твенное мнение. В такой вере в
науку и восхищении ее возможностями многие молодые женщины видели укор для
себя. Другие же находили в Элли то, что  математики  называют  теоремой  о
существовании - доказательство возможностей женского  пола,  свидетельство
того, что и женщина может не только преуспеть, но и задавать тон в науке.
   Попав    на    гребень    сексуальной    революции,    она    принялась
экспериментировать с постепенно возрастающим пылом  и  вдруг  поняла,  что
любовники робеют перед ней. Связи ее длились не более  нескольких  месяцев
или того меньше. В качестве единственной альтернативы приходилось скрывать
свои интересы и мнения, что она вовсе  не  намеревалась  делать  во  время
учебы. Участь матери, обреченной на покорность  и  заточение  в  доме,  не
давала Элли покоя. Она стала интересоваться  мужчинами,  не  связанными  с
академической и научной жизнью.
   Некоторые женщины - так ей казалось - в своих увлечениях были полностью
невинны, едва ли отдавая им хоть каплю рассудка. Другие  же  разрабатывали
тактику  с  тщательностью  полководца,   детально   продумывали   варианты
возможных событий, заранее оставляя себе путь для отступления, - и все для
того, чтобы "заполучить" желанного мужчину. Впрочем, слово "желанный" таит
в себе лазейку,  думала  Элли.  Не  то  чтобы  бедняга  был  действительно
"желанным", он просто  нужен  как  об®ект  вожделения  среди  прочих,  для
которых и разыгрывалась  вся  эта  грустная  шарада.  Большинство  женщин,
считала она,  выбирают  нечто  среднее  между  обеими  тактиками,  пытаясь
уравновесить страсть с далеко идущими замыслами.  Быть  может,  втайне  от
сознания  любовь  и  эгоизм  иногда   и   перекликаются.   Но   проявления
расчетливости в любовных вопросах всегда шокировали ее. Тут, решила  Элли,
симпатии ее на стороне торопливых. И тогда она познакомилась с Джесси.


   В свой день рождения она забрела в погребок недалеко  от  Кенмор-сквер.
Джесси пел ритм и блюзы, играл на ведущей гитаре.  Он  пел  и  приплясывал
так, что она сразу же поняла, чего ей не хватает  в  жизни.  На  следующий
вечер она опять пошла туда. Уселась  поближе  и  во  время  обоих  номеров
музыканта не сводила с него глаз. Через два месяца они уже жили вместе.
   Теперь она  принималась  за  работу  только  тогда,  когда  выступления
уводили его в Хартфорд или Бангор.  Дни  она  проводила  со  студентами  -
юношами, с поясов которых гирляндой трофеев свисали брелочки с  надписями;
юношами  с  пластмассовыми   ручками   в   нагрудных   карманах;   юношами
подтянутыми, долговязыми и  нервно  посмеивающимися;  юношами  серьезными,
тратящими все свое время, кроме сна, лишь  на  то,  чтобы  стать  учеными.
Поглощенные обучением, готовясь мерить  глубины  природы,  сами  они  были
почти беспомощны в обычных людских делах и, невзирая на глубину  познаний,
казались ей слишком патетичными и  мелочными.  Быть  может,  все  их  силы
поглощали научный рост, непрестанное состязание в учебе, так  что  времени
оформиться как личность уже  не  оставалось.  А  может,  напротив,  именно
определенные социальные недостатки заставили их выбрать поле деятельности,
где подобные дефекты будут не так заметны?  Их  общество,  по  ее  мнению,
годилось только для занятий наукой.
   А по ночам был Джесси, приплясывающий и подвывающий, - некая  природная
сила, вторгшаяся в ее жизнь. В том году, что они провели вместе,  Элли  не
могла припомнить ни единой ночи, когда у него проявилось бы желание спать.
О физике и математике он не имел представления, но вокруг была  Вселенная,
в которой он бодрствовал, а вместе с ним и Элли какое-то время.
   Ей хотелось увязать оба  их  мира.  Она  мечтала  о  всеобщей  гармонии
музыкантов и физиков. Но  ее  вечеринки  всегда  были  неудачны  и  быстро
заканчивались. Однажды Джесси заявил, что  мечтает  о  ребенке.  Он  будет
серьезным, перестанет скитаться, найдет постоянную работу. И даже согласен
подумать о женитьбе.
