юре -- Васек Соболев.
     -- Васек раздевался  до  кожаной  куртки, -- припомнил  штурман  поезда
Николай  Морозов,  --  и перебирал  фрикцион. "Хватит, Васек, погрейся!"  --
кричат  ему,  а  он: "Разогреешься  --  потом быстрее замерзнешь!"  И часами
работал,  пока не заканчивал ремонт. В одной куртке работал,  в то время как
мы вообще одежду не снимали, даже на камбузе!
     -- Мы называли свой камбуз "Ресторан  "Сосулька", -- улыбнулся Ненахов.
-- Интересно, что бы сказал санитарный врач, если бы увидел Колю Дыняка не в
белом халате, а в шубе и меховых  рукавицах? Бывало, сунешь ложку в рот -- и
стараешься отодрать без крови.
     Да, металл стал хрупким, как стекло.  Но люди -- твердыми, как  железо.
Они  подшучивали над  своими трудностями,  им  и в  голову не приходило, что
перенесенного ими в этом походе не  испытал ни один  человек на Земле. Потом
мне рассказывали, что на этих  чуть не вдвое похудевших ребятах живого места
не  осталось  --  так она были  изранены чудовищными  холодами, при  которых
доселе человек не работал. И никто из них не сдался, ни  разу не пожаловался
на  смертельную усталость не только потому, что это было  бессмысленно, но и
потому,  что  пятидесятилетний  Зимин,  уставая  больше  всех,  всем   своим
существом  излучал непреклонную волю. И походники готовы были на любые муки,
лишь  бы не уронить себя в глазах папы  Зимина! Они знали, что  на фронте он
много  раз  под огнем  фашистов вытаскивал с поля боя подбитые танки  -- так
неужели не доведет до Мирного искалеченные Антарктидой тягачи? Доведет!
     -- С грехом  пополам дотянули до станции Восток-1, --  продолжил Зимин.
--  Это  уже,  считайте,  половина  пути   до  Мирного,   Но  облегчения  не
почувствовали. Во-первых, вновь задул ветер до  пятнадцати метров в секунду,
а вовторых, запасенное в районе станции топливо оказалось прескверным -- как
мед засахаренный. Что делать? Бросать часть машин и на остальных  рвануть  в
Мирный? Можно. Никто бы  вас за это не осудил --  кроме вас, восточников. Не
будет  в  Мирном достаточного числа  тягачей -- сорвется следующий  поход на
Восток. Значит, пришлось бы  закрывать станцию. Поэтому решили: до последней
возможности тянуть машины к Мирному. Технологию разработали такую. Палками и
лопатами  черпали из  бочек топливо, которое  превратилось в  киселеобразную
массу, накладывали в ведра и доводили на кострах до жидкого состояния; потом
насосами закачивали в бак и бежали заводить мотор, пока топливо не замерзло.
И так -- каждый день...
     -- А за двести пятьдесят километров до Мирного -- пурга за пургой. Даже
"Харьковчанка" и та скрылась под снегом. Простояли дней десять, не высовывая
носа, для  многих  эти дни  были чуть ли не самыми тяжелыми. Только вышли --
снова  замело.  Последние сто  километров шли  вслепую,  в  сплошную  пургу,
пережидать уже не было ни сил, ни терпения. Машины теряли колею, приходилось
выходить  из кабин, ощупью искать след и выручать  товарищей. Только  у зоны
трещин  простояли  до появления  видимости  -- ведь  в глубине  одной из них
навеки покоится со своим трактором Анатолии Щеглов, наш товарищ, светлая ему
память.  Вот и все. Через два  месяца,  к Первому мая, доплелись  на честном
слове до Мирного -- прокопченные, обмороженные, грязные до невозможности. По
сравнению  с тогдашним нашим видом  согодня мы как джентльмены, лорды  перед
королевским приемом!.. Отдохнули, подлечились и  стали  готовиться  к новому
походу...
     На  Востоке  спиртное  идет плохо -- из-за кислородного голодания. Даже
первосортный коньяк, от которого на  Большой земле никто бы не отказался,  в
нашей каюткомпапии не пользовался  столь  заслуженным  вниманием. Но сегодня
выпили все, в  том  числе  самые убежденные трезвенники. Понемножку, но все.
