гда виноват командир
корабля - это для легкой жизни проверяющих, чтоб не думать и не искать. Все
грехи примет на себя Матвеич, не было такого случая, чтобы покатил он бочку
на другого. Выгородит, не покатит. Но бортмеханика, променявшего самолет на
бабу, с собой больше не возьмет... С Борисом шутил, Захара успокаивал - не
твоя, мол, вина, что эфир заглох, а на него за сутки не посмотрел, ни в чем
не упрекнул, но и доброго слова не сказал.

На душе у Кулебякина стало муторно. Одного за другим перебирал, вспоминал,
как относятся к нему люди. В общем, грех жаловаться, относились хорошо:
одни за любовь к технике, другие за открытый кошелек, третьи за то, что
подковы ломает, как пряники (к нему специально носили подковы - ломать), но
самому себе он мог признаться, что не очень мнением этих людей дорожил.
Дружкам, которые тянулись к нему, как прилипалы к акуле, он не верил - за
стакан водки продадут, презирал в душе тех, кто заискивал перед его бычьей
силой, уважение за любовь к технике принимал как должное и если чем
гордился, то это сознанием своей незаменимости. Где ни появлялся, всем был
нужен - Кулибин и автопогрузчик в одном человеке! "Дима, взгляни одним
глазком на редуктор...", "Дима, пневматика барахлит, выручи..." Отогнав
помощничков, чтоб не мешали, один за десять минут десять полных бочек на
борт загружал, примерзшие ко льду лыжи двумя ударами кувалды отбивал
(другие, бывало, по часу мучились), в новоселье Бориса шкаф трехстворчатый
на седьмой этаж чуть не бегом втащил и тому подобное. В любом аэропорту шли
к Матвеичу: "Одолжи на часок Кулебякина". Всем был нужен! А ему - никто.

Кроме одного человека - Ильи Матвеича Анисимова.

* * *

Пять лет назад Анисимов возвращался из Антарктиды. Отзимовали в Мирном два
экипажа и обслуживающий персонал - двадцать восемь человек, а возвращались
на корабле двадцать девять.

Двадцать девятым был бортмеханик новой смены - Дмитрий Кулебякин.

...Корабль с новой сменой подошел к Мирному в конце декабря и врубился в
припай в двадцати пяти километрах от берега. Ледовая обстановка сложилась
неважная, припай изобиловал снежницами и трещинами, но времени было в
обрез, и разгрузка шла круглосуточно. Старая и новая смены перемешались,
народу в Мирном оказалось сверх всякой меры, ели и спали по очереди, даже
Новый год скомкали: вот тебе бокал шампанского, повеселись полчасика и
уступи место товарищу.

Не так представлял себе Кулебякин начало зимовки. Наслышанный о станции
Восток, где человеку трудно дышать, о чудовищной величины ледяном куполе,
нахлобученном на Антарктиду, о ее неслыханных красотах и главном
развлечении - пингвинах, он рвался в эту престижную экспедицию, лез вон из
кожи, а оказалось - теснота и духота в погребенных под снегом домиках
Мирного, невпроворот нудной погрузочно-разгрузочной работы, не выдуманный,
а всамделишный и строгий сухой закон, да и пингвины были какие-то
маленькие, скандальные и облезлые. Словом, после вполне приятного морского
путешествия наступило протрезвление: год предстоит суровый, одна работа, и
никаких тебе радостей - крутом одни мужики, а женщины только на вырезанных
из журналов и пришпиленных к стенам картинках. Последнее обстоятельство
особенно удручало; хотя у полярников на вольную женскую тему говорить не
принято, Кулебякин осторожно навел справки, новичку для смеху наплели с три
короба о муках воздержания и так его расстроили, что он решил самому себе
сделать новогодний подарок: сгонять на корабль и увидеться напоследок с
буфетчицей, которая всю дорогу проявляла к нему интерес.

Между тем обстоятельства складывались как нельзя лучше: в связи с
праздником работу до утра приостановили, тракторы стояли беспризорные, и
Кулебякин, терзаемый искушением, махнул рукой на возможные последствия. Ну,
поругают, выговор дадут в крайнем случае, зато хоть будет, что вспомнить.
Оглянулся - свидетелей нет, сел на трактор, взялся за рычаги и рванул по
мысу Мабус на припай по проложенной гидрологами трассе.

Забыл Кулебякин, вернее, не забыл, а не пожелал вспомнить, что с припаем на
"ты" не говорят...

