ачей ждут, когда кто-либо из нас троих выйдет на
покой или умрет, чтобы занять его место. У тебя  нет  никаких  шансов.  Ты
родился в плохое время и в плохом месте. Понимаешь меня, мальчик?
     Сэмюэль судорожно сглотнул.
     - Да, доктор.
     Доктор немного помолчал, затем вновь заговорил:
     -  Теперь  относительно  твоей  второй  мечты  -  думаю,   она   тоже
нереализуема. У тебя нет шансов жениться на Терении.
     - Почему? - спросил Сэмюэль.
     Уал взглянул ему прямо в глаза.
     - П_о_ч_е_м_у_? Да по той же причине, по которой ты не  можешь  стать
врачом. Мы живем по неписанным законам и традициям. Моя дочь выйдет  замуж
за человека своего круга, человека, который в  состоянии  содержать  ее  в
таком окружении, в каком она выросла  и  была  воспитана.  Она  выйдет  за
образованного человека: юриста, доктора  или  раввина.  Тебе  же  придется
выкинуть ее из своей головы.
     Но...
     Доктор уже мягко подталкивал его к двери.
     - Будь осторожен со сломанной рукой и постарайся не пачкать бинтов.
     - Да, доктор, - сказал Сэмюэль. - Спасибо.
     Доктор Уал внимательно посмотрел на умное лицо  стоявшего  перед  ним
юноши.
     - Прощай, Сэмюэль Рофф.


     На следующий день пополудни Сэмюэль позвонил во  входную  дверь  дома
Уалов. Доктор Уал видел из своего кабинета, как он шел по дому.  Он  знал,
что не должен пускать его.
     - Впусти его, - сказал он горничной.
     И Сэмюэль стал приходить в дом Уалов по два, а то и  по  три  раза  в
неделю. Он выполнял различные  мелкие  поручения  доктора,  и  взамен  тот
позволял ему наблюдать, как лечит больных или готовит  лекарства  в  своей
лаборатории. Юноша смотрел, учился, запоминал. Он был одарен  от  природы.
Доктор Уал наблюдал за ним с нарастающим чувством вины, так как фактически
поощрял его стать тем, кем он никогда не сможет стать в гетто, но  у  него
не хватило духу прогнать его.
     Случайно или нарочно, но в те дни, что Сэмюэль бывал у  доктора,  тут
же оказывалась и Терения. То он сталкивался с  ней,  когда  она  проходила
мимо лаборатории, то, когда выходила из дому, а однажды  он  столкнулся  с
ней наедине лицом к лицу на  кухне,  и  у  него  так  сильно  заколотилось
сердце, что он чуть не упал в  обморок.  Она  посмотрела  на  него  долгим
испытывающим взглядом, затем учтиво кивнула и  исчезла.  Она  обратила  на
него внимание!
     Первый шаг сделан! Остальное довершит время. Сэмюэль не сомневался  в
этом. Так решено свыше. Без Терении у него не было будущего.  Если  раньше
он мечтал только о своем будущем, теперь он стал мечтать и за себя,  и  за
нее. Он  вытащит  их  обоих  из  этого  проклятого  гетто,  этой  вонючей,
переполненной  людьми,  грязной  тюрьмы.  Он  добьется  в  жизни  огромных
успехов. И эти успехи она разделит с ним. Хотя все это и было невозможно.


