вольно
сложный  прыжок  уже  можно  расценивать  как  своеобразную   улику,   как
чрезвычайно слабый, но все же след!
   И еще одна загадка. Убийца ничего не  взял:  ни  денег,  что  лежали  в
незапертом  ящике  письменного  стола  на   самом   верху,   ни   дорогого
обручального кольца с пальца  жертвы,  ни  даже  крохотной  гравюры  кисти
Реальда Кира. Впрочем, одну вещицу преступник все  же  захватил  с  собой:
старинные карманные часы, напоминающие по форме луковицу. Это  была  сущая
безделушка, не имеющая никакой стоимости, - память  о  деде  Лео  Лансэре,
который несколько десятков  лет  назад  еще  пользовался  этой  серебряной
луковицей. Пропажу часов довольно скоро обнаружила Луиза, после  того  как
комиссар  попросил  ее  внимательно  осмотреть  все   вещи   и   предметы,
находящиеся в комнате. Она бы не заметила и этой ничтожной  пропажи,  если
бы не знала о том, что покойный последние три-четыре месяца играл  часами,
как играют малые дети. Зачем убийце  понадобилось  это  старье?  Возможно,
часы просто попали ему  под  руку,  а  большее  опустошение  он  не  успел
сделать, напуганный приходом Луизы? Или это был трюк, долженствующий своей
алогичностью увести полицию на ложный путь расследования?  Или,  преследуя
какие-то особые  цели,  личные  или  политические,  преступник  имитировал
ограбление, - и такое бывало в практике Гарда.
   Увы, обо всем этом можно только гадать без всякой надежды на успех. Вот
только дневник Лео Лансэре, о существовании которого не знала даже  Луиза,
- быть может, он прольет какой-нибудь свет на происшедшее?
   Гард подвинул тетрадь поближе и открыл первую страницу.

   "15 апреля 19... года. Я начинаю  дневник,  -  прочел  комиссар  слова,
написанные твердым, четким почерком. - Я начинаю его,  потому  что  боюсь:
меня   убьют.   Если   это   произойдет,   пусть   мои   записи   послужат
предостережением..."

   Гард поднял голову:
   - Скажите, Луиза, у вашего мужа есть сейф?
   Луиза пошевелилась в своем углу, потом до комиссара  донесся  ее  тихий
голос:
   - Нет, комиссар, но некоторые документы или еще  что-то  он  запирал  в
левом ящике стола. Этот ящик несгораем.
   - А ключ?
   - Всегда носил на шее, вы же видели, иначе мы не открыли бы ящик.
   - Благодарю вас, Луиза. Простите, что я вынужден  иногда  задавать  вам
такие вопросы... Кстати, вы знали, над чем работал ваш муж?
   Луиза помолчала.
   - Нет, комиссар, - наконец сказала она, - свои  занятия  он  держал  от
меня в секрете.
   - Только от вас?
   - Не знаю.
   Гард вернулся к столу и стал читать дальше:

   "Это волновало меня давно. Почему один человек  легко  сочиняет  стихи,
другой умеет рисовать, третий оперирует сложнейшими формулами, а  мне  все
это никогда не дано испытать?  Я  знаю  математика,  способность  которого
ориентироваться в неразберихе абстрактных  символов  просто  поразительна.
Как он это делает? Величайшая, непостижимая тайна другой личности! Я думал
об этом много, но только сейчас  нашел  путь.  Кажется,  верный.  Бинарная
сигма-реакция с четырехмерной переориентацией унитарных триплексов!.."

   - Луиза, что такое триплексы? - спросил Гард.
   - Простите, комиссар, но этого я тоже не знаю.

   "Я убежден, что именно в этом все дело, - читал дальше Гард. -  Сегодня
приступаю к опытам. При этом отчетливо сознаю, чем мне это  грозит.  Но  я
вступил на этот страшный путь и пройду по нему  до  конца.  Если  со  мной
что-либо случится, дневник кое-что об®яснит. Разумеется, все, что я напишу
в этой тетради,  будет  записано  с  помощью  терминов,  значение  которых
известно только мне. Я не хочу, чтобы кто-нибудь мог повторить мои  опыты.
Это  слишком  опасно.  Но  я  знаю,   что   когда-нибудь   люди   научатся
расшифровывать любые загадки. К тому времени человечество будет  гуманным,
ему не страшна станет даже моя раскрытая тайна. Тебе  я  пишу,  завтрашний
день мира!"