Через несколько часов стал водитель искать свой трактор, не обнаружил и
поднял шум. Начальник экспедиции объявил тревогу, велел начальникам отрядов
разбудить людей и устроить перекличку, и в результате быстро было
установлено, что вместе с трактором исчез новичок бортмеханик. Обшарили
окрестности, зону трещин в районе Мирного, сам начальник прошел на
вездеходе по трассе - нет трактора, Снарядили самолет, Анисимов прошелся
поисковыми галсами и обнаружил идущего по направлению к кораблю одинокого
человека... На полпути утопил Кулебякин тот трактор - сбился с трассы и
угодил в трещину, которая проглотила тяжелую машину в три секунды. Хорошо
еще, что трактор ушел в воду передней частью, если бы задней - до сего дня
гадали бы насчет пропавшего без вести: вряд ли успел бы водитель
выпрыгнуть.

Разговор был короткий, а решение жестокое, но справедливое: из экспедиции
отчислить, деньги за погубленный трактор взыскать через суд.

Опозоренный, видя вокруг себя лишь насмешливые, безо всякого сочувствия
взгляды, возвращался Кулебякин домой. Сначала над искателем приключений
пытались подшучивать: "Пять тысяч за несостоявшееся свидание, вот это
любовь!", но быстро поняли, что это опасно, и оставили его в покое. Но все
равно в жизни еще Кулебякин не чувствовал себя так плохо: не потому, что
послужной список испортил и за трактор придется платить - на карьеру и
деньги он всегда поплевывал, и не потому, что буфетчица на неудачника даже
теперь не смотрела - к такого рода изменам он был совершенно равнодушен, а
только и исключительно потому, что могут вообще выгнать из авиации с
волчьим билетом. А это было бы воистину большой бедой, непоправимой, крахом
всей жизни.

С того дня, как искусанного рысью Димку вывез из далекого таежного поселка
молодой веселый летчик, Кулебякин страстно влюбился в самолеты и связанный
с ними манящий и таинственный мир. Из больницы домой он больше не вернулся,
учился и жил в интернате, а каждую свободную минуту пропадал на аэродроме и
стал у механиков своим. Делал за них самую грязную работу, был мальчиком на
побегушках, но жадно смотрел, разбирался, готов был днем и ночью копаться в
моторах, впитывая в себя тайны профессии, и к семнадцати годам мог с высока
посматривать на дипломированных специалистов. Механики руками разводили,
удивляясь такому небывалому таланту, и прочили парню большое будущее: как
тибетский врач по пульсу, по гулу моторов ставил диагноз - где и что у
самолета болит! Командиры кораблей к нему присматривались, в сложных
случаях за ним, десятиклассником, посылали в интернат нарочного, а
начальник аэропорта, обходя законы, установил подростку что-то вроде
зарплаты - талант надо поощрять. Кто знает, может, и сбылись бы прогнозы
насчет будущего, но учиться дальше Кулебякин отказался: на кой сушить
мозги, если молодой, только что выстреленный из института инженер
почтительно спрашивает у него совета?

Продолжали баловать самородка и в армии. Командир авиачасти не мог им
нахвалиться, досрочно выпустил из школы бортмехаников, награждал его
значками и всячески отличал - до тех пор, пока не стал получать
обескураживающие сигналы: сержант Кулебякин всем хамит, считает себя
незаменимым, в увольнениях дебоширит и тому подобное. Умный человек,
командир части сообразил, что малость перехватил через кран, снял лучшего
механика с полетов и перевел его на земляные работы.

Тогда-то впервые и понял Кулебякин, что худшего наказания для него нет...
Дослужил как во сне, демобилизовался, по счастливому случаю устроился в
полярную авиацию, прослышал об Антарктиде и стал зарабатывать себе
характеристику, чтобы пробиться через конкуренцию и туда попасть.

Заработал на свою беду...

* * *

Озлившись на всех, потеряв веру в людей - хоть бы один за него вступился,
предложил взять на поруки, - никто! - Кулебякин глушил себя работой: всю
дорогу прокопался в двигателях двух Ил-14, хорошо полетавших в Антарктиде и
отправленных в ремонт. Перебрал все детали, отладил, что мог, перетянул
тросы рулей управления, навел порядок в отсеках - с утра до ночи работал,
мысленно прощался с дорогим его сердцу миром. Из авиации его, конечно,
погонят, в двадцать пять лет нужно начинать жизнь заново - в этом он не
сомневался, знал, какая телега идет на него в управление...

