на?  Но  бонам  было  угодно
продолжение. Некоторое время спустя Донателла снова забеременела, а  через
неделю после этого забеременела Симонетта. Через девять месяцев  Донателла
преподнесла Иво еще одного мальчика, а Симонетта еще одну девочку.  Прошло
еще четыре месяца, и обе женщины опять забеременели и на этот  раз  решили
рожать в один и тот же день. Иво заметался между  "Сальватор  Мунди",  где
лежала Симонетта, и клиникой "Санта Кьера",  куда  он  устроил  Донателлу.
Носясь из одного родильного дома в другой на своем "раккордо ануларе",  он
посылал воздушные поцелуи девушкам, сидевшим по  обе  стороны  дороги  под
розовыми зонтиками в ожидании клиентов. Иво не видел их лиц, так как  ехал
очень быстро, но он их всех любил и всем желал удачи.
     Донателла родила еще одного мальчика, Симонетта еще одну девочку.
     Иногда Иво хотелось, чтобы все было наоборот. По иронии  судьбы  жена
рожала ему дочек, а любовница - сыновей, а ему бы хотелось, чтобы его  имя
наследовали сыновья. И все же он был счастлив. Любовь по  совместительству
позволила ему обрести сразу шестерых детей: троих дома и троих вне его. Он
обожал их всех, был им  чудесным  отцом,  помня  все  их  дни  рождения  и
именины,  никогда  не  путая  их  имена.  Девочек  звали   соответственно:
Изабелла, Бенедетта и Камилла. Мальчиков - Франческо, Карло, Лука.
     По мере того, как подрастали дети, жизнь Иво осложнялась. С  женой  и
любовницей, к шестерым дням рождения и именинам, добавлялось  еще  четыре.
Приходилось дублировать еще и все праздничные дни. Он позаботился  о  том,
чтобы  дети  посещали  разные  школы.  Девочек  определили  в  школу   при
французском монастыре Св. Доминика на виа Кассиа, а мальчиков - в Массимо,
школу иезуитов в Эуре. Иво встретился со всеми  их  учителями  и  всех  их
очаровал. Он помогал детям готовить домашние задания, играл с ними,  чинил
их поломанные игрушки. Надо  было  обладать  огромной  изобретательностью,
чтобы с успехом управляться с двумя семьями, но Иво это удавалось. Он  был
воистину образцовым отцом, мужем и любовником. На Рождество он бывал  дома
с Симонеттой, Изабеллой, Бенедеттой и Камиллой.  В  день  Befana,  шестого
января, Иво, одетый, как Befana, ведьма, дарил  Франческо,  Карло  и  Луке
подарки и carbone, черные леденцы, которые мальчики обожали.
     Жена и любовница Иво были красавицами, дети умны и  прелестны,  и  он
всеми ими по праву гордился. Жизнь была прекрасной.
     Но наступил день, когда боги плюнули ему в лицо.


     Как это часто бывает, беда разразилась внезапно.
     В то утро, переспав с Симонеттой перед завтраком,  он  отправился  на
работу, где провернул очень выгодное дельце. В час сказал своему секретарю
(Симонетта  настояла,  чтобы  секретарем  был  мужчина),  что  всю  вторую
половину дня будет на заседании.
     Улыбаясь  в  предчувствии  ждавших  его  удовольствий,  Иво   объехал
строительные заграждения на улице Лунго Тевере, где  в  течение  последних
семнадцати лет строилось метро, пересек мост в Корсо  Франсиа  и  тридцать
минут спустя  въехал  в  гараж  на  виа  Монтеминайо.  Едва  открыв  дверь
квартиры, Иво понял, что случилось нечто ужасное. Франческо, Карло и Лука,
громко плача, жались к Донателле, и когда Иво направился к ней, то  прочел
на ее лице такую ненависть к себе, что подумал, не ошибся  ли  он  дверью,
попав в другую квартиру.
     - Stronzo! - пронзительно закричала она ему.
     Иво в смятении оглянулся.
     - Carissima, дети, что случилось? В чем я виноват?
     Донателла встала.
     - Вот что случилось!
     Она швырнула ему в лицо журнал "Oggi".
     - На, смотри!
     Еще ничего не понимая, Иво нагнулся и поднял с пола журнал. С обложки
на него смотрел он сам, Симонетта и их дочки. Внизу под фотографией стояла
подпись: padre di Famiglia, отец семейства.
     Dio! Как же он мог забыть  об  этом!  Несколько  месяцев  тому  назад
журнал заручился его согласием напечатать о нем статью, и он  по  глупости
согласился. Но Иво и предположить тогда не  мог,  что  его  выделят  столь
особо. Он взглянул на свою рыдающую любовницу, на жавшихся к ней  детей  и
сказал:
     - Я могу все объяснить...
