я  наукой. А своему  любимому
Северу он принесет  куда больше пользы,  будучи инженером  и  ученым, нежели
регистратором полярных сияний.
     В тот вечер мы долго сидели у  жаркого камина, разговаривая обо всем на
свете,  вспоминая Москву, которой  москвичу, где бы он ни был, всегда так не
хватает. Я  поглядывал  в окно;  пурга вела себя как необъезженный  жеребец:
спрячешься, сделаешь вид, что не смотришь, -- успокаивается,подходишьпоближе
--  взбрыкивает  копытом. До  первого  января оставалась лишь одна неделя, и
Сергей  советовал мне смириться с тем, что новый, 1967  год я буду встречать
на полярной  станции. А  чтобы я не  очень переживал из-за лопнувших планов,
Сергей подарил  мне полуметровый  клык моржа, одно из лучших ныне  украшений
моей квартиры.  Я говорю  "одно из лучших" потому, что о  главном  сувенире,
добытом в Арктике, расскажу во второй половине полярных былей.
     И все-таки Сергей ошибся. Зазвонил телефон: меня срочно вызывал Алексей
Жинжило. Он  попросил  у  меня  командировочное  удостоверение  и  проставил
выбытие сегодняшним числом.
     -- Вас ждет вездеход,-- эффектно закончил он эту сцену.
     Я  поблагодарил всех новых  друзей за  хлеб-соль, а неутомимый  Сергей,
взвалив  на  плечи мой  рюкзак,  проводил меня  на гору. Мы распрощались,  а
минуту спустя грохочущий вездеход мчал меня по тундре сквозь гаснущую пургу.
В последних конвульсиях  содрогался ветер,  мелькали врытые  в  землю бочки,
обозначавшие дорогу на Сомнительную, а я думал  о Сереже Чернышеве, о людях,
которые надолго еще останутся в этом суровом краю.;

 * ЧАСТЬ ВТОРАЯ. О ПОЛЬЗЕ БЕЛЬЕВЫХ ВЕРЕВОК *


     Фритьофа  Нансена  после   знаменитого   дрейфа  на  "Фраме"   норвежцы
встретили,  как  национального  героя. Амундсена тоже  носили на  руках  так
долго, что он едва  ли  не разучился ходить. Челюскинцев  буквально с ног до
головы  засыпали  цветами,  а папанинцев  чуть  не  разорвали  на  отдельные
сувениры.
     Я думал об этом, возвращаясь из первого путешествия  на Север. Как меня
встретит Москва?  Где  возникнет  стихийный  митинг--  в  аэропорту  или  на
стадионе "Динамо" (вход по пригласительным билетам)? Но  когда самолет пошел
на посадку, я вспомнил, что забыл дать телеграмму.  И эта оплошность  дорого
мне  обошлась: лишь одна газета оперативно откликнулась на мое  возвращение.
Тем дороже  для меня  эти скупые  газетные строки: "После посадки  самолета,
прибывшего рейсом Черский -- Москва, в очереди за такси возникла безобразная
свалка.  Неопознанный гражданин, угрожая пассажирам огромной, странного вида
дубиной, вломился в машину и скрылся в неизвестном направлении".
     Благодаря газету  за в  общем-то благожелательный репортаж об окончании
моего  путешествия, должен, однако, заметить, что в бочку меда попала  ложка
дегтя.  Репортер,  этот  славный  малый,  оказавшись  в  плену  сенсаций  --
известные  путешественники возвращаются домой  не  каждый  день! --  исказил
важную деталь. Во-первых, я никак не мог угрожать пассажирам "странного вида
дубиной", поскольку весила она побольше двух пудов. Видимо, репортера ввел в
заблуждение вопль  прохожего,  на  ногу  которого я  непредумышленно  уронил
указанный предмет.  Во-вторых, репортер оскорбил во мне чувство прекрасного,
обозвав  дубиной  уникальный  полутораметровый  кусок  бивня  мамонта.   Да,
товарищи, то был закругленный конец  бивня  мамонта,  похожий на  гигантский
бумеранг.  Его  подарил мне  на  прощанье  бортрадист  Володя  Соколов,  мой
великодушный  и благородный  друг.И  теперь этот  бивень висит  на блестящей
собачьей  цепи в  моей квартире,  как вечная  угроза живущим  ниже  соседям,
которые вздрагивают от мысли, что рано или поздно он рухнет на пол со всеми.
падающими  отсюдапоследствиями. А  когда меня  навещают  друзья, они  первым
делом подходят к бивню.
     -- С какой свалки ты приволок это бревно? -- ухмыляясь, спрашивают они.
     -- А, пустяки,-- равнодушно роняю я.-- Бивень мамонта.
     -- Бивень... чего? -- друзья столбенеют.
     -- Мамонта,-- говорю.-- Зверь был такой. Млекопитающий.
     Друзья весело смеются, но их смех неуверенный и неискренний,  нет в нем
настоящей  жизнерадостности. Подмигивая  друг другу,  они  щупают бивень,  с
застывающими улыбками осматривают окаменевшую кость, и лица их вытягиваются.
Недоверие, минуя промежуточные  стадии, переходит в жгучую и черную зависть.
Это и есть моя высшая награда.
     Итак,  триумфально  вернувшись  на  материк,  я  написал  первую  часть
полярных былей и начал подумывать о второй. Куда  отправиться на этот раз? О
полюсе я старался  не думать: один  раз опоздал,  второй раз  где-нибудь  на
полпути  застряну и  вместо эпического материала  привезу лишь  сомнительный
авансовый отчет о командировке.  После  долгих размышлений  я  решил принять
приглашение друзей:  вновь полетать по Чукотке и пожить на острове Врангеля.
Уговаривая  себя,  что  это единственно правильное решение, я  отправился на
почту  -- дать ребятам телеграмму. Я  шел рассеянно, с трудом,  словно  меня
что-то удерживало, не пускало.
     -- У тебя что, глаза на макушке? -- послышался окрик.
     Вокруг моей ступни обмоталась бельевая веревка, которую я, оказывается,
тащил за собой шагов двадцать. Я извинился и пошел дальше, бормоча про себя.
"Глаза на макушке... на макушке... трам-там-там... на макушке". Черт возьми,
здесь что-то есть!
     И тут в голову вползла одна мысль.  Я сразу же вцепился в нее, помчался
обратно  домой и записал на листочке  название,  которое вы уже знаете -- "У
Земли на  макушке".  И так оно мне пришлось по душе, что я даже прослезился.
Конец сомнениям! Ведь название решало все, ибо в нем звучал приказ: собирай,
голубчик, манатки  и добирайся как хочешь  до полюса, поскольку именно он  и
является земной макушкой.
     Я побежал  в редакцию. Ответственный секретарь беседовал с посетителем,
отвечал кому-то по телефону, дочитывал рукопись, правил верстку, пил  чай  и
курил свои неизменные "Краснопресненские" -- он был тренированный малый.
     -- Ну? -- спросил он, бросая рукопись в корзину.
     -- Лечу на полюс! -- бодро выпалил я.
     -- Северный,Южный? -- спросилэтот робот, марая верстку.
     -- Северный.
     -- Надя, напечатайте автору удостоверение. Полюс, 30 дней.  Счастливого
пути.
     --  Спасибо...--  проворчал  я.--  Человек  не  в  Сочи летит,  мог  бы
прочувственнее...
     -- Видишь ли,-- саркастически заметил секретарь,-- я всегда считал, что
на полюс попадают только самые мужественные, сильные  люди. Но в наше время,
когда на полюс летишь ты, восхищаться можно лишь грандиозностью технического
прогресса.  Вернешься  --  не забудь  своевременно  сдать  авансовый  отчет.
Алло!..  Да,  прочитал.  Ваши  стихи,  товарищ,  слишком  хороши для  нашего
журнала...
     Я отправился в бухгалтерию.
     --   Гм,  полюс...--  бухгалтер   наморщил   лоб.--  Поселок,  сельская
местность?
     --  Как вам  сказать...--  подумав, проговорил я.--  Пожалуй,  деревня.
Пашни, коровы, виноградники.
     -- Один рубль  тридцать  копеек в сутки,-- решил бухгалтер.-- Гостиница
там есть?
     -- Еще бы,-- обозлился я.-- Небоскреб с трехкомнатными люксами.
     -- Тише, товарищ,-- сказал бухгалтер.-- Полетите самолетом?
     -- Не знаю еще,-- вздохнул я.-- Может быть, на собаках.
     -- Оправдательный документ будет?
     -- Будет. Запишу на магнитофоне собачий лай,-- пообещал я.
     --  Все  острят,--  пробормотал  бухгалтер.--  А  прочтешь их книжки, и
хочется плакать.
     Я  пулей выскочил  из бухгалтерии, купил билет на  самолет и отправился
открывать Северный полюс.

О ДВУХ ЗАЙЦАХ


     Из двух убегающих зайцев выбирают того, который пожирнее.
     Опытные люди говорили, что кратчайший путь на полюс лежит через Диксон,
оттуда наискосок направо, потом прямо и налево за углом. Именно на Диксоне и
базируется экспедиция "Север-19", одна из функций которой -- завоз горючего,
продуктов  питания и  различногооборудованияна дрейфующиестанции.  Но  этого
почти  что пойманного зайца  мне  показалось мало. Захотелось еще увидеть  и
черских друзей  летчиков,  пожать им руки и узнать свежие новости. Тем более
что  на  телеграмму: "Можете  ли доставить  меня потом  на  полюс?"-- прибыл
ответ, смысл  которого  заключается  в  том,  что  куда  еще, а  на полюс --
пожалуйста, в два счета.
     Так  я  погнался  за  двумя  зайцами.  В  результате  главный, наиболее
упитанный  заяц  юркнул  в  кусты,  откуда время  от  времени  издевательски
помахивал хвостиком.
     Вначале все шло хорошо. Оказавшись в  милом моему сердцу Черском, я жал
руки Володе Соколову,  его Наташе, Тане  Кабановой, Лабусову  и  с интересом
слушал свежие новости. Но одну из них, самую свежую, мне оставили на десерт,
когда я  уже  был сыт новостями по горло. Готовили меня к ней  по чеховскому
методу. Сначала начал вздыхать Лабусов.
     -- Да-а,-- протянул он,-- полюс-то...
     -- Что полюс? -- насторожился я.
     -- Ничего, ничего,-- - заторопился Лабусов.-- Летим, значит?
     -- Конечно,-- обеспокоенно подтвердил я.
     -- Ну-ну,-- -с глубочайшим сомнением произнес в пространство Лабусов.
     Я  засуетился,  но присутствующие  меня  заверили,  что  все  в  полном
порядке.
     Спустя  минуту   командир   летного   коллектива  Владимир   Алексеевич
Седляревич тихим голосом заметил:
     -- И кто бы мог ждать от нее такого подвоха...
     -- От кого? -- спросил я.
     --  От  льдины,   на  которой  "СП-15".  Нужно  ведь--  перемахнула  из
восточного в западное полушарие, акробатка такая. Смешно, правда?
     Может  быть,  это  и в  самом  деле  было  забавно,  но  мне  почему-то
совершенно не захотелось смеяться. Я  вдруг печенкой почувствовал, что между
легкомысленным  поведением  льдины   и   моими  планами   имеется   какая-то
несимпатичная связь.
     -- Но вас это пусть не  волнует,-- весело добавил Седляревич, глядя  на
меня как на человека, которому сейчас один за  другим вырвут три зуба. -- Не
на полюсе свет клином сошелся.
     Я тут же ударился в  панику и потребовал правды,  и только  правды. Она
оказалась на  редкость суровой. Несколько часов  назад из управления прибыла
радиограмма: в связи с тем, что льдина покинула восточный арктический район,
обслуживаемый черскими летчиками, рейс на полюс отменяется
     Когда  меня привели  в чувство,  я обвел глазами  обеспокоенные лица  и
сказал:
     -- Все равно полечу на полюс!
     -- Безусловно,безусловно, -- подхватиливсе. -- Разве можно иначе?
     Седляревич взглянул на часы.
     --  Через  двадцать минут--  срочный  санитарный  рейс. Хотите  принять
участие?

СПАСТИ ЧЕЛОВЕКА


     В наше время, когда  великие изобретения  едва успевают регистрировать,
вертолетом никого не  удивишь.  Уж на что фантастическая  штука лазер,  и то
редактор  газеты  морщится:  "Сто  строк  на  лазер?  Многовато,  пожалуй...
Подумаешь,  эка невидаль!" Воображение  современника  -- редактор знает  его
психологию -- можно поразить уж совершенно феерическим изобретением:
     вроде  телепередач с Марса или --  куда  ты меня уводишь,  фантазия? --
наконец-то найденного средства от облысения.
     Так  что  вертолет  родился тихо, без  рекламной  свистопляски,  и если
теперь о нем пишут, то покровительственно, как о младшем брате самолета. А в
последнее  время особенно умиляются тем, что из вертолета получился отличный
воздушный  кран,  удешевляющий строительные работы.  Спору  нет, хорошо, что
вертолет может заменить кран.  Но главное достинство вертолета именно в том,
что его-то ничто не может заменить,  когда нужно сесть  на клочок земли  или
осколок льдины размером с волейбольную площадку. Вертолет стал  единственной
надеждой пострадавших, которых,  кроме него, уже  ничто не может спасти. Вот
почему на Севере,  где очень легко попасть в беду, но очень трудно выбраться
из  нее,  к  вертолету  относятся   с  нежностью,  с  трогательной  любовью.
Вертолетчики  знают  это  и  гордятся своим  исключительным  положением.  Их
стрекозы  карабкаются  по небу  со скоростью, которую  пилот турбореактивной
машины  назовет  черепашьей,  да  и груза вертолет  поднимает во  много  раз
меньше, чем ИЛ-18. Но этим грузом могут быть носилки с человеком, который не
позже чем через час должен лечь на операционный стол; заблудившийся в тайге,
умирающий  от  голода геолог;  охотник,  которого  блудная  льдина понесла в
океан... Поэтому настоящий летчик никогда не позволит себе иронизировать над
нелепым