ный отсвет не пробивался сквозь плотную  зеленую  подушку  листьев,
висевшую у него над головой. Ротанов остановился  и  прислушался.  Заросли
были полны непрекращавшейся ни на  секунду  мешаниной  непонятных  звуков.
Что-то шуршало, потрескивало,  скрипело  и  пищало  у  него  над  головой.
Неожиданно впереди раздался оглушительный взрыв. Рвануло совсем  близко  и
без единого проблеска пламени. Ротанов бросился на звук,  выставив  вперед
руки, стараясь уберечь лицо от хлещущих,  плотных,  словно  вырезанных  из
железа, листьев. Неожиданно он услышал,  как  на  самом  верху,  в  кронах
растений, родился новый непонятный звук. Впечатление  было  такое,  словно
кто-то разорвал у него над головой мешок с песком, и  целые  потоки  этого
песка хлынули вниз со  свистом  и  шелестом,  подминая  под  себя  листья.
Ротанов рванулся в сторону, но опоздал. Сухой шелестящий  поток  обрушился
ему на плечи и сразу же, не задержавшись на одежде, скользнул вниз.  Почти
в ту же секунду Ротанов споткнулся  о  корень  растения  и  растянулся  на
земле.
     Удар был  достаточно  силен.  Секунду-другую  у  него  перед  глазами
плясали огненные искры. И  лишь  окончательно  придя  в  себя,  он  увидел
впереди, в нескольких  шагах,  неподвижное  пятно  света.  Источник  света
загораживала от него плотная  щетина  молодой  поросли  трескучек.  Стебли
казались такими плотными и толстыми, словно их сделали из твердой  резины.
Все же ему удалось ползком  продвинуться  вперед  на  несколько  метров  и
осторожно раздвинуть последний ряд растений, отделявших от  него  источник
света.  К  несчастью,  луч  фонаря,   валявшегося   на   песке,   оказался
направленным прямо в лицо Ротанову и на мгновение ослепил его.


     Дубров втиснулся в пролом изгороди и очутился в  зарослях  трескучки.
Он знал здесь каждую тропку и  знал,  что  нужно  искать.  Он  не  заметил
преследования и все же очень спешил.  Ему  предстояло  выбрать  достаточно
зрелое растение, в то же время оно ни в коем случае не  должно  было  быть
полностью созревшим и готовым к выбросу спор. Определить это в темноте, да
еще снизу, не видя спороносов, было  достаточно  трудным  делом.  В  конце
концов он остановил свой выбор на толстом шершавом стволе и  полез  вверх.
За долгие годы у него выработалась в этом деле приличная  практика.  Чтобы
не  повредить  растения,   он   никогда   не   пользовался   механическими
приспособлениями  и  взобрался  на  шестиметровую  высоту  по   совершенно
гладкому стволу  с  помощью  связанной  кольцом  веревки,  особым  образом
перекинутой вокруг ствола и служившей опорой для ног. Колючки начались  на
уровне кроны, и здесь понадобилась вся его осторожность и весь  предыдущий
опыт, чтобы пробраться сквозь опасную зону.
     Наверху, как только он  миновал  нижний  пояс  листьев,  сразу  стало
светлее, здесь ствол раздваивался, и Дубров выругался сквозь зубы. Двойной
ствол на этой высоте означал, что растение имело два  спороноса  -  случай
довольно редкий и достаточно опасный, поскольку спороносы хоть и созревали
практически в одно  время,  все  же  оставалось  небольшое  индивидуальное
различие, и оно могло окончиться трагически, если второй  споронос  достиг
стадии зрелости раньше первого. Дубров  взобрался  теперь  почти  к  самой
чашечке,  увенчанной  огромным  двухметровым  белым  шаром  со  сморщенной
оболочкой. Ощупав  его,  он  почти  безошибочно  смог  определить  степень
зрелости,  но   второй   споронос...   Он   раскачивался   где-то   рядом,
всмотревшись, можно было различить за спиной бледное белое  пятно.  Дубров
зажег фонарик  и  теперь  смог  рассмотреть  чуть  желтоватую,  изрезанную
глубокими складками поверхность оболочки. Все равно это  ничего  не  дало.
Конечно, можно было спуститься до  развилки  и  вновь  подняться  к  этому
второму спороносу. Но, во-первых, определение на  ощупь  никогда  не  было
особенно точным, все равно приходилось рисковать, а, во-вторых. Дуброва  с
самого начала, с того момента, как он решился на этот поход,  не  покидало
ощущение, что времени у него в обрез, что он опаздывает  и  дорога  каждая
секунда... Он не мог бы об®яснить причину этого чувства,  но  в  последнее
время привык доверять своим ощущениям и предчувствиям.