   "Он не лишен сентиментальности, - подумал Гард, переворачивая  страницу
за страницей. - Но какова же его тайна, черт  возьми?  И  способно  ли  ее
раскрытие пролить хоть капельку света на Преступление?"

   Дальше,  почти  на  десяти  или  пятнадцати  страницах,  шло  подробное
описание каких-то непонятных Гарду экспериментов. Значки, цифры,  формулы,
иносказания, восклицательные и вопросительные знаки,  странные  термины...
Наконец, ближе к концу появились записи,  которые  Гард  назвал  про  себя
"человеческими".

   "Сегодня Он поинтересовался, чем  я  занимаюсь  дома  и  по  вечерам  в
лаборатории. Я  что-то  ответил,  скорее  всего  невразумительное,  и  Он,
конечно, стал что-то подозревать. К сожалению, у меня нет другого  выхода:
эти опыты я могу ставить только в лабораторных условиях, а Он редко уходит
раньше меня".

   Затем снова шли цифры и формулы, и каждый столбик венчался  лаконичным:
"Провал", "Провал", "Провал!", "Провал!!" И наконец:

   "Кажется, придется посвятить Его в мои дела.  Детали  и  самое  главное
останутся известны только мне, и без меня Он все равно  ничего  не  сможет
сделать. Но основную  идею  придется  Ему  сообщить.  Мне  необходима  Его
помощь, хотя я  прокляну  тот  момент,  когда  увижу  его  кривую  улыбку,
обращенную ко мне после признания!"

   Последние три страницы состояли  из  одних  цифр  и  знаков.  Последняя
страничка содержала две лаконичные записи:

   "Я сказал Ему. Он вникнул. Он дал совет. Я олух! Как  я  не  сообразил,
что сигма-реакцию надо вести в отрицательном режиме! Я попробую. Но теперь
Он знает почти все...
   Попробовал. Получилось!!! Правда, не совсем то, на что  я  рассчитывал,
но все равно грандиозно! Люди, вы нашли  то,  что  всегда  искали  и  чего
всегда боялись!!! Я могу дать вам в руки надежду и страх!"