   - Ребенок? - спросила Элли. - Но тогда мне придется оставить  учебу.  А
до окончания еще несколько лет. Если будет ребенок, я могу и не  вернуться
в университет.
   - Да, - отвечал он, - у нас будет ребенок. А у тебя вместо этих занятий
появятся другие.
   - Джесси, - об®яснила она, - мне необходимо учиться.
   Он пожал плечами,  и  Элли  словно  увидела,  как  грядущие  тяготы  их
совместной жизни соскользнули с его  плеч.  Отношения  их  продлились  еще
несколько месяцев, но этот короткий разговор решил все.  Они  поцеловались
на прощание, и Джесси отправился  в  Калифорнию.  Больше  она  никогда  не
слышала его голоса.


   В  конце  60-х  годов  Советский  Союз  осуществил   успешную   посадку
космических  аппаратов  на  поверхность  Венеры.  Они  оказались   первыми
машинами, сделанными  руками  людей,  которые  заработали  на  поверхности
другой  планеты.  Но  за  десятилетие  до  этого  "прикованные"  к   Земле
американские радиоастрономы обнаружили, что  Венера  является  интенсивным
источником радиоизлучения. Самое популярное об®яснение гласило:  массивная
атмосфера  Венеры  поглощает  тепло  за  счет  парникового  эффекта.   Это
означало, что на поверхности планеты царит адская  жара  и  о  хрустальных
городах и  мечтательных  венерианцах  не  может  быть  и  речи.  Элли  так
хотелось, чтобы все было  иначе,  и  она  без  особого  успеха  попыталась
придумать об®яснение:  может  быть,  все  это  радиоизлучение  исходит  из
каких-то раскаленных слоев,  парящих  над  умеренно  теплой  поверхностью?
Некоторые  астрономы  из  Гарварда  и  Массачусетсского   технологического
института заявляли,  что  характер  радиоизлучения  не  допускает  никакой
альтернативы  жаре   на   поверхности   Венеры.   Существование   сильного
парникового  эффекта  казалось  ей  ошибочным,  в  некотором   роде   даже
безвкусным - с чего бы это планете так  разойтись.  Но  когда  космический
аппарат "Венера" опустился на поверхность и измерил  температуру  планеты,
то оказалось, что ее вполне достаточно, чтобы растопить олово или  свинец.
Она представила себе, как тают хрустальные города - пусть даже  для  этого
на Венере и не так жарко, - омывая поверхность планеты "слезными"  каплями
жидких силикатов. Конечно, она романтична. И давно знала об этом.
   Но в то же время ей пришлось признать и могущество радиоастрономии. Так
сказать, не отходя от дверей собственного  дома,  просто-напросто  нацелив
приборы на Венеру", ученые измерили температуру почти с той же  точностью,
как это сделали автоматические зонды тринадцать лет спустя.  Электричество
и электроника завораживали ее с тех пор, как она себя помнила. Но на  этот
раз ее впервые глубоко потрясла радиоастрономия. Сиди себе на своей родной
планете и води радиотелескопом со всем набором полагающейся электроники, а
информация об иных мирах сама собой будет  сочиться  по  проводам  наружу.
Идея эта восхитила ее.
   Элли начала посещать скромный университетский радиотелескоп.  Время  от
времени ее просили помочь с наблюдениями и в обработке данных. На лето она
поступила  платным   ассистентом   в   Национальную   радиоастрономическую
обсерваторию в  Грин-Бэнкс,  штат  Западная  Виргиния,  где  ей  сразу  же
предоставили возможность с умеренным восхищением созерцать первый  в  мире
радиотелескоп Грота Ребера, собранный им в 1938 г. на заднем дворе дома  в
городке Уитон, штат Иллинойс. Чего только не может достичь любитель! Ребер
сумел обнаружить радиоизлучение от центра Галактики, когда  поблизости  не
оказалось ни одного автомобиля с включенным двигателем и  аппарат  УВЧ  за
два дома был выключен. Центр Галактики, конечно, излучал намного  сильнее,
но медицинский аппарат располагался куда ближе.
