и
всегда начинают стрелять... И знаете, почему я догадалась, что  вы  хотите
спросить меня об этом теле?
     - Нет, - хрипло ответил Ротанов.
     - Потому что временами мне кажется, что оно не мое. Словно  надеваешь
чужое платье, только это сложней... Мне давно хотелось спросить  об  этом,
узнать почему. Но наши никогда не говорят. Это  считается  неприличным.  А
потом мне стало безразлично. - Она устало вздохнула.
     - А эта комната... Как вы тут живете?
     - О, мне совершенно все равно, где быть. Здесь или в лесу.  Холода  я
не чувствую. В вещах не нуждаюсь. Иногда меня тянет в  лес.  Мне  нравятся
его прохлада и запахи. Но в лесу мне тяжело, все  мешает,  давит  и  снова
хочется в город... Не знаю, почему я говорю вам все это...
     Ротанов почувствовал вдруг огромную усталость, словно  все  эти  двое
суток лез в гору и на ее вершине обнаружил, что все напрасно,  дальнейшего
пути не было. Может быть, и Филин тоже? Удачная подделка, не больше...  Он
надеялся найти здесь людей, а  не  чужой  враждебный  разум.  Весь  расчет
строился именно на этом, и, если  людей  не  осталось,  все  сразу  теряло
смысл.
     - Чего же вы медлите? - устало спросил Ротанов. - Вы  ведь,  наверно,
должны сообщить о моем приходе? Куда там у вас положено сообщать?
     - Это их дело искать вас. Меня это не касается.
     - В таком случае дайте хотя бы напиться.
     - Воды?.. Я не знаю... Сейчас посмотрю, но, кажется, водопровод давно
не работает...
     - Как же вы сами обходитесь?
     - Мне не нужна вода.
     Она вышла из комнаты. Он услышал, как заскрипел кран, потом она пошла
к двери и вышла на лестницу. У него не было ни малейшего желания выяснять,
куда именно она  отправилась.  Пусть  делают,  что  хотят.  Он  сбросил  с
просевшего дивана обрывки старых бумаг, мусор от обвалившейся штукатурки и
растянулся, чувствуя, как  усталость  постепенно  овладевает  всем  телом,
каждой его клеточкой. Сейчас бы выпить чего-нибудь  холодного  и  заснуть.
Может быть, на свежую голову он сумеет разобраться в сумасшедшей ситуации,
в которой оказался, но не сейчас.
     Она вернулась минут через пятнадцать с большой  глиняной  кружкой,  в
ней плескалась темная жидкость.
     - Я вспомнила, что  в  подвале  остались  какие-то  бочки.  Вот  это,
по-моему, годится, я видела, как люди это пили.
     Он не стал раздумывать. Жидкость по вкусу слегка напоминала пиво,  но
пахла хвоей. Кружка была огромной, литра на полтора. От жидкости по  всему
телу разливалась теплота,  хотя  сама  жидкость  казалась  холодной,  даже
запотела кружка. Он выпил ее всю до дна и снова развалился на диване.
     - Садитесь куда-нибудь. Что вы маячите, как столб перед глазами?
     - Я хорошо знаю ваш язык, но многие понятия не имеют для меня смысла.
Например, я не знаю, что такое "сидеть", то есть я  знаю,  что  это  такая
поза, но для чего ее принимают, не знаю. И не  знаю,  что  означает  слово
"столб".
     - Оставим в покое столб. И если я сейчас засну, то постарайтесь  меня
не будить.
     - Хорошо. Я постараюсь, - послушно сказала она и неподвижно застыла в
совершенно немыслимой для  человека  позе.  Им  овладело  некое  блаженное
безразличие ко всему, глаза закрылись сами собой.
     Проснулся  он  полностью  отдохнувшим,  с  четкой,  ясно   работавшей
головой. Проснулся без всякого перехода и сразу же вспомнил все, что с ним
произошло. В комнате ничего не изменилось. Полоса света от окна  почти  не
сместилась. "Сколько же я спал?" - попытался сообразить  Ротанов,  но  сои
был глубоким и полным, у него не осталось  ни  малейшего  представления  о
времени, хотя обычно, просыпаясь,  он  всегда  точно  знал,  который  час.
Женщины в комнате  не  было.  Он  позволил  себе  еще  минуту  поваляться,
чувствуя непривычную легкость во всем теле. "Хороший был напиток", - почти
весело подумал Ротанов и рывком поднялся.