   На этом дневник обрывался.
   Гард в  задумчивости  поднял  голову,  посмотрел  в  темень  за  окном,
прислушался к перестуку дождевых капель о карниз.
   Что прибавило ему чтение  дневника,  осложнило  или  облегчило  решение
загадки? Ясно, что  убийца  не  был  случайным  человеком,  он  действовал
умышленно,  заранее  обдумав  преступление.  Его  целью  могло  быть  либо
устранение конкурента, либо завладение самим открытием, что,  впрочем,  не
исключало и убийство Лео Лансэре. В таком  случае  преступник  должен  был
знать о дневнике или предполагать, что запись экспериментов ведется.  Если
так, он должен был более тщательно подготовить свою акцию, но почему-то не
подготовил, если дневник сейчас находится не у него, а в  руках  комиссара
Гарда. Стало быть, либо преступник действовал неумело, либо  ему  помешали
довести задуманное до конца. Но если  помешала  Луиза  -  а  кроме  нее  и
спящего ребенка, в доме никого не было, - матерый преступник пошел бы  еще
на одно убийство, благо цель у него была  безмерной  важности.  Почему  же
удрал, испугавшись слабой женщины? А если не хотел ее убивать, то лишь  по
одной причине: действовал с ней заодно. С другой стороны, если они были  в
сговоре, то почему не воспользовались  ключом,  о  существовании  которого
Луиза знала?
   "Стоп, пора остановиться в своих подсчетах, - решил Гард.  -  Вариантов
так много, что дальнейшие рассуждения лишь принесут вред".
   Он внимательно осмотрел ящик стола.  Ни  царапин,  ни  трещин,  никаких
следов, говорящих о попытке открыть ящик без помощи ключа. Ну-с, а что  же
Луиза?
   Гард поднялся и вновь подошел к кушетке.
   - Вы уверены, Луиза, что ваш муж всегда носил ключ на шее?
   - Как носят крест верующие, - сказала Луиза.
   - Вы когда-нибудь сами открывали этот ящик?
   - Нет.
   - И вас не интересовало, что там лежит?
   - Простите, комиссар, но я никогда не ревновала Лео.
   "Н-да, - подумал Гард, - она непробиваема".
   - В таком случае я прочитаю вам его дневник.
   Женщина всплеснула руками:
   - Не надо, комиссар, умоляю вас! Мне кажется, там написано нечто такое,
что может изменить мое мнение об отце моего ребенка! Умоляю вас, комиссар,
если я  права,  дайте  мне  возможность  сохранить  о  муже  самые  добрые
воспоминания!
   - О нет, Луиза, не беспокойтесь, там нет  ни  слова  из  того,  что  вы
сейчас придумали. Там всего лишь описание опытов...
   - Они меня уже давно не интересуют, комиссар.
   - Ну что ж, прекрасно. Тогда перечислите мне всех  сослуживцев  супруга
по лаборатории, которых вы знаете.
   - Начать с шефа?
   - Как вам угодно.
   Выражение лица Луизы стало жестким и неприятным, но ровно через секунду
оно приняло свое обычное выражение.
   - Профессор Грег Грейчер, - лишенным окраски голосом произнесла  Луиза.
- Научный сотрудник Берток, научный сот...
   - Минуту, - прервал Гард. - Скажите откровенно: вы не любите шефа?
   Луиза молчала.
   - Вы боитесь его? - быстро спросил Гард. - Ну, отвечайте, отвечайте же!
   - Да, комиссар. Боюсь и не люблю.
   - Почему?
   - Не знаю. Наверное, из-за того, что так же к нему относился Лео.
   - А Лео почему?
   - Не знаю.
   - Как называл шефа ваш супруг? - спросил Гард.
   - Шефом.
   - А по имени?
   - Иногда по имени.
   - А говорил о нем "он" или "ему", "его"?
   - Не понимаю.
   - Ну, он с удовольствием произносил его имя?
   - Вы шутите, комиссар?
   Гард умолк. Ему казалось, эта  женщина  искренне  стремится  помочь,  и
между тем где-то подсознательно у комиссара  вновь  возникла  мысль  о  ее
непробиваемости.
   - Ладно, Луиза, оставим этот  разговор.  Последний  вопрос:  шеф  бывал
когда-нибудь в этом доме?
   - Нет, комиссар. Во всяком случае, при мне. И Лео никогда не говорил  о
его визитах.
   - Вы очень устали?
   - Да.
   - Джонстон, проводите Луизу в спальню.
   - Я хотела бы остаться здесь, комиссар.
   - Пожалуйста. Спокойной ночи. - Гард направился  к  двери,  увлекая  за
собой полицейских агентов. Остановившись в  дверях,  он  в  последний  раз
повернулся к Луизе: - Прошу прощения, Луиза, но  вы  когда-нибудь  видели,
как улыбается шеф?
   - Не помню.
   - Не так? - И Гард скривил губы в улыбке.
   Луиза долго глядела на комиссара недоумевающим  взором,  а  потом  тихо
произнесла:
   - Я не хочу вас обидеть, комиссар, но вам не  кажется,  что  вы  ведете
себя глупо?
   Быть может, впервые за сегодняшний вечер  комиссар  Гард  смутился.  Он
убрал кривую улыбку со своего  лица  и,  пробормотав  какие-то  извинения,
вышел из комнаты.
   Впрочем, дойдя  до  машины,  он  уже  был  самим  собой  и  даже  успел
представить себе почтенного профессора  Грега  Грейчера,  душащего  своего
ассистента, а затем выпрыгивающего в окно. Малая правдоподобность  картины
не ухудшила настроения комиссара. "Чем больше тайн и загадок, тем проще их
решение". Он уже давно понял справедливость этой  мысли,  высказанной  еще
Альфредом-дав-Купером.



