несколько  мгновений  неподвижно,  а
потом снова пошел за чертежами "музея" в Линце.
     - Послушайте, - сказал он, вернувшись, -  я  по-прежнему  беспокоюсь,
как  будет  оценено  знатоками  столь  близкое  соседство  Тинторетто    с
Рафаэлем...  Все-таки, Тинторетто слишком легок и шаловлив, его  искусство
представляется  мне  не  совсем  здоровым  с  точки  зрения   национальной
принадлежности.  Порою мне кажется, что в нем  есть  дурная  кровь...  Эта
шаловливость, эта нарочитая несерьезность... Такое всегда было свойственно
еврейским маклерам...  Или русским экстремистам, типа Врубеля...  А  через
зал - Рафаэль...  Розенберг дважды привлекал авторитетных антропологов, но
они утверждают в один голос, что  мать  художника  не  имела  любовника  с
вражеской кровью, а отец был истинным римлянином...  Но ведь его  дед  мог
изменить фамилию: евреи так ловки, когда речь идет о том,  чтобы  упрятать
свою родословную...
     ...После беседы  со  Шпеером,  за  чаем,  Гитлер,  проверяя  Бормана,
сказал:
     - А вот Шпеер считает целесообразным мой от®езд в Берхтесгаден.
     - Он не только это считает целесообразным, -  ответил  Борман,  -  он
запрещает гауляйтерам взрывать мосты и заводы, он,  видите  ли,  думает  о
будущем нации, как будто оно возможно вне и без национал-социализма...
     - Не верьте сплетням, -  отрезал  Гитлер.  -  Шпееру  завидуют.  Всем
талантам завидуют. Я это испытал на себе в Вене, когда меня четыре раза не
принимали в Академию художеств.  Там это было  понятно:  все  эти  чехи  и
словаки с поляками, гнусные евреи не  желали  дать  дорогу  арийцу  -  это
типично для неполноценных народов,  подлежащих  исчезновению.  Я  не  могу
понять проявления  такого  отвратительного  качества  среди  арийцев.  Это
просто-напросто не имеет права на существование среди нас...
     ...Фюрер не заподозрил Шпеера в заговоре, а, наоборот, взял  его  под
защиту.  Борман был почти уверен, что Гитлер может в любую минуту об®явить
о своем от®езде в Альпийский редут.
     Следовательно, настала пора действовать.
     ...Борман  зашел  к  лечащему  врачу    фюрера    доктору    Брандту,
штандартенфюреру СС, который наблюдал Гитлера  с  начала  тридцать  пятого
года; именно Брандт следил за его диетой, лично делал ин®екции, покупал  в
Швейцарии новые лекарства и отправлял своих шведских друзей  в  Америку  -
закупать  медикаменты,  которые  стимулировали  организм  "великого   сына
германской нации", не угнетая при этом психику и сон.
     - Брандт, - сказал Борман, - откройте  мне  всю  правду  о  состоянии
фюрера. Говорите честно, как это принято между ветеранами партии.
     Брандт, как и все в рейхсканцелярии, знал, что откровенно говорить  с
Борманом невозможно и чревато непредсказуемыми последствиями.
     - Вас интересуют данные последних анализов? -  заботливо  осведомился
Брандт.
     - Меня интересует все, - ответил Борман. - Абсолютно все.
     - У вас есть какие-то  основания  тревожиться  о  состоянии  здоровья
фюрера? - отпарировал Брандт. - Я не нахожу оснований для беспокойства.
     - Брандт, я отвечаю за фюрера перед партией и нацией. Вам поэтому нет
нужды скрывать от меня что бы то ни было.  Скажу вам откровенно:  нынешняя
походка фюрера  кажется  мне  несколько...  уставшей,  что  ли...  Нет  ли
возможности как-то взбодрить его? Бывают моменты, когда  у  него  трясется
левая  рука;  вы  же  знаете,  как  наши  военные  относятся  к   вопросам
выправки... Сделайте что-нибудь, неужели нет средств такого рода?
     - Я делаю все, что могу, рейхсляйтер.
     Борман  понял,  что  дальнейший   разговор    со    штандартенфюрером
бесполезен.  Он никогда не станет делать то, что сейчас угодно Борману, он
пойдет к фюреру и откроет ему все, если попробовать  заговорить  с  ним  в
открытую: "Начните делать уколы,  которые  парализуют  волю  Гитлера,  мне
нужно  управлять  им,  мне  необходимо,  чтобы  от  фюрера  осталась  лишь
оболочка, и вы должны сделать это в течение ближайших двух-трех дней".
     - Значит, я могу быть спокоен? - спросил Борман, поднимаясь.
     - Да.  Абсолютно. Фюрер,  естественно,  страдает  в  связи  с  нашими
временными неудачами, но дух его, как обычно, крепок, данные  анализов  не
дают повода для тревоги.
     - Спасибо, дорогой Брандт, вы успокоили меня, спасибо вам, мой друг.


