как  только
"вернусь"  из  отпуска.  Особенно  если  в  стране  произойдет  что-нибудь
серьезное. Мы с Честером откроем частную сыскную контору.  Не  возражаешь,
Фред?
   - Побойся Бога! Ведь только тогда у меня появится реальный шанс сыскать
себе приличную работу!
   - Но мы отвлеклись, господа, - сказал Гард. - Я хотел бы  знать,  какие
шаги вы уже предприняли и что намерены делать в будущем.
   Миллер пожал плечами и поправил воротничок  рубашки  своим  характерным
движением шеи.
   - К несчастью, - сказал он, - мы лишены какой бы то ни было информации.
Мы  знаем  лишь,  что  в  городе  вырублено  электричество   и   что   там
происходят... м-м... волнения. Вмешаться в события  мы  сейчас  не  можем.
Единственное, что мы сделали, это отправили Дорону ультиматум, как  только
почувствовали  признаки  хаоса.  Но  нам  неизвестно  даже,   удалось   ли
Таратуре...
   - Удалось, - сказал Честер. - Уорнер и Норрис  звонили  нам.  Это  наши
люди, они видели Таратуру входящим в особняк Дорона, а затем  выходящим  в
парке из колодца, причем Норрис еще долго будет помнить этот выход.
   - А что за ультиматум? - спросил Гард.
   - Копии нет, - ответил Миллер.  -  Могу  вспомнить  основной  смысл.  В
письме было написано, что я - о профессоре Чвизе, разумеется, там  нет  ни
слова - пойду на крайние меры, если Дорон не примет моих условий.  Условия
такие: полная  независимость  в  работе  и  дальнейшем  усовершенствовании
установки, использование  ее  только  в  благородных  целях  и  абсолютная
гарантия свободы, которую я требую от лица всей науки.  На  размышления  я
дал Дорону десять часов.
   Честер снова разочарованно присвистнул, а Гард покачал головой.
   - Сколько прошло времени? - спросил он.
   - В девять утра Таратура вышел из дома. Думаю, часов в  одиннадцать  он
был у Дорона...
   - Ваш срок истекает, - заметил Гард.
   - А сколько времени прошло с тех пор, как были  созданы  президенты?  -
вдруг спросил Чвиз.
   - Первый был создан в воскресенье утром, - сказал Миллер.  -  Второй  -
спустя час, а третий - где-то около полудня. Вот и  считайте,  коллега.  А
что?
   - Так, - сказал Чвиз. - Первому, выходит, уже около сорока часов жизни.
   - Простите, - вмешался Гард. - Как я понял из ваших  слов,  вы  сделали
трех новых президентов?
   Он подчеркнул слово "трех".
   - Да, - сказал Миллер. - Хотели сублимировать четырех, но  с  последним
почему-то получилась осечка. Я даже не знаю  почему.  Матрицы,  с  которых
осуществлялось печатание, были в порядке, Таратура заранее доставил  их  в
кабинет президента...
   - Каким образом? - поинтересовался Честер.
   - Увы, он не сказал нам, и теперь это останется тайной... И,  поскольку
мы готовили матрицы в разное время, делая снимки  с  президента  в  разных
местах - когда он молился, когда был на матче  регбистов,  на  банкете  и,
наконец, один снимок, который сорвался, во время предвыборного митинга,  -
у нас  должны  были  получиться  четыре  президента  с  гипертрофированием
определенных  человеческих  качеств.  Нам   казалось,   что   именно   это
обстоятельство приведет к полному разнобою в  управлении  государством  и,
следовательно, к хаосу.
   - А что потом? - спросил Честер.
   - Вас интересует наш план? Или то, что случилось в действительности?
   - План, план, - нетерпеливо сказал Гард.
   - Я же  говорил.  Они  должны  были  понять,  что  обращаются  с  нашим
открытием, как дети со спичками. Надо было научить их благоразумию.
   - И это все? - сказал Честер.
   - Разве этого мало!
   - Ах Боже мой!  -  воскликнул  бывший  репортер.  -  Эти  детки  должны
обжечься, а  потом  дуть  на  свои  бедные  пальчики  и  плакать  крупными
слезами?! Простите, господа, но это  счастье,  что  они  не  знают  вашего
плана. Как вы наивны, если ведите в благоразумие акул! Убежден,  что  всем
этим доронам и гангстерам из Совета Богов мерещится страшный заговор, чуть
ли не революция, но никак не ваши пасторальные надежды!