     Секунду поколебавшись, он решил не тратить время на второй споронос и
достал нож. Самым трудным  и  опасным  моментом  было  вскрытие  оболочки.
Дубров знал, что если споронос созрел, то на прикосновение он  отреагирует
взрывом, он помнил, как погиб Кольцов... Взрывом его  сбило  со  ствола  и
швырнуло вниз на колючки... Можно было, конечно, привязаться к стволу,  но
он знал, какой силы может быть  взрывная  волна,  и  из  двух  зол  выбрал
меньшее... Рука с ножом осторожно  приблизилась  к  оболочке  и  медленно,
сантиметр за сантиметром, стала погружаться в рыхлую  массу.  Лоб  Дуброва
мгновенно покрылся испариной, он  чувствовал  себя  так,  словно  надрезал
ножом корабельную мину, да так оно, в сущности, и было. Конец ножа  уперся
в преграду. Это была внутренняя твердая пленка. Если споронос  не  созрел,
то давление газов в нем еще не достигло опасного предела... Весь сжавшись,
ежесекундно готовый к сокрушающему удару, Дубров изо всех сил  надавил  на
рукоятку ножа. Раздался легкий треск, и нож,  проломив  последний  твердый
слой, ушел в споронос по самую рукоятку. Ничего не произошло.
     "Когда-нибудь я все-таки  ошибусь..."  -  подумал  Дубров.  Если  это
случится, его похоронят без всяких почестей. Он  нарушал  закон,  то  есть
попросту был обыкновенным преступником. "Но ведь они не знают... - подумал
он. - Не знают и не  хотят  знать..."  -  Он  вспомнил  свою  единственную
попытку об®яснить совету колонии действие масла трескучки.  Результат  был
прост и печален - "галлюцинации, отравление растительными  ядами".  Таково
было официальное заключение на его докладную записку. Наверно, нужно  было
все оставить, вернуться к нормальной жизни, сделать  вид,  что  ничего  не
произошло, но для тех, кто попробовал сок трескучки, обратного пути уже не
было. На этот раз ему повезло и не стоило  заглядывать  слишком  далеко  в
будущее.
     Оставшаяся процедура уже не представляла никакой опасности. Он  легко
вырезал  в  спороносе  отверстие  достаточное,  чтобы  внутрь  можно  было
просунуть руку. Нащупал венчик незрелых  спор  и  в  самом  центре  пустое
углубление для семени. Оно всегда  было  пустым.  Может  быть,  на  тысячу
растений одно завязывало в процессе своего развития это таинственное семя,
о котором среди колонистов было сложено так много легенд. Дуброву ни  разу
не  довелось  увидеть  его  самому.  Он  опустил  руку  ниже   и   нащупал
расположенные вокруг мясистого семяложа масляничные железы.  Никто  толком
не знал, для чего нужны трескучие эти железы, выделяющие  остро  пахнущее,
одуряющее масло. Биологи считали их атавизмом,  остатком  органа,  который
помогал переносу спор в  те  далекие  времена,  когда  здесь  существовали
какие-то огромные, исчезнувшие ныне насекомые. Страшно подумать, как много
тысячелетий пронеслось над планетой с того момента, как на ней  зародились
эти могучие зеленые великаны, увенчанные белыми шарами спороносов.  Ступни
ног у Дуброва затекли, веревка, обхватывавшая ствол, врезалась в  подошвы,
и все же он решил проделать всю процедуру по добыче масла в этой неудобной
позе, не спускаясь со  ствола  на  землю.  Почему?  Вряд  ли  он  мог  это
об®яснить. Возможно, им руководило все то  же  таинственное  предчувствие,
шепнувшее, что так будет лучше всего. Как бы там ни было, он  закрепил  на
поясе фонарь и, вырезав достаточное количество масляничных желез, не  стал
спускаться, пока не набил ими емкость пресса, не завернул его до отказа  и
не заполнил склянку маслом до нужной отметки. Только после этого, завернув
пробку на драгоценной теперь  склянке,  он  начал  спуск.  Но,  увлеченный
выжимкой масла, он начисто забыл о втором спороносе у себя за  спиной.  От
неосторожного  движения  стебель  качнулся  под  его  тяжестью,  и  Дубров
почувствовал, что его спина на  мгновение  уперлась  в  мягкую  податливую
поверхность. В ту же секунду оглушительный взрыв хлестнул по  нему  сзади.