     ...Выйдя от доктора, Борман быстро пошел в свой кабинет, набрал номер
Мюллера и сказал:
     - То, о чем мы с вами говорили, надо сделать немедленно. Вы поняли?
     - Западный вариант? - уточнил Мюллер.
     - Да, - ответил Борман. - Информация об этом  должна  поступить  сюда
сегодня вечером от двух - по крайней мере - источников.


     Через пять минут штурмбанфюрер  Холтофф  был  отправлен  Мюллером  на
квартиру доктора Брандта.
     - Фрау Брандт, - сказал он, -  срочно  собирайтесь,  поступил  приказ
вывезти вас из столицы, не  дожидаясь  колонны,  с  которой  поедут  семьи
других руководителей.
     Через семь часов Холтофф поместил женщину  и  ее  детей  в  маленьком
особнячке, в горах Тюрингии, в тишине, где мирно распевали птицы  и  пахло
прелой прошлогодней травой.
     Через девять часов гауляйтер области  позвонил  в  рейхсканцелярию  и
доложил, что фрау Брандт с детьми получила паек  из  специальной  столовой
НСДАП и СС, поставлена на  довольствие  и  ей  выдано  семьсот  рейхсмарок
вспомоществования в связи с тем, что она из-за срочности от®езда не смогла
взять с собою никаких вещей.
     Телефонограмма была доложена Борману -  как  он  и  просил  -  в  тот
момент, когда он находился у Гитлера.
     Прочитав текст сообщения,  Борман  изобразил  такую  растерянность  и
скорбь, что фюрер, нахмурившись, спросил:
     - Что-нибудь тревожное?
     - Нет, нет, - ответил Борман. - Ничего особенного...
     Он начал комкать телефонограмму, чтобы спрятать  ее  в  карман,  зная
наперед, что фюрер обязательно потребует прочитать ему  сообщение.  Так  и
случилось.
     - Я не терплю, когда от меня скрывают правду! - воскликнул Гитлер.  -
В конце концов, научитесь быть мужчиной! Что там?! Читайте!
     - Фюрер, - ответил Борман, кусая губы, - доктор Брандт...  Он нарушил
ваш приказ отправить семью в Альпийский  редут  вместе  со  всеми  семьями
руководителей и перевез жену с детьми в Тюрингию...  В  ту  зону,  которую
вот-вот займут американцы...  Я не мог ожидать, что  наш  Брандт  позволит
себе такое гнусное  предательство...  Но  я  допускаю  ошибку,  я  прикажу
проверить...
     - Кто подписал телефонограмму?
     - Гауляйтер Росбах.
     - Лично?
     - Да.
     - Я знаю Росбаха и  верю  ему,  как  вам,  -  сказал  Гитлер,  тяжело
поднимаясь с кресла. - Где Брандт? Пусть  сюда  приведут  этого  мерзавца!
Пусть он валяется на полу и молит о пощаде! Но ему  не  будет  пощады!  Он
будет  пристрелен,  как  взбесившийся   пес!    Какая    низость!    Какая
отвратительная, бесстыдная низость!
     Брандт пришел через несколько минут, улыбнулся Гитлеру:
     - Мой фюрер, можете сердиться на меня, но, как бы вы ни отказывались,
придется принять получасовой массаж...
     - Где ваша семья? - спросил Гитлер, сдерживая правой рукой  левую.  -
Ответьте мне, свинья эдакая, куда вы  дели  вашу  бабу!  Ну?!  И  посмейте
солгать - я пристрелю вас лично!
     Брандт  почувствовал,  как  кровь  начала  стремительно,  пульсирующе
с т е к а т ь  с лица куда-то в желудок; стало печь в солнечном сплетении;
ноги сделались ледяными; коленки ослабли;  казалось,  что,  если  придется
сделать шаг, чашечки сдвинутся и мягкое тело опустится на пол.
     - Моя жена дома, - ответил Брандт странным, совершенно чужим голосом.
- Я говорил с ней утром, мой фюрер.
     - Вот видите, - облегченно сказал Борман, вымученно улыбаясь Гитлеру.
- Как я рад, что все обошлось, вполне возможна путаница, мало ли  в  рейхе
Брандтов...  Позвоните домой с этого аппарата, штандартенфюрер,  передайте
жене мой привет.
     Брандт набрал номер прямым, негнущимся пальцем; в трубке были  долгие
длинные гудки, потом ответила служанка, Эрика:
     - Слушаю.
     Брандт снова откашлялся, облегченно вздохнул и сказал:
     - Пожалуйста, попросите к аппарату фрау Брандт.
     - Но она уехала в Тюрингию, - ответила  девушка.  -  Даже  не  успела
собраться, так торопилась...
     - Что?! - выдохнул Брандт. - Почему?! Кто?!
     - Так ведь вы прислали за ней машину...
     - Я не присылал никакой машины! - Брандт обернулся к Гитлеру. - Я  не
посылал за ней никакой машины, мой фюрер! Это чудовищно,  этого  не  может
быть!
     - Вы - поганец! - сказал  Гитлер,  приближаясь  к  Брандту  танцующей
походкой. - Вы мерзкая продажная свинья!
     Он вдруг легко выбросил правую руку, жадно сграбастал крест и  сорвал
его с груди штандартенфюрера.
     - Дайте мне  пистолет,  Борман!  Я  пристрелю  его!  Сам!  Это  змея,
пригревшаяся на моей груди!
     - Фюрер, - успокаивающе сказал Борман, - мы обязаны судить его. Пусть
партия и СС узнают о том, кто скрывался в наших  рядах,  пусть  это  будет
уроком для...
     Борман не имел права дать Гитлеру убить Брандта.  Доктор  нужен  ему,
это  т р о ф е й,  он знает о Гитлере все, теперь он расскажет все тайное,
что не открывал никогда и никому; все откроет, вымаливая себе пощаду.


