вратительно шаркая при этом ногой по паркету.
     Подняв глаза на Штирлица, он разжал  свои  синеватые  тонкие  губы  в
некоем подобии улыбки и тихо произнес:
     - Как все неловко получается, господин доктор Бользен...
     - Во-первых, хайль Гитлер! - так  же  тихо,  очень  спокойно  ответил
Штирлиц. - Во-вторых, я пред®явил вашим сотрудникам  свои  документы...  С
фамилией вышло недоразумение, я живу в особняке под другим  именем  -  так
было решено в оперативных интересах, и, в-третьих,  пожалуйста,  позвоните
бригадефюреру Шелленбергу.
     - К такого рода руководителю я никогда не  решусь  звонить,  господин
доктор Бользен...  Если вы действительно тот, за  кого  себя  выдаете,  мы
запросим РСХА в установленном порядке,  я  вам  обещаю  это...  Пока  что,
однако, я попрошу вас  ответить  на  ряд  вопросов  и  написать  подробное
об®яснение по поводу случившегося в вашем доме.
     - Отвечать на вопросы я вам не буду... тем более писать...  Хочу  вас
предупредить,  что  я  обязан  сегодня  вечером  выехать    в    служебную
командировку... Если мой выезд задержится, отвечать придется вам...
     - Не смейте угрожать мне! -  Маленький  очкарик  стукнул  ладонью  по
столу. - Вот! - Он ткнул пальцем в бумаги, лежавшие перед ним на столе.  -
Это сигнал о том, что случилось в вашем доме! До того как вы вышли оттуда!
В то время когда вы там были, прозвучал выстрел! А потом вы уехали!  И  вы
хотите сказать, что я обязан стать перед вами по стойке "смирно"?! Да хоть
бы вы были генералом! У нас все равны перед законом!  Все!  В  вашем  доме
погиб солдат! И вы обязаны об®яснить мне, как это произошло! А не захотите
-  отправляйтесь  в  камеру  предварительного    заключения!    Если    вы
действительно тот, за кого себя  выдаете,  вас  найдут!  Это  какой-нибудь
несчастный лесник или сторож будет сидеть, дожидаясь суда,  а  вас  найдут
быстренько!
     И Штирлиц вдруг рассмеялся.  Он стоял в  маленькой  комнате  старшего
инспектора криминальной  полиции  и  смеялся,  оттого  что  только  сейчас
по-настоящему    осознал    всю    страшную,    просто-таки    невыразимую
н е л е п о с т ь  положения, в котором очутился.
     "Нет, - поправил себя он, продолжая смеяться, - я не  очутился.  Меня
поставили в такого рода положение, а я обязан  обернуть  ситуацию  в  свою
пользу".
     - Вы - мерзкое дерьмо! - сдерживая смех, сказал Штирлиц. - Маленькое,
вонючее дерьмо! Вам не место в полиции.
     Он выкрикивал обидные ругательства,  понимая,  какого  врага  в  лице
инспектора он сейчас получит; этого малыша наверняка не включили в игру, а
с Гансом была игра, заранее спланированная,  теперь  ясно;  малыша  играют
втемную, и он сейчас будет свирепствовать,  начнет  дело  по  обвинению  в
оскорблении должностного лица, в неуважении власти и закона, а бумага, раз
написанная в этом проклятом рейхе, не может исчезнуть, она будет тащить за
собою другие бумаги, если только не включится лично Мюллер, а ему  ох  как
не хочется включаться.  Лишние  разговоры.  Сейчас,  накануне  краха,  все
прямо-таки  о с а т а н е л и  во  взаимной   подозрительности,   доносах,
страхе...  Ничего, пусть лишнее доказательство их связи не помешает,  коли
он  п о н я л  его,   Штирлица,   пусть   берет   ответственность,   пусть
выкручивается..."
     Маленький инспектор полиции поднялся из-за стола, и  Штирлиц  увидел,
как стар его пиджак (видимо,  вторично  перелицованный),  сколь  тщательно
заштопана рубашка, как заглажен до шелкового блеска галстук.
     - Граус! - крикнул маленький тонким, срывающимся голосом.
     Вбежал пожилой полицейский и два давешних инспектора;  замерли  возле
двери.
     - Отправьте этого мерзавца в камеру! Он  посмел  оскорбить  имперскую
власть!
     В  холодной  камере,  по  стенам  которой  медленно  струилась  вода,
Штирлиц, не снимая пальто, лег на нары,  пожалев,  что  не  надел  сегодня
свитер; свернулся  калачиком,  подтянул  коленки  под  подбородок,  как  в
сладком, нереальном уже детстве, и сразу же уснул.
