5000  имен,  выгравированных  на  блестящем  черном
граните.
   - Подготавливаясь к войне, всякое правительство  старается  представить
будущих противников чудовищами, - проговорила она. - Им совсем  не  нужно,
чтобы народ видел людей во врагах. Если человек  понимает,  что  его  враг
тоже думает и страдает, он может и не решиться убить его.  Лучше  считать,
что тебе угрожают чудовища.
   - Ну погляди-ка на эту красотку, - обратился  он,  чуть  погодя.  -  Ну
погляди только.
   Элли поглядела. Не без легкого отвращения она попыталась посмотреть  на
гусеницу его глазами.
   - Посмотри, что она делает, - продолжал дер Хиир. - Будь она  ростом  с
тебя или меня, то насмерть перепугала бы всех вокруг. _Истинное_ чудовище,
не так ли? Но гусеница мала, ест только  листья,  занимается  собственными
делами и добавляет миру толику красоты.
   Элли взяла его за руку - ту, где  не  было  червяка,  -  и  они,  вновь
умолкнув, пошли дальше мимо колонок имен,  выстроенных  по  датам  смерти.
Здесь, конечно, упомянуты были лишь убитые американцы. Но только в сердцах
родственников и друзей и нигде более на этой планете не  были  запечатлены
имена двух миллионов погибших жителей Юго-Восточной  Азии.  В  Америке  об
этой войне чаще всего говорили так: дескать, политики  подрезали  поджилки
военным. Психологически  это  об®яснение  было  сродни  "удару  в  спину",
которым немцы об®ясняли свое поражение в первой мировой войне. Вьетнамская
война нарывом выперла на общественном сознании страны,  и  президентам  до
сих  пор  не  хватало  храбрости  проткнуть  его.   Последующие   действия
Социалистической  Республики  Вьетнам  не  облегчали  этой  задачи.   Элли
вспомнила, что американские  солдаты  во  Вьетнаме  привыкли  звать  своих
противников  "низколобыми",   "косоглазыми"   и   "грязными".   Может   ли
человечество надеяться одолеть следующий этап  собственной  истории,  если
народы не могут удержаться, чтобы не смешать с грязью своего оппонента?


   Слушая повседневные разговоры дер Хиира, никто  не  признал  бы  в  нем
академика. Увидев его у газетного киоска, трудно было бы  догадаться,  что
это крупный ученый. Явное несоответствие его речи качеству  научных  работ
даже забавляло сотрудников. И его работы, и сам он приобретали  все  более
широкую известность, и потому акцент становился как бы особенностью стиля.
Но все-таки произношение  некоторых  слов,  например  "гуанозинтрифосфат",
казалось, превращало кроткую и невинную молекулу во взрывчатку.
   До них почему-то очень медленно доходило, что  оба  любят  друг  друга.
Однако со стороны было виднее. Несколько недель назад,  когда  Луначарский
еще гостил в "Аргусе", он, как случалось,  разразился  тирадой  по  поводу
иррациональности языков. На сей  раз  об®ектом  критики  был  американский
диалект английского языка.
