одно, но добраться до станции "СП-15".

ШТУРМАН МОРОЗОВ


     Я  всю  жизнь  с  недоверием  отношусь к парадоксам.  Чаще всего  они--
красивая игра  ума, причем  красоты в них больше, чем ума, а красота во  все
времена производила и производит  большее впечатление, чем ум. Ибо для того,
чтобы  оценить красоту,  особого  ума не требуется, а  для  оценки ума одной
красоты не всегда достаточно.
     Но  в  Арктике  я  понял  великую  жизненную  мудрость  парадоксального
изречения, которое услышал от одного летчика: "Самая короткая дорога-- самая
длинная". И наоборот.
     У меня,  стихийно  осознавшего  закон Арктики,  как  раз  и  получилось
наоборот. Добираясь до полюса через Черский, я поступил как человек, который
из Москвы в  Одессу  едет через Алма-Ату. Но если на юге  над этим человеком
смеялись бы даже грудные дети, то на Севере я заслужил овацию.
     --  Подумать только,  как он  мудр  и  предусмотрителен! -- восхищались
все.-- Он полетел на полюс не через  Диксон, как делают умные люди, а сделал
нелепейший на первый взгляд крюк в семь тысяч километров!
     А получилось вот что. Из  Черского до Диксона я добирался трое суток --
на  попутных самолетах.  Лабусов проводил корреспондента, сдал на  руки  под
расписку  знакомому  экипажу, и далее меня  передавали из экипажа в  экипаж,
вроде мешка  с заказной корреспонденцией. Но каково  было мое  удовольствие,
когда на Диксоне я застал московских киношников,  которые вылетели из Москвы
раньше меня,  но  все  равно  из-за  пурги не  могли  добраться  до  полюса.
Удовольствие питому, что,  пока они торчали в гостинице,  не  смея  высунуть
носа и проклиная пургу предпоследними и последними словами, я все же побывал
в Черском, повидалдрузей, налеталмноготысячинтересных километров и ничего не
потерял во времени.
     Более того, в  пути мне довелось  встретиться с  человеком, которого  я
долгими часами слушал, разинув от внимания рот и забывая о сне. Это был один
из старейших штурманов полярной авиации Дмитрий Николаевич  Морозов. Он тоже
летел на Диксон не  так, как все люди, а через Тикси (крюк в несколько тысяч
километров и чистый выигрыш  во времени несколько  дней). Было очень приятно
встретить и запросто беседовать с человеком, имя  которого вписано в историю
полярной авиации,  участником самых известных  арктических полетов Мазурука,
Черевичного, Котова и других патриархов Севера.
     За  свой  век -- а Дмитрий Николаевич  провел в Арктике больше тридцати
лет--  он  повидал  добрую   сотню  корреспондентов   и  выработал   к   ним
устойчиво-ироническое  отношение.  И  как  штурман и  как  читатель  Дмитрий
Николаевич  любит  точность, а журналистская  легковесность и  жонглирование
фактами для  подтверждения  примитивной  мысли  совершенно  противоречат его
представлению об отражении жизненной  правды. По мнению  Морозова, голая, но
правдивая   фактология  настолько  же  полезнее  красочного,   но  неточного
описания,  насколько  нормальный  черный  хлеб  --  ослепительно  белой,  но
безвкусной булки.  Даже  в  художественной  литературе  Дмитрий  Николаевич,
человек  широко  начитанный,  отличает  книги документальные,  эмоциональное
воздействие которых, по его мнению, более сильное, чем у книг, основанных на
домысле.  Мнение спорное,  но разве  мало спорят о  том, что лучше  отражает
жизнь--  художественный   кинематограф  или   документальный,   картина  или
фотография?  Все зависит  от  таланта  художника: в насквозь  документальных
"Фрегате "Паллада" и "Одноэтажной Америке" куда больше настоящей литературы,
чем  в созданных  чахлым воображением  писателя толстых  романах, похожих на
самосвалы, которые с треском и грохотом нагоняют авторский километраж.
     Мы   с  Дмитрием   Николаевичем  много  переговорили  за   трое  суток,
заполненных полетами  и ночевками в летных гостиницах. Я лишний раз понял --
впрочем,  можно ли назвать этот раз лишним? -- какое огромное значение имеет
для  литератора  точность  деталей. Из-за гвоздя погибла армия, из-за  одной
безответственной фразы может в глазах читателя погибнуть репутация писателя.