     И впервые за те недели, что вернулся из Швейцарии, он спал спокойно.


     ...Мюллер  рассчитывал,  что  все  произойдет  совсем  не  так,   как
случилось.
     Он  полагал,  что  Штирлиц  потребует   в    полицейском    отделении
немедленного  разговора  с  Шелленбергом,  и  этот  разговор  будет    ему
предоставлен.  Шелленберг тут же свяжется с ним, с  Мюллером.  "Я  позвоню
полицейскому инспектору крипо района Бабельсберг, выслушаю доклад,  скажу,
что выезжаю на место  происшествия,  взяв  бригаду.  Н а х о д я т  улики,
которые уже организованы моими людьми после того,  как  инспекторы  увезли
Штирлица  в  полицию.  Даю  при  штандартенфюрере  р а з г о н  маленькому
инспектору.  Фамилия Шрипс смешная, а зовут звучно: Вернер. Жена  Доротея,
трое детей. Член НСДАП с июля 1944 года, вступил во время всеобщей истерии
после  покушения  на  фюрера.  Тайно  посещает  церковь,  не  иначе,   как
правдоборец, содержит семью брата Герберта, погибшего на восточном фронте,
бедствует.  Извинюсь перед Штирлицем за тупую  неповоротливость  криповца;
рассеянно спрошу у своих, не обнаружили ли они каких-либо  важных  улик  в
доме; те ответят, что есть подозрительные  пальцы  на  стене  кухни  возле
следов  крови,  хотя  нельзя  утверждать  окончательно,  что  пальцы   эти
оставлены уже после выстрела, надо, тем  не  менее,  проводить  тщательную
экспертизу; я кладу отпечатки  на  стол,  достаю  лупу,  прошу  инспектора
убедиться, что отпечатки подозреваемого им доктора Бользена совершенно  не
идентичны тем, которые обнаружены его, Мюллера, людьми; инспектор, однако,
выкладывает свои отпечатки пальцев Штирлица, сравнивает обе таблицы, хочет
что-то сказать, но я его прерываю, забираю отпечатки, снятые  в  крипо  со
штандартенфюрера, поднимаюсь и увожу Штирлица  с  собою,  а  уж  в  машине
спрашиваю, зачем было нужно убирать Ганса? Если уж мешал,  то  можно  было
это сделать не дома".  А теперь, после  этого  инцидента,  просто-напросто
рискованно пересекать границу, поездка в Швейцарию  на  грани  срыва:  эти
криповцы  страшные  формалисты,  напишут  рапорт    Кальтенбруннеру    про
"преступление доктора Бользена", которому попустительствует Мюллер,  тогда
вообще заграничный паспорт - на время расследования, во всяком  случае,  -
будет аннулирован.
     Мюллер полагал, что такая комбинация не вспугнет Штирлица; угрозу его
жизни он замотивировал во время первого их разговора после возвращения  из
Берна; отдал ему своего шофера; не очень бранился, когда Штирлиц, несмотря
на приказ, надул мальчика и перестал возвращаться домой, работая по Дагмар
Фрайтаг.


     ...Шел уже третий час после того, как Штирлица увезли  в  полицию,  а
звонка оттуда до сих пор не было. В секретариате Шелленберга теперь сидела
женщина, которая бы немедленно об этом сообщила,  предположи  Мюллер,  что
К р а с а в ч и к  решит помудрить и не свяжется с ним сразу же.
     Через четыре часа Мюллер  потребовал  точных  данных  от  службы  его
личного наблюдения: номер машины, на которой  увезли  Штирлица  (он  вдруг
подумал, а не подменили ли красные полицейских, но сразу же одернул  себя:
нельзя паниковать, все-таки пока еще мы здесь хозяева).
     Номер машины был подлинным.  Описания шофера, фотографа,  инспекторов
Ульса и Ниренбаха совпали абсолютно.
     Через  пять  часов  Мюллер  потребовал  от   с в о и х,   чтобы   был
организован  с и г н а л  доброжелателя  от  соседей:  "Незнакомцы  увезли
славного доктора Бользена".
     Через шесть часов, после того уже,  как  сигнал  был  зафиксирован  в
РСХА, расписан на сектор гестапо, занимавшийся безопасностью офицеров СС и
их семей, Мюллер выехал  в  крипо  Бабельсберга,  решив  не  звонить  туда
предварительно.
     Вернер Шрипс  приветствовал  Мюллера,  как  положено,  зычным  "Хайль
Гитлер!" и уступил ему свое место за столом, заметно при этом побледнев.