     Элизабет заснула  над  Книгой  о  Сэмюэле.  Утром,  проснувшись,  она
тщательно ее спрятала и стала одеваться, чтобы идти в школу. Но Сэмюэль не
выходил у нее из головы. Как  же  он  все-таки  женился  на  Терении?  Как
выбрался из гетто? Как стал знаменитым? Элизабет жила Книгой и  негодовала
от того, что приходилось всякий раз возвращаться в двадцатый век.
     Одним из обязательных и наиболее ненавистных для Элизабет занятий был
балет. Она влезала в свою розовую балетную пачку, подбегала  к  зеркалу  и
пыталась внушить себе, что у нее роскошная фигура. Но из  зеркала  на  нее
смотрела горькая правда: толстуха! Балетная пачка сидела  на  ней  как  на
корове седло!
     Однажды, когда Элизабет  уже  шел  пятнадцатый  год,  ее  учительница
танцев мадам Неттурова объявила, что через  две  недели  у  них  состоится
ежегодный показательный урок  в  концертном  зале  и  что  ученики  должны
пригласить на него своих родителей. Элизабет была в  панике.  Одна  мысль,
что ей придется выступать перед публикой, наполняла ее ужасом.  Она  этого
не вынесет...
     Прямо перед мчащейся  машиной  улицу  перебегает  маленькая  девочка.
Элизабет видит это и пытается вырвать ее из когтей  смерти.  Увы,  леди  и
джентльмены, шины проехали прямо по пальцам Элизабет  Рофф,  и  она  не  в
состоянии сегодня выступить перед вами...
     Растеряха-горничная роняет кусок мыла на верхней лестничной площадке.
Элизабет, поскользнувшись на нем, падает с лестницы. У нее перелом  бедра.
"Ничего страшного, - говорит доктор,  -  через  три  недели  все  будет  в
порядке..."
     ...О, как сладки были эти мечты! В день открытого урока Элизабет была
абсолютно здорова, но на душе у нее скребли  кошки.  И  опять  ее  выручит
Сэмюэль. Она вспомнила, какого  страху  он  натерпелся  во  время  первого
"визита" к доктору Уалу и как он поборол в себе этот страх и снова  явился
к нему. Она не подведет Сэмюэля. Она  с  честью  выдержит  предстоящее  ей
тяжкое испытание.
     Элизабет ничего не сказала отцу об открытом уроке. Раньше она  честно
приглашала его на различные вечера и  встречи,  на  которых  обязаны  были
присутствовать родители, но он всегда был занят.
     В тот вечер, когда Элизабет  уже  собралась  идти  на  свой  школьный
вечер, домой  неожиданно,  после  десятидневного  отсутствия,  возвратился
отец.
     Проходя мимо ее комнаты, заглянул к ней и сказал:
     - Добрый вечер, Элизабет.
     Затем:
     - Ты здорово поправилась.
     Она густо покраснела и попыталась втянуть в себя живот:
     - Да, папа.
     Он хотел еще что-то сказать, потом передумал.
     - Как дела в школе?
     - Спасибо, нормально.
     - Трудности есть?
     - Нет, папа.
     - Отлично.
     Этот диалог уже тысячу раз  повторялся  раньше,  ничего  не  значащий
обряд  обмена  словами,  их  единственная  форма  общения.  Как-дела-в   -
школе-спасибо-нормально-трудности-есть-нет-папа-отлично.  Два  незнакомца,
обсуждающие погоду, не слушающие друг друга и  взаимно  не  интересующиеся
мнением другого. "Ну, одному-то из нас даже  очень  интересно",  -  думала
Элизабет.
     Но в этот раз Сэм Рофф не прошел мимо, а остался на пороге, задумчиво
глядя на нее. Он привык решать конкретные проблемы и, хотя чувствовал, что
здесь явно что-то неладно, никак не мог взять в толк, что именно.  И  если
бы нашелся некто, кто сказал бы ему правду, Сэм Рофф ответил бы ему:
     - Не говорите глупостей. У Элизабет нет ни в чем недостатка.
     Когда он повернулся, чтобы уйти, у Элизабет вдруг вырвалось:
     - Сегодня  у  нас  показательный  урок  танцев.  Но  тебе,  наверное,
неинтересно?
     Не успели с ее губ сорваться эти слова, как она сама ужаснулась тому,
что сказала. Неужели ей хотелось, чтобы он видел, как она неповоротлива  и
неуклюжа? Зачем она сказала ему про урок? Но она знала почему. Потому  что
она будет единственной из всего класса, чьи родители не придут на концерт.
"Ну да ладно, - думала Элизабет, - он все  равно  откажется".  Она  упрямо
тряхнула головой, злясь на себя, и отвернулась. И ушам своим не  поверила,
когда за ее спиной раздался голос отца:
     - Почему неинтересно? Очень даже интересно.