Не могу забыть бессмертную фразу одного корреспондента, над которой до колик
смеялись севастопольские  рыбаки:  "Каюта  старпома находилась  на солнечной
стороне с видом  на море". Родной  брат  этого  корреспондента  проник и  на
Север. Описывая аврал на льдине, автор сообщил, что один аэролог с малахитом
в  руке перескочил  через трещину.  И по  Северу прошло  рыдание:  прибор по
названию малахит весит... две с половиной тонны.
     У  Морозова,  который большую  часть  своей  жизни провел  за  Полярным
кругом, совсем не  северная внешность. Рост  подходящий, северный, но  глаза
мягкие, темно-карие, нет в них того отраженного льда, который холодит взгляд
бывалого полярника. Север делает  человека суровее, это по физике: от холода
тела сжимаются -- а  Морозов сразу располагает к себе, словно ты чувствуешь,
как  передается   тебе   доброжелательность   этого  всегда  уравновешенного
человека. Ямочка на  подбородке -- верный признак  чувства юмора  -- придает
особую   симпатию  его  улыбке.  Я  много  слушал,  как  Дмитрий  Николаевич
разговаривает с людьми  -- кстати, он прилетел сейчас на Север  проверяющим,
для  летчиков начальство не из малых,-- и вспоминал любимое  изречение моего
любимого  Франса: "Дайте людям в судьи иронию и  сострадание". Не ту иронию,
которая  убивает,  и  не то  сострадание, которое унижает, а  совсем другие,
очень  человечные  и  в  то   же  время   весьма  далекие  от  христианского
всепрощения. К Морозову на Севере относятся с подчеркнутым уважением. Не как
к  начальству  --  мне случалось видеть, что куда  меньше уважают начальство
повыше Морозова,-- а как к  человеку. Однажды я обратился с большой просьбой
к   одному   бескомпромиссному  и   властному   товарищу.   Едва   я   начал
аргументировать свою просьбу, как товарищ меня прервал:
     -- Вас мне рекомендовал Дмитрий Николаевич, значит, ничего объяснять не
надо. Сделаю все, что смогу.
     Проверяющих летчики вообще боятся: от ошибок  никто  не гарантирован, а
иные  проверяющие  из-за одной ошибки  готовы перечеркнуть биографию пилота.
Да,   есть   такие  инспектора,   которые  за  ошибку  заставляют   летчиков
расплачиваться  профессией,  инспектора, для  которых  "лучшее  средство  от
перхоти -- гильотина". Морозов не таков. Строгий и взыскательный, он находит
другие способы воздействия, зная,  что  повысить мастерство  штурмана  можно
только тогда, когда он остается штурманом.
     В  авиацию  Дмитрий  Николаевич  пришел  в  начале тридцатых  годов  по
комсомольскому набору. Пожалуй, нет  такого  известного  полярного  летчика,
которому бы штурман Морозов не вычислял курс. Он  побывал на  всех --  кроме
первой, папанинской,-- дрейфующих станциях, не  раз ему случалось садиться и
взлетать со  льдин, на  которые теоретически  нельзя было сесть и с  которых
нельзя было взлететь. Он был среди тех, кто осваивал Антарктику, где условия
работы для летчиков -- это часто никаких условий  для работы, где ветер иной
раз  достигал такой силы,  что его не  смогли  зарегистрировать приборы.  Он
много видел и пережил, его память зафиксировала самые интересные подробности
полетов, вошедших  в  историю советской полярной авиации. Он научился читать
историю  льдины,  глядя на  нее с высоты птичьего  полета,  и  предвидеть ее
будущее.  Обо всем этом  Дмитрий Николаевич  Морозов собирается  поведать  в
книге, материалы для которой у него уже в значительной степени собраны.

ГЛАВНОЕ В ТВОРЧЕСКОМ ПРОЦЕССЕ


     Я уже писал, что застал на Диксоне  земляков-киношников. Их было  трое:
кинооператор  Николай Генералов, директор картины Виталий Туюров и ассистент
Игорь  Куляко. К моему удовольствию, оказалось, что Морозов еще в Москве был
назначен ангелом-хранителем этой съемочной группы, а раз она летит на полюс,
то и я могу погреться под теплым крылышком  Дмитрия Николаевича. В  ожидании
погоды -- на  Диксоне,  как и  положено  в этой аэродинамической трубе, была
пурга -- мы сидели в хорошо натопленном номере летной гостиницы и беседовали
на умные темы.