Страшная сила оторвала руки от ствола, приподняла его в воздух и  швырнула
вниз. Удар был так силен, что на несколько секунд он потерял  сознание,  а
придя в себя, понял, что лежит  плашмя  на  спине,  сжимая  в  руках  свою
драгоценную склянку. Кости, кажется, не пострадали,  впрочем,  теперь  это
уже не имело значения. Фонарь отлетел далеко в сторону, но не  разбился  и
не погас. Дубров хотел до него дотянуться, однако резкая боль  в  пояснице
вновь опрокинула его навзничь. Собравшись с силами, он оперся  на  руки  и
сел, превозмогая боль, пронзившую теперь  уже  все  его  тело.  Оставалось
только отвернуть пробку...


     Когда  наконец  глаза  Ротанова  вновь  обрели  способность  что-либо
различать, он увидел сидящего на песке  Дуброва.  Песок,  на  котором  тот
сидел, показался Ротанову не совсем обычным.  Он  был  значительно  темнее
остального песка, и это темное пятно  плотным  кольцом  опоясывало  мощный
ствол трескучки, опершись о который сидел Дубров. Казалось, что весь песок
вокруг него обильно посыпали  черной  сажей.  Но  это  было  еще  не  все.
Внимание Ротанова было направлено на Дуброва, а все, что произошло  затем,
заняло не более нескольких секунд. Все же боковым зрением он заметил,  что
песок словно бы шевелится под Дубровым, будто  на  него  волнами  налетала
рябь от ветра, хотя никакого ветра здесь не было. Фонарь, который в первое
мгновение ослепил Ротанова,  валялся  в  нескольких  шагах  от  Дуброва  и
освещал его руки, рюкзак и нижнюю  часть  лица.  Их  разделяло  теперь  не
больше двух метров, и Дубров, несомненно, увидел высунувшегося из зарослей
Ротанова. Нехорошо усмехнувшись, он медленно  поднес  к  губам  стеклянный
пузырек.
     - Не делайте этого! - крикнул Ротанов и, оттолкнувшись обоими ногами,
бросил свое тело вперед.  Но  было  уже  поздно.  Склянка  выпала  из  рук
Дуброва, плотные маслянистые капли жидкости стекали по его щекам.  Секунду
они, не двигаясь, смотрели в глаз  друг  другу.  Постепенно  лицо  Дуброва
начало бледнеть,  кожа  словно  бы  становилась  прозрачнее.  Одновременно
Ротанову показалось,  что  вся  его  фигура  приобрела  какую-то  странную
мешковатость. Исчезли плечи, подбородок безвольно свесился  на  грудь.  На
глазах  у  Ротанова  одежда  Дуброва   стала   с®еживаться,   словно   она
превратилась в оболочку проколотой футбольной камеры, из  которой  выходил
воздух.
     Через минуту одежда  лежала  рядом  с  рюкзаком  бесформенной  пустой
кучей. Фонарь отбрасывал на песке резкие тени. Ротанову показалось, что он
сходит с ума. Он бросился к одежде и схватил ее,  словно  надеялся  что-то
удержать. Потом выпустил куртку осторожно,  словно  она  была  стеклянной.
Перевернул штаны и заглянул в пустые ботинки,  будто  надеялся  обнаружить
там разгадку бесследного исчезновения Дуброва. Вся обратная дорога слилась
для Ротанова в бесконечный хлещущий  поток  ветвей  и  листьев.  Когда  он
добежал  наконец  до  ограды,  одежда  на  нем  висела  клочьями,   а   на
исцапаранной коже выступили капельки крови. Теперь придется пройти  полный
цикл дезинфекции и профилактики... Куда он так спешил?  Его  руки  сжимали
рюкзак. Прежде чем уйти, он механически сунул в него одежду Дуброва. Он не
верил больше собственным глазам, и единственная трезвая мысль помогала ему
сейчас  сохранить  рассудок.  Все,  что  он   видел,   могло   быть   лишь
галлюцинацией, навеянной  ядовитыми  испарениями  трескучек...  Ноги  сами
собой принесли его к коттеджу, в котором жил Дубров.  В  ответ  на  звонок
автомат любезно отодвинул перед ним дверь тамбура.  Обычно  это  означало,
что хозяин дома...