     - Им уже все объяснили их школьные товарищи, - завизжала Донателла. -
Дети прибежали домой все в слезах, так как в школе их обозвали бастардами,
прижитыми!
     - Cara, я...
     - Домовладелец и соседи смотрят на нас волками и шарахаются,  как  от
прокаженных. Нам стыдно выходить на улицу.  Мы  должны  немедленно  уехать
отсюда.
     Иво потрясенно взглянул на нее.
     - О чем ты говоришь?
     - Я уезжаю из Рима и забираю с собой детей.
     - Но это и мои дети, - поднял голос Иво. - Ты не смеешь этого делать!
     - Попытаешься помешать, убью!
     Это был какой-то кошмар. Он смотрел  на  своих  троих  сыновей  и  на
любимую женщину, заливавшихся слезами, и думал: "За что же я так наказан?"
     Но Донателла вывела его из раздумий.
     - Прежде чем я уеду, - заявила она, - я хотела  бы  получить  миллион
долларов. Наличными.
     Это было настолько нелепо, что Иво рассмеялся.
     - Миллион дол...
     - Или миллион долларов, или я звоню твоей жене.


     Это случилось шесть месяцев тому назад.  Донателла  не  привела  свою
угрозу в исполнение - пока не привела, - но Иво знал, что она способна  на
все. Она не отставала от него, ежедневно звонила ему на работу, требуя:
     - Мне плевать, как ты это сделаешь, но мне нужны деньги. И побыстрее.
     У Иво был единственный путь приобрести эту огромную сумму: он  должен
был получить право распоряжаться своей долей акций в "Роффе  и  сыновьях".
Но сделать это мешал Сэм Рофф. Выступавший против свободной продажи  акций
концерна, Сэм, таким образом, угрожал целостности семьи, его будущему. Его
надо убрать с дороги. Необходимо было только найти для этого нужных людей.
     Обиднее всего  было  то,  что  Донателла  -  его  любимая,  страстная
любовница - не допускала его к себе. Иво было позволено видеться с детьми,
но спальня не входила в программу визита.
     - Принесешь деньги, - пообещала Донателла, - и спи со  мной,  сколько
твоей душе угодно.
     Отчаявшись добиться какого-либо послабления, он позвонил ей в один из
вечеров:
     - Я еду к тебе. Насчет денег можешь не беспокоиться.
     Он сначала с ней переспит, а потом как-нибудь убедит ее  еще  немного
подождать. Другого пути не было. Он уже полностью раздел ее, когда  вдруг,
ни с того ни с сего, брякнул:
     - Денег у меня с собой нет, cara, но в один прекрасный день...
     Вот тогда-то она и набросилась на него, как дикая кошка.


     Иво размышлял об этом, когда, выйдя из квартиры Донателлы (теперь  он
так называл их квартиру), сел в машину и, свернув с  забитой  автомобилями
виа Кассиа, помчался во весь  опор  домой  в  Олгиата.  Взглянул  на  свое
отражение в обзорном зеркале. Крови  уже  не  было,  но  было  видно,  что
царапины свежие. Он посмотрел на свою окровавленную рубашку. Как  объяснит
он Симонетте происхождение царапин на лице и спине? В  какое-то  мгновение
Иво решил рассказать всю правду, но тотчас отогнал от  себя  эту  безумную
мысль.  Он  бы,  конечно,  мог,  скажем,  набравшись   наглости,   сказать
Симонетте, что в минуту душевной слабости переспал с  женщиной  и  она  от
него забеременела, и, может быть, как знать, ему удалось бы чудом  выжить.
Но _т_р_о_е _д_е_т_е_й_! И в течение трех лет? Жизнь его  теперь  и  гроша
ломаного не стоит. Домой же он обязательно должен вернуться  сегодня,  так
как к обеду они ждали гостей и он обещал Симонетте нигде не задерживаться.
Ловушка захлопнулась. Развод был неминуем. Помочь ему теперь  может  разве
святой Генаро, покровитель чудес. Взгляд Иво  случайно  упал  на  одну  из
вывесок, в обилии пестревших по обе стороны виа Кассиа.  Он  резко  сбавил
ход, свернул к тротуару и остановил машину.
     Тридцатью минутами позже Иво въехал в ворота своего дома. Не  обращая
внимания на удивленные взгляды охранников при виде его оцарапанного лица и
окровавленной рубахи, он проехал по лабиринту извилистых дорожек, пока  не
выбрался на дорогу, ведущую к дому, возле крыльца которого и  остановился,
припарковав машину, открыл входную дверь и вошел  в  гостиную.  В  комнате
были Симонетта и Изабелла, старшая дочь. На лице Симонетты при взгляде  на
его лицо отразился ужас.