     Брандт был закован в кандалы и отправлен на  конспиративную  квартиру
Бормана под охраной пяти эсэсовцев из "личного штандарта" Гитлера.


     Утром об этом узнал Гиммлер; он отправил туда, где  держали  Брандта,
своего секретаря с десятью эсэсовцами - он тоже понимал  толк  в  трофеях;
Брандт был взят из-под стражи и вывезен на север, под Гамбург, на одну  из
секретных явок Гиммлера.
     Однако Борман добился  главного:  через  час  после  того  как  исчез
Брандт,  в  рейхсканцелярии  появился  оберштурмбанфюрер  Штубе,  помощник
доктора  Менгеле,  человек,  лишенный  собственного  "я";    Мюллер    дал
исчерпывающую характеристику прошлой  ночью:  "Бесхребетен,  но,  впрочем,
претендует  на  старомодность;  традиционно  боится  начальства;    весьма
корыстен, приказу  подчинится,  хотя,  видимо,  порассуждает  о  врачебной
этике".



        УДАР КРАСНОЙ АРМИИ. ПОСЛЕДСТВИЯ - II
__________________________________________________________________________

     Х р у с т е л о...

     Войска Жукова, прорвав оборону на  Зееловских  высотах,  двигались  к
пригородам Берлина; армии Конева шли с юга; готовился  к  удару  с  севера
Рокоссовский...
     21 апреля  конференция  в  бункере  Гитлера  шла,  как  и  обычно,  -
обстоятельно и неторопливо; обстановку докладывали  Кейтель  и  Кребс;  их
сообщения были исчерпывающе точными, иллюстрировались черными  и  красными
клиньями, нанесенными на карту штабными офицерами.
     Гитлер сидел в кресле с отсутствующим взглядом, изредка кивал,  то  и
дело прижимал правой рукой прыгающую  левую;  однако,  когда  Кребс  начал
докладывать о боях, шедших южнее и севернее Берлина, Гитлер  поднял  руку,
словно бы защищаясь от кого-то невидимого:
     - Где генерал Штайнер? Где его танки? Где его дивизии? Почему  он  до
сих пор не отбросил полчища русских?!
     - У  него  нет  сил  на  это,  -  устало  ответил  Кребс.  -  Русские
превосходят нас по всем позициям не менее,  чем  в  четыре-пять  раз,  мой
фюрер!
     - Где армия Венка?
     - Его войска бессильны что-либо сделать, мой фюрер!
     - Уйдите все, -  сказал  Гитлер,  обращаясь  к  штабным  офицерам.  -
Борман, Кейтель, Йодль, Кребс, Бургдорф, останьтесь...
     Он дождался, пока генералы и  офицеры  вышли,  посмотрел  на  Бормана
замеревшим, холодным взглядом, потом  стукнул  правой  рукой  по  столу  и
закричал срывающимся, но - прежним - сильным, властным голосом:
     - Я окружен изменой! Низкие трусы в генеральских погонах предали  мое
дело! Нет более отвратительной нации, чем та, которая не  может  встретить
трудность  лицом  к  лицу!  Когда  я  вел  вас  от  победы  к  победе,  вы
аплодировали  мне!  Вы  присылали  мне  сводки,  из   которых    неумолимо
явствовало, что наша мощь сильна, как никогда! А теперь  оказывается,  что
мы слабее русских в пять раз?! Вы - низкие трусы! Отчего  вы  не  говорили
мне правды?! Когда я  дал  вам  право  усомниться  в  моей  лояльности  по
отношению к тем, кто восставал против моей точки зрения?!  Я  всегда  ждал
дискуссии, я жаждал столкновения разных точек зрения! Но вы  молчали!  Или
же взрывали бомбы под моим столом! Вы вольны покинуть  Берлин  немедленно,
если боитесь оказаться в русском котле! Я  остаюсь  здесь!  А  если  война
проиграна, то я покончу с собою! Вы свободны!
     Молчание было слышимым, тяжелым.
     ...X р у с т е л о.
     Йодль шагнул вперед, откашлялся, заговорил ровно:
     -  Фюрер,  ваша  ответственность  перед  нацией  не  позволяет    вам