     Дубров лежал в постели. Увидев Ротанова, он  стремительным  движением
поднялся на ноги. Так встает человек, еще не успевший заснуть  и  лишь  за
минуту до этого прилегший в  постель.  Так  встает  человек,  привыкший  к
постоянному ожиданию опасности. Не  скрывая  иронии  и  неприязни,  Дубров
пристально разглядывал стоявшего на пороге Ротанова.
     - Чему обязан столь неожиданным вторжением?
     - С вами ничего не случилось?
     - Как видите. А что должно было со мной случиться?
     Ротанов уже взял себя в руки.
     - Зачем вы выходили из поселка час назад?
     - У вас галлюцинации, инспектор. В период цветения шаров это бывает.
     - Может быть, вы будете утверждать, что это не ваша одежда? - Ротанов
вывалил из рюкзака на пол подобранные в зарослях тряпки.  Дубров  встал  и
распахнул шкаф. На плечиках  в  строгом  порядке  была  развешана  обычная
рабочая одежда колонистов. Ротанов не мог определить, вся ли она на месте,
но это ничего не меняло. История начинала смахивать на какой-то чудовищный
фарс.



        2

     Сразу за поселком  речная  долина,  раздвинув  цепочку  из  невысоких
холмов, исчезала, растекалась  вширь,  полностью  терялась  в  песчаных  и
каменистых  нагромождениях  пустыни.  Голубовато-зеленый  цвет  почвы   не
радовал глаз, выглядел мертвым.
     Приземистое тело вездехода, накрытое  выпуклым  прозрачным  колпаком,
перевалило через гребень последнего холма и погрузилось  в  бескрайнее  до
самого горизонта марево реанской пустыни. Кроме водителя, в кабине  сидели
Ротанов и Крамов. Кондиционеры  работали  нормально,  и  все  же  каким-то
непонятным путем ощущение удушающей жары проникало в кабину. Разговаривать
не хотелось. Слова  будто  запекались  на  губах.  Казалось,  вездеход  не
движется, он словно стал  частью  пустыни,  вплавился  в  ее  поверхность,
намертво и  навсегда,  даже  толчки  и  тряска  не  могли  развеять  этого
ощущения. Гидравлические рессоры работали с полной нагрузкой. Первозданное
лицо планеты так и не пересекли  дороги,  сделанные  руками  людей.  Хаос,
неупорядоченный тысячелетней работой воды,  царил  на  Реане.  Вода  здесь
была, но так глубоко, что на поверхность не проникала.  Она  отсутствовала
везде, кроме одного-единственного места. В долине трескучих шаров.
     Вообще говоря, Ротанов хорошо знал, что такие странные исключения  из
правил только кажутся случайным капризом природы.  За  ними  почти  всегда
стоит неизвестная людям закономерность.
     Одна-единственная  живая  долина,  один-единственный  холм  с   этими
развалинами на всей планете, а остальное вот эта пустыня... Тут  было  над
чем задуматься. Вчерашнюю историю с Дубровым Ротанов  старался  загнать  в
подсознание,  вычеркнув  из  мыслей.  Она  мешала  ему  работать,   мешала
сосредоточиться и, непроизвольно врываясь в строгий ход  его  рассуждений,
изнутри взрывала все построения. Полное отсутствие логики  могло  означать
лишь одно - на поверхность выплыла какая-то ничтожная часть неизвестной  и
сложной системы, думать об этом сейчас было бесполезно. В галлюцинации  он
не верил. И оставалось лишь накапливать новые факты.
     С  каждым  километром,  приближающим  их  к  цели,  характер  пустыни
менялся. Спрятались под песчаными наносами выходы скальных коренных пород,
исчезли трещины и выбоины, дорога стала ровнее. В конце третьего  часа  на
горизонте появился холм. Ротанов сразу же узнал его  по  фотографии,  хотя
самих развалин отсюда еще не было видно. На фоне  фиолетового  неба  Реаны
даже издали этот единственный на сотни  километров  равнины  холм  казался
величественным,  и  не  нужно  было  обладать  особой   фантазией,   чтобы
представить, как строго и пропорционально выглядели  бы  на  нем  зубчатые
стены, ныне почти исчезнувшие под тысячелетними пластами пыли.