     - Иво! Что случилось?
     Иво нелепо улыбнулся, превозмогая боль и робко признался:
     - Боюсь, cara, я сделал маленькую глупость...
     Симонетта приблизилась к нему, настороженно вглядываясь в царапины на
его лице, и он заметил, как сузились ее глаза.  Когда  она  заговорила,  в
голосе ее звучал метал:
     - Кто оцарапал тебе лицо?
     - Тиберие, - объявил Иво.
     Из-за спины он  вытащил  огромного,  шипящего  и  упирающегося  всеми
лапами серого кота, который вдруг резким движением вырвался из его  рук  и
умчался в неизвестном направлении.
     - Я купил его Изабелле, но этот черт  набросился  на  меня,  когда  я
пытался запихнуть его в корзину.
     - Povero amore mio! - Симонетта бросилась к нему. - Angelo  mio!  Иди
наверх и ляг. Я вызову врача. Сейчас принесу йод. Я...
     - Нет, нет, не надо. Все в порядке, - храбро сказал Иво.
     Когда она нежно попыталась обнять его, он скривился от боли.
     - Боюсь, он оцарапал мне и спину.
     - Amore! Как ты, наверное, страдаешь!
     - Да нет, пустяки, - сказал Иво. - Я прекрасно себя чувствую.
     И это было чистой правдой.
     В передней раздался звонок.
     - Пойду посмотрю, кто там, - сказала Симонетта.
     - Нет, я пойду, - быстро сказал Иво. -  Мне...  мне  должны  принести
важные бумаги на подпись.
     Он почти бегом направился к входной двери и открыл ее.
     - Синьор Палацци?
     - Si.
     Посыльный в серой униформе протянул конверт. Внутри лежала телеграмма
от  Риса  Уильямза.  Иво  быстро  пробежал  ее  глазами.  И   в   глубокой
задумчивости остался стоять у открытой двери.
     Затем, глубоко вздохнув, закрыл дверь и пошел  наверх  переодеваться.
Вот-вот уже должны были приехать гости.



             4. БУЭНОС-АЙРЕС. ПОНЕДЕЛЬНИК, 7 СЕНТЯБРЯ - 15.00

     Автодром  Буэнос-Айреса  в  одном  из  пыльных   пригородов   столицы
Аргентины  был  набит  до  отказа  зрителями,  пришедшими  посмотреть   на
чемпионат мира по кольцевым гонкам. Это была гонка по треку протяженностью
в четыре мили, состоявшая из 115 кругов.  Под  лучами  нестерпимо  жаркого
солнца соревнование продолжалось уже пять часов, и от стартового  числа  в
тридцать участников на треке оставалось с дюжину самых упорных. На  глазах
толпы творилась история. Такой гонки никогда еще  не  бывало,  и  вряд  ли
возможно ее повторение. В чемпионате участвовали гонщики,  чьи  имена  при
жизни уже стали легендой: Крис Амон из Новой Зеландии,  Брайан  Редман  из
Ланкашира, итальянец Андреа ди Адамичи на  "Альфа-Ромео  Типо-33",  Карлос
Маркос из Бразилии на "Марк-Формуле-1", обладатель приза  бельгиец  Джекки
Икс и швед Рейне Вайзель на "БРМ".
     Трасса походила  на  сошедшую  с  ума  радугу  с  носившимися  по  ее
замкнутому овалу красными, зелеными, черными, белыми и золотыми "феррари",
"брадхами", "Макларенами М19-Ас" и "Лотус Формулами 3с".
     Один за другим сходили с трассы гиганты.  Крис  Амон  шел  четвертым,
когда у него вдруг заклинило дроссель. Не справившись с  управлением,  он,
перед тем как успел сбросить газ, колесом задел  "купер"  Редмана,  и  обе
машины выбыли из состязания. Теперь первым оказался Рейне Вайзель, за ним,
плотно прижимаясь сзади к "БРМ", Джекки Икс. У дальнего поворота  у  "БРМ"
вдребезги разлетелась коробка  передач,  машина  вспыхнула  и  завертелась
волчком. В огненный водоворот попал и плотно шедший сзади "феррари" Джекки
Икса.
     Толпа безумствовала.
     Вперед группой вырвались трое гонщиков: Жоржи Амандарис из  Аргентины
на "сюртэ", Нилс Нилссон из Швеции на "матре"  и  Мартель  из  Франции  на
"Феррари 312 Б-2". Они  бешено  неслись  вперед,  увеличивая  скорость  на
прямой и не тормозя на поворотах.