     Он прошел на кухню и здесь увидел женщину. Она стояла единой к  окну,
широко и как-то неловко расставив ноги.  Было  в  ней  все  же  что-то  от
механического манекена и еще что-то такое, что невольно вызывало  жалость.
Он должен был бы чувствовать брезгливость, ужас, но ничего этого не  было.
Только легкая жалость.  И  еще  ему  очень  хотелось  узнать,  откуда  она
взялась, почему она и все те, другие, так похожи на людей. Он подумал, что
сейчас самое время заняться выяснением этой загадки.
     - Вы что же, никогда не устаете? Почему вы даже не присядете?
     - Так вот почему так  часто  люди  садятся...  Нет.  Усталости  я  не
чувствую.
     - И никогда не спите?
     - Не знаю, сон ли это. Когда наступит ночной сезон, меня не станет.
     - Вы хотите сказать, что ночью...
     - Нет, не той ночью, которая сменяется  днем,  а  тогда,  когда  ночь
длится несколько месяцев по вашему времени,  когда  наступает  холод.  Вот
тогда...
     - Ах да, я совсем забыл, что  у  вас  тут  даже  на  экваторе  бывают
полярные ночи...
     Только теперь он рассмотрел  ее  как  следует.  Черные,  как  воронье
крыло, с  синевой  волосы  обрамляли  бледное  худое  лицо  с  удивительно
правильными  чертами.  Если  бы  можно  было   забыть,   что   она   собой
представляла, он бы нашел ее красивой. Красивой той  безликой  стандартной
красотой, которая  так  мало  места  оставляет  для  индивидуальности.  Он
затруднялся определить, сколько ей лет. Кожа была  неестественно  бледной,
и, пожалуй, чересчур гладкой. Ни одной морщинки.
     Кухня выглядела подстать всей квартире.  Ржавые  водопроводные  трубы
кто-то  завязал  узлом,  над  покореженной  электрической   плитой   висел
небольшой  куб  морозильника.  И  хотя  разорванная   проводка,   зачем-то
выдернутая из стены, валялась рядом с плитой, к морозильнику она не  имела
отношения. Эта марка  должна  была  действовать  от  автономного  питания.
Такими аппаратами до сих пор пользовались в некоторых колониях. Он  открыл
крышку, и морозное облачко пара коснулось плеча  женщины.  Она  дернулась,
как от боли, и отодвинулась.
     - Зачем вы?..
     - Я хочу есть. А здесь, кажется, что-то сохранилось. -  Он  испытывал
зверский аппетит с той самой минуты, как проснулся. В холодильнике  лежали
куски покрытого инеем неестественно розового мяса и еще банки.  Именно  на
них он и рассчитывал. Этикеток не было. Он  взял  первую  попавшуюся.  Там
оказалось гороховое пюре  со  свининой.  Он  ел  его  холодным,  как  едят
мороженое. Сейчас ему было не до гастрономических  тонкостей.  Пережевывая
эту ледяную массу, от которой ломило зубы, он продолжал  искоса  наблюдать
за ней.
     - Весь этот город, его построили люди, ведь так? - Он спросил это как
можно небрежнее, чтобы она не догадалась, какое  значение  имел  для  него
следующий, уже подготовленный вопрос.
     - Конечно. Они все здесь бросили, потом несколько раз  приходили,  но
это было очень давно.
     - И с тех пор... Я хочу сказать, в последний  раз,  когда  вы  видели
человека?
     Ему не удалось полностью скрыть волнение.
     - Насколько я знаю, людей здесь больше нет. Они все ушли в лес. Потом
много лет были стычки между ними и нашими. Если кто-то еще и  остался,  то
только там, в лесу.
     Если предположить, что Филин сказал правду,  у  него  оставался  шанс
найти людей. Но искать их надо не в городе... Он старательно припомнил всю
свою встречу с Филином; конечно, все это можно было подстроить специально:
и стрельбу на улице, и все остальное. Он не очень-то верил,  что  они  его
отпустили без каких-то особых планов, что-то им было от него надо, и тогда
этот Филин мог быть подставной фигурой, пешкой в той игре, которую  с  ним
вели. Но он бы наверняка заметил  хоть  что-то,  какую-то  деталь,  мелочь
вроде того жучка... Но ничего не вспоминалось. Жаль, что тогда он  был  не
слишком  внимательным.  Не  было  для  этого  особых  причин,  да  и  сама
обстановка, темный склад, бегство по улицам, потом стрельба... Все-таки он
мог ошибиться, и если Филин один из них... Когда они стояли в  подворотне,
что-то такое было... Запах... Запах человеческого пота. Вряд ли они и  его
догадались подделать.