Не знал он только того, что все сорок дней дороги его пристально изучает
один человек.

- Где собираешься грехи отрабатывать? - спросил Анисимов, когда корабль
пришел в Ленинград.

- Не ваша забота, - огрызнулся Кулебякин. - Страна большая, не везде людьми
швыряются... Или боитесь, что от алиментов за трактор сбегу?

- Ах, да, ты ведь обиженный, - с насмешкой сказал Анисимов. - Недооценили.

Сверстнику или постороннему за такое можно было бы законно врезать.

- Пошел ты... - одерживая себя, Кулебякин отвернулся и услышал резкий
голос:

- Не валяй дурака. Хочешь в мой экипаж?

С тех пор и не было для Кулебякина человека дороже, чем Илья Матвеич
Анисимов. Служил верой и правдой, как пес, ненавязчиво оберегал, следил за
питанием и сушил обувь, самолет к полетам готовил - зря на проверку время
тратили.

И его, Матвеича, подвел под монастырь, втянул в беду!

Можно было бы обратить вспять время, вернуть на Диксон самолет, подготовить
его, как он это делал всегда - дал бы живьем содрать с себя кожу.

Поздно.

ПЕРВОЕ УТРО

С наступлением сумерек Кулебякин разжег печурку, и люди просыпались в
тепле. Залеживаться Анна Григорьевна никому не давала, ей не терпелось
навести в избушке порядок, и распорядилась она так: Кулебякин с Кисловым
будут заготавливать дрова, остальные мужчины пойдут осматривать остров, а
женщины займутся собой и приборкой. Завтрак - потом. Солдатов предупредил,
что по утрам он предпочитает сосиски с капустой, за что получил от Анны
Григорьевны легкий подзатыльник и напутствие: "Нагуляй аппетит, сынок,
поземкой насытишься".

К концу октября сумерки в этих местах стояли всего лишь часа два, но этого
времени для обхода должно было хватить: островок был игрушечный, километра
два с половиной по периметру. Сначала шли вдоль берега против ветра,
бочком, пряча лицо; снежная пелена значительно превышала рост человека, и
Белухин велел держаться кучно, чтобы не заблудиться. Неба не было видно,
но, когда люди поднимались на более возвышенное место, оказывалось, что они
стоят по грудь в пелене, а головы - сами по себе, торчат независимо от
туловища. "Вот это фокус, - восхищался Солдатов, - расскажу в таксопарке
ребятам, не поверят!".

Идти, однако, было тяжело, снег в лицо будто швыряло совковой лопатой, и ни
у кого, кроме новичка Солдатова, поземка восхищения не вызывала. Даже Игорь
Чистяков, весь полярный опыт которого был накоплен в преддипломной
практике, понимал, что эта экзотика и является главным врагом. А когда люди
забрались на одну из тех скал, которые еще с борта самолета заметил
Анисимов, то без лишних слов стало ясно, что остров, укутанный поземкой, с
воздуха не может быть виден. То есть, зная его координаты и кружась над
ним, летчик различит скалы и верхушки двух-трех холмов, но и только.
Признаков проживания на острове человека никакой даже самый опытный летчик
в этом хаосе не обнаружит.

В укрытой от ветра естественной нише перевели дух, осмотрелись.

- А искры, дым из трубы? - высказал предположение Чистяков.

- Дохлое дело, - сказал Белухин. - Как думаешь, Илья?

- Дохлое, - согласился Анисимов. - Костер бы разжечь...

- Идея разумная, - поддержал Белухин. - С подветренной стороны уложить
дровишки посуше, щепок... Эх, бензинчику бы канистру... Дома, однако,
обговорим, что и как.

- А чего обговаривать? - Солдатов пожал плечами. - Подумаешь, хитрость,
костер разжечь.

- Тебе хорошо, - позавидовал Белухин, - тебе все ясно. А вот я тугодум,
пока что не соображу. Если разрешишь...

- Излагай, дед, - великодушно разрешил Солдатов. - По пунктам.

- Во-первых, костер нужен не для того, чтобы Арктику греть, а чтоб его в
определенный момент с самолета увидели; во-вторых, попробуй, разожги его
без горючки в этот самый момент; в-третьих, люди должны здесь дежурить,
чтоб самолет не прозевать. А дежурить-то холодно, и меняться в ночь
небезопасно, однако.