оставаться здесь.  Вы должны  сейчас  же,  не  медля  ни  минуты,  уйти  в
Альпийскую крепость и возглавить  битву  за  весь  рейх  из  неприступного
Берхтесгадена.  На юге рейха и на севере достаточно войск, которые  готовы
продолжать битву.  Армия и народ верны вам, как всегда. Мы зовем вас  жить
во имя победы.
     Гитлер растроганно посмотрел на  Кейтеля  и  Йодля,  подался  вперед,
улыбаясь, но Борман опередил его:
     - Господа, решение фюрера окончательно и не подлежит коррективам. Мы,
те, кто был с ним всегда, остаемся вместе с ним.  Мы  ждем,  что  вы  -  в
случае, если решите уйти в Альпийский редут, - добьетесь перелома битвы.
     Гитлер быстро, неожиданно  для  его  трясущегося  тела,  обернулся  к
Борману:
     - Пусть сюда немедленно переселится  Геббельс  с  женой  и  детьми...
Скажите, чтобы для них  приготовили  комнаты  рядом  с  моими  пилотами  и
кухней, детей надо хорошо кормить - молодые  организмы  находятся  в  поре
своего возмужания...
     - Да, мой фюрер, - Борман склонил голову, - я  немедленно  свяжусь  с
рейхсминистром. - Он оглядел генералов  п о н и м а ю щ и м  взором, "мол,
оставьте нас одних", а тем, кто не знал, как поступить,  помог  словом:  -
Благодарю вас, господа, вы свободны, перерыв...


     Когда они остались одни, Гитлер, странно усмехаясь, спросил:
     - А где ваша семья, Борман? Я хочу, чтобы ваша милая  жена  с  детьми
поселилась вместе с вами...  Если мало  места,  я  уступлю  одну  их  моих
гостиных... Пригласите их сюда немедленно, мой друг.
     - Я уже сделал это, - легко солгал Борман.  -  Они  выехали.  Я  молю
бога, чтобы они успели проскочить в Берлин, мой фюрер...
     (Еще неделю назад он предупредил жену, чтобы она  с  детьми  покинула
мюнхенский дом и скрылась в горах; жену он не любил и  был  счастлив,  что
живет от нее отдельно, но  к  детям  был  привязан;  она  хорошо  за  ними
глядела, поэтому Борман ее терпел, не устроил автокатастрофы.)


     ...Через час Борман огласил указ фюрера, в  котором  говорилось,  что
фельдмаршал Кейтель должен немедленно отправиться в армию Венка. Он обязан
передать генералу личный приказ Гитлера  атаковать  Берлин  в  направлении
юго-западнее Потсдама.
     Генерал Йодль отправляется в армию Штейнера, чтобы организовать атаку
по деблокаде Берлина в районе севернее Ораниенбурга.
     Гросс-адмирал Дениц собирает все силы рейха на побережье для оказания
помощи сражающемуся Берлину.
     Геббельс,  как  комиссар  обороны  столицы,   делает    все,    чтобы
мобилизовать внутренние ресурсы города в его противостоянии большевистским
полчищам.
     Рейхсмаршал  Геринг  возглавляет  все  силы  рейха  на  юге  для   их
мобилизации к продолжению битвы.
     Рейхсфюрер Гиммлер выполняет идентичную задачу на севере.
     Текст этого приказа фюрера был немедленно отправлен  в  штаб  Геринга
(тому именно человеку, с  которым  последние  дни  р а б о т а л  помощник
рейхсляйтера Цандер) полковнику Хуберу.
     Цандер добавил несколько ничего не значащих слов, нечто вроде личного
послания Хуберу, в то время как для ад®ютанта Геринга они означали  приказ
действовать, давить на рейхсмаршала, пугать его Гиммлером, настраивать  на
необходимость предпринять свои, истинно солдатские шаги, ведь он,  Геринг,
- герой первой мировой войны; кому как не ему проявить мужество сейчас,  в
дни,  когда  фюрер  сделался  фикцией,  бессильной  марионеткой  в   руках
"гнусного Бормана и фанатика Геббельса"...