   - А что сделали бы вы на нашем месте? - спросил Чвиз. - Дело в том, что
даже эту идею Миллера я считал авантюрой.
   - Я бы? Я бы... Я бы напечатал несколько тысяч Уорнеров, и Норрисов,  и
даже Честеров, которые к чертовой матери разнесли бы...
   - Стоп, стоп! - сказал молчавший до сих пор Гард. - Все это наивно,  но
что сделано, то сделано. А потому постараемся извлечь максимум  пользы  из
сделанного. Итак, господа,  прежде  всего  должен  сообщить  вам,  что  из
разговора с Дороном я понял,  что  в  стране  сейчас  не  четыре,  а  пять
президентов.
   - То есть? - сказал Миллер. - Мы зафиксировали четырех!
   - Дорон сначала тоже. И когда  ваша  лаборатория  была  обесточена,  он
заверил Совет Богов, что дальнейшее дублирование  невозможно.  Тогда-то  и
явился пятый президент, который перепутал им карты.
   Миллер задумался.
   -  Вероятно,  -  сказал  он   после   паузы,   -   произошла   какая-то
случайность...
   - Гадать нет смысла, - сказал Чвиз. - Что бы  там  ни  произошло.  Гард
прав. Надо думать, как использовать это обстоятельство.
   - Вы действительно не можете продолжать дублирование? - спросил Гард.
   - Сейчас нет, - ответил Миллер. - Установка в чужих руках.
   - Но они думают, что можете! - воскликнул Честер.
   - И это наш козырь, - добавил Гард.
   - Второй наш козырь тот, -  продолжал  Честер,  -  что  они  уверены  в
заговоре и дрожат за себя. Следовательно...
   - И главный наш козырь, - вставил слово Гард, - волнения в стране.
   Миллер посмотрел на него с недоверием:
   - Простите, но как вы, комиссар полиции, один из оплотов власти, можете
радоваться волнениям?
   - А как вы, профессор Миллер, один из  научных  оплотов  власти,  могли
планировать потрясение основ этой власти? По-моему, Чвиз уже  задавал  вам
этот вопрос.
   - Обстоятельства... - буркнул Миллер.
   - Я тоже исхожу  из  обстоятельств.  А  они  подсказывают  мне,  что  в
сложившейся  обстановке  мы  заинтересованы...  -  Гард  запнулся,   -   в
революции. Это наш единственный козырь.
   - Не надо считать козыри, - сказал вдруг Чвиз. - Через несколько  часов
все равно не будет ни одного.
   Он  сказал  эти  слова  так  спокойно  и  убежденно,  с  такой   жуткой
размеренностью, что по спинам у каждого пробежали мурашки.
   - Чвиз, - тихо сказал Миллер, - прошу об®ясниться.
   - Скажите, Гард, - вместо ответа  спросил  Чвиз,  -  каким  образом  по
золотой коронке вы угадали происхождение профессора Миллера?
   -  Извольте,  -  начал  Гард.  -  Я  прежде  всего   предположил,   что
синтетический труп должен разложиться как-то иначе, нежели естественный...
Простите, Миллер, что я столь циничен в вашем присутствии.  Но,  обнаружив
пустой гроб, а в гробу золотую коронку, я  понял,  что  при  всех  случаях
коронка была естественной. Или профессор поставил ее  до  сублимации  -  и
тогда я подумал бы о  странных  ворах,  которые  украли  полуразложившийся
труп, нарочно выбросив золотую коронку. Или Двойник поставил ее  в  период
после сублимации до своей смерти  -  и  тогда  естественно,  что  от  него
осталась лишь коронка. Логично?
   - С одной поправкой,  -  медленно  сказал  Чвиз.  -  Тело  Двойника  не
поддается гниению. Оно просто исчезает.  Десублимируется.  Превращается  в
ничто.
   - Так я был прав! - воскликнул Гард.
   - Постойте, постойте, - сказал Миллер. - Для меня это новость. В  какие
же сроки, коллега?
   - В том-то все и дело, - сказал Чвиз. - Теоретические расчеты,  которые
я провел здесь, показывают, что, в отличие  от  кроликов,  сублимированные
люди должны существовать в среднем около пятидесяти часов!
   Сначала все ошалело посмотрели на  Чвиза,  а  потом,  как  по  команде,
перевели глаза на часы.
   Первым пришел в себя Гард.