   Атмосфера  терпеливой  пытливости,  изредка  вознаграждаемой  скромными
открытиями, ей вполне подходила. Она  попыталась  измерить,  каким  именно
образом будет увеличиваться число внегалактических  радиоисточников,  если
заглянуть в космос поглубже. Потом Элли принялась размышлять над способами
обнаружения слабых радиосигналов. В положенное время  с  отличием  окончив
Гарвард,  она  продолжила   дипломную   работу   по   радиоастрономии   на
противоположной оконечности  страны  -  в  Калифорнийском  технологическом
институте, Калтехе.


   Так на год она  оказалась  ученицей  Дэвида  Драмлина.  Он  пользовался
мировой известностью - и за блестящие идеи, и за то, что  весьма  неохотно
терпел глупцов. В глубине души Драмлин принадлежал к той породе людей - их
можно найти среди ведущих представителей любой профессии, - которые всегда
опасаются, что вдруг об®явится некто смышленее их самих. Драмлин  преподал
Элли кое-что из реальных основ предмета, в основном теоретические аспекты.
Досужие языки уверяли, что Драмлин просто  необ®яснимо  привлекателен  для
женщин, но Элли он частенько казался чересчур воинственным и  эгоистичным.
С его же точки зрения, она была уж слишком  романтична.  Вселенная  строго
повинуется своим собственным  законам.  И  наука  обязана  подчиняться  их
внутренней логике, а  не  романтическим  предрассудкам  (однажды  он  даже
сказал - девичьим мечтаньям). "Допустимо все, что  не  запрещено  законами
природы, - цитируя, заверял он. - Но все прочее запрещено". Драмлин  читал
свои лекции, а Элли разглядывала его,  пытаясь  докопаться  до  сути  этой
загадочной  личности.  Она  видела  перед  собой  мужчину   средних   лет,
находящегося в великолепной физической форме, преждевременно поседевшего и
с непременной сардонической улыбкой. На кончике носа  -  полумесяцы  очков
для чтения, над галстуком - квадратная челюсть, остатки выговора  уроженца
штата Монтана.
   Доброе времяпрепровождение он  понимал  так:  приглашал  дипломников  и
младший  научный  персонал  на  обед  (отчим  приветствовал   студенческое
общество, но разделять с ними трапезу не считал нужным  и  расценивал  это
как экстравагантность). Во  время  застольных  бесед  Драмлин  обнаруживал
редкое чувство интеллектуальной  собственности  и  направлял  разговор  на
темы, в которых был признанным знатоком, быстро  расправляясь  со  всяким,
кто пытался противоречить. После обеда он почти  непременно  показывал  им
диапозитивы: доктор Д. с аквалангом в Коцумеле, на Тобаго или  у  Большого
Барьерного рифа. На снимках он обыкновенно улыбался в камеру  и  даже  под
водой  приветливо  махал  рукой.  Иногда  среди  диапозитивов   попадались
подводные изображения его ученой сподвижницы - доктора Хельги  Борк.  Жена
Драмлина всегда возражала именно против этих слайдов,  утверждая,  что  их
уже показывали после предыдущего обеда. На самом же деле  присутствовавшие
давно пересмотрели все слайды. Драмлин реагировал на  выпады,  лишний  раз
указывая на атлетические достоинства крепкой фигуры доктора Борк,  и  жена
оказывалась посрамленной окончательно. Некоторые из студентов  принимались
бурно восхищаться кораллами и колючими морскими ежами. Другие же  смущенно
ерзали или утыкались носами в бокалы с авокадо.
   Особо отличившиеся дипломники могли надеяться на приглашение  (по  двое
или  по  трое)  проехаться  с  ним  на  край  любимого  его  утеса  вблизи
Тихоокеанских  Палисадов.  Ухватившись  за  перекладину  дельтаплана,   он
спрыгивал  с  утеса  в  сторону  спокойного  океана,   расстилавшегося   в
нескольких сотнях футов под ним. В их обязанности  входило  спуститься  на
прибрежную  дорогу  и  подобрать  его.  Восторженно  улыбаясь,  он  сверху
пикировал на под®ехавших. Драмлин всегда  приглашал  желающих  последовать
его примеру, но таковых находилось немного. Так он  добивался  победы  над
молодежью и наслаждался  ею.  Это  было  настоящее  представление.  Прочие
преподаватели   видели   в   дипломниках   интеллектуалов,   прагматически
рассчитывая передать в руки молодого поколения факел познания. Драмлин  же
имел собственное мнение по этому вопросу: даже в дипломниках он усматривал
будущих конкурентов. Трудно было заранее предсказать, кто из  них  дерзнет
оспорить его  право  считаться  "первым  стрелком  Запада".  Поэтому  всех
следовало заранее поставить на  место.  На  Элли  он  никогда  не  обращал
особого внимания, но она была уверена, что однажды непременно попытается.