   - Элли, почему люди "опять делают ту  же  самую  ошибку"?  Зачем  здесь
"опять"? И, если я не ошибаюсь, слова "зажигать" и "разжигать" - это  одно
и  то  же?  А  "закрутить"  и  "раскрутить"  -  наоборот?  И  если   можно
"рассвирепеть", почему нам никогда не удается "засвирепеть"?
   Она устало кивала. Ей уже не раз приходилось слышать в  Союзе,  как  он
жаловался коллегам на противоречивость русского языка. Элли была  уверена,
что и в Париже услышит то же самое, но уже по поводу французской речи. Она
и не думала возражать: любой язык не всегда точен, у каждого было  столько
различных источников, и потом им приходилось развиваться, отвечая на такие
малозаметные раздражители, что было бы даже странно, если бы  языки  вдруг
оказались  абсолютно  последовательными  и  внутренне   непротиворечивыми.
Впрочем, эти притворные жалобы явно развлекали ВГ, и ей просто не хотелось
портить ему удовольствие.
   - А вот еще одна фраза:  "Влюбился  так,  что  голова  выше  пяток",  -
продолжал он. - Она ведь нередко встречается, не так ли? Но  здесь-то  все
наоборот. Это _обычно_ у тебя голова выше пяток.  А  влюбился  -  и  сразу
пятки _над головой_. Разве я не прав? Вы ведь знаете, что такое любовь.  А
тот, кто выдумал это выражение, похоже, не представлял, что это такое. Ему
казалось,  что  влюбленные  ходят,  а  они  на  самом  деле  парят   вверх
тормашками, как на картинах того француза... как его там?
   - Он был русским, - отвечала Элли. - Упоминание о картинах Марка Шагала
позволяло ей по узенькой тропке выбраться из  затруднительного  положения.
Позже  она  пыталась  понять:  дразнил  ее  ВГ  или   хотел   вызвать   на
откровенность? А  может  быть,  просто  подсознательно  заметил  крепнущее
чувство между дер Хииром и ею.
   Отчасти причины нерешительности дер Хиира  были  понятны.  Как  научный
советник президента, он вынужден уделять массу  времени  беспрецедентному,
невероятно деликатному  делу.  А  потому  эмоциональная  близость  с  ней,
руководившей всеми работами, таила для  него  некоторый  риск.  Президента
интересует лишь трезвый и непредвзятый  взгляд.  Кроме  того,  дер  Хииру,
возможно, придется предлагать варианты, с которыми Элли не  согласиться  и
которые будут противоречить ее интересам. Так что любовь к Элли  рано  или
поздно скомпрометирует деловые возможности дер Хиира.
   С точки зрения самой Элли, дело обстояло еще сложнее. Прежде чем  стать
директором  крупной   радиообсерватории,   дамой,   обладающей   известной
репутацией, она переменила многих партнеров. И хотя любовь как таковую она
признавала, замужество никогда не соблазняло ее.  Она  смутно  припоминала
четверостишие... кажется, Уильяма Батлера Йитса, которым пыталась  утешить
своих первых обожателей, обычно начинавших горевать, когда  она  об®являла
им о завершении романа:

   Напрасно мнить, что дар любви
   Пожизненно нам дан:
   Увы, частенько эпизод
   Удачней, чем роман.

   Она вспомнила, каким очаровательным  казался  ей  Джон  Стогтон,  когда
ухаживал за ее матерью, и как резко изменился, едва став ее отчимом.  Она,
бедная,  выходит  замуж,  а  в  нем  вдруг  открывается  новая,  абсолютно
чудовищная   личность,   о   существовании   которой   пока    ничто    не
свидетельствовало. Эти романтические наклонности души  делают  меня  очень
ранимой,  думала  Элли,  совершенно  не   намереваясь   повторять   ошибок
собственной  матери.  Но  перспектива  безнадежно  влюбиться  в  человека,
которого потом уведут, казалась ей пострашнее. Что, если  он  ее  попросту
бросит? Этой мысли  Элли  не  уделяла  особенного  внимания,  явно  считая
подобное невозможным. А не имея серьезных  чувств  ни  к  кому,  она  сама
никого не предаст... как это сделала мать по отношению к покойному отцу  -
в глубине души Элли была уверена в этом. Ей по-прежнему не хватало отца.
   Но с Кеном, _казалось_, дело пошло иначе. Или, быть может, с  годами  у
нее поубавилось запросов? В  отличие  от  прочих  известных  ей  мужчин  в
сложных и напряженных ситуациях Кен держался свободнее, сочувственнее  что
ли.  Склонность  его  к  компромиссу,  дипломатический  подход  к  научной
политике, конечно же, об®яснялись опытом и работой, но за ними, в  глубине
его, Элли видела нечто надежное. Она уважала его и за то, что наука  стала
неот®емлемой частью всей его жизни,  и  за  настойчивость,  с  которой  он
старался привлечь внимание обеих предшествующих администраций к  проблемам
познания.
   Поэтому они,  соблюдая  известное  благоразумие,  и  встречались  в  ее
крошечной квартирке в "Аргусе".  Разговоры  доставляли  им  радость,  идеи
порхали, словно воланы. Иногда обоим случалось почти точно  угадывать  еще
не высказанную  мысль  другого.  Кен  был  решительным  и  изобретательным
любовником. Во всяком случае, ей нравились его феромоны.
   Иногда  она  даже  удивлялась  тому,  что  говорила  и  делала  в   его
присутствии, побуждаемая любовью. Элли уже начинала восхищаться им в такой
степени, что изменилась и ее самооценка: она стала больше нравиться  самой
себе. И поскольку Кен явно ощущал то же самое,  любовь  и  уважение  в  их
отношениях постоянно "любезничали", пропуская друг друга  вперед.  Так  по
крайней мере считала она  сама,  вспоминая,  что  холодок  одиночества  не
отпускал ее в компании многих друзей.
   С  Кеном  было  по-другому.  Она  охотно  рассказывала  ему   о   своих
увлечениях,  воспоминаниях,  детских  горестях.  Он  слушал  более  чем  с
интересом, часами расспрашивал ее о детских годах. Вопросы его были всегда
точны, иногда проницательны, но тактичны. Она стала понимать, почему  речь
любовников отдает детскостью: в какой еще обстановке ребенок, упрятанный в
глубине  ее  существа,  отважился  бы  выйти  наружу.  Если   возлюбленная
симпатична тебе и в год, и в пять, и в  двенадцать,  и  в  двадцать,  есть
шанс, что все эти индивидуальности будут счастливы. В любви завершится  их
долгое одиночество. Быть может, степень влюбленности и определяется числом
уровней личности, задействованных в данной связи. С предыдущими партнерами
ей все  казалось,  что  какой-то  отклик  находит  лишь  одна  сторона  ее
существа, прочие же просто при сем присутствовали.