Пили  за походников, железных  людей, никогда не покидающих друга в беде, за
Тимофеича,  за  нерушимую полярную дружбу.  А в  заключение прозвучал  такой
тост:
     -- Есть два  Евгения Зимина. Они  не родственники и даже не знакомые --
просто тезки  и  однофамильцы. Один -- симпатичный юноша, знаменитый на  всю
страну. Он превосходно играет  в хоккей и о нем чуть ли не каждый день можно
прочесть в газетах. Другой Евгений  Зимин, бывший майор-танкист, закончивший
войну  с  пятью  боевыми  орденами,  прошел  двадцать  тысяч  километров  по
Антарктиде -- больше, чем любой другой полярник мира. Шесть раз он пересекал
ледовый   континент,    ведя    за    своей    флагманской   "Харьковчанкой"
санно-гусеничные  поезда. Этого  Евгения Зимина, героя без Золотой Звезды на
груди, знают лишь полярники и специалисты. Таь выпьем же за папу Зимина и за
то, чтобы слава распределялась по праву!
     И  мы  выпили.  А  потом  долго  сидели,  до глубокой  ночи,  и  "бойцы
вспоминали минувшие дни".
     Вот фамилии одиннадцати  участников  ставшего легендарным в  Антарктиде
санно-гусеничного  похода  в  марте  --  апреле  1969  года:  Зимин  Евгений
Александрович -- начальник поезда, Копылов Юрий --  инженер-механик, Ненахов
Александр --  механик-водитель, Сахаров Виктор  -- механик-водитель, Соболев
Василий -- механикводитель,  Семенов  Виктор --  механик-водитель, Пальчиков
Юрий -- механик-водитель, Морозов Николай -- штурман, Жомов Борис -- радист,
Дыняк Николай -- повар, Борисов Анатолий -- врач-хирург.
     Впечатления последних дней
     Нет такой книги, автор которой упустил бы случай сообщить читателю, что
время летит быстро. Даже классики мировой литературы и те не отказывали себе
в  удовольствии  констатировать  эту   суровую  истину.  Поэтому   не  стану
оригинальничать и  лишать  свое  повествование столь привычных для  читателя
слов: "Не успел я оглянуться..."
     Итак, не успел  я оглянуться,  как  закончился январь.  Время  жить  на
Востоке кончилось, пришло время улетать. Так  требовала  программа: месяц на
Востоке,  месяц в  Мирном  и на "Оби" вдоль Антарктиды,  с  высадкой на всех
остальных  советских   полярных  станциях.  Американцы  за  нами  так  и  не
прилетели: видимо, забыли в сутолоке будней  о  своем  обещании,  и на Южный
полюс я не попал, и свидетельства о поездке на тракторе вокруг земной оси не
получил   "Полюсом  больше,  полюсом  меньше..."  --  утешал   меня  Валерий
Ельсиновский. И  был по-своему прав, этот философ с  мушкетерской  бородкой:
всего на свете не увидишь,  а если  увидишь, то не опишешь, а  если опишешь,
все равно тебе не поверят.
     Впрочем, за  последнюю  неделю на меня обрушилось  столько впечатлений,
что о Южном полюсе и вспомнить было некогда.
     В  одно прекрасное утро Василий  Семенович  пригласил  меня  на  монтаж
домика. На  своем полярном веку Сидоров соорудил на обоих полушариях десятки
разных  строений,  и под  его  руководством работа шла  быстро,  без  всяких
задержек. Я уже рассказывал,  как  монтируют домик, и вряд ли  стал бы вновь
тащить читателя на стройплощадку, если бы не два обстоятельства
     Первое  из них  связано с тем, что  ночью из Мирного прилетел начальник
экспедиции Гербович  -- знакомиться  с положением  на Востоке  и  состоянием
техники у  походников.  Приезд высокого  начальства,  как  известно,  всегда
создает  напряжение,  и восточники  постарались  не  ударить в грязь  лицом:
прибрали  помещения  и  рабочие  места,  чисто выбрились, переоделись во все
свежее и вообще выглядели орлами. В этот день из-за перестановок в графике я
вновь  оказался  дежурным  по  станции,  и  это привело  к  трагикомическому
происшествию.
     Возвращаюсь  на  стройплощадку.  Начав работу с нуля, мы к полудню  уже
установили  фундамент, собрали  соединительные стяжки и только приготовились
монтировать  панели,   как  рядом  с  нами   выросла  монументальная  фигура
начальника экспедиции. Без видимых  усилий подняв  тяжелую панель, Владислав
Иосифович поставил ее на место и пошел за следующей.
     -- Вот  это  мощь!  -- завистливо  проговорил один из нас. -- Подъемный
кран!
     Я  всегда с большим  уважением относился к Гербовичу и знал, что  он не
принадлежит к числу тех руководителей,  которые любят смотреть, как работают
другие,  но в тот момент сообразил, что  на моих глазах  происходит вопиющее
нарушение правил внутреннего распорядка.