- Медведи, что ли? - ухмыльнулся Солдатов. - Слышал я эти сказки, в детском
саду пугали.

- Может, и сказки, - согласился Белухин. - Только, паря, не такие, как ты,
с полными штанами от тех сказок бегали.

- Вот именно! - подхватил Чистяков. - У нас на станции, где я проходил
практику...

- Был ты на своей станции без году неделя, - отмахнулся Солдатов. - Нет, в
самом деле медведи?

- Растолкуй ему, Михаил Иваныч, по-научному, - предложил Белухин.

- Какая там наука, - улыбнулся Зозуля, - старое, как мир, наблюдение
охотников. У западной оконечности острова имеется множество разводий,
следовательно, возможна нерпа и, как следствие из следствия, ее спутник и
лучший друг - медведь. Но это теоретически, практически же медведи в данном
районе маловероятны, так как, по многочисленным свидетельствам, в это время
года они уходят на юг, к проливу Вилькицкого.

- "Медвежьим трактом", - кивнул Белухин, - по южной оконечности острова
Большевик.

- Вы там были? - уважительно спросил Зозуля. - Именно туда я и мечтаю
попасть, после Урванцева вопросами миграции по "Медвежьему тракту"
практически никто не занимался.

- А кто занимался, медведь сожрал, - пробормотал Белухин, присматриваясь к
каменным глыбам. - Вот здесь, Илья, его можно и соорудить, костер твой.

- У троих имеются бензиновые зажигалки, - припомнил Анисимов. - Если ими
щелкнуть одновременно, щепки займутся.

- Разумно, - одобрительно сказал Белухин. - Ну, потопали, что ли, чего
бесплатно мерзнуть.

Обратный путь был намного легче, ветер дул в спину, да и шли не вслепую, а
по своим следам. На подходе к избушке Белухин пропустил товарищей вперед,
задержал Зозулю и отвел его в сторону.

- Значит, ушли на юг медведи?

- Уходят, - поправил Зозуля, пытливо глядя на Белухина, будто ожидая
подвоха. - Иные, правда, остаются надолго и пасутся у разводий, но здесь, я
думаю...

- А ты протри очки!

От тригонометрической вышки к морю уходили огромные, размером с тарелку,
следы.

* * *

В тамбуре отряхнулись, сбили друг с друга снег.

- Ух, ты, свеклочка, - приветствовала Лиза Чистякова. - Нам бы такой
румянец, а, Зоя?

- Сомнительный комплимент для мужчины, - смутился Игорь.

- Смотри, он еще нецелованный, - предупредил Кислов, - в обморок упадет от
избытка чувств.

- "Только нецелованных не трогай, только не горевших не мани", - под
дружный смех проявил свою эрудицию Гриша. - Разве я неправильно запомнил? -
растерянно спросил он.

- Не обращай на них внимания, - дружелюбно сказал Седых. - Присаживайся ко
мне, я тоже Есенина люблю.

Вошли Белухин и Зозуля.

- С пустой сумой, добытчики? - спросила Анна Григорьевна.

- Хрен чего увидишь, - садясь, проворчал Белухин. - Падера.

- Что? - не поняла Невская.

- Поземка, - пояснил Зозуля. - Так здесь ее называют.

- Это и есть пурга? - уточнила Невская.

- Разновидность. Внизу, у поверхности, трехметровый слой взметенной снежной
пыли, а вверху ясно, и если вы из любопытства подниметесь на крышу...

- Верю вам на слово, - поежилась Невская.

- Другое дело, - продолжал Зозуля, снимая унты и подставляя их поближе к
печке, - когда низкие слоистые облака со снежными иглами опускаются до
поверхности и смешиваются с поземкой. Ад! Тогда и в двух метрах ничего не
увидишь - так называемая "темная пурга". К счастью, нам это как будто не
угрожает.

- Накаркаешь, - Кислов постучал по столу.

- Вряд ли, - сказал Белухин. - Сегодня облака повыше, чем вчера, похоже,
будут рассеиваться. Ну а поземка длится недолго.

- Сколько? - спросила Невская. - Час, два?

- Да нет, дочка. Суток трое.

- Значит, нас трое суток могут не найти?

- Свободное дело, - кивнул Белухин. - Сверху ничего не видать. Матвеич,
однако, придумал костер разжечь.

- Вы думаете, это поможет? - обратилась к Анисимову Невская.

- Надеюсь.

- До чего есть хочется! - вздохнула Лиза.