     - Где наш человек? - спросил Мюллер.
     - Я отправил его на Александерплатц, группенфюрер...
     - В тюрьму крипо?
     - Да.
     - В чем вы его обвиняете?
     - В оскорблении представителя власти, группенфюрер! Он позволил  себе
отвратительное и недостойное оскорбление должностного лица при  исполнении
им имперских обязанностей.
     - Имперские обязанности исполняет фюрер, а не вы!
     - Простите, группенфюрер...
     -  Вам  известно,  что  вы  задержали  человека,  находившегося   при
исполнении служебного долга?
     - Мне известно только то, что я задержал человека,  подозреваемого  в
убийстве, который к тому же оскорблял должностное лицо.
     Мюллер перебил:
     - Он просил вас позвонить в РСХА?
     - Да.
     - Отчего вы отказались выполнить его просьбу?
     - Он потребовал, чтобы я позвонил бригадефюреру Шелленбергу! А  я  не
имею права преступать ступени служебной лестницы.
     - И за  то,  что  вы  отказали  ему,  он  позволил  себе  недостойные
высказывания в ваш адрес?
     - Нет.  Не только после этого. - Малыш  в  круглых  очках  рапортовал
ликующе, остро себя жалея: - Я потребовал, чтобы  доктор  Бользен  написал
отчет по поводу случившегося в его доме...  Он отказался и заявил, что  не
даст мне по этому поводу никаких об®яснений... Поэтому я...
     Мюллер снова перебил:
     - Он вам так ничего и не написал?
     - Нет, группенфюрер!
     - И не дал об®яснений?
     - Нет, группенфюрер!
     - Покажите мне копию обвинительного заключения.  И не смейте никому и
никогда говорить об этом инциденте.  Дело об убийстве в  доме  Бользена  я
забираю с собою.
     "Штирлиц помог мне своим поведением, - подумал Мюллер. - Он  облегчил
мою задачу.  Я вытащу его из-под трибунала - а он сейчас может попасть под
трибунал с пылу с жару, - и вопрос о Швейцарии отпадет  сам  по  себе.  Он
станет метаться - мне только этого и надо, после метаний он придет ко  мне
и станет выполнять все те условия игры, которые я ему продиктую  -  взамен
за спасение".
     Мюллер  пробежал  текст  обвинительного   заключения,    подписанного
маленьким Вернером Шрипсом и  двумя  полицейскими,  давшими  свидетельские
показания, попросил пригласить инспекторов в комнату и сказал:
     - Всего того, о чем вы здесь написали, - не было. Ясно?
     - Да, - тихо ответили оба инспектора, приезжавшие за Штирлицем.
     Мюллер обернулся к коротышке Шрипсу.
     - Это было, - ответил, тот. - Я никогда не  откажусь  от  моих  слов,
группенфюрер.
     Мюллер поднялся и, выходя из комнаты, коротко бросил:
     - Завтра в семь часов утра извольте быть в приемной РСХА.
     ...Через два часа, когда Штирлица  привели  в  кабинет  Мюллера,  тот
спросил:
     - Об®ясните - зачем все это?
     - Хотелось спать, - ответил Штирлиц.
     Мюллер потер лицо мясистой пятерней, покачал головою:
     - А что? Тоже об®яснение...
     - Я устал, группенфюрер, я устал от игры, в которую  втянут,  которую
не понимаю, сколько ни стремлюсь понять, и, видимо,  не  пойму  до  самого
конца.
     - Хорошо, что в полиции вы не стали оставлять пальцы. На кухне, возле
несчастного Ганса, есть один отпечаток не в вашу пользу, хотя я  допускаю,
что вы не имели отношения к трагедии...  Почему Шелленберг нарушил условия
игры? Зачем он убрал моего парня?
     - Он не нарушал. Ему это не выгодно.
     - А кому выгодно?
     - Тому, кто не хочет пускать меня в Швейцарию, группенфюрер.
     Мюллер снова ощутил страх  от  того,  как  его  с ч и т а л  Штирлиц,
поэтому ответил атакующе:
     - Какого черта вы  оскорбляли  этого  самого  коротышку?!  Зачем?!  Я
вызвал его сюда к семи утра! Вот, читайте его рапорт вкупе с обвинительным
заключением! И подумайте о законах военного времени...  Читайте,  читайте!
Про отпечатки пальцев там есть тоже! Если я смогу вас отмыть - отмою! А не
смогу - пеняйте на себя!