     Киношники  прилетели на  Север  снимать  фрагменты  для докумелтального
фильма  о нашей  стране.  В этом  фильме  наряду  со всем прочим  желательно
отобразить "Ургу" медведей, героику быта и ростки нового.
     -- Чтоб за душу хватало,-- мечтательно сказал Туюров.
     Я предположил, что  за душу,  безусловно,  будут  хватать эпизоды охоты
знаменитого егеря Шакина на медвежат, а посему нужно срочно лететь на остров
Врангеля. Если  же  Шакин медвежат уже отловил,  можно  будет  (Заснять  его
рассказ о том, как он это сделал. Кроме того, на острове можно снять оленей,
Сережу  Чернышева и ту гору,  с  которой  я  скатился вниз  во время  пурги.
Отлично  будут выглядеть  на экране  также  бухта  Провидения, залив Креста,
закрытый  на замок буфет на мысе Шмидта  и бивень мамонта,  который висит на
стене  в  моей квартире.  В  свою очередь"  Дмитрий  Николаевич  посоветовал
отснять кадры на мысе Челюскин, на Северной Земле, острове Котельном и...
     --  Вы  нас не поняли,-- тактично сказал Генералов, -- мы сюда приехали
не  на три года, а на один месяц. А  вы предлагаете  нам программу именно на
три года -- это если работать в две смены.
     --  Зачем тогда терять время? -- спросил  Морозов. -- Начинайте снимать
здесь, на Диксоне.
     -- А пленка? -- тихо спросил Генералов.
     -- Что пленка? -- удивился Морозов.
     -- Поставим вопрос по-иному,-- сказал Генералов.--  Что, на ваш взгляд,
главное в творческом процессе киносъемки?
     -- Увидеть кадр, осмыслить его, найти ракурс,-- перечислил Морозов.
     -- Главное -- это монтаж,-- припомнил я.-- Если есть что монтировать.
     -- Вы оба не правы, -- подытожил Генералов. -- Что главное в творческом
поиске, Виталий?
     -- Экономия материальных средств! -- отрапортовал Туюров.
     -- А кто главная фигура творческого процесса? -- тем же тоном продолжил
Генералов. Здесь уже мы с Морозовым не сплоховали.
     -- Бухгалтер!
     -- Вижу, вы начали  понимать  специфику кино,--  похвалил Генералов. --
Еще  один правильный  ответ  -- и вас  можно посвящать в рыцари. Ив Кусто на
свой  изумительный  фильм  о  подводном  мире израсходовал 120  тысяч метров
пленки;  из  них в  картине, купленной всеми  странами,  осталось менее двух
тысяч. Как по-вашему, что Ив Кусто получил бы за этот фильм на нашей студии?
     -- Премию? -- робко предположил я,  смутно сознавая,  что говорю что-то
не то.
     -- Строгий  выговор! -- хладнокровно сказал  Генералов.--  Думаю, что с
занесением  в  личное  дело. Потому что  бухгалтерию меньше  всего на  свете
волнует, сколько стран купят фильм  и сколько дохода принесет он  в конечном
счете.  Зато  ее  весьма  интересует,  уложилась  ли   съемочная   группа  в
прокрустову смету. Нам  безумно  хочется  снять  фильм, который,  как  тонко
заметил Виталий, хватает за душу.  Но,  увидев  интересный  кадр,  мы трижды
подумаем, стоит ли его  снимать. А вдруг не хватит пленки  на кадр еще более
впечатляющий?
     Генералов, Туюров и Куляко обменялись грустными улыбками.  Точно  такую
же улыбку я видел  на  лице моего друга  кинооператора, когда он  вернулся с
Камчатки:
     специальной пленки Володе дали  в обрез,  и  он не  смог заснять  ночью
спасение экипажа  погибающего  в  море судна.  Зато  телевидение  сэкономило
минимум на десять рублей материальных ценностей.
     Чтобы поднять  жизненный тонус собеседников, Дмитрий Николаевич перевел
разговор на полярные темы. Он напомнил, что  мы прилетели сюда не  для того,
чтобы  критиковать  бухгалтерию. Есть у  нас  и  другие,  тоже  немаловажные
задачи: снимать  фильм, писать очерки и прочее. А  посему он  предлагает для
начала выслушать нижеследующую историю.
     В  1948  году  экипаж самолета,  в  который входил  и штурман  Морозов,
получил  спецзадание  сесть  точно  на  географическом  полюсе.  Можно  себе
представить,  сколько  представителей  прессы и кино, размахивая  мандатами,
ринулось к летному  начальству! В  ходе  конкурентной борьбы  корреспонденты
падали в обморок поодиночке и целыми группами. Наконец самолет взлетел, имея
на  борту  легендарного  счастливчика --  кинооператора Владимира  Фроленко.