     Возможно, у него есть надежда. Нужно найти место, о  котором  говорил
Филин. Наверно, там сохранился последний укрепленный плацдарм, место,  где
люди сражаются до последнего с этой враждебной планетой...
     - Скажи, почему вы воевали с людьми? Чем они вам мешали?
     - Мы? Мы никогда не воевали с ними. Только  оборонялись,  потому  что
люди хотели нас уничтожить.
     - Вас уничтожить?! Как они могли этого хотеть, когда  их  была  здесь
горстка, а вас...
     - Нас было еще меньше... Это сейчас  нас  стало  больше,  а  вначале,
когда началась война... Нет, я не знаю, почему она началась, но начали  ее
люди. Люди, наверно, очень злые.
     Он смотрел на нее, не  пытаясь  скрыть  изумления.  Меньше  всего  он
ожидал услышать что-нибудь подобное. По ее  неподвижному  лицу  невозможно
было понять, что  она  чувствует.  Даже  глаза  ничего  не  говорили,  они
оставались холодными и пустыми, словно там застыли два кусочка льда.
     - Но в таком случае, если все, что ты  говоришь,  правда,  ты  должна
была бы ненавидеть людей и меня в том числе. Ведь так?
     - Почему? Все это не имеет никакого  значения.  Наверно,  нашим  было
интересно победить, но на самом деле это совсем неважно. Мы  не  чувствуем
боли. Ненависть, горе, страх - все это чуждо для нас. Мы  же  не  люди,  я
тебе уже говорила. Только внешне... Поэтому нам было  все  равно.  Дневной
сезон слишком короток, за ним приходит  ночной,  и  нас  всех  не  станет.
Поэтому, мне кажется, война забавляет  наших.  Я  не  уверена,  что  нашла
именно то слово, чтобы ты мог понять. Во всяком случае, им  интересно.  Но
ненавидеть? Почему? За что я должна ненавидеть? Раз это всего лишь игра...
     - Но люди?! Для них это не было  игрой!  Наверно,  они  по-настоящему
умирали и обливались кровью, которой у тебя нет! - Он почти кричал.
     - Это их дело. Они сами начали войну.
     Он замолчал. Чувствовал, что все время натыкается на какую-то  стену,
тупик,  за  которым  всякое  понимание  обрывалось  и   начиналось   нечто
совершенно чуждое ему, какая-то черная яма. Он даже не заметил, когда  они
перешли  на  "ты".  Было  совершенно  бессмысленно  возмущаться  и  что-то
доказывать. Человеческая этика не имела ни малейшего значения в  ее  мире.
Она и  слова-то  для  этого  подбирала  с  трудом,  чтобы  попонятнее  ему
об®яснить. До конца он не сможет в этом разобраться, наверное, никогда, но
кое-что поймет, когда узнает, с чего все началось и  откуда  появились  на
планете эти человекоподобные существа, так непохожие на людей.
     - Тебе, наверно, пора?..
     - Куда пора?
     - Ты же хотел выбраться из города?
     Ротанов готов был поклясться, что он ей этого не говорил.
     - Сейчас самое время - видишь, солнце почти зашло. Все  наши  уже  на
местах, но энергию в подземке еще не выключили, и если  хочешь,  я  покажу
тебе дорогу.
     - Это тоже игра?
     - Я не понимаю.
     - Ну то, что ты решила помочь мне?
     - Ты не такой, как остальные люди. Ходишь без пистолета и  умеешь  не
показывать своих чувств. Мне это нравится, но все равно ты, наверно, прав.
Игра - самое точное слово. Все,  что  происходит  вокруг,  все  это  игра.
Меняются только правила, иногда  сами  игроки,  часто  игру  ведут  законы
природы, суть от этого не меняется. Так ты идешь?
     Она провела его по лестнице на задний двор. Кабина подземки оказалась
в соседнем доме. Она набрала под схемой  линий  комбинацию  из  нескольких
цифр. Он ни о чем не спрашивал, решив полностью  положиться  на  нее.  Ему
хотелось узнать, какое она выберет направление. Он хорошо понимал, что  от
этого будет зависеть и то, как ему следует относиться ко  всему,  что  она
говорила.