     Зал был переполнен родителями, родственниками  и  друзьями  учеников,
принимавших участие в показательном концерте. Танцы шли под  аккомпанимент
двух стоявших по обе стороны роялей.  Мадам  Неттурова  пристроилась  чуть
впереди одного из них и громко, так, чтобы публика в зале обратила на  нее
внимание, отсчитывала такт танцующим на сцене детям.
     Некоторые из  них  были  на  удивление  грациозны,  подавая  признаки
очевидного таланта. Другие демонстрировали больше энтузиазма, чем  умения.
Программа включала три танцевальных  номера  из  "Коппелии",  "Золушки"  и
неизбежного  "Лебединого  озера".  На  "сладкое"  было  задумано   сольное
выступление каждой участницы концерта, ее звездный час.
     За кулисами Элизабет была ни жива, ни мертва от тяжких  предчувствий.
Она то и дело поглядывала в щелку в зал и всякий раз, видя во втором  ряду
своего отца, ругала себя последними словами, что вздумала  пригласить  его
сюда. Пока ей удавалось в общих сценах держаться в тени, за спинами других
танцовщиц. Но час  ее  сольного  выступления  неумолимо  приближался.  Она
чувствовала, что балетная пачка только подчеркивает ее тучность  и  сидит,
как на клоуне в цирке, и была уверена, что,  когда  выйдет  на  сцену,  ее
непременно засмеют, - а она, дура, взяла  и  пригласила  на  это  позорище
отца! Утешало же ее,  что  соло  длится  всего  шестьдесят  секунд.  Мадам
Неттурова была неглупой женщиной. Все кончится  гораздо  быстрее,  чем  ее
успеют толком разглядеть. Стоит ее отцу хоть на минуту отвлечься,  как  ее
номер будет уже завершен.
     Элизабет завороженно смотрела,  как  танцуют  другие  девочки,  и  ей
казалось, что  это  танцуют  Маркова,  Максимова  и  Фонтейн.  И  чуть  не
вскрикнула от неожиданности, когда на ее оголенное  плечо  легла  холодная
рука, а в уши проник шипящий голос мадам Неттуровой:
     - На пуанты, Элизабет, теперь твоя очередь.
     Элизабет хотела сказать: "Да, мадам", но от страха слова  застряли  у
нее в горле. Оба рояля заиграли вступительные аккорды ее  сольного  танца.
Она стояла не шелохнувшись. Мадам Неттурова зашипела ей в ухо:
     - Вперед!
     Толчок в спину, и она вылетела на середину сцены, полуобнаженная,  на
посмешище враждебной толпы. Она не смела взглянуть в ту сторону, где сидел
отец. Ей хотелось, чтобы  все  это  быстрее  кончилось.  Она  должны  была
сделать несколько  несложных  поклонов,  жете  и  прыжков.  Следуя  тактам
музыки, она стала исполнять свое  соло,  пытаясь  внушить  себе,  что  она
тонка, гибка и  грациозна.  По  окончании  из  зала  раздались  жиденькие,
вежливые хлопки. Элизабет взглянула во второй ряд  и  увидела,  что  отец,
гордо улыбаясь, аплодировал - аплодировал ей, и внутри у нее как будто все
оборвалось. Музыка уже давно кончилась. Но Элизабет продолжала  танцевать,
старательно исполняя плие, жете, батманы и фуэте,  вне  себя  от  счастья,
полностью преобразившаяся. Ошарашенные аккомпаниаторы, сначала один, а  за
ним и другой начали подыгрывать в такт ее танца. За кулисами  выходила  из
себя мадам Неттурова, знаками требуя, чтобы Элизабет  немедленно  покинула
сцену. Но Элизабет, на  седьмом  небе  от  счастья,  не  обращала  на  нее
никакого внимания. Она танцевала для своего отца!


     - Надеюсь, вы понимаете, господин Рофф, что школа не потерпит  такого
непослушания, - голос мадам  Неттуровой  дрожал  от  гнева.  -  Ваша  дочь
пренебрегла всеми правилами приличия, решив, видимо, что она  какая-нибудь
з_в_е_з_д_а_.
     Элизабет чувствовала на себе испытывающий взгляд отца,  но  не  смела
поднять головы. Она знала, что поступила непростительно глупо,  но  ничего
не могла с собой поделать.  Там,  на  сцене,  ею  руководило  только  одно
страстное желание: сделать что-то такое, от чего ее отец придет в восторг,
что поразит его воображение, заставит обратить на нее внимание,  гордиться
ею. Полюбить ее.
     Она слышала, как он сказал:
     - Совершенно с вами согласен, мадам Неттурова.  Я  постараюсь,  чтобы
Элизабет понесла суровое наказание.
     Мадам Неттурова бросила на Элизабет торжествующий взгляд:
     - Благодарю вас, господин Рофф. Я всецело полагаюсь на вас.
     Элизабет и ее отец стояли на улице перед школой. С тех  пор  как  они
покинули кабинет мадам Неттуровой,  он  не  проронил  ни  звука.  Элизабет
придумывала  защитительную  речь  -  но  что  могла  она  сказать  в  свое
оправдание? Как может она заставить его понять, зачем она это сделала?  Он
был чужим, и она боялась его. Она видела,  каким  ужасным  он  становился,
когда  в  гневе  обрушивался  на  того,  кто,  по  его  мнению,   совершил
непростительную ошибку или посмел ослушаться его. Теперь  она  ждала,  что
его гнев обрушится на нее.
     Он обернулся к ней и сказал:
     - Слушай, Элизабет, а не заскочить ли нам к  Румпельмаеру  пропустить
по стаканчику газировки с шоколадом?
     И Элизабет заплакала.


     В ту ночь она не могла сомкнуть глаз. Она смаковала в  памяти  каждую
черточку,  каждый  штрих  проведенного  с  отцом  вечера.  Волны   счастья
захлестывали ее. Ей все это не приснилось! Все это произошло с ней  наяву!
Она вспоминала, как они с отцом сидели у Румпельмаера, окруженные со  всех
сторон огромными, разноцветными, набитыми  опилками  плюшевыми  медведями,
слонами, львами и зебрами. Элизабет заказала банановый сок, принесли,  что
называется, целую бадью, но отец не рассердился  на  нее  за  это.  У  них
состоялся              интересный               разговор.               Не
как-дела-в-школе-спасибо-нормально-трудности-есть-нет-папа-отлично.      А
действительно интересный разговор. Он рассказывал ей  о  своей  поездке  в
Токио, и как его, как почетного гостя, угощали там кузнечиками и муравьями
в шоколаде, и как ему, чтобы не потерять лица, пришлось их съесть.
     Когда Элизабет выгребла остатки мороженого из  стаканчика,  он  вдруг
спросил:
     - Что заставило тебя это сделать, Лиз?
     Она знала, что теперь  вечер  будет  бесповоротно  испорчен,  что  он
станет ее ругать, упрекать, говорить, что она не оправдала его надежд.
     - Я хотела быть лучше всех, - сказала она,  но  не  смогла  заставить
себя сказать: "Ради _т_е_б_я_".
     Он очень долго, как ей казалось, смотрел на нее, а  потом  неожиданно
рассмеялся.
     - Во всяком случае, тебе удалось здорово их всех ошарашить.
     В голосе его звучала гордость.
     Элизабет почувствовала, как кровь приливает к щекам, и спросила:
     - Ты не сердишься на меня?
     В его взгляде она прочла такое, чего раньше там никогда не видела.
     - За что, за желание быть лучше других? Так ведь это у нас, Роффов, в
крови.
     И он легонько пожал ей руку.
     Уже засыпая, она  подумала:  "Он  любит  меня.  По-настоящему  любит.
Отныне мы всегда будем вместе. Он станет брать меня с собой в поездки.  Мы
будем много разговаривать и станем большими друзьями".


     В полдень следующего дня секретарь  отца  объявила  ей,  что  принято
решение послать ее учиться в Швейцарию, в закрытый пансион.



                                    10

     Элизабет определили в "Интернациональ ато Леман", школу для  девочек,
находившуюся в поселке Сен-Блез на берегу озера Невшатель. Возраст девочек
колебался в пределах от четырнадцати до восемнадцати лет. Это была одна из
лучших школ одной из лучших систем образования в мире.
     Элизабет возненавидела каждую минуту своего пребывания там.
     Она чувствовала себя  ссыльной.  Ее  выслали  из  собственного  дома,
словно она совершила какое-то ужасное преступление. В тот волшебный  вечер
ей казалось, что она  стоит  на  пороге  чудесного  открытия:  она  заново
открывала для себя отца, а он заново открывал для себя свою дочь, и  между
ними возникли искренняя привязанность и дружба.  А  теперь  отец  был  как
никогда далеко от нее.
     Она узнавала новости о нем из газет и журналов. То мелькала  заметка,
сопровождаемая фотографией, о его встрече с каким-нибудь премьер-министром
или президентом, то информация о его  присутствии  на  церемонии  открытия
фармацевтического завода в Бомбее, вот он в составе альпинистской группы в
горах, вот на званом обеде у шаха Ирана.  Вырезки  и  фотографии  Элизабет
аккуратно вклеивала в блокнот, который всегда носила с собой. Она  держала
его вместе с Книгой о Сэмюэле.
     Элизабет сторонилась других  учениц  школы.  Некоторые  девушки  жили
втроем, а то и вчетвером в  одной  комнате,  она  же  попросила  для  себя
отдельную комнату. Она писала отцу длинные письма, но в клочки рвала те из
них, где проглядывали ее истинные чувства. Иногда  она  получала  от  него
коротенькие весточки,  а  на  день  рождения  его  секретарь  прислала  ей
несколько посылок,  обернутых  в  красочные  упаковки  самых  известных  и
дорогих магазинов. Элизабет ужасно скучала по отцу.
     На Рождество она должна была приехать к нему на виллу на Сардинию,  и
чем ближе подходил день отъезда из школы, тем нестерпимее  становилось  ее
ожидание. Она буквально бредила отъездом. Она составила себе кодекс правил
поведения и тщательно его переписала в свой блокнот:

        "Не будь надоедливой.
        Будь занимательной.
        Не канючь, особенно о школе.
        Не дай ему понять, что тебе одиноко.
        Не перебивай, когда он говорит.
        Выходи всегда тщательно одетой и причесанной, даже к завтраку.
        Много смейся, чтобы он думал, что ты счастлива".

     Этот кодекс стал ее ежедневной молитвой, ее подношением  богам.  Если
она будет  эти  правила  неукоснительно  выполнять,  может  быть...  может
быть...  И  Элизабет  забывалась  в  грезах.   Она   выскажет   интересные
соображения о странах третьего мира и  о  развивающихся  странах,  и  отец
скажет: "А я и не знал, что с  тобой  так  интересно  беседовать  (правило
номер два). Ты очень умная  девушка,  Элизабет".  Затем  он  повернется  к
своему секретарю и скажет: "Полагаю, что  Элизабет  нечего  больше  делать
в школе. Следовало бы, пожалуй, оставить ее при себе, как вы думаете?"
     В такого рода молитвах проходили дни.


     Самолет компании принял ее на борт в Цюрихе  и  высадил  в  аэропорту
Олбии, где ее встречал лимузин. Элизабет сидела на заднем сиденье  машины,
крепко стиснув колени, чтобы унять в них дрожь. Как бы там ни было, он  ни
в коем случае не должен видеть ее слез. Он не должен знать, как сильно она
скучала по нему.
     Машина ехала по длинному, серпантином  поднимавшемуся  вверх  горному
шоссе, которое вело в Коста-Смеральда, затем свернула на маленькую дорогу,
стремительно взбегавшую на вершину. Элизабет всегда боялась  этой  дороги,
узкой и крутой, по одну сторону которой отвесно поднималась  стена  утеса,
по другую - другой стороны  не  было  вообще,  вместо  нее  зияла  ужасная
пропасть.
     Машина остановилась у крыльца  дома,  Элизабет  выскочила  из  нее  и
сначала быстро зашагала, а потом, не выдержав, что есть  силы  побежала  к
дому. Дверь отворилась, и на пороге ее встретила улыбающаяся Маргарита, их
экономка.
     - С приездом, мисс Элизабет.
     - Где отец?
     - Его срочно вызвали  в  Австралию.  Но  он  вам  оставил  прелестные
подарки. У вас будет чудесное Рождество.



                                    11

     Элизабет не забыла привезти с собой Книгу. Остановившись в  прихожей,
она еще раз внимательно всмотрелась в портреты Сэмюэля  Роффа  и  Терении,
чувствуя их  присутствие,  словно  они  и  сейчас  были  живы.  Затем  она
поднялась в башенную комнату, захватив с собой Книгу.  Часами  просиживала
она в комнате, читая и вновь перечитывая ее страницы, и Сэмюэль и  Терения
становились ей ближе и понятнее, и разделявшее их столетие исчезало...


     В  течение  нескольких  последующих  лет,  читала  Элизабет,  Сэмюэль
проводил долгие часы в лаборатории доктора Уала, помогая ему готовить мази
и лекарства, узнавая, как и в каких случаях они применялись. И всегда, как
бы  на  заднем  плане,  он  чувствовал  присутствие  Терении,  красивой  и
недоступной. Оно, это присутствие, не давало заснуть  его  мечте:  в  один
прекрасный день  она  станет  его  женой.  У  Сэмюэля  наладились  хорошие
отношения с доктором  Уалом,  чего  явно  нельзя  было  сказать  о  матери
Терении, острой на язык, сварливой и надменной женщине. Сэмюэля  она  люто
возненавидела. И он старался как можно реже попадаться ей на глаза.
     Сэмюэля поражало обилие лекарств, с помощью  которых  можно  вылечить
человека.   Был   найден   папирус,   который   содержал   811   рецептов,
использовавшихся древними египетскими медиками за 1550 лет до  нашей  эры.
Длительность  жизни  тогда  исчислялась  пятнадцатью  годами   с   момента
рождения, и он понял  почему,  когда  прочитал  некоторые  рецепты:  помет
крокодила, мясо ящерицы, кровь летучей мыши, слюна верблюда, печень  льва,
лягушачья ножка, порошок единорога. Знак "Rx", стоявший на каждом рецепте,
был