Легендарного потому, что он заснял... земную ось. А произошло это так. Сесть
удалось точно на полюсе. Земная макушка выглядела на редрсть  уныло: трещали
льды, повсюду  чернели  широкие  разводья  --  на том  самом  месте, где, по
расчету, скрещивались земные меридианы.
     -- Н-да, --  огорченно сказал Фроленко, -- поди докажи, что эти кадры я
отснял не в низовьях Волги...
     -- А земная ось?  -- один из летчиков  пожал плечами.  --  Разве это не
кадр?
     Фроленко взглянул на разводье  -- и  дрожащими руками навел объектив на
нерпу, которая  высунула из воды свою любопытную  морду в той самой заветной
точке!  И хотя  "земная ось"  быстро исчезла,  кадр действительно  получился
необыкновенный.
     Киношники слабо застонали.
     -- К сожалению,--  добавил  Морозов,-- эта пленка была утеряна. Так что
ловите момент.
     Подхватив  тему,  Генералов рассказал  о своем коллеге,  который снимал
фильм у берегов  Африки  на рыболовном траулере.  В штилевую погоду оператор
вытащил  на палубу всю  свою аппаратуру и  приготовился к съемке.  Раздалась
команда: "Вира трал!",  камера  застрекотала,  и в  этот момент  неожиданный
порыв  ветра сильно качнул  траулер. О дальнейшей судьбе аппаратуры могли бы
многое поведать глубоководные рыбы.
     Туюров  рассказал  о  том,  как  его  группа  снимала  отлов  тигров  в
уссурийской тайге. Правда, тигры придерживались другого мнения: им казалось,
что это  именно они отлавливают  охотников.  В  конце концов  один полосатый
хищник  пошел на компромисс  и  дал  себя отловить-- наверняка из тщеславия:
все-таки не каждому тигру выпадет честь играть главную роль в документальном
фильме.
     Ребята  мне  понравились:  крепкие,  обветренные, уверенные  в  себе --
настоящие  кинобродяги. Генералов объехал полмира, он снимал Париж,  Сахару,
южные  острова  и таиландских женщин, которых отныне считает красивейшими  в
мире (я читал очерк одного таиландского писателя, который убежден, что самые
прекрасные женщины живут в Неаполе; американцы специально приезжают в Швецию
жениться,  а Стендаль  считал,  что нет  никого  прекраснее яванок. Все  это
подтверждает тезис, что самые красивые женщины живут там, где нас нет).
     В два часа ночи в дверь постучали.
     -- Тут писатель, которому на полюс?
     -- Тут! -- заорал я чужим голосом.
     -- Тогда побыстрее, внизу ждет автобус.
     Я мгновенно натянул пудовые штаны, сунул ноги в унты, Набросил на плечи
шубу и скатился вниз по лестнице.
     Пурга утихла.  С  полосы  доносился  рев:  бортмеханик  Изгонял  моторы
самолета, на котором я буду пересекать Ледовитый океан.

ДОРОГА НА ПОЛЮС


     Перед самым вылетом я познакомился еще об одной Стороной киноискусства.
     -- Эх, дубинушка...-- взывал Генералов.
     --  Ухнем!-- лихо  подхватывали Туюров и Куляко.--  Она,  зеленая... --
уговаривал Генералов. -- Сама пойдет! -- поднатужившись, соглашались Туторов
и Куляко.
     И "дубинушка" -- полтонны ящиков, коробок, батарей, камер и штативов --
"ухала" на борт.
     -- Ничего не забыли? -- вытирая вспотевший лоб, спрашивал Генералов.
     -- Вроде ничего...
     -- А чемодан?
     -- Ч-черт... Кажется, все.
     -- А рюкзак?
     -- Тьфу!