     Когда она молчала, ее можно было принять за статую. Не  шевелился  ни
один мускул, даже грудь не приподнималась, словно не дышала. Почему-то  он
не решался спросить об этом. В кабине опять пахло старым деревом, машинным
маслом, пахло чем угодно, только одного запаха он  совершенно  не  ощущал,
как и в тот первый раз - запаха  человеческого  пота...  Духов  она  тоже,
конечно, не употребляла, ей они просто ни к чему. Он чувствовал, что скоро
кабина остановится, и начнется, по ее определению, "совсем  другая  игра".
Возможно, он ее больше не увидит. Странно, он не испытывал от  этой  мысли
ни малейшего облегчения, словно ее общество не было ему в тягость, хотя он
прекрасно понимал, что это противоестественно, и понимал  тех,  кто  сразу
хватался за пистолет, встретившись с  таким  вот  подобием  человека.  Чем
больше человеческого в чужом, тем это страшнее. Уж лучше гигантские жабы с
Арктура... Но если иметь в виду только разум, логику, тогда  конечно...  И
еще, пожалуй, едва заметную, хорошо замаскированную печаль... Несмотря  на
все ее рассуждения о  полном  отсутствии  всяких  чувств,  на  старательно
подчеркнутое равнодушие, а может быть, как раз поэтому...
     - Как тебя зовут?
     - У меня нет имени.
     - Как это?
     - Когда ко мне обращается кто-нибудь из наших, я а так знаю,  что  он
имеет в виду именно меня. А с людьми мне не приходилось  общаться.  Но  ты
можешь  назвать  меня  как  угодно,  сам  придумай  имя,  если  оно   тебе
необходимо.
     -  Это,  пожалуй,   лишнее.   Мы   ведь   не   увидимся   больше?   -
полуутвердительно спросил он.
     - Не знаю. Все зависит от того, как сложится игра, которую вы,  люди,
называете жизнью. Ну вот, мы уже приехали.
     Двери кабины  распахнулись,  и  он  увидел  рыжеватую  пыль.  Зеленые
подушки леса километрах в  трех  и  широкое  пустое  пространство  вокруг.
Определенно они были не в городе. Он сделал шаг к выходу и, видя, что  она
не двигается, тоже остановился.
     - Ты возвращаешься?
     - Конечно. Здесь мне нечего делать.
     - Если понадобится... Я хотел бы знать, как мне найти тебя?
     - Это невозможно. Я сама не знаю, где буду находиться завтра.  -  Она
повернулась и нажала кнопку. В последний раз мелькнуло перед ним ее  лицо,
полузакрытое рассыпавшейся волной волос, потом двери кабины  захлопнулись,
и он  услышал  глухой  шум  включившихся  механизмов.  Он  даже  не  успел
попрощаться и только сейчас, когда она уехала, ничего  больше  не  сказав,
понял, насколько это неважно.
     Он осмотрелся. Фиолетовое солнце наполовину опустилось за горизонт.
     "Слишком долгий день, - подумал  Ротанов.  -  Всего  один  день,  но,
пожалуй, слишком долгий..."



        5

     Далеко на юге горные вершины разорвали зеленую шкуру леса и  тянулись
вверх словно клыки огромного зверя.
     Между лесом и предгорьями пролегла полоса  ничейной  земли,  и,  хотя
настоящего фронта не было и никто не об®являл войны, полоса была здесь.  В
редких зарослях  усатых  перекрученных  растений  расположились  передовые
посты колонии. Если смотреть вниз со склона, оттуда, где начинались первые
пещеры,  пикетов  не  было  видно.  Многолетняя,  повседневная   опасность
приучила людей к осторожности.
     У выхода одной из пещер стоял высокий седой  старик.  Ветер  развевал
его длинные спутанные волосы, играл  бородой  и  полами  короткой  кожаной
куртки. Старик думал о том, как много бесполезных для жизни  вещей  узнали
люди за те годы, пока он медленно старился. Он вспомнил  своих  родителей,
давно уже умерших. Они пересекли бездну, отделявшую звезды друг от  друга,
чтобы  найти  здесь  новый  дом.  "И  что  же?  Мы  столкнулись  здесь   с
неведомым...
     Где-то в глубине души мы считали, что мир создан специально для  нас,
для нашего удобства, даже далекие звезды... Но это не так, и мы  не  сразу
поняли  это.  Сожгли  за  собой  все  мосты.  Когда  случилось  несчастье,
обратного пути уже не было, и нам пришлось принять навязанную битву".