     "Главное - держать  его  при  себе,  -  продолжал  думать  Мюллер,  -
наблюдать пассы, которые он станет предпринимать; готовить  финал;  слежка
за ним поставлена так, что он не уйдет, пусть будет  даже  семи  пядей  во
лбу;  он  -  моя  карта,  и  я  сыграю  эту  карту  единственно  возможным
образом..."
     Резко и  с т р а ш н о  зазвонил  телефон:  теперь  у  Мюллера  стоял
аппарат прямой связи со ставкой.
     - Мюллер!
     - Здесь Борман. - Голос рейхсляйтера был как всегда ровен, без всяких
эмоций. - Мне срочно нужен... этот офицер... я забыл имя...  Привезите его
ко мне...
     - Кого вы имеете в виду? - снова пугаясь чего-то, спросил Мюллер.
     - Того, который ездил на Запад.
     - Шти...
     - Да, - перебил Борман. - Я жду.



        ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ - VI        (Снова директор ФБР Джон Эдгар Гувер)
__________________________________________________________________________

     ...Через полгода после того, как Гувер в двадцатом году  блистательно
провел ночь "длинных ножей" против левых, в Чикаго, раскаленном и душном -
дождей не было уже три недели, солнце пекло невероятно, астрологи, которых
после окончания войны расплодилось невиданное множество, предрекали  конец
света и планетные столкновения, - собрался с®езд  республиканцев,  который
должен был выдвинуть своего кандидата на пост президента.
     С т а в и л и  в основном на мультимиллионера Вильяма Томпсона -  тот
с о с т о я л с я  на  медеплавильных  заводах,  тесно  связан  с  армией,
сталелитейной промышленностью и банками Моргана, - однако  опасались,  что
демократы  начнут  кампанию  протеста,  поскольку    возможный    кандидат
возглавлял миссию Красного Креста в России и совершенно открыто  при  этом
заявлял, что снял  со  своего  текущего  счета  более  миллиона  долларов,
обратив их не на  лекарство  и  продовольствие,  а  в  оружие  для  белого
движения.
     Дискуссии  в  штабе  партии  были  жаркими,  время  шло,  решение  не
принималось; председатель Хэйс пытался примирить  разные  течения,  но  не
мог; Томпсона провалили (сработало незримое влияние группы Рокфеллера).
     Ночью,  накануне  заключительного  заседания  с®езда,  было   собрано
заседание  мозгового  и  политического  центров  штаба;  группу    Моргана
представляли сенатор Генри Кэббот Лодж и Джеймс Водсворт; владелец  газеты
"Чикаго  трибьюн"  Маккормик  защищал  интересы   "Интернэшнл    харвестер
компани"; Ку-клукс-клан осуществлял свое весомое  влияние  через  сенатора
Уотсона из Индианы.  Именно в эту ночь на узкое  совещание  был  приглашен
директор и издатель "Харвис Викли" Джордж Харви, который славился  умением
из  гения  сделать  болвана,  а  круглого  идиота   представить    великим
мыслителем.
     - Созидание начинается с  раскованности  воображения,  -  говорил  он
своим репортерам. - Придумайте статью,  а  уж  потом  подгоняйте  под  нее
человека, факт, страну, историю, черта,  луну  -  это  ваше  право,  пусть
только задумка служит моему делу.  В свое время я придумал Вудро Вильсона,
и он стал президентом. Я первым понял необходимость переворота в Бразилии,
придумал его, и он произошел.  Вот так-то, ребята: смелость, раскованность
и убежденность в победе! Все остальное  я  оплачу,  валяйте  вперед,  и  -
главное - не оглядываться.
     Харви приехал в Чикаго из Вашингтона,  где  он  встретился  с  Джоном
Эдгаром  Гувером  вечером;  говорили  два  часа,    обсуждали    возможных
кандидатов;  Харви  ставил  быстрые,  резкие  вопросы;  Гувер  отвечал   с
оглядкой; он не считал нужным открывать все свои карты - то, что он теперь
начал вести досье не только на левых, но и на сенаторов  и  конгрессменов,
было его личной тайной, об этом не знал даже министр.
     - Послушайте, Джон, - сказал наконец Харви, - не надо играть со  мною
в кошки-мышки.  Я догадываюсь, как много вы знаете; мне  будет  обидно  за
вас, если  вы  не  подскажете,  кто  из  возможных  претендентов  на  пост
президента замазан: если нашего человека истаскают мордой  об  стол  после
того, как за него проголосует республиканская партия,  вам  станет  трудно
жить, я вам обещаю это со всей ответственностью.