     ...Ровно через двадцать четыре часа после того, как  в  Оберзальцберг
ушла эта  шифровка  Цандера,  в  рейхсканцелярии  приняли  радиограмму  от
Геринга, в которой говорилось, что он, рейхсмаршал, ждет подтверждения  от
фюрера на вступление в силу декрета от 29 июня 1941 года, в котором он - в
случае  возникновения  кризисной  ситуации  -  провозглашается  преемником
Гитлера. "Поскольку фюрер, как глава государства, лишен в Берлине  свободы
поступков, я готов принять на себя тяжкое бремя власти".
     Штандартенфюреру Цандеру позвонили из бункера через  двадцать  секунд
после  того,  как  сообщение  было  расшифровано  и  распечатано  в   пяти
экземплярах: для фюрера.  Бормана, Геббельса,  Кейтеля  и  полковника  фон
Белова, являвшегося координатором среди посланников ведомств при ставке.
     Через три минуты телеграмма была доложена Борману.
     Тот достал из сейфа листок, заранее  напечатанный  под  его  диктовку
Цандером еще позавчера вечером, и отправился к Гитлеру.
     - Фюрер,  -  сказал  Борман,  притворяясь  испуганным,  -  свершилось
страшное: вас предал Геринг.
     Гитлер не сразу понял смысл  сказанного  Борманом:  он  читал  письма
Вагнера, делая отметки на полях разноцветными карандашами; как раз  сейчас
он чиркал  те  абзацы,  в  которых  композитор  описывал  свое  бегство  в
Швейцарию после подавления революции в Германии, свое отчаяние первых дней
и надежду на то, что все изменится, ибо духу времени угодно созидание того
н о в о г о, что об®единит нацию.
     Он недоумевающе  посмотрел  на  Бормана,  потом  лишь  осознал  смысл
сказанного, приподнялся в кресле и, опершись на подлокотники, закричал:
     - Не смейте! Замолчите, Борман! Я приказываю вам не сметь!
     - Мой фюрер, - тягуче повторил Борман, и в голосе его не было обычных
успокаивающих ноток, - вы преданы Герингом,  вот  текст  его  ультиматума,
извольте ознакомиться с ним и подписать приказ, в котором вы  отдаете  его
под юрисдикцию военно-полевого суда с приказом расстрелять изменника!
     - Вы не смеете говорить так, - сломавшись, жалобно попросил Гитлер. -
Это провокация врагов...  Герман был со мною с первых  дней;  вы  жестоки,
Борман, он мне всегда говорил, как вы жестоки...
     - Позвольте мне в таком случае уйти?  -  по-прежнему  тягуче  спросил
Борман, положив на столик,  возле  книги  Вагнера,  телеграмму  Геринга  и
проект приказа о его разжаловании.
     - Сядьте, - сказал Гитлер. - Как вам не совестно? Есть у вас  сердце?
Или вместо него в вашей груди камень?
     - Мое сердце разорвано любовью к вам,  фюрер,  я  живу  много  лет  с
постоянной болью в сердце...
     Гитлер прочитал телеграмму дважды, отложил текст, удивился:
     - Но я не вижу в его словах  измены,  Борман...  Он  требует  ответа,
прежде чем об®явит себя преемником...
     Борман поднялся, поклонился Гитлеру, пошел к двери.
     - Погодите! - воскликнул Гитлер, и в голосе его слышалось отчаяние. -
Вы не согласны со мною?
     - Фюрер, ребенок всегда трагично реагирует,  когда  родители  слишком
добры к старшему сыну, жестокому эгоисту, прощая ему все,  что  угодно,  и
несправедливы к младшему - кроткому и любящему.
     - Что все это значит, Борман?! Об®ясните мне, я  лишился  возмож