   Уик-энд перед намеченной встречей с  Джоссом  они  провели  в  постели.
Вечернее солнце, проникая в щели венецианских штор,  бросало  лучи  на  их
сплетенные тела.
   - Обычно я могу говорить об отце... с легким чувством потери. Но если я
позволю себе и _в самом деле_ вспомнить весь  его  юмор  и  нашу  глубокую
привязанность - все, спокойствие рушится, мне хочется плакать, потому  что
он ушел.
   - Нет вопроса: язык может освободить нас от чувств, - отвечал дер Хиир,
поглаживая ее по плечу. - Быть может, в этом одна из его функций -  помочь
понять мир и не дать ему поглотить нас целиком.
   - Тогда выходит, что изобретение языка не только  благодеяние.  Знаешь,
Кен, я бы отдала что угодно... действительно все, что у меня  есть,  чтобы
вновь провести несколько минут с папой.
   Ей представились небеса: блаженные папы и мамы перепархивают от  облака
к облаку или безмятежно  покоятся  на  воздусях.  Об®емистое  должно  быть
местечко, чтобы  в  нем  смогли  разместиться  десятки  миллиардов  людей,
которые жили и умерли со времени возникновения  человека.  Тесновато  там,
подумала  Элли,   если   только   духовные   небеса   не   отличаются   от
астрономических. Наверняка приходится экономить место.
   -  Должно  существовать  некоторое  число,   -   произнесла   Элли,   -
определяющее общее количество  разумных  существ  во  всем  Млечном  Пути.
Интересно, чему оно  может  быть  равно?  Скажем,  если  существует  около
миллиона  цивилизаций,  и  каждая  из  них  охватывает   около   миллиарда
личностей, то разумных существ будет  1015.  Многие  из  них  должны  быть
разумнее нас. На таком уровне, наверное,  само  представление  о  личности
становится неуместным, возможно, в нем просто проявляется земной шовинизм.
   - Ты права. А  теперь  давай-ка  сочтем  об®ем  производства  "Голуаз",
"Твинки",  автомобилей  "Волга",  карманных  передатчиков  "Сони".   Тогда
нетрудно рассчитать и весь об®ект производства Галактики, а потом и  всего
космоса...
   - Зря смеешься, - отвечала Элли, улыбаясь без  тени  обиды.  -  Подумай
только - сколько их? _На самом деле_ - подумай. Сколько в космосе  планет,
опередивших нас? Разве это не потрясает, если вдуматься?
   Она знала, о чем он думает, но продолжила:
   - Погляди-ка сюда. Я решила прочесть это перед встречей с Джоссом.
   Элли взяла со столика  возле  кровати  16-й  том  старой  Encyclopaedia
Britannica Macropaedia [Большая Британская энциклопедия (лат.)] "Рубенс  -
Сомали" и открыла страницу, заложенную  полоской  компьютерной  распечатки
вместо закладки. Она  указала  на  статью,  озаглавленную  "Священный  или
святой".
   - Теологи выявили существование особого нерационального -  не  хотелось
бы прибегать к слову "иррациональный" - аспекта святости. Они именуют  его
"нуминозным". Этот термин впервые был  использован...  посмотрим...  неким
Рудольфом Отто в  1923  году  в  книге  "Идея  Святого".  Он  считал,  что
предназначение человечества - распознавать и чтить  нуминозное,  названное
им Misterium tremendum [тайна ужасающая (лат.)].  Для  этого  моих  знаний
латыни хватает. В присутствии Misterium tremendum люди ощущают полное свое
ничтожество, но если я правильно  поняла  -  не  личностную  враждебность.
Нуминозное мнилось ему как нечто "полностью иное", а человеческая  реакция
на него - "абсолютное изумление". И если религиозные люди именно это имеют
в виду, когда произносят слова "святой" и "священный", я с ними  согласна.
Ожидая сигнал, я чувствовала себя почти так же и вовсе не  думала  о  том,
что и в самом деле приму его.  По-моему,  вся  наука  исполнена  подобного
трепета. А теперь послушай, - и она зачитала цитату:
   "В течение последнего столетия многие философы и  ученые,  занимающиеся
общественными науками, замечали  исчезновение  святого  в  нашей  жизни  и
предсказывали упадок религии. Из  анализа  истории  религий  следует,  что
религиозные  формы  могут  преобразовываться,  кроме  того,   никогда   не
существовало единодушия в определении  природы  и  выражения  религиозного
чувства. И теперь жизненно важен вопрос, сможет ли человек..."
   -  Конечно,  и  сексисты  [люди,  обожествляющие  сексуальную   сторону
человеческой жизни] тоже пишут статьи по религиозным вопросам, -  заметила
Элли и продолжила:
   "...сможет ли человек в  новой  ситуации  выработать  предельно  важные
структуры, полностью отличающиеся от прежних,  традиционно  основывавшихся
на понятии святости?".
   - Даже так?
   - Так. Я считаю, что обюрократившиеся религии  пытаются  просто  ввести
определение  нуминозного   вместо   того,   чтобы   предоставить   каждому
возможность воспринимать его непосредственно... словно через шестидюймовый
телескоп.  И  если  нуминозное  гнездится  в  сердце  каждой  веры,   кто,
по-твоему, более  религиозен  -  люди,  что  просто  следуют  традиционным
обрядам, или те, кто посвятил себя познанию, науке?
   - Погоди, проверим,  понял  ли  я  тебя,  -  отозвался  Кен,  творчески
обработав вопрос. - Вот дремотный субботний вечер, вот обнаженная  пара  в
постели, занятая чтением Encyclopaedia Britannica и решением  вопроса,  не
проявилось ли нуминозное в туманности Андромеды в большей степени, чем  на
Земле. Как по-твоему, правильно проводят время эти люди, а?