     Восхождение на холм началось задолго до того, как они приблизились  к
нему  вплотную.  Холм  состоял  из  широких  пластов  древнего  песчаника,
наслоенных друг на друга и представляющих собой некое подобие  лестницы  с
многокилометровыми ступенями. Переход со ступени на ступень  был  довольно
плавен, порой было трудно заметить, когда вездеход  преодолевал  очередной
под®ем. Наверно, сверху все это природное  сооружение  походило  на  стопу
блинов различной величины. Самый маленький блин лежал на вершине. До  него
оставалось не менее двух километров,  когда  Ротанов  попросил  остановить
машину и вышел наружу. Всплеск раскаленного воздуха был похож на  удар,  и
все же он снял маску и вдохнул воздух  Реаны.  Здесь,  вдали  от  цветущих
трескучек, это было вполне безопасно, хотя  горячий  воздух  и  обжег  ему
легкие.  Теперь  он  смог  полнее  ощутить  обстановку  этого  места,  его
настроение. Ему хотелось сделать это прежде,  чем  они  увидят  развалины.
Минуты три он стоял неподвижно, слушая  такую  ватную  и  плотную  тишину,
какая бывает лишь в космосе, даже дыхание ветра  не  нарушало  ее  сейчас.
Ротанов повернулся спиной к вездеходу и ушел в сторону от  проложенной  им
колеи. Ему  хотелось  вычеркнуть  из  пейзажа  все  внешнее,  искусственно
привнесенное людьми.  И  тогда  ему  показалось,  что  тишина  и  ощущение
мертвого покоя в этой пустыне были, пожалуй, слишком полными  и  от  этого
чуть театральными.
     Последние километры уже не вызывали в нем никакого интереса. До самых
развалин он сидел, откинувшись на подушках и нахмурив свое скуластое лицо,
рассеченное глубокими складками обветренной кожи.  Наконец,  подняв  целое
облако пыли, вездеход затормозил возле развалин. Как и предполагал Ротанов
с самого начала, развалины не произвели на него  особого  впечатления.  От
стен почти ничего не осталось, а то, что осталось, было скрыто  под  слоем
песка. Неудивительно, что их проглядели во время разведки планеты.
     Они  привезли  с  собой  универсального  кибера,  я  теперь  водитель
торопливо  навинчивал  на  него  необходимые  приспособления.  Надо   было
расчистить песок метра  на  два  в  глубину,  чтобы  обнажить  кладку.  Ее
характер,  размеры  блоков,  качество  цемента  могли  немало   рассказать
опытному археологу. Ротанов не был археологом, но в каких только ролях  не
приходилось выступать инспекторам  внеземных  поселений!  Их  знания  были
универсальны, а мнение ценилось зачастую выше мнения экспертов,  возможно,
потому что обширная практика работы на удаленных планетах  освобождала  их
мысли от готовых шаблонов и стандартов.
     Наконец кибер был готов  приварить  к  работе.  Со  своими  навесными
лопатами и скребками он стал похож теперь на большого жука,  распустившего
крылья и вставшего на  задние  лапы.  Водитель  подключил  к  нему  кабель
питания, и жук решительно двинулся вперед,  повинуясь  командам  выносного
пульта.  Работа  требовала  осторожности,   и   пришлось   отказаться   от
автоматической программы.
     Постепенно лопаты кибера углублялись в песок, отбрасывая его назад  и
в стороны. Траншея вдоль холмика,  обозначившего  стену,  становилась  все
глубже. Неожиданно мотор кибера противно заурчал. Кибер рванулся в сторону
и вдруг стал стремительно  погружаться  в  песок,  словно  проваливался  в
какую-то трясину.
     - Выключите его! - крикнул Ротанов, но водитель и сам  уже  догадался
это  сделать.  В  полной  тишине,  с  остановившимися  двигателями   кибер
продолжал  погружаться.  Вокруг  него  образовалась   небольшая   воронка,
казалось, песок под машиной  просыпался  в  какую-то  внутреннюю  полость.
Водитель раздвинул лапы кибера как можно шире, стремясь заклинить машину в
провале. Это ему удалось, кибер остановился, и теперь в немом молчании они
смотрели, как песок вокруг машины продолжает  просачиваться,  утекает  как
вода, постепенно обнажая стены трещины. Впрочем, это была не трещина.  Уже
сейчас можно было различить правильный прямоугольник  отверстия,  ведущего
куда-то вниз.


     Помещение напоминало ящик. Три метра ширины и два высоты. Когда кибер
снял со стены толстый  слой  грязи  и  включил  дополнительное  освещение,
кто-то заметил, что одна из  стен  не  совсем  обычна.  Она  была  сложена
ма