   На второй год ее  пребывания  в  Калтехе  из  проведенного  за  рубежом
саббатического года [годичный отпуск, предоставляемый ученому для занятий]
вернулся Питер Валериан. Это был человек мягкий и внешне неброский. Никто,
и прежде всего он сам, не  считал  его  яркой  личностью  в  науке.  Но  в
послужном списке этого радиоастронома каждый год появлялись новые заметные
достижения; сам он, когда очень уж допекали,  об®яснял  такое  постоянство
"привычкой". Правда, в его научной биографии был  и  сомнительный  аспект:
приверженность  к  идее  существования  внеземного  разума.  Словом,   все
выглядело  так,  будто  каждому  члену  кафедры  было  отпущено  по  одной
слабости: Драмлину - дельтапланеризм, Валериану  -  жизнь  в  иных  мирах.
Другим оставались топлесс-бары, растения-хищники и  еще  нечто,  именуемое
трансцендентальной  медитацией.  Над  существованием   внеземного   разума
Валериан размышлял дольше и усерднее, а во многих  случаях  и  тщательнее,
чем кто бы то ни был. А когда Элли узнала ученого лучше,  то  поняла  -  в
этом увлечении для него таилось очарование и волшебство,  отсутствующие  в
повседневной преснятине его личной жизни. И все мысли и труды, связанные с
идеей внеземного разума, были для него не работой - игрой. Воображение его
воспаряло.
   Элли нравилось слушать его. Ну словно  попадаешь  в  Страну  чудес  или
Изумрудный город. Только на самом деле все было  еще  увлекательнее,  ведь
его раздумья приводили в конце  концов  к  единственному  выводу:  теперь,
когда все продумано и обосновано, вот-вот начнутся  события.  Скоро-скоро,
мечтала она, большие радиотелескопы Земли наяву, не  в  фантазиях,  уловят
сигналы. Но, с другой стороны. Валериан все  портил  строгими  физическими
соображениями,  старательно   подчеркивая,   что   они   должны   отвечать
реальности. Получалось нечто вроде  сита,  отсеивавшего  крупицы  полезной
информации  в  мутных   потоках.   Внеземляне   и   их   техника   обязаны
придерживаться законов природы - это  положение  сокрушило  многие  весьма
обнадеживающие идеи. Но то,  что  оставалось  в  сите,  выдерживало  самый
скептический анализ  с  точки  зрения  и  астрономии,  и  физики  и  могло
оказаться истинным, конечно в порядке возможности. Разумеется, все факторы
не учтешь, но умные  люди  когда-нибудь  докопаются  до  всех  необходимых
подробностей.
   Валериан всегда подчеркивал, что люди пребывают  в  плену  собственного
времени, культуры и биологии, что  наше  воображение  уже  по  определению
фундаментально ограничено и не в силах измыслить полностью отличные от нас
существа или цивилизации. Ведь эволюция происходит в совершенно  различных
условиях, и разумные существа, населяющие планеты  Галактики,  обязательно
окажутся совсем не такими, как  мы.  Конечно,  куда  более  развитые  расы
обладают абсолютно невероятной, с точки зрения землян, технологией  -  это
он едва ли не гарантировал -  и  могут  изменять  законы  природы.  Только
совершенно близорукие люди могут предполагать, говорил Валериан, пока  они
проходили мимо цепи оштукатуренных арок,  словно  сошедших  с  картины  Де
Кирико [итальянский художник XX в.], что все важные  законы  природы  были
обнаружены сразу, едва наше поколение занялось наукой. Своя физика будет и
в XXI в., и в XXII в., даже в четвертом тысячелетии. Наши представления  о
способах  связи  технологически  развитых  цивилизаций   могут   оказаться
смехотворными.