     Во главе группы шел Жоржи Амандарис, и аргентинцы, болея  за  своего,
ревели от восторга. Чуть позади, вцепившись в руль  красно-белой  "матры",
несся Нилс Нилссон, а замыкал группу черно-золотой  "феррари"  Мартеля  из
Франции.
     До этого момента французская машина была не очень заметной  в  гонке.
Но за последние пять минут она вышла сначала на десятую позицию, затем  на
седьмую, затем на пятую. И неуклонно  продвигалась  дальше.  Теперь  толпа
следила за тем, как она пошла на обгон Нилссона.  Три  передние  машины  к
этому времени развили скорость более 180 миль в час. Это  было  опасно  на
таких тщательно выверенных треках, как Брэндз  Хэтч  и  Уоткинз  Глен,  на
грубом же аргентинском треке это было равносильно самоубийству.  Сбоку  от
трассы у финиша стоял одетый во все красное судья с  поднятым  знаком,  на
котором крупно стояло: ПЯТЬ КРУГОВ.
     Черно-золотой "феррари" попытался обойти "матру" с  внешней  стороны,
но Нилссон взял чуть правее, заблокировав проход французскому гонщику. Оба
нагнали  немецкую  машину,  шедшую  по  внутренней  дорожке.  Вот  Нилссон
поравнялся с ней. Французская машина, сбавив ход,  приткнулась  плотно  за
ними. Выбрав момент, она, бешено взвыв мотором, ринулась в  просвет  между
немцем и шведом. Те ошарашенно пропустили ее вперед, и она вышла на вторую
позицию. Толпа, с замиранием сердца следившая за этими опасными  маневрами
француза, разразилась восторженными криками и аплодисментами.
     Теперь, за  три  круга  до  финиша,  впереди  по-прежнему,  находился
Амандарис, Мартель  шел  вторым,  а  Нилссон  третьим.  Амандарис  заметил
произошедшую перемену. "Француз - неплохой гонщик, - сказал он себе, -  но
до меня ему еще далеко". Амандарис решил во что бы то  ни  стало  выиграть
эту гонку. Впереди замелькал знак: ДВА КРУГА. Гонка уже  заканчивалась,  и
он ее практически уже выиграл. Боковым зрением аргентинец  вдруг  заметил,
что  черно-золотой  "феррари"  вот-вот  поравняется   с   ним.   Мелькнуло
заляпанное  грязью  напряженное  лицо  французского  гонщика,   наполовину
скрытое огромными очками. Амандарис внутренне  сочувственно  вздохнул.  Он
сожалел о том, что ему придется сделать, но иного выбора не было. Гонка  -
это не состязание спортсменов, здесь ценится только победа.
     Обе машины  стремительно  приближались  к  северной  части  овала,  к
высокому повороту, самому опасному месту на трассе, свидетелю более дюжины
аварий. Амандарис еще раз быстро взглянул на французского гонщика и крепко
сжал руки на руле. Когда обе  стали  входить  в  поворот,  Амандарис  едва
заметно приподнял  ногу  на  акселераторе  и  "феррари"  начал  потихоньку
продвигаться вперед.  Аргентинец  заметил  на  себе  удивленно-пристальный
взгляд французского гонщика. Вот машины пошли радиатор в радиатор: француз
клюнул на уловку! Толпа неистовствовала. Жоржи Амандарис  теперь  выжидал,
когда черно-золотой  "феррари"  пойдет  на  обгон.  Когда  это  произошло,
Амандарис дал полный газ и взял чуть-чуть  вправо,  заблокировав  французу
путь. Чтобы остаться в живых, придется прыгать с трассы на набережную.
     Амандарис успел  заметить  на  лице  французского  гонщика  выражение
напряженного смятения и мысленно сказал ему: "Salaud!"  В  ту  же  секунду
французский гонщик резко повернул руль своего "феррари"  прямо  в  сторону
"сюртэ" Амандариса. Тот глазам свои не поверил. Он считал, что с "феррари"
уже покончено. Друг от друга их отделяло не более трех футов, и  на  такой
скорости необходимо было в долю  секунды  принять  единственно  правильное
решение. _О_т_к_у_д_а _ж_е _е_м_у _б_ы_л_о  _з_н_а_т_ь_,  _ч_т_о  _э_т_о_т
ф_р_а_н_ц_у_з  "_к_у_-_к_у_"_?  Быстрым,  чисто   рефлекторным   движением
Амандарис резко повернул руль  влево,  стремясь  избежать  столкновения  с
тысячефунтовой массой стремительно мчавшейся прямо на него  груды  железа.