        3. АЛИБИ

   Профессор Грег  Грейчер  встретил  комиссара,  стоя  посреди  обширного
кабинета, почти  сплошь  устланного  мягкими  коврами  и  со  всех  сторон
заставленного книжными полками.
   - Комиссар полиции Гард, - представился вошедший.
   - Чем могу служить? - сухо произнес профессор.
   Гард рассыпался в извинениях.
   В кабинете была зажжена большая люстра под потолком, два настенных  бра
и еще настольная лампа. "К чему такая иллюминация? - успел подумать  Гард.
- Возможно, профессор специально хочет подчеркнуть,  что  абсолютно  чист:
так сказать, смотрите, мне скрывать нечего. Или он просто боится  сумрака?
И в том и в другом случае это подозрительно. В усиленном освещении "сцены"
есть нечто театральное, а театральное в  жизни  всегда  нарочито.  Что  же
касается страха перед темнотой, то для человека, только  что  совершившего
преступление, такой страх вполне закономерен. Впрочем, - тут же  остановил
себя Гард, - я почему-то для себя решил, что Грейчер - преступник,  а  это
еще слишком преждевременный вывод. В конце концов, есть тысяча причин,  по
которым можно включать все лампы в собственном кабинете".
   - Только, пожалуйста, говорите тише, - все с тем же недовольным,  почти
брезгливым выражением лица произнес Грейчер.  -  Жена  и  дочь  уже  спят.
Правда, они в дальних комнатах, но я не хотел бы их случайно  потревожить.
Так в чем дело, комиссар?
   Грейчер не предлагал  Гарду  сесть  и  продолжал  стоять  сам,  как  бы
подчеркивая  этим,  что  рассчитывает  на  кратковременность   визита.   И
поскольку  Гард  не  торопился  задавать  вопросы,  профессор   откровенно
нервничал, что показалось Гарду естественным. Грейчер явно успокоился лишь
тогда, когда комиссар, попросив разрешения закурить сигарету, спросил  его
о Лео Лансэре. Сотрудник  лаборатории  Лео  Лансэре?  Что  ж,  талантливый
молодой человек, хороший ученый, подает большие надежды. О  нем  профессор
не мог сказать ничего плохого. Аккуратен, исполнителен, отлично  выполняет
любое задание. Это все, что интересует комиссара полиции?
   - У Лансэре самостоятельная научная тема или он только  ваш  ассистент,
профессор?
   Грейчер снисходительно улыбнулся, и Гард  с  некоторым  неудовольствием
отметил, что улыбка профессора вполне нормальна.
   - Должно быть, комиссару полиции неизвестно, - сказал Грейчер, - что  в
институте собственные темы имеют только  руководители  лабораторий.  Когда
Лансэре дорастет до самостоятельной работы,  он,  вероятно,  тоже  получит
свою лабораторию. Однако...
   - Благодарю вас, я действительно этого не  знал,  -  с  невинным  видом
признался Гард. - Но я имею в виду ту работу, которой сотрудники посвящают
свое свободное время.  Признайтесь,  профессор,  ведь  вы  по  ночам  тоже
занимаетесь чем-то для души? Вот и сегодня, например? У вас освещение  как
при кинос®емке.
   - Одни любят темноту, другие свет. А ночные дела моих сотрудников  меня
не интересуют.
   "Так, - отметил про себя Гард. - Ложь номер один".
   - А в связи с чем, позвольте спросить, вас интересует  Лео  Лансэре?  -
несколько запоздало поинтересовался профессор.
   И комиссар не преминул отметить, что это опоздание могло  быть  вызвано
как естественной тактичностью  интеллигентного  человека,  так  и  боязнью
проявить слишком большой интерес к опасной теме.
   - Я хотел бы знать, господин  профессор,  -  сказал  Гард  все  тем  же
почтительно-просительным тоном, которого он придерживался с самого начала,
- где вы были сегодня вечером между девятью и десятью часами?  Разумеется,
- добавил он, - я приношу свои искренние извинения за столь  бесцеремонный
вопрос, но такова моя служба.
   - Я не даю отчета даже собственной жене, - резко сказал Грейчер, но тут
же взял себя в руки. Разумеется,  он  ответит  на  вопрос,  если  комиссар
настаивает. - Дело в  том,  -  профессор  вновь  улыбнулся,  на  этот  раз
смущенно, - что в интересующие вас часы я находился в клубе "Амеба", где -
ради Бога, не удивляйтесь - играл в вист. Вист - моя страсть.
   И короткая вспышка профессора, и то, как он сдержал себя и как ответил,
-  все  это  выглядело  естественно.  Из   абстрактного   "подозреваемого"
профессор все более превращался в живого, нормального человека.
   - Ну что ж, - мягко сказал Гард, -  я  не  могу  вам  не  поверить,  но
вынужден, к сожалению, задать еще вопрос: когда вы вернулись домой?
   Про себя же Гард подумал, что  если  профессор  все  же  противник,  то
противник, бесспорно, умный и отлично владеющий собой.
   - Я вернулся домой... - профессор задумался, припоминая, - около десяти
часов. Из клуба же уехал в половине десятого, если это вас интересует.
   - Кто может подтвердить ваши слова?
   -  Они  нуждаются  в  подтверждении,  комиссар?  -  искренне   удивился
профессор. - До сегодняшнего вечера все верили,  что  если  я  говорю,  то
говорю правду.
   - И я не смею не верить. Отнеситесь  к  моим  сомнениям  как  к  чистой
формальности.
   Грейчер вновь задумался.
   - Слава Богу, - сказал он, - что в вист одному играть невозможно. Иначе
вы поставили бы меня  в  затруднительное  положение.  Со  мной  за  столом
сидели... - И он назвал несколько фамилий, небезызвестных комиссару Гарду.
   - Надеюсь, вы найдете  достаточно  тактичный  способ  расспросить  этих
людей, дабы не бросать на меня тень подозрений, не знаю уж, право, в связи
с чем?
   - Можете не беспокоиться, профессор, - сказал Гард. - А когда вы пришли
в клуб?
   - Приблизительно около девяти... - Профессор  снова  задумался,  и  это
раздумье тоже было естественным.
   Итак, ясно: у  профессора  Грега  Грейчера  абсолютно  надежное  алиби,
поскольку убийство Лансэре произошло между девятью  и  десятью  вечера.  И
ведет  он  себя  без  тени  волнения.  Гард  невольно  взглянул  на   руки
собеседника. Руки часто выдают то, что удается скрыть поведением,  голосом
и выражением  лица.  Но  руки  профессора  с  длинными,  тонкими  пальцами
скрипача спокойно отдыхали на спинке кресла. Трудно было представить себе,
что эти музыкальные  пальцы  несколько  часов  назад  сжимали  смертельной
хваткой горло человека.
   - Вы не играете на скрипке, профессор? - спросил вдруг Гард.
   - Простите, комиссар, - холодно ответил Грейчер, - но мне надоела  наша
беседа. В чем, наконец, дело?
   "Пора сказать", - решил Гард. Он сделал шаг по направлению  к  Грейчеру
и, глядя ему прямо в глаза, произнес:
   - Дело в том, что четыре с половиной часа назад у себя на даче был убит
Лео Лансэре.
   Да, Грейчер побледнел. Но это еще ни о чем не говорило. Как  иначе  мог
вести себя профессор,  выслушав  сообщение  о  трагической  гибели  своего
ассистента?
   - Как это произошло? - глухо спросил Грейчер.
   - Его задушили.
   - Кто?
   - Я скажу вам об этом чуть позже.
   - Но вы-то знаете кто?
   Гарду показалось, что где-то в глубине глаз профессора мелькнуло  нечто
похожее на беспокойство. Быть может, только показалось?
   - Простите, профессор, но мое служебное  положение  позволяет  задавать
вопросы, а не отвечать на них, - сказал Гард. - Возможно, мне еще придется
прибегнуть к вашей помощи.
   - Буду рад, - сухо  ответил  Грейчер  и  вновь  улыбнулся,  и  холодные
мурашки пробежали по спине комиссара Гарда: саркастическая  кривая  улыбка
на мгновение сделала лицо профессора неузнаваемым.
   Не всегда человек способен определить, какими путями приходит к нему та
или иная мысль. Далеко не во всех  случаях  счастливая  мысль  всходит  на
дрожжах логики, иногда она возникает сама собой, внезапно, подобно вспышке
молнии, а иногда ее формируют сложные и отдаленные  ассоциации.  Гард  уже
собрался было переступить порог кабинета, как вдруг что-то  заставило  его
обернуться. Профессор Грейчер стоял на том же месте,  полный  спокойствия.
Лицо его ничего не выражало. Оно было  непроницаемо  холодным.  И  тем  не
менее Гарда словно обожгло.
   "Грег Грейчер, вы - убийца!" - чуть не сказал он, совершенно  уверенный
в непостижимой справедливости этих слов.