   Но  тогда,  постоянно  уверял  он  себя,  внеземлянам  надо  намекнуть,
насколько отсталый мирок наша Земля. Будь мы  посмекалистей,  они  уже  бы
знали про нас. А мы едва лишь научились ходить на  двух  ногах,  только  в
прошлую среду открыли огонь, а вчера  к  вечеру  ненароком  наткнулись  на
ньютонову механику, уравнения Максвелла и  радиотелескопы,  и  вот  теперь
смутно догадываемся о великом об®единении законов физики. Валериан уверен,
что общение  окажется  несложным  делом.  Если  уж  внеземляне  и  заведут
разговор с такими тупицами,  то  примут  меры,  чтобы  их  поняли.  Именно
потому, добавлял он, и у него самого появится шанс на успех, как только мы
получим послание со звезд. Если ты лишен блеска -  это  тоже  достоинство.
Лично он уверен, что ему известно все, о чем следует знать тупицам.
   По согласованию  с  кафедрой  темой  для  докторской  диссертации  Элли
выбрала  чувствительные  элементы  радиотелескопов.  Она   воспользовалась
своими  способностями  в  области  электроники,  тема  давала  возможность
избавиться от склонного к теоретизированию Драмлина и продолжить общение с
Валерианом,   не   делая   при   этом   сомнительного   с   точки   зрения
профессиональной  репутации  жеста.  В  качестве  темы   для   диссертации
исследование  внеземных  цивилизаций   было   бы   слишком   умозрительным
предметом.  У  отчима  уже  давно  вошло  в  привычку  об®являть  все   ее
разнообразные интересы либо нереалистичными и  амбициозными,  либо,  реже,
потрясающими своей тривиальностью. Окольными путями - она с ним теперь  не
разговаривала - он узнал тему ее диссертации и счел очень скучной.
   Она возилась с рубиновым мазером. Рубин в основном  состоит  из  оксида
алюминия,  почти  совершенно  прозрачного  вещества.  Красный  цвет  камню
придает примесь хрома, распределенного во всем об®еме  кристалла.  Если  к
рубину  приложить  сильное  магнитное  поле,  то  энергия   атомов   хрома
возрастет, или, как говорят физики, они перейдут в возбужденное состояние.
Ей нравилось представлять себе эту атомную  мелюзгу,  деловито  кишащую  в
любом усилителе, за важным делом -  усилением  слабого  радиосигнала.  Чем
сильнее магнитное поле, тем больше возбуждаются атомы хрома. Она научилась
подмешивать в рубин примеси лантана так, чтобы мазер можно было  настроить
на более узкий диапазон частот; теперь она могла обнаруживать более слабый
сигнал. Созданный Элли детектор  приходилось  погружать  в  жидкий  гелий.
Используя свой прибор на одном из радиотелескопов Калтеха  в  Оуэнс-вэлли,
она сразу же обнаружила  в  совершенно  новом  диапазоне  частот  то,  что
астрономы называют трехградусным фоновым излучением черного тела - остатки
радиоспектра невообразимо огромного взрыва, породившего нашу Вселенную,  -
Большого взрыва, как его называют ученые.
   Ничего себе получается, рассуждала она. Берем инертный газ из  воздуха,
превращаем  его  в  жидкость,  вводим  в  рубин  примеси,   окружаем   его
магнитом... и обнаруживаем отблеск света Творения.
   И  сама  в  удивлении  качала  головой.  Любому,  кто   не   знаком   с
соответствующими разделами физики, подобные заявления могли бы  показаться
чистейшей некромантией. Разве можно было об®яснить  все  это  лучшим  умам
прошлого тысячелетия. Правда, они  знали  о  воздухе,  рубинах,  магнитном
железняке, но о жидком  гелии,  вынужденном  излучении  и  сверхпроводящих
насосах не имели даже представления.
   В самом деле, размышляла Элли, они не знали о  радиочастотном  спектре,
даже о спектре вообще, ну, может быть, имели представление о  радуге.  Они
не знали, что свет - это электромагнитные волны. И разве можно  надеяться,
что мы сами поймем науку цивилизации, опередившей нас на тысячу лет?
   Рубины  приходилось  изготовлять  крупными  партиями:  нужные  качества
обнаруживались лишь у немногих. Внешне  они  не  походили  на  драгоценные
камни и большей частью были невелики. Кое-какие  из  забракованных  камней
Элли стала носить. Они шли к ее темным  волосам.  Но  и  после  тщательной
огранки эти рубины вспыхивали в броши или кольце странным отблеском,  если
свет падал на них под определенным углом, или отсвечивали желтизной. Своим
друзьям, не принадлежавшим  к  числу  ученых,  она  об®ясняла,  что  любит
рубины, но