     -- Владислав  Иосифович, -- обратился я к начальнику экспедиции, -- как
дежурный до станции вынужден отстранить вас от работы!
     Свидетели этой сцены  замерли, а  я, выдержав  эффектную паузу, пояснил
казенным голосом:
     --  Согласно  инструкции,  каждый  человек,  прилетающий на  Восток,  в
течение трех дней не  должен  поднимать тяжести и делать резкие движения. Вы
сорветесь,  а кто  за вас отвечать  будет? Дежурный.  С кого  стружку  будут
снимать? С нашего брата дежурного!
     -- Ничего  не поделаешь, Владислав Иосифович, --  сокрушенно проговорил
Сидоров. -- Санин у нас типичный бюрократ!
     Полярная    демократия     восторжествовала:    начальник    экспедиции
беспрекословно подчинился справедливому требованию дежурного.
     Еще большее  удовлетворение доставило мне  второе обстоятельство. Вымыв
после обеда посуду и  прибрав кают-компанию, я собирался было мирно посидеть
в обществе походников за чашкой чаю, как вдруг Василий Семенович спросил:
     -- А  почему вы не одеваетесь? Разве я  еще не сказал, что назначил вас
прорабом?
     Мой язык присох к гортани -- так ошеломила меня неслыханная честь.
     -- Да, вы прораб, -- подтвердил Сидоров. -- Сколачивайте себе бригаду и
завершайте монтаж.
     И я сколотил  и закончил.  А за ужином  Сидоров наградил мою бригаду (в
которой, кстати говоря, оказался и Владислав Иосифович, добившийся допуска к
работе без права подъема тяжестей) пачкой великолепных  сигарет. Более того,
Семеныч был так потрясен тем, что смонтированный под моим руководством домик
не   разваливается  от  первого  прикосновения,   что  поручил   мне  начать
строительство   дизельной  --  решение,  иэ-за  которого  долго  потом  себя
проклинал,  ибо  я так лихо  собрал  стены,  что между двумя из них осталась
десятисантиметровая щель. Панели пришлось разбирать, а прораба разжаловали и
бросили  на  низовку.  По  наивности  я  думал,  что  мой  провал  останется
неизвестным широкой публике, но не тут-то было. Через три  недели,  когда  в
кают-компании  Мирного  на  вечере  художествонной  самодеятельности  ребята
исполняли частушки, у меня от удивления отвисла челюсть:
     Некто в должности прораба
     На Востоке строил ДЭС
     И у него на целу залу
     Не хватило материалу!
     В этот момент на обычно непроницаемом лице Владислава Иосифовича слегка
дрогнул  один мускул, и  я понял, кто подарил критиканам с баяном сюжет  для
частушки.
     В кают-компании шел разговор.
     -- С тягачами и не такое бывает, -- рассказывал  один из исходников. --
Семеныч   был   тогда   начальником   Востока,   подтвердит.  В   тот   день
механик-водитель  расчищал  полосу, доработал до полудня  и  поехал обедать.
Коробка скоростей  включалась  плохо, и, чтобы с ней  потом не возиться,  он
выжал палкой сцепления и  кое-как ее  закрепил. И вот, пока он уплетал борщ,
палка под воздействием вибрации от работы мотора выскочила, и тягач пошел! А
механик спокойно  отобедал, перекурил, вышел из  кают-компании  --  батюшки!
Машина уже в трех километрах!
     -- Семеныч, тягач удрал!
     -- Кто, кто удрал?
     -- Тягач!
     -- Доктор,  --  говорит Семеныч,  --  переутомился товарищ, выпиши  ему
полстакана валерьянки.
     Короче,  пока  заводили  трактор,  бродяга  тягач  ушел  километров  на
пятнадцать. К счастью, уперся в заструг и заглох -- а то попробуй догони его
на тракторе!
     --  Ничего  не  выдумал,  было  такое,  -- с  удовольствием  подтвердил
Сидоров.
     Заканчивался прощальный обед, скоро санно-гусеничный поезд отправится в
обратный путь.
     -- Будь  человеком,  Вася,  отдай Тимофеича, -- в десятый раз, но уже с
безнадежностью в голосе просил Зимин.
     --  Бери...  --  кивнул  Сидоров,  --  ...ящик  коньяка, икру, запасные
каэшки, унты... Что хочешь -- поезду ничего не жалко.
     -- А Тимофеич?..
     -- Останется на Востоке,  пока не закончу  дизельную. В тот день, когда
смонтирует систему -- отпущу, и ни минутой раньше.