   - В таком случае, - сказал он, - для успешной организации вашего побега
мне нужно, чтобы правительству на несколько часов стало не до нас. Миллер,
снимите, пожалуйста, телефонную трубку.



        19. МЕСТЬ ПРОФЕССОРА МИЛЛЕРА

   С того момента, как у  парадного  под®езда  плавно  затормозила  первая
машина с опущенными  занавесками,  и  до  того,  как  бесшумно  скользнула
последняя, десятая, прошло не более минуты. Говорят, точность - вежливость
королей. Особенно когда их подгоняет страх...
   Воннел приехал на усадьбу еще раньше. Он  знал  о  разворачивающихся  в
стране событиях куда больше, чем знали о них Миллер и Гард, видевшие  лишь
краешек происходящего. Из немногочисленных донесений  агентов  явствовало,
что затаенное недовольство теперь прорвалось наружу и  что  многочисленные
митинги и демонстрации смогут оказаться прелюдией  к  чему-нибудь  гораздо
более серьезному. Пока волнения были неорганизованными, люди еще не думали
о целенаправленных действиях, просто ими владели растерянность и гнев.  Но
Воннел   отлично   был   осведомлен   о   способности   людских   масс   к
самоорганизации,  особенно  когда  есть   люди,   мечтающие   о   перемене
социального порядка. А что таких людей много и что они  вооружены  опытом,
Воннел нисколько не сомневался.
   Но как ни странно, на первый взгляд  больше  всего  министра  волновало
сейчас не это. Он покрывался холодным потом лишь при одной  мысли  о  том,
что именно ему предстоит сообщить Совету обо всех событиях, он  знал,  что
первые лавины  гнева  выльются  на  его  голову,  как  это  бывало  еще  в
незапамятные времена с гонцами, приносившими правителям горькие вести.
   Дорон прибыл самым последним. Он подкатил на белом лимузине, сидя рядом
с шофером. За его спиной теснились  люди  Воннела.  И  хотя  они  проворно
выскочили из машины, чтобы любезно отворить Дорону переднюю дверцу, он  не
обольстился этой  предупредительностью:  конвоир  тоже  кажется  вежливым,
когда первым пропускает  в  камеру  заключенного.  Однако  Дорону  хватило
выдержки сделать вид, что ни под каким домашним арестом он не находится  и
по-прежнему самостоятелен. Легким кивком он поблагодарил стоящего  к  нему
ближе агента и с невозмутимым выражением медленно, почти торжественно стал
подниматься по ступенькам. Чуть  сзади  неотступно  шествовали  два  дюжих
молодца, но Дорон шел так, будто его сопровождал почетный эскорт.
   Несмотря на двусмысленность своего положения, генерал был  единственным
из собравшихся в Круглом зале,  кому  удалось  сохранить  бодрый  вид.  Он
справедливо рассудил, что поскольку в данный момент все зависит не от него
и не от членов Совета, а от Миллера,  Гарда,  сыщиков  Воннела  и  Господа
Бога, то лучшее, что он может  сделать,  -  это  использовать  вынужденное
домашнее заключение для того, чтобы отдохнуть и  хорошо  выспаться.  Дорон
всегда был рационалистом,  умеющим  даже  из  неприятностей  черпать  хоть
какую-нибудь пользу.
   Короли выглядели далеко не такими свежими. Видимо, необычайная  угроза,
нависшая над ними,  оказалась  сильнее  новейших  успокоительных  средств.
Заметив это, Дорон еще более приободрился: он чувствовал, что при нынешней
неопределенности лучшие шансы выиграть у того, кто обладает более крепкими
нервами. "А что, если мне действовать так, будто Миллер уже в моих руках?"
- подумал он, усаживаясь в кресло.
   Тем временем Воннел приступил к докладу. Торжественно-многозначительным
тоном, вовсе не  соответствующим  характеру  достигнутых  результатов,  он
сообщил  присутствующим  о  принятых  чрезвычайных  мерах  по  обнаружению
профессора Миллера.
   - Увы, Миллер еще не найден, - сказал Воннел, - но зато, - его голос  в
этот момент  взвился  до  победной  интонации,  -  удалось  наткнуться  на
Таратуру, телохранителя и секретаря профессора, когда Таратура проникал  в
особняк генерала Дорона.
   Затем последовала заранее отрепетированная  пауза,  в  течение  которой
члены Совета должны были,  по  мысли  Воннела,  насладиться  сообщением  и
проникнуться к Воннелу некоторой признательностью, очень необходимой ему в
дальнейшем.