     Гувер тогда ответил:
     - Я не из пугливых, Джордж.  Я поддаюсь ласке; грубость  делает  меня
несговорчивым.
     - Если мы  пройдем  в  Белый  дом,  я  обещаю  вам  поддержку  нового
президента и полную свободу действий во благо Америки.
     - Это теплее, - улыбнулся Гувер. - Я бы не советовал вам  ставить  на
возможного кандидата Эльберта Хэри.  Пусть  он  президент  наблюдательного
совета концерна "ЮС стил корпорэйшн", пусть он дорого  стоит,  но  его  не
любят: в юности, в колледже его били за то, что он  обижал  девушек...  Не
ставьте на губернатора Лоудена - на него покатят  бочку,  потому  что  его
ребята  неосторожно  работали  с  теми,  кто  держит  подпольную  торговлю
алкоголем, он - на мушке прессы.  Ищите темную  лошадку,  иначе  демократы
побьют вас.
     - Вам, лично вам, выгодна победа серости? - спросил Харви.
     - Да, - сразу же ответил Гувер. -  Вы  -  умный,  с  вами  нет  нужды
хитрить.  Мне выгодна серость, потому что мне двадцать  шесть,  и  я  хочу
состояться, а  это  можно  сделать  лишь  тогда,  когда  над  тобою  стоят
невзрачные люди; яркий президент не простит мне - меня, ибо я очень хорошо
знаю себе цену.
     ...В час  ночи,  после  яростных  схваток  в  огромном  номере  отеля
"Блэкстон", где жил председатель партии Хэйс,  секретарям  было  приказано
срочно разыскать того самого  сенатора  из  Огайо,  который  требовал  для
Америки  не  героев,  но  целителей.  Им  был  Уоррен  Гардинг,   высокий,
вальяжный, красивый, одетый так, как нравилось американцам, простодушный и
открытый - что еще надо Америке!
     Когда Гардинга привели в номер, Харви, не поднимаясь с кресла,  потер
уставшее лицо жесткой пятерней (долго причесывал жесткие волосы, нервы  ни
к черту, пора бросать эту  изматывающую  работу  "создателя  президентов":
хоть и хорошо оплачивается,  но  забирает  все  силы),  закурил  сигару  и
спросил:
     - Мистер Гардинг, я вижу, вы пьяны.  Ответьте честно: вы в  состоянии
понимать наши вопросы или хотите часок отдохнуть?
     - Мистер Харви, я  рожден  на  юге,  поэтому  умею  пить.  Мне  легче
отвечать вам, когда я  под  мухой,  я  тогда  говорю  смелее,  я  перестаю
опасаться ваших змеиных колкостей, я знаю, какой вы дока в вашем деле, вот
так-то.
     - Змея не колется, она -  жалит,  -  заметил  Харви.  -  Но  если  вы
делаетесь смелым после того, как хорошо хлебнули, тогда скажите нам:  если
мы сейчас выдвинем вашу кандидатуру на пост президента, кто сможет ударить
вас, поймать на чем-то  и  скомпрометировать  так,  чтобы  вместе  с  вами
провалилась партия?
     - Я чист, - ответил Гардинг упавшим голосом, слишком  уж  неожиданным
было все происходившее. - Никто не сможет меня ударить или замарать,  я  -
чист.
     ...В марте двадцать первого года Гардинг стал президентом.
     Бывший заместитель министра военно-морского флота США Франклин Делано
Рузвельт, выставлявшийся демократами на  пост  вице-президента,  поздравил
соперника одним из первых.
     Председатель республиканской партии Хэйс получил пост министра  почт;
министром финансов стал миллиардер Меллон,  который  представлял  интересы
сталелитейных, алюминиевых, угольных и нефтяных  корпораций;  министерство
торговли возглавил бывший директор "АРА" Герберт Гувер; министром  юстиции
сделался ближайший друг президента Харри Догерти.
     Сев  в  Белый  дом,    Гардинг    сразу    же    провозгласил    свою
внешнеполитическую  концепцию:  "Америка  прежде   всего".    По    поводу
внутриполитической  стратегии  новый  президент  предпочел    отмолчаться,
заявив: "Нам необходимо по-настоящему  возродить  религию.  Библия  -  моя
настольная книга".
     Меллон  внес  уточнения,  проведя  закон  об   отмене    налога    на
сверхприбыли:
     - Инициативный человек может добиться всего,  если  только  законы  и
налоги не калечат его инициативу.
     Финансисты  начали  качать  из  налогоплательщиков  деньги;   Гардинг
предался