     -- Отдай, будь другом! -- взывал Зимин.
     -- Дружба дружбой,  а Тимофеич  врозь,  -- отшутился Сидоров.  -- Каких
ребят тебе даю! Дима Марцинюк, Коля Валюшкин -- мало?
     -- Добавь Тимофеича -- твой портрет над кроватью повешу!
     -- Можешь самого меня повесить -- не отдам.
     На  другом  конце  стола хохот. Это Валерий Фисенко  изображал  в лицах
будущее своих соседей через пятьдесят лет.
     --  Пивной  ларек,   очередь.  Подходит  Коля   и  хрипит  собравшимся:
"Плесните, братки, про Восток расскажу!"
     Ребята  шутят,  смеются,  а  на  душе  скребут кошки: нелегко  придется
походникам!  Им  еще хотя  бы  с  недельку отдохнуть,  набрать по  нескольку
килограммов веса,  но  нельзя:  нужно  успеть вернуться в  Мирный до прихода
"Оби", времени в обрез.
     --  Может, на самолете обратно полетишь? -- с улыбкой спросил Сидоров у
Зимина.
     --  Нет  уж,  --  поежился  Зимин  и подмигнул Луговому.  --  На тягаче
надежнее. Правда, Ваня?
     -- Тягач, он свой, как  лошадь, --  прогудел Луговой. -- Ну их  к бису,
самолеты, вертайся на гусеницах!
     Мы уже знали,  чем объяснялась такая "самолетофобия".  Как-то  Зимину и
Луговому  довелось лететь  в Мирный  на ЛИ-2. Погода  была хорошая, ничто не
предвещало  неожиданностей. За  несколько  минут  до посадки пилот  выпустил
лыжи:  одна вышла,  а вторая  ни  в  какую! А  горючее  кончается!  Пришлось
садиться  на  одну лыжу.  Как  рассказывал Луговой,  обнялись они с  Зиминым
покрепче и мысленно послали родным  и близким приветственные радиограммы. Но
все  обошлось, самолет сел, лишь  погнув  крыло.  Правда,  Луговой ухитрился
разбить нос  о свое же  колено,  но  это  уже  "косметика", как  говорил сам
пострадавший.
     Походники уходили в хорошем настроении. Щедрый Сидоров из своих запасов
обул и одел обносившихся в походе ребят,  поделился  лучшими продуктами.  Из
Мирного  на  смену  заболевшему Александру  Ненахову прилетел  Лев  Черепов,
неиссякаемый оптимизм которого наверняка  пригодится в трудном пути. К  тому
же с поездом  идет веселая  компания  магнитологов  --  Майсурадзе, Блинов и
Валюшкин,  которые  будут  устанавливать по дороге автоматические станции  с
атомными  источниками  энергии  --  первые автоматы  по  изучению  магнитных
явлений в  Антарктиде. Объятия, поцелуи  --  и  по приказу Зимина его ребята
разошлись по машинам. Но Тимофеич решил продлить проводы. Заведя свой тягач,
он  рванул  вперед  на  два  километра и  остановился,  тем  самым  дав  нам
возможность прокатиться на поезде.
     Я выбрал "Харьковчанку" -- одну из трех знаменитых машин, изготовленных
специально  для антарктических полярников  рабочими Харьковского тракторного
завода.  Выбрал  с умыслом: я  был  уверен, что  водитель Виктор Сахаров  не
откажет мне в  удовольствии посидеть  за рычагами.  И Виктор не обманул моих
ожиданий:  уступил свое  место, и  я по  проложенной  Тимофеичем  колее гнал
"Харьковчанку"  один  километр  четыреста  метров.  Цифры  эти   привожу  не
случайно.  Дело в  том, что после  меня выпросил  у  Сахарова рычаги Валерий
Ельсиновский.  Он вел  машину  каких-то  жалких  шестьсот  метров,  но, едва
остановившись, начал доказывать, что  протянул ее по Антарктиде больше меня.
К счастью, нашлись честные люди, восстановившие историческую правду: Сахаров
и штурман Морозов заверили  подлинность приведенных мною цифр. И вы думаете,
что доктор успокоился? Как  бы не так! Он тут же сочинил небылицу, что якобы
один водитель  на остановке разводил руками и удивлялся: "В жизни  не  видел
такую хромающую на обе ноги "Харьковчанку"! Уж не Санин ли ее случайно вел?"
Разумеется,  свидетели подтвердили, что  я орудовал  рычагами как  подлинный
мастер.