     Отныне на время погрузок и выгрузок Дмитрий Николаевич и я включались в
штат  киногруппы на общественных началах и  теперь  на без гордости считаем,
что  в будущем хроникальном ше1евре  есть частица  и нашего труда. Я сообщаю
это на тот случай, если в титрах фильма по чьему-либо недосмотру не окажется
наших фамилий.  Но  даже  и  тогда  я окажусь  в чистом выигрыше,  поскольку
избавился т одного заблуждения. Раньше  я представлял себе деятеля  кино как
вдумчивого интеллигента с нервным, выразительным лицом  и голубыми  глазами,
устремленные ми в неведомый ракурс. Теперь я знаю, что такого интеллигента к
съемкам картины нельзя подпускать и на , пушечный выстрел. Кино может делать
лишь здоровый малый, с широченными плечами и удостоверением грузчика первого
класса, поскольку сметой грузчик нe предусмотрен. Конечно, бухгалтерия могла
бы доверить директору картины Туюрову  две-три безотчетные десятки на оплату
грузчиков  в  аэропортах,  но  это уж  из области умозрительной  фантастики.
Прежде  чем заплатить рубль  грузчику,  Туюров  обязан  был  выявить всю его
подноготную: фамилию, имя, отчество, номер паспорта, где,  когда и кем выдан
этот документ, где и когда прописан обладатель  оного и прочие совершен-  но
необходимые  бухгалтерии данные.  Ну какой уважающий себя грузчик  станет за
рубль   выворачиваться  наизнанку?   Вот  и  приходится  киношникам  таскать
тяжеленные ящики и коробки на своих натруженных спинах.
     Внутри самолет ИЛ-14, специально оборудованный для полета на дрейфующие
станции, выглядел необычно. Значительную часть грузового отсека занимали два
желтых бака с горючим: на льдинах бензоколонок нет. Запасное горючее съедает
большую часть грузоподъемности: кроме багажа киношников и нас самих, на борт
погрузили только несколько ящиков с продуктами.
     -- Теперь  понимаете, почему мы без особого энтузиазма  возим на  полюс
корреспондентов?-- спросил Морозов.-- Ведь вместо, скажем, вас  мы могли  бы
взять на борт два ящика с консервами или, простите за  изысканное сравнение,
тушу барана. Она  по крайней мере съедобная, чего  мы еще  не  знаем о ваших
будущих материалах. Кстати, мимо  вас проходит  великолепный материал,  а вы
его не замечаете.
     Мы сидели  в  единственном на борту помещении, кое-как  приспособленном
для  пассажиров: между  грузовым отсеком  и  пилотской  рубкой  образовалась
этакая  комнатушка, служащая  одновременно кухней,  столовой и  пассажирским
салоном. На электрической плите закипал чайник и грелась в кастрюле вода.  У
плиты  орудовал  весьма  массивный пожилой  толстяк со звездочкой  Героя  на
куртке. Методом исключения я сделал вывод, что он и является тем материалом,
которого я не замечаю. Морозов кивнул.
     -- Иван Максимович Коротаев, бортмеханик, -- сказал "он.-- Сейчас будет
угощать нас чаем и  сосисками. Мы с ним познакомились давненько, килограммов
с пятьдесят назад. Правда, Ваня?
     Бортмеханик, ворча, бросил в кастрюлю связку сосисок.
     --  Это было в начале  тридцатых годов,--  вспоминал Морозов, --  когда
Ваня был стройный и худой, как оглобля, да и я,  пожалуй, выглядел несколько
эффектнее. Мы летали тогда  на Дальнем  Востоке  на ТБ-3 -- машинах, которые
развивали чуть ли не вторую космическую скорость...
     -- Да, километров сто пятьдесят в час,-- подтвердил  Коротаев, разливая
чай в кружки.
     --  И  вот однажды,-- продолжал Морозов,-- в полете  отказал двигатель.
Скверная  ситуация  могла  закончиться  проникновенными  речами  товарищей и
снятием  такого-то экипажа  со всех видов  довольствия. Тогда  Ваня Коротаев
вылез на  плоскость, осмотрел  двигатель  и  устранил неисправность. И после
нашего возвращения не было в городе девушки, которая  отказалась бы пойти со
скромным героем на  вечеринку. Тем более что он  был  награжден  весьма в те
годы дефицитной вещью...
     -- Патефоном с пластинками,-- уточнил Коротаев.-- А ты, Дима, после тех
учений тоже ходил гоголем, даже на танцплощадке без планшета не появлялся.
     -- Именная полевая сумка от наркома товарища
     Ворошилова,--   согласился   Морозов.--  давненькоэто   было,  а,  Иван
Максимович?
     Мы  летим  над  ледяным панцирем  океана, стремительно несемся вверх по
кривой земного шара. Мы делаем пять километров в  минуту -- столько, сколько
Роберт Пири и Георгий Седов не проходили за иные сутки. Я смотрю на льды  --
голубые, белые, окаймленные т