        ЧАСТЬ ВТОРАЯ. МАШИНА

                   Всемогущий  лектор,  использовав  научные  принципы   в
                структуре  Вселенной,  пригласил  человека  изучать  ее  и
                подражать Ему. Он словно приказал обитателям  этого  шара,
                который мы называем своим: "Я сотворил Землю для человека,
                чтобы он жил на ней. Я явил ему звездные небеса, чтобы  он
                постигал науку и искусство. И теперь он может позаботиться
                о себе и на примере моей неограниченной щедрости  ко  всем
                стать добрым по отношению к другим".
                                                  Томас Пейн. "Век разума"



        10. ПРЕЦЕССИЯ РАВНОДЕНСТВИЙ

                                      О, Зевс! О, что скажу я? Соблюдаешь
                                      Ты точно ль нас? Иль даром ты почтен
                                      От нас такою славой, а поставлен
                                      Над смертными лишь случай?
                                                         Еврипид. "Гекуба"

   Все сложилось совершенно неожиданным образом.  Она  представляла  себе,
как Палмер Джосс прибудет в  "Аргус"  и  сам  увидит,  как  радиотелескопы
записывают сигнал... и этот огромный зал, хранящий на магнитных  лентах  и
дисках результаты многих месяцев работы. Сперва Джосс  будет  задавать  ей
вопросы,  а  потом  они  займутся  компьютерными  распечатками   все   еще
непостижимого Послания со всеми этими бесчисленными нулями и единицами. Ей
даже не пришло в голову  отвести  время  на  подготовку  к  философским  и
теологическим спорам. Но Джосс отказался от поездки  в  "Аргус",  об®ясняя
свое решение тем, что его  интересуют  не  магнитные  ленты,  а  характеры
людей. Для бесед с проповедниками  куда  более  подходил  Питер  Валериан:
человек скромный и не лукавствующий, наконец, истинный христианин, который
был предан вере всю свою жизнь. Но президент скептически отнеслась к  этой
идее  и  потребовала  проведения  переговоров  между   обеими   сторонами,
недвусмысленно намекнув, что рассчитывает на присутствие самой Элли.
   Джосс настоял на том, чтобы дискуссия происходила в  музее  Библейского
научно-исследовательского института в городе Модесто. И теперь она глядела
за спину дер Хиира на стеклянную  перегородку,  отделявшую  библиотеку  от
выставочного помещения. Как раз неподалеку размещалась  пластиковая  копия
отпечатков следов динозавра, обнаруженных  на  песчаниках  вблизи  Красной
реки: они перемежались со следами  обутого  в  сандалии  человека,  а  это
доказывало, как утверждалось в путеводителе по музею, что некогда  люди  и
динозавры были современниками, по крайней мере в Техасе. Отсюда  следовало
и наличие сапожников в мезозое.  На  этом  основании  авторы  путеводителя
утверждали, что вся теория эволюции -  чистая  ложь.  О  том,  что  многие
палеонтологи, напротив,  считают  камень  подделкой,  упомянуть  не  сочли
нужным.
   Эти  следы  являлись  частью  пространной  экспозиции   под   названием
"Дарвиново заблуждение". Слева от нее находился маятник Фуко,  в  качестве
научного доказательства, подтверждавшего, что Земля вертится. Справа  Элли
видела часть безумно дорогой голографической установки фирмы "Мацусита"  -
с небольшого театрального помоста трехмерные изображения  самых  известных
божеств могли обращаться прямо к верующим.
   К ней же самой в  этот  момент  непосредственно  обращался  преподобный
Билли Джо  Ренкин.  Она  до  последнего  мгновения  не  знала,  что  Джосс
пригласил Билли Джо, и новость удивила ее.  Обоих  разделяли  нескончаемые
теологические разногласия: грядет ли Второе  пришествие  и  когда  именно,
будет ли Судный день составной  его  частью,  какую  роль  играет  чудо  в
повседневных   службах   и   прочее.   Но   недавно    произошло    широко
разрекламированное  примирение  -  ради  благоденствия  фундаменталистской
общины  в  Америке.  Разрядка  отношений  между  Соединенными  Штатами   и
Советским Союзом привела к глобальному сглаживанию противоречий.  И,  быть
может, проводя диспут именно здесь, Палмер  Джосс  просто  возмещал  часть
платы за примирение. Очевидно, Ренкин решил, что  выставка  подкрепит  его
необходимыми фактами, если в  беседе  возникнут  научные  противоречия.  И
теперь, через два часа после  начала  дискуссии,  Ренкин  то  бичевал,  то
просил. Его безукоризненный костюм, наманикюренные ногти  и  ослепительная
улыбка находились в некотором контрасте с рассеянным, вз®ерошенным и  куда
более потрепанным на вид Джоссом. Склонив голову и  полуприкрыв  глаза,  с
неуловимой улыбкой на лице, Джосс, казалось, молился. Пока ему нечего было
сказать. Речи Ренкина, пожалуй, кроме истолкования понятия экстаза, по  ее
мнению, мало чем отличались от телевизионных бесед самого Джосса.
   - Вы, ученые, застенчивы, - настаивал Ренкин. - Вы любите прятать  свой
светоч под корзиной. О содержании ваших работ никогда нельзя догадаться по
заглавию. Первая работа Эйнштейна  по  теории  относительности  называлась
"Электродинамика движущихся тел". И никакого Е=mc^2 на обложке! Нет,  сэр,
"Электродинамика  движущихся  тел"!  Думается,  если  бы   Господь   решил
предстать  перед  огромной  компанией  ученых  -  например,  на  заседании
какой-нибудь ассоциации, - они тут же сгоношили бы статейку под  названием
вроде "О спонтанном дендритоформном горении в воздухе". Гипотез так много,
что даже сами ученые заявляют, что их следует экономить, но они никогда  и
слова не скажут о Боге. Ученые вообще  настроены  слишк