     Последние  объятия,  ракетные  залпы  -- и  поезд ушел в свой далекий и
трудный путь.  Мы  следили за ним, пока хватало  глаз, а потом, молчаливые и
торжественные, отправились на станцию.
     --  Золотые  ребята,  железные люди!  --  запуская  тягач,  растроганно
говорил Тимофеич и  вытирал мокрое лицо. -- Хотите  верьте,  хотите нет, но,
когда я прощался этими мошенниками и стилягами, из глаз посыпались вот такие
слезы, как орех...
     И ещо из впечатлений последних дней.
     Зная любовь корреспондентов ко  всякого рода рекордам, мне за одно утро
преподнесли их целых три.
     Перечень открыли Борис Сергеев и Коля Фищев, запустив зонд на сорок три
километра --  рекорд  Востока  за  все  годы!  Верный  своему слову  Сидоров
"выставился" на  бутылку  коньяку, и аэрологов  немедленно  окружила веселая
толпа: каждый доказывал свою причастность к успеху.
     -- Я вас такой яишницей накормил, что за пятьдесят могли  запустить! --
подчеркивал свои заслуги Павел Смирнов.
     -- Пересолил ты свою яишницу! -- "топил" конкурента Валерий Фисенко. --
И тебя, Сашок, мы близко к коньяку не подпустим. Мы знаем, кто нам помогал!
     -- "Нам"? --  поражался такой наглостью Саша Дергунов. -- Я хоть погоду
предсказал, а ты?
     -- Я?! -- Валера плутовски пучил свои глаза и вздымал  руки, призывая в
свидетели всевышнего. -- А кто сегодня  утром дал Борису прикурить?  Кто,  я
тебя спрашиваю?
     Второй рекорд зафиксировал Саша  Дергунов: поднялась пурга, какой летом
на Востоке еще не бывало. Но за это достижение  коньяка не полагалось; более
того,  Фисенко не наскреб лишь двух  голосов, чтобы наградить  "рекордсмена"
нарядом вне очереди.
     И третий, самый главный рекорд: впервые в такую пургу, при почти полном
отсутствии  видимости,  на Востоке сели самолеты  благодаря вводу в действие
радиопеленгатора.  Помню, что разгружали  мы в тот  день  продукты:  ящики с
консервами,  мясными полуфабрикатами, яйцами, вареньем и прочее. Из-за пурги
открыли не подветренный транспортный люк, а противоположный -- пассажирский,
и мы, столпившись внизу,  по очереди принимали сверху ящики. Когда подходила
моя очередь, а шел тяжелый ящик, меня как бы случайно выталкивали в сторону,
а  когда   спускалась  какая-нибудь  двухкилограммовая  коробка,  раздавался
дружный рев:  "Где Санин?"  Судя по тому, что  веселее всех при  этом скалил
зубы  Ельсиновский,  легко было  догадаться,  что обструкцию устроил  он.  К
сожалению, у меня так и не хватило времени отомстить ему как следует.
     Арнаутов и Миклишанский  хватались за  головы: получили  радиограмму от
своего  шефа-академика с  требованием добыть и привезти  снежные монолиты  с
глубины шести метров!  Это на Востоке, где один метр выпилишь --  семь потов
прольешь... Лишь Терехов воспринял прикаа как философ.
     --  Шесть  метров  --  не шестьдесят,  --  рассудил  он.  --  За  мной,
кандидаты!
     Для  карьера  геохимики выбрали снежную  целину  метрах  в  трехстах от
станции   и  категорически  запретили  механикам-водителям  приближаться  на
машинах к заповедному месту -- науку устраивает лишь  стерильно чистый снег.
В  первый же день работы Гена  растянул руку,  сильно  страдал  от  боли, но
остался  верен себе: притащил якобы с  карьера старую,  разорванную  дамскую
перчатку и шумно демонстрировал свою "находку".
     -- Найдено на глубине двух метров! -- вещал он. -- Если  учесть, что на
Востоке  выпадает в  год  лишь несколько  сантиметров  осадков, то ясно, что
перчатка  потеряна  лет сто  назад!  Гера,  почему  молчит твоя рация? Беги,
возвести   миру:   "Загадка  станции   Восток!   Перчатка  неизвестной  дамы
девятнадцатого века!"
     Но  зато  у  своего  карьера  геохимики  теряли  чувство  юмора. Стоило
невдалеке прогромыхать тягачу,  как они  выскакивали наверх и дружно грозили
нарушителю кулаками. А что творилось,  если  посетитель осмеливался закурить
или, страшно  сказать,  бросить  окурок  в  районе  карьера!  Такой  человек
обзывался Геростратом,  Савонаролой, л