   - Назад Таратура не вышел, - продолжал Воннел, - по всей видимости,  он
и сейчас скрывается в особняке, но приняты меры, которые не  допустят  его
дальнейшего исчезновения. Уж будьте на этот счет спокойны.
   Воннел, а вслед за ним и все члены Совета недвусмысленно  посмотрели  в
сторону Дорона. Дорон даже не опустил глаз, он продолжал  сидеть  каменным
изваянием, словно не о нем шел разговор.
   - Что касается профессора Миллера, - закончил министр, - не  исключено,
что и он скрывается у генерала, и я прошу  членов  Совета  санкционировать
обыск особняка!
   Воннел вновь смерил Дорона уничтожающим взором.  "Благодарю  за  ценную
услугу, - подумал про себя Дорон, не дрогнув ни единым мускулом. -  Редкий
болван!"
   Министр глубоко вздохнул: пора было переходить ко второй части доклада.
Члены Совета терпеливо ждали. Дорон отлично представлял себе,  какая  буря
происходит сейчас в их головах, решающих  вопрос  о  проведении  обыска  у
почти равного им хозяина страны.
   О прочих событиях Воннел сказал вроде бы между прочим, скороговоркой  и
таким тоном, каким обычно сообщают пустяки. Но тон не помог. По  выражению
лиц членов Совета, мгновенно изменившихся, Дорон понял, что вопрос  о  нем
уходит на второй план, так как возникает опасность более серьезная.
   - Вам следовало начать доклад с сообщения о событиях в стране! - грозно
произнес король Стали, как только Воннел умолк.
   - Вы чрезвычайно легкомысленны, министр! - добавила Нефть.
   - Хоть какие-то меры вы принимаете?! - рявкнул кто-то еще.
   - Я полагаю, господа... - начал было Воннел, но его перебили.
   - Полагаю, нужно немедленно дать  стране  электричество!  -  решительно
сказал король Стали. - Связь парализована, а это обстоятельство мешает нам
вести борьбу против волнений.  Кроме  того,  в  дальнейшем  ограничении  я
вообще не вижу смысла, если Миллер, как явствует из доклада министра,  уже
взят на прицел. Разумеется, если этому сообщению можно верить!
   Воннел сжался в комочек и затаил дыхание.
   Предложение не голосовалось. Как всегда, оно отражало общее мнение,  и,
как обычно, исполнять его  нужно  было  немедленно.  Воннел  вышел,  через
секунду вернулся, а еще через какое-то короткое время заработали установки
кондиционирования воздуха, которые, вероятно, в спешке не были выключены в
ту ночь, когда вырубалось электричество. Воздух сразу посвежел,  но  общая
атмосфера от этого не стала лучше.
   Арчибальд Крафт, взяв слово, выразил  надежду,  что  полиция  и  служба
безопасности уже приведены в готовность.  Кроме  того,  сказал  Крафт,  на
всякий случай нужно дать соответствующее указание военному министру, чтобы
и  войска  были  готовы  "сдержать  лишнюю  энергию   неустойчивой   части
населения".
   Приказ военному министру можно было отдавать прямо  из  Круглого  зала,
воспользовавшись ожившим телефоном. Воннел включил динамик, и потому,  его
разговор с военным министром транслировался с помощью усилителей для всех.
Команда была дана, и члены Совета отчасти успокоились,  так  как  привыкли
считать, что нажатие одной кнопки, один телефонный разговор или даже  само
принятие решения  уже  снимает  проблему:  нет  в  стране  ни  паники,  ни
волнений, ни опасности забастовки - ничего нет! Тишина в стране!  Покой  и
благодать! Приказ отдан...
   Затем члены Совета сменили позы,  скинув  с  себя,  как  слишком  узкие
пиджаки, напряжение, но почувствовали при этом, что  легкость  не  пришла,
так как сорочки тоже не были просторными,  а  воротнички  сдавливали  шеи.
Оставалась "проблема Дорона", она  вновь  вышла  на  первый  план,  и  все
посмотрели, как по команде, на генерала.
   "Пора! - в ту же секунду подумал Дорон.  -  Ни  в  коем  случае  нельзя
отдавать инициативу в чужие руки!" Приняв такое решение, он,  однако,  еще
несколько мгновений молчал. Медленно повернув голову в сторону Воннела, он
даже слегка приоткрыл рот, но комок вдруг закупорил ему глотку.  У  Дорона
теперь был только один настоящий  враг  на  всем  белом  свете,  но  самый
сильный и  могущественный:  он  сам.  И  в  борьбе  со  своей  собственной
нерешительностью и страхом он не мог рассчитывать ни на деньги, которые  у
него были, ни на верных людей, наемных убийц, шантаж  и  угрозы.  Один  на
один. Дорон против Дорона. Ум  против  глупости.  Страх  против  смелости.
Уверенность против нерешительности...
   Сознание  генерала  на  какое-то   мгновение   помутилось.   Он   вдруг
почувствовал, будто проваливается в бездну, как  это  бывает  в  кошмарном
сне. Но тут раздались слова, произнесенные чьим-то размеренным и спокойным
голосом:
   - Господин министр, пригласите сюда президентов.
   Дорон  обвел  присутствующих  мутным  взором.  На  лицах  королей  было
откровенное недоумение, но взгляды их казались прикованными к Дорону. "Это
я сказал?!" - с ужасом и одновременно с чувством облегчения подумал Дорон.
   Воннел был растерян, но короли уже надели на себя каменные маски.
   - Я должен повторять, господин министр? - четко произнес Дорон.
   Воннел осторожно выскользнул за дверь. Несколько минут  в  зале  стояла
тишина, нарушаемая лишь шипением кондиционных  установок.  Дорон  позволил
себе встать с кресла и медленно пройтись вдоль стола и обратно.  При  этом
он заложил руки за спину, и каждый из королей получил возможность заметить
его высоко поднятую голову. Наконец дверь открылась.  Появился  Воннел  во
главе  невиданной  процессии.  Вошли  пять  президентов,  пять  совершенно
одинаковых людей, имеющих  каждый  свое  собственное  выражение  на  лице.
Членам  Совета  могло  показаться,  что  это  ожили  фотографии  какого-то
великого актера, изображающего на страницах иллюстрированного журнала свои
мимические способности.
   Процессию  торжественно  замыкал   Джекобс.   Он   был,   как   всегда,
философически настроен, а потому выглядел не то сонным, не то мудрым.
   Дорон тоже разглядывал лица  президентов,  чуть  сощурив  глаза.  Потом
неожиданно перевел взгляд на их одежду и еле сдержал улыбку.  За  истекшие
сутки почтенные главы государства, предоставленные, вероятно, самим  себе,
успели внести некоторые  изменения  в  свои  туалеты,  соответствующие  их
вкусам и наклонностям. От этого зрелище  сделалось  еще  более  нелепым  и
невероятным.
   Впереди шагал президент  в  узеньких,  не  по  возрасту,  джинсах  и  в
легкомысленной  спортивной  курточке,  на   рукаве   которой   красовалось
изображений ядовито-желтого продолговатого  мяча.  Следом  шея  президент,
одетый в безукоризненную темно-синюю пару, ослепительно  белую  сорочку  с
туго накрахмаленным воротничком и в галстуке бабочкой. Третий был одет  во
фланелевую  рубаху  без  галстука  и  в  простой  твидовый  пиджак;  столь
демократичный вид делал его похожим скорее на коммивояжера  средней  руки,
нежели на президента  могущественнейшего  государства.  Четвертый,  взгляд
которого был устремлен куда-то вверх, словно он  молился,  был  облачен  в
строгую  черную  одежду,  которая  определенно  гармонировала  с  изящными
четками слоновой кости, нервно  перебираемыми  сухими  пальцами.  Наконец,
последний, пятый президент, опустив голову, семенил позади  всех;  у  него
была нетвердая походка, плохо отглаженный костюм и явно несвежая рубашка с
помятым воротничком говорили о том, что он был самым неухоженным, - либо о
нем в суматохе забыли, либо он сам пожелал оказаться забытым.
   Все пять президентов чинно уселись во главе стола, а  чуть  позади  них
примостился Джекобс. Весь его вид не выражал  никакого  желания  выполнять
приказы своих хозяев, а говорил скорее о  любопытстве  старого  слуги.  Во
всяком случае, на лице Джекобса была написана вся бесконечность вселенной.
   Какое-то время никто не сделал  ни  одного  движения,  не  произнес  ни
единого слова. Все ждали, что скажет Дорон, понимая, что скажет он  что-то
чрезвычайно важное.
   Генерал встал. По привычке он на мгновение вытянулся, как на параде, но
только на мгновение, чтобы  затем  принять  вольную  позу.  Присутствующие
оценили это обстоятельство как желан