   Снова черный "ягуар" стремительно промчался по пустынным ночным  улицам
города, тревожно подмигивая оранжевым сигналом, установленным на крыше.
   В кабинете комиссара уже был Таратура. Гард, не снимая плаща, уселся  в
кресло, затем вопросительно взглянул на инспектора. Таратура утвердительно
кивнул.
   - Разумеется, ты ему ничего не сказал? - на всякий случай спросил Гард.
   - Конечно, сэр.
   - Ну что ж, приступим к  загадке  "номер  два"?  Или,  если  считать  в
порядке поступления, "номер один"?
   Через минуту в кабинет входил невысокий человек лет сорока пяти, одетый
с подчеркнутой небрежностью  преуспевающего  бизнесмена.  Это  был  Эрнест
Фойт. Не дожидаясь приглашения, он опустился в кресло напротив  комиссара,
любезно кивнул ему. Эрнест Фойт вел себя так, словно явился на свидание  с
близким другом. Они  и  в  самом  деле  были  довольно  хорошо  знакомы  -
полицейский комиссар Гард и глава одной из самых влиятельных  гангстерских
корпораций Эрнест Фойт.
   Странные между ними сложились отношения. Гард отлично знал,  кто  такой
Фойт, но вот уже десяток лет ничего не мог с ним  поделать.  Сам  Фойт  не
нарушал законов. Ни поймать его за руку