- Ты сама сдобная булка с изюмом, - пошутил Солдатов, как бы случайно кладя
ей на колено руку.

- Не по твоим зубам, - Лиза сбросила руку.

- А по чьим?

- Мой мужчина должен быть скромный, положительный и обязательно в очках.
Как Михаил Иваныч.

- Елизавета Петровна... - пробормотал Зозуля. - Я, конечно, польщен, но...

- Николай Георгиевич, - выручил Зозулю Чистяков, - допустим, что поземка
действительно продлится трое суток. А если костер не удастся разжечь, или
его не увидят? Неужели мы будем пассивно ждать?

- Предлагай, - сказал Белухин.

- Ты, Игорек, можешь активно, - сказал Солдатов. - Танцуй, разучивай песни.
Хочешь, научу? - И заверещал: "Арлекино, Арлекино..."

Чистяков поморщился.

- У тебя, Слава, молчание лучше получается.

- Точно, как мой директор парка, - удивился Солдатов. - Он меня и в эту
чертову командировку втравил, чтоб я на собраниях не возникал, не мутил
воду. Тузиков его фамилия, случаем, не родственники?

- Пассивно мы ждать не будем, - сказал Анисимов. - Ого, на завтрак какао?

- Шоколад - харч особый, - Анна Григорьевна раскрошила на тряпочке
полплитки шоколада и ссыпала в кипяток. - Просто так, в натуре его есть не
следует, от горячего какао больше сытости будет.

- Обжираловка! - фыркнул Солдатов.

- Завтрак королей, - поведал Зозуля. - Алексей Толстой в "Петре Первом"
писал, что Карлу XII утром подавали в постель горячий шоколад.

- С жиру бесился, - буркнул Кислов.

- Карл XII был очень худой, - вступился за короля Зозуля.

- Похудел, когда от Полтавы драпал, - добродушно заметил Белухин, помешивая
в кастрюле большой деревянной ложкой. - Аж штаны сваливались.

- Мы с Зоей читали книгу известного врача Брэгга, - сообщил Гриша. -
Оказывается, голодать бывает очень полезно для здоровья.

- Кому? - окрысился Кислов. - Сам небось жрал в три горла, а других сажал
на диету.

- Брэгг лично голодал по две-три недели, - примирительно сказал Гриша, - и
очень хорошо себя чувствовал.

- А его жена? - насмешливо спросил Кислов.

- Что жена? - не понял Гриша.

- Ей-то какой прок...

- Эй, Захар! - прикрикнула Анна Григорьевна, звеня кружками. - Язык
попридержи.

Каждому досталось по полторы кружки напитка, и одну, почти полную Анна
Григорьевна оставила про запас.

- Тебе на полдник, сынок, - сказала она Грише. - Они матерые, поговеют, а
ты растешь.

- Ни за что! - гордо заявил Гриша. - Все излишки положено разделить между
женщинами.

- Женщины - они живучие, как кошки, - улыбнулась Анна Григорьевна. - Ладно,
половину тебе, половину Борису, справедливо?

- Зоя, подтверди, что я не возьму ни капли!

- Не возьмет, - подтвердила Невская. - Мне кажется, справедливее все отдать
больному.

- Ни в коем случае, - возмутился Седых. - Я не двигаюсь, энергии не трачу.

- Нашли о чем спорить, - Кислов махнул рукой. - Эта горячая водичка такое
же какао, как Солдатов - Алла Пугачева. Другой вопрос - полплитки осталось,
вот и раздай, мамаша, каждому по дольке. Кто за?

- Перебьешься, милок, - Анна Григорьевна спрятала шоколад в сундук. - Тебе
собственного жиру на месяц хватит.

- Тепло и мухи не кусают, - Белухин расстегнул полушубок. - На совет,
мужики! Илья, командуй, кому слово.

Шельмец вдруг зарычал и подался к двери.

- Вот и первый оратор! - обрадовался Солдатов. - Докладывай, Шельмец.

- Как бы не так... - Белухин прислушался. - Дверь за собой хорошо прикрыл,
Михаил Иваныч?

- На засов, - ответил Зозуля. Он подошел к окошку, дохнул на стекло, протер
рукавом и жестом подозвал Гришу.

- Батюшки... - прошептала Лиза.

- Медведь! - прильнув к окошку, закричал Гриша. - Какой огромный! Зоя,
настоящий медведь!

- Эй, посторонись! - Кулебякин спрыгнул с верхних нар, схватил топор.

- Не суетись,