цу.
   - Я знала, что так случится, - прошептала Луиза, опустив низко голову и
ни к кому не обращаясь. - Я говорила ему... - Потом снова выпрямилась и  в
упор посмотрела на Гарда. - Что вы теперь от меня хотите?
   - Ничего, - сказал он мягко. - Прошу вас,  присядьте.  Таратура,  дайте
воды... Я понимаю, Луиза, что вам сейчас нелегко.  Терять  близких  всегда
трудно, и горе остается горем, с кем бы оно ни случилось. Вы любили его?
   - Да.
   - Иначе вы не позволили бы ему на ваших глазах  взять  документы...  По
всей вероятности, после  того  как  Чвиз  отпустил  вас,  вы  вернулись  в
лабораторию за какой-то забытой вещью, за пудреницей, например, или...
   - За сумочкой, - тихо сказала Луиза.
   - И увидели на столе записку профессора, - продолжал Гард. -  Я  бы  на
вашем месте тоже решил, что Чвиз покончил с собой, и,  наверное,  тоже  бы
испугался. А в это время зашел Кербер, ведь вы собирались  куда-то  с  ним
ехать, у вас были планы на вечер.
   - Нет, я позвонила ему.
   - И он пришел. Тотчас. Буквально через три-четыре минуты.  Он  прочитал
записку и, как и вы, поверил в то, что Чвиз распрощался с жизнью. Тогда он
подошел к сейфу и открыл его. Сделать это  было  несложно,  так  как  ключ
торчал в замке...
   - Он лежал на записке, - сказала тихо Луиза.
   - Хорошо, на записке, - мягко  согласился  Гард.  -  А  когда  папка  с
документами уже была у Кербера, вы неожиданно увидели Чвиза...
   - Нет, - сказала Луиза. - Мы его не видели.
   - Да, вы не знали, что  он  сидит  в  это  время  у  Миллера,  живой  и
здоровый, и ведет с ним беседу. Не  знали?  И  что  он  вернется  потом  в
лабораторию, чтобы передвинуть стрелки контрольных часов, тоже не знали. И
вдруг увидели, как дверь открывается...
   - Нет, - повторила Луиза. -  Мы  услышали  скрип  в  соседней  комнате.
Просто скрип.
   -  Вы  замерли,  прислушиваясь,  но  все  было  спокойно?  И  только  в
понедельник утром, когда вы приехали  в  лабораторию,  Кербер  понял,  что
означал этот скрип?
   - Да, - сказала Луиза. - Он понял, что Чвиз вернулся, чтобы передвинуть
стрелки.
   - И что он мог вас видеть?
   - И что он мог нас видеть, - подтвердила Луиза.
   - А в тот вечер, успокоившись, Кербер запер сейф, а потом  взял  что-то
тяжелое и ударил по колпаку установки. Так?
   - Я спросила его: "Отто, зачем ты это делаешь?" Он сказал:  "Так  надо,
дорогая, я потом тебе все об®ясню".
   - Ремонт занял бы не менее полугода, и этого времени достаточно,  чтобы
осуществить свои планы, - сказал Гард. - Он велел вам молчать о записке до
понедельника?
   - Он не велел, - сказала Луиза. - Он прижал папку к груди и сказал мне:
"Лиза! (Он звал меня Лизой.) Лиза, в этой папке наше с тобой  будущее!"  И
больше ничего не сказал, я поняла все сама.
   - Ну а что было после понедельника, я  уже  знаю.  Вы  еще  виделись  с
Кербером после того вечера?
   - Да. Один раз. После того, как Чвиз прислал нам телеграмму. Мне и ему.
   - Вы уверены, что это сделал профессор Чвиз?
   - А как же, - сказала Луиза. - Еще раньше, как только Отто  понял,  что
Чвиз жив и что он мог нас видеть, мы не исключали такой возможности.
   - Но на всякий  случай  Кербер  "вспомнил"  о  том,  что  институт  был
обесточен, и направил следствие по ложному  пути,  взвалив  подозрения  на
Миллера. Это понятно, - сказал Гард. - Он хотел выиграть время. А  что  он
сделал, получив телеграмму?
   - Он вызвал меня на  свидание,  хотя  мы  договорились  до  от®езда  не
видеться. Мы встретились...
   Луиза умолкла. Наступила долгая пауза.
   ...Если бы Луизу спросили, почему "она любит Отто Кербера, она вряд  ли
смогла бы ответить. Но она его любила! Она знала, что у него  нет  друзей,
что сослуживцы сторонятся Отто, а некоторые откровенно его  ненавидят.  Но
если они не умели понять, за что она любила этого человека,  она  искренне
не понимала, за что они его ненавидели. Разве  он  эгоист?  Разве  Отто  -
холодный и расчетливый человек, как говорили о  нем  некоторые?  Разве  он
думает только о себе? Кто, как не Луиза, мог лучше других судить обо  всем
этом? Вот уже два года, как они виделись почти  ежедневно,  и  Луиза  была
уверена: ни до Кербера, ни после него у нее никогда не  было  и  не  будет
такого внимательного, доброго и заботливого друга.
   Чвиз и Миллер - Луиза это знала - считали Кербера никудышным физиком. А
ведь он талантлив. Она понимала это лучше других. Он мог  быть  ничуть  не
хуже самого  Чвиза.  Но  разве  он  виноват  в  том,  что  всю  жизнь  его
преследовали сплошные несчастья и угнетающие  неудачи,  которые  могли  бы
свалить с ног любого?
   В детстве у него обнаружились незаурядные  математические  способности,
ему прочили большое  будущее,  но  когда  он,  блестяще  окончив  колледж,
собрался было поступать на математический факультет, его призвали в  армию
и отправили в тропики. Три года он воевал с туземцами. Луизе страшно  было
подумать о том времени, когда ее Отто могли убить! Но нет,  он  был  всего
лишь ранен, но на самом исходе войны. И  еще  два  года  он  провалялся  в
госпиталях, хотя его товарищи благополучно устраивали свою жизнь. Его  еле
выходили, потому что тогда с ним рядом не было Луизы...
   Неважный физик? Но разве его вина в том, что самые лучшие годы ушли так
бездарно? А потом - потом он  почувствовал,  что  стал  не  тем,  чем  был
раньше. Он прямо сказал об  этом  Луизе:  "Луиза,  я  потерял  свой  мозг.
Пропала ясность мысли, сообразительность, способность взглянуть на  задачу
с неожиданной стороны. Осталась разве что только память..."
   Она знала, что Отто стал "человеком Дорона". Он  признался  ей  даже  в
этом. Но Луиза готова была понять Кербера. У него не  было  иного  выхода.
Иначе ему никак не удавалось возвыситься над другими людьми, между тем  он
стремился  получить  от  жизни  то,  что  соответствовало   его   истинным
способностям.
   В тот последний раз, когда они встретились, Отто  не  был  мрачным  или
грустным. Наоборот, он выглядел как человек, воспрявший от  неприятностей.
Телеграмма Чвиза? Ну и что - телеграмма?! Она лишь  поможет  ему  ускорить
события. Так он собирался некоторое время  подождать,  пока  все  утихнет,
пока улягутся страсти, а потом спокойно уехать вместе  с  Луизой  в  такую
даль, где никакой  Дорон  их  не  достанет.  А  тут  придется  действовать
решительней. Он не трус, он пойдет на свидание  к  Чвизу,  и  если  старик
заупрямится... Нет-нет, Луизе не надо волноваться, пусть ее не  беспокоит,
что он предпримет тогда.
   Но если его план почему-то сорвется, она должна быть готова. Он  заедет
за ней ночью, они очень скоро будут в безопасном месте...
   - Отто, но что мы будем делать с этими чертежами? - спросила  Луиза.  -
Брось их, мы обойдемся и так.
   - Установка Чвиза, дорогая моя, - серьезно  ответил  Кербер,  -  важнее
сейчас, чем атомная бомба.
   В его голосе ей почудились незнакомые нотки.
   - Но к чему тебе атомная бомба, милый? -  спросила  Луиза,  как  мудрые
родители спрашивают своих капризных  детишек,  требующих  слишком  дорогую
игрушку.
   Они  сидели  в  его  "опеле",  был  вечер,  машина  стояла  на  обочине
загородного шоссе. Кербер внимательно  посмотрел  на  Луизу  и  совершенно
серьезно сказал:
   - Атомная бомба мне действительно не нужна.  Я  говорил  тебе  однажды:
после того как Миллер создал  свою  установку,  тормозящую  взрыв  атомной
бомбы, это оружие стало не более опасным, чем лук  и  стрелы.  Теперь  все
снова будет зависеть от  людей  -  ты  понимаешь?  -  от  людей!  Я  смогу
производить солдат. Сколько угодно солдат. Сильных, не знающих  колебаний,
готовых на все... Сверхлюдей.
   - Что нам с  тобой  до  этого!  -  воскликнула  тогда  Луиза.  -  Пусть
заботится об этом Дорон.
   - Дорон? - сказал Кербер. - Этот  слюнтяй?  Человек,  который  способен
только комбинировать, согласовывать и считаться  с  общественным  мнением?
Нет, действовать нужно решительно и твердо!
   - Ты шутишь, милый?
   Кербер тогда странно посмотрел на Луизу и отвел глаза в сторону.
   - Да, я, разумеется, шучу.
   И они вернулись в город...
   - Он был моим последним и единственным шансом в жизни, -  тихо  сказала
Луиза Гарду.
   В кабинете наступила тишина. Никто не двинулся с места. Гард закурил:
   - Луиза, где папка с документами?
   - Он всегда держал ее при себе. Скажите, - спросила вдруг Луиза, -  его
убил Чвиз? Во время свидания? Я хочу это знать.
   - Нет, - ответил за Гарда Таратура. - Чвиз не был на свидании.
   - Но вы нашли Чвиза?
   - Вам надо отдохнуть, Луиза, - сказал Гард. - Вас проводят сейчас...
   Ни с кем не прощаясь, Луиза медленно вышла из комнаты.  Как  только  за
нею и Таратурой закрылась дверь, Фред Честер наклонился к Гарду:
   -  Невероятная  история!  Ты  понял,  Дэвид,  что  никто  из  них,   за
исключением, пожалуй, Чвиза, не действовал предумышленно? Ведь  ничего  бы
не случилось, если бы старик не вздумал "исчезнуть". Но стоило ему сделать
свой первый шаг к  исчезновению,  как  все  вокруг  оказались  удивительно
подготовленными к этому шагу! У меня такое впечатление, что  они  даже  не
выбирают дорог, по которым идут. Стоят на  перекрестке  и  ожидают,  какая
дорога освободится, и стоит ей стать свободной, как они бросаются  вперед,
забыв обо всем на свете, кроме самих себя!
   Не исчезни старик - произошло  бы  что-нибудь  другое,  но  обязательно
произошло бы! Страшный мир, в котором люди живут, держа руки на  спусковых
крючках пистолетов... Но, Дэвид, как в старой сказке:  направо  пойдешь  -
голову потеряешь, налево пойдешь - жизнь отдашь...
   - Ты процитировал, старина, кусок из своей  новой  газетной  статьи,  -
перебил Гард. - Только не вздумай ее  публиковать.  Тогда  в  конце  твоей
дороги тоже не будет рая.
   В комнату вошел Таратура.
   - Однако, - сказал Гард, - кто же все-таки убил Кербера?
   - И у кого теперь папка с документами? - вставил Таратура.
   - Надо искать среди тех, кто знал о мнимом свидании с Чвизом, -  сказал
Честер.
   - Логично, старина, - подтвердил Гард. - Я вообще  думаю,  не  пора  ли
тебе бросить журналистское  перо  и  целиком  перейти  на  службу  в  наше
управление.
   - Скорее ты станешь журналистом, - заявил Честер.
   - Итак, о телеграмме знаешь ты, - Гард показал пальцем  на  Честера,  -
ты, - он ткнул рукой  в  Таратуру,  -  Луиза,  затем  я,  -  он  приставил
указательный палец к собственной груди, словно ствол пистолета, - и еще...
   - Профессор Миллер? - чуть слышно сказал Таратура.



        13. МИЛЛЕР, ОПЯТЬ ЭТОТ МИЛЛЕР!

   Дорон умел молчать так, что людей, от  него  зависимых,  прошибал  пот.
Редко кто мог спокойно выдержать его давящий, холодный взгляд.
   Генерал слушал инспектора полиции молча.
   Гард формально не подчинялся Дорону, и был он достаточно опытен,  чтобы
подавить волнение. Все же у него мелькнула тоскливая мыслишка, что  именно
так, в такие часы, люди и укорачивают себе жизнь. "А ведь я уже стар..." -
вдруг ужаснулся он.
   Впрочем, это никак не отразилось на речи инспектора.
   - Таким образом,  генерал,  серьезное  подозрение  падает  на  Миллера.
Катастрофа на шоссе вызвана "мерседесом",  и  хотя  машин  такой  марки  в
городе много, машина Миллера  входит  в  их  число.  Кроме  того,  он  был
единственным, кто еще знал о встрече с мнимым Чвизом. И если верно, что  у
него  были  веские  мотивы  завладеть  документами,  тогда  его  странные,
противоречивые  поступки  получают  четкое  об®яснение,  как  и   убийство
Кербера, которое  дало  ему  в  руки  ускользнувшие  материалы.  Сколь  ни
огорчителен этот вариант и как бы неожиданным он ни казался, иного пока не
видно, и я счел своим долгом доложить вам о нем.
   Напрасно Гард ждал ответа. Молчание сгущалось, и Гард  почти  физически
ощущал удушье. Он даже пошевелил шеей, чтобы избавиться от этого чувства.
   - Так какие будут  указания?  -  Гард  наконец  не  выдержал  гнетущего
взгляда Дорона. - Слежку "вплотную" мы установили за  Миллером  еще  вчера
ночью, поэтому маловероятно, чтобы документы...
   Инспектор осекся, заметив улыбку на лице Дорона. И  вправду,  это  было
жутковато. Вероятно, так могла улыбаться гранитная скала.
   - Так вы говорите, что за Миллером установлена слежка? Забавно...
   Еще продолжая улыбаться, Дорон надавил кнопку.
   - Профессора Миллера ко мне! - бросил он в микрофон селектора.
   У Гарда от этих слов сделалось на  душе  довольно  кисло.  Он  поспешно
перебирал в памяти: где и какую ошибку он допустил? Дорон с высоты  своего
роста и кресла, на котором он восседал, бесстрастно следил за инспектором.
   Недоумение Гарда  возросло,  когда  буквально  через  несколько  секунд
бесшумно отворилась дверь и  в  кабинет  вошел  подтянутый,  свежевыбритый
Миллер. Профессор суховато поздоровался с инспектором, поклонился Дорону и
сел, повинуясь кивку генерала.
   Дорон встал,  неторопливо  отпер  стенной  сейф,  вынул  оттуда  пухлый
портфель, любовно взвесил его и протянул Миллеру:
   - Берите, профессор. Это документы.
   Миллер вскочил на ноги, пораженный.
   - Значит... - начал было он, но генерал прервал его на полуслове:
   - Надеюсь, профессор, теперь работа двинется быстро?
   Миллер уткнулся в папки и ничего не-ответил.
   - Кстати, профессор, инспектор жаждет услышать, с какой целью вам вчера
вечером потребовался ваш черный "мерседес".
   - Но мы же вчера вместе с вами, генерал, были на приеме у президента...
   - Я не смею вас более задерживать, профессор, - сказал Дорон, но, когда
Миллер уже направился к двери, остановил его еще одним вопросом:  -  Между
прочим, вы не заметили за собой какой-нибудь слежки?
   Миллер пожал плечами:
   - Сегодня утром, генерал,  моя  жена  обратила  внимание  на  какого-то
суб®екта, который с газетой в руках торчал у нашего  под®езда.  Я  подумал
еще, что читать под дождем даже "Вечерний звон" не очень-то приятно.
   - Узнаю ваше ведомство, Гард, - ехидно сказал Дорон и  жестом  отпустил
Миллера. Когда за ним закрылась дверь, он многозначительно добавил: -  Мои
люди работают чище. Они следят изнутри, а не снаружи, и я хотел бы,  чтобы
вы об этом не забывали.
   Гард на мгновение прикрыл глаза. У него возникло  искушение  совершенно
не по назначению использовать тяжелую пепельницу  из  оптического  стекла,
стоящую на столе Дорона.
   - Надеюсь, Гард, - сказал Дорон, - мне не  придется  тратить  время  на
раз®яснения?
   В другом состоянии Гард после такого  провала  немедленно  поспешил  бы
сказать "нет". Но сейчас он был отнюдь не уверен, что сможет встать и,  не
пошатываясь, выйти.
   - Прикажете ли продолжать розыск Чвиза? - тусклым голосом спросил он.
   Дорон сделал брезгливое движение рукой:
   - Мы  никого  не  принуждаем  работать  насильно.  Тем  более  таких...
блаженных. Но между тем розыском профессора  Чвиза  ("Или  его  трупа",  -
подумал про себя Гард) займусь я, вам  это  дело  не  по  зубам.  Полагаю,
расследование  автомобильной  аварии,  приведшей  к  смерти  Кербера,  уже
закончено?
   - Еще нет, - сказал Гард и, подумав, добавил: - Но уже ясно, что авария
произошла из-за тормозов. Или чего-то в этом роде, не помню подробностей.
   - Тормоза, руль или баллоны - это неважно, - тихо сказал Дорон.
   Он опустился в кресло,  как-то  весь  обмякнув,  отяжелев.  Крахмальная
рубашка пузырем вздулась на его груди. Теперь он выглядел утомленным,  под
глазами набрякли мешки, и Гард с удивлением подумал, что ведь  и  Дорон  -
человек, что и ему эта история стоила нервов. Каких еще, наверное...
   - Да, - продолжал Дорон задумчиво, как бы отвечая своим мыслям. -  Если
взвесить, то эта глупая авария даже к лучшему. Кербер... - Глаза Дорона на
мгновение затуманили  какие-то  воспоминания.  -  Кербер...  Прямолинейный
дурак,  вырвавшийся  из-под  контроля.  На  таких  примерах  я  все  более
убеждаюсь, сколь нужна людям мораль.  Не  эта  дряблая,  ветхозаветная,  а
наша, новая, разумная. Сегодня  ночью  я  думал,  что  было  бы,  если  бы
установка попала в руки керберов. Людей без принципов и  здравого  смысла.
Они способны разрушать, только разрушать.
   Гард успел полностью прийти  в  себя,  и  в  нем  теперь  боролись  два
желания. Уйти побыстрей - первое, и узнать,  какова  же  мораль  и  каковы
принципы самого  генерала,  -  второе.  Но  внезапно  он  поймал  себя  на
контрвопросе: "А каковы же мои собственные принципы?" И  у  него  осталось
только одно желание - уйти.
   - Разрешите идти? - сказал Гард.
   Дорон с недоумением посмотрел на инспектора, словно не понимая, кто  же
это осмелился перебить ход его мыслей.
   - Да, - резко сказал он.
   Дорон снова был самим собой. Жестким, непроницаемым -  каменной  глыбой
мускулов и бесстрастных нервов.
   - И вот что, - услышал инспектор, уже стоя в дверях.  -  Слишком  много
людей оказались посвященными в секрет существования установки. Если  вы  в
ком-нибудь сомневаетесь, скажите это сейчас.
   Гард с трудом заставил себя обернуться.
   - Нет, генерал, я ни в ком не сомневаюсь.
   - Посмотрим, - многозначительно сказал Дорон.
   "Надо немедленно предупредить Честера",  -  решил  Гард.  После  такого
заявления Дорона любое  слово,  ненароком  оброненное  журналистом,  могло
дорого обойтись им обоим.
   Он не рискнул позвонить Фреду  домой:  линию  уже  могли  прослушивать.
Оставалось побывать в тех кафе, где в это время дня мог оказаться Честер.
   Улицы были полны машин, все кипело и торопилось, словно люди  только  и
заботились о том, чтобы поспеть куда-то вовремя, обогнать кого-то на  доли
секунды или на доли дюйма. Распахнутые двери универсальных магазинов жадно
заглатывали прохожих:  близился  День  Свободы,  и  каждый  спешил  купить
подарки  своим  близким,  своим  любимым,  кого  считал  единственными   и
неповторимыми, но с кого, как  с  книжных  матриц,  можно  было  печатать,
оказывается, бесчисленные копии.
   Радиаторы автомобилей сверкали  на  солнце  лучезарными  металлическими
улыбками, пучки света, отброшенные ветровыми  стеклами,  перемигивались  с
окнами, хлопали полотнища уже вывешенных флагов.  Машины  катились  ряд  к
ряду - поток слева, поток справа, и пешеходы на тротуарах  тоже  двигались
строем: поток у стен - направо, поток у бровки - налево, и  все  замирало,
повинуясь жезлу регулировщика, словно вдруг стопорился  механизм  огромной
машины, чтобы минуту спустя снова прийти в движение, в перемалывающий бег,
нескончаемый и шумный. И тщетно песчинка -  автомобиль  Гарда  -  пыталась
вырваться, уйти вперед; ее затирали, на нее шипели тормозами. И никому  не
было дела, куда спешит этот человек  за  рулем,  почему  он  хватается  за
сердце, отчего он бормочет проклятия.
   Но Гарду повезло. В третьем по счету кафе еще  с  улицы  он  увидел  за
зеркальным окном голову репортера.
   В кафе оказалось пусто и прохладно, в углу  за  столиком  -  наметанный
взгляд  Гарда  определил  это  сразу  -  не  было  хмурого  соглядатая   с
развернутой газетой. Фред допивал молоко.
   - А! - обрадовался он, завидя Гарда. - Я начинаю  верить,  что  в  один
прекрасный  день  ко  мне  постучится  английская   королева.   Что-нибудь
сенсационное?
   - Забудь, старина, что у тебя  есть  голосовые  связки,  и  перейди  на
чревовещание, - сказал Гард и как ни в чем не  бывало  кивнул  бармену:  -
Четыре двойных виски.
   - Ого! Такого за тобой давно не замечалось, Дэвид.
   - Мне с некоторых пор кажется, что только пьяный может быть счастлив  в
этом мире.
   Честер даже поперхнулся молоком. Машинально он потянулся за сигаретой.
   - Что стряслось?
   - Ничего особенного, если все эти дни ты держал язык приклеенным.
   - Ну знаешь! - Честер искренне обиделся. - Я хоть раз...
   - А теперь и полраза нельзя. - Гард наклонился  к  Честеру.  -  Кербера
убрали люди Дорона.
   Легко скользя по паркету, подскочил бармен  с  двумя  стаканами  виски.
Лицо Честера медленно бледнело.
   - Ну? - сказал он, когда бармен