Французская машина, едва не зацепив его, промчалась к финишу. На  какое-то
мгновение машина Жоржи Амандариса резко сбавила ход, затем,  выйдя  из-под
контроля,  завертелась  на  трассе  волчком,   боком   ее   занесло,   она
перевернулась и исчезла в черно-красном столбе пламени.
     Но  внимание  толпы  уже   было   приковано   только   к   "феррари",
пересекавшему в  этот  момент  линию  финиша.  Восторженно  вопя,  зрители
бросились к  машине  и  окружили  ее  возбужденно  орущей  толпой.  Гонщик
медленно выпрямился на сиденье и снял очки.
     У нее оказались  пшеничного  цвета  коротко  подстриженные  волосы  и
прекрасно вылепленные четкие и энергичные черты лица классической  статуи.
Тело ее мелко дрожало, но не от изнеможения, а от  возбуждения,  в  памяти
она заново пережила тот  миг,  когда  увидела  предсмертный  взгляд  Жоржи
Амандариса. Из громкоговорителей несся возбужденный вопль диктора:
     - Победитель - Элена Рофф-Мартель, на "феррари", Франция!


     Двумя часами позже Элена и ее муж Шарль в роскошном номере  гостиницы
"Риц", в центре Буэнос-Айреса, нагишом лежали на ковре у камина в позе  la
diligence de Lyon - Элена сверху, Шарль снизу, и Шарль умоляюще говорил:
     - Боже мой! Пожалуйста, не надо этого делать! Ну, пожалуйста!
     Его мольбы только усиливали ее возбуждение, и она начала  давить  еще
сильнее, стремясь сделать ему больно, пока слезы не выступили  у  него  на
глазах. "За что же мне такое наказание? - думал Шарль. Он  содрогался  при
мысли о том, что с  ним  может  случиться,  если  Элена  каким-то  образом
пронюхает о преступлении, которое он совершил.


     Шарль Мартель женился на Элене Рофф из-за ее имени и ее денег.  После
бракосочетания она взяла  двойную  фамилию,  присовокупив  его  фамилию  к
своей, деньги же, как были,  так  и  полностью  остались  у  нее.  К  тому
времени, как Шарль сообразил, что совершил  невыгодную  сделку,  было  уже
слишком поздно.
     Шарль  Мартель  служил  помощником  юриста  в  одной   из   парижских
адвокатур, когда познакомился  с  Эленой  Рофф.  Его  попросили  доставить
какие-то документы прямо  в  конференц-зал,  где  шло  заседание.  В  зале
находились четверо главных  партнеров  фирмы  и  Элена.  Шарль  был  много
наслышан о ней, что вполне естественно:  вся  Европа  говорила  об  Элене,
одной из  наследниц  колоссальных  фармацевтических  сокровищ  Роффов.  Ее
необузданный  нрав   и   абсолютное   пренебрежение   светскими   манерами
смаковались  всеми  газетами  мира.  Она   была   чемпионкой   по   лыжам,
пилотировала  свой  собственный  реактивный  самолет,  возглавляла  группу
альпинистов,  покоривших  один  из  пиков  в  Непале,  была  автогонщицей,
участвовала в скачках на лошадях и меняла мужчин так же часто, как  платья
в своем гардеробе. Ее фотографии не сходили  со  страниц  "Paris-Match"  и
"Jours  de  France".  Фирма,  где  служил  Мартель,  занималась  одним  из
очередных ее бракоразводных процессов, четвертым или пятым по счету, Шарль
не помнил, да и не  старался  помнить,  так  как  это  его  совершенно  не
интересовало. Роффы были не его поля ягодой.
     Шарль нервничал, но не оттого, что в конференц-зале сидела Элена - на
нее он даже не взглянул, - а оттого, что находился в  присутствии  четырех
основных партнеров. Они для него были воплощением власти, а Шарль  Мартель
уважал  Власть  во  всех  ее  проявлениях.  В  душе  он  был  застенчивым,
стремящимся к уединению человеком, довольствовавшимся скромным заработком,
крохотной уютной квартирой в Пасси и небольшой коллекцией почтовых марок.
     Шарль Мартель не был  блестящим  юристом,  но  он  был  компетентным,
основательным и надежным работником.  Во  всем  его  облике  чувствовалось
своеобразное, несколько суховато-чопорное достоинство. Ему было за  сорок,
и, хотя внешне особой привлекательностью он не отличался, тем не менее был
не дурен собой. Кто-то однажды заметил,  что  как  личность  он  напоминал
собой увлажненный песок, и