     Этот мир со всеми его горестями и ужасами, несмотря ни на  что,  стал
его домом. Ведь он здесь родился и жалел сейчас о том, что с каждым  годом
пятачок  земли,  принадлежавший  людям,  уменьшался  все  больше,   словно
смыкался круг...
     Когда он был молод, границы колонии проходили далеко  на  севере,  за
лесом, но сейчас дела идут все хуже, и он  не  знает,  где  выход.  Раньше
здесь ничто  не  обходилось  без  его  участия,  но  сейчас,  хотя  звание
председателя совета осталось пока за ним, со всеми вопросами обращались  к
другому человеку. Он старался не думать  об  инженере  плохо,  потому  что
боялся оказаться несправедливым, и все же невольно укорял его за  ненужные
схватки, приводившие порой к новым потерям. Если прислушаться,  то  снизу,
из второго  яруса,  доносится  неумолкающий  рокот  станков,  производящих
оружие... Оружие - вот и все, что  им  осталось.  Земля  о  них  забыла...
Несколько  раз,  в  самом  начале,  пока  еще  не  были  потеряны   город,
энергостанции и корабельная рация, они пытались послать  сигнал...  Ответа
не было. Инженер говорит, что на Земле хватает своих забот, что они должны
рассчитывать только на себя. Но инженер слишком молод, откуда  ему  знать,
какими были те, кто когда-то отправил их сюда завоевывать новые звезды...
     Он глянул на часы. Скоро шесть. Совет назначен на  семь.  Каждый  раз
перед заседанием с тревогой сжималось сердце, потому что  не  знал,  какой
новый неприятный сюрприз ждет его на этот раз.  Инженер  не  пропускал  ни
одного случая, чтобы укрепить  свои  позиции,  добиться  от  совета  новых
уступок. Зачем ему нужна полная власть? Что он собирается  о  ней  делать?
Ускорить их поражение? У него не было фактов, только чутье старого,  много
повидавшего человека. "Этого, в сущности, мало, чтобы осуждать  того,  кто
сменит тебя на посту..."
     Он  медленно  брел  по  тропинке  вверх  к  седловине  совета.  Нужно
подняться метров пятьсот, и с каждым годом дорога  давалась  ему  труднее,
словно склон становился круче, а расстояние  длиннее.  Здесь,  на  большой
высоте, растительность поредела, но дышалось  так  же  легко,  как  внизу.
Огромная и плотная атмосфера вдоволь насыщена кислородом. Он часто думал о
планете как о хлебосольном доме с  лесами,  богатыми  деревом,  с  реками,
полными пресноводных креветок, с  воздухом,  перенасыщенным  кислородом...
Словно дом этот ждал хозяев долгие годы и дождался... Приходите, живите  с
миром... Они пришли в этот дом, сели  за  стол,  забыли  только,  что  дом
чужой... Забыли... и дорого заплатили за свою доверчивость.
     Кольцо  пещер  кончилось.  Тропинка  шла  теперь  через  редкую  рощу
карликовых  кустов,  сквозь  которые  тут  и  там  виднелись  беспорядочно
разбросанные бревенчатые домики молодоженов. Люди постарше считали  пустой
тратой времени строить дом  на  один  сезон,  до  прихода  туманов.  Да  и
молодежь все реже могла себе позволить такую роскошь.
     Как только тропинка перевалила через выступ, перед глазами  открылась
знакомая картина. Широкая каменная чаша  уступами  сбегала  вниз,  и  там,
среди живописно выветренных глыб, около холодного  родника  стояли  скамьи
совета. Здесь все дышало суровой  простотой  первых  лет  походной  жизни,
когда победа казалась делом ближайших месяцев, а эпидемия и  последовавшая
за ней война всего лишь печальным недоразумением. Старик спустился вниз, к
самому ручью.  Он  пришел  сегодня,  как  всегда,  раньше  времени,  чтобы
посидеть одному. Но на скамье уже расположился  доктор.  Так  коротко  все
звали  руководителя  научной  группы,  может  быть,  потому,  что  в   его
обязанности  входил  и  уход  за  редкими  ранеными  и   немногочисленными
больными, число которых с каждым годом все сокращалось. С  поля  боя  этой
странной войны редко возвращались раненые.
     Доктор был сухопар, желчен и неряшлив, в руках  он  вертел  суковатую
палку, которой рисовал на земле перекошенные рожи,  но  старик  знал,  что
таким он был не всегда, в молодости это был общительный, подающий  надежды
ученый, но, когда из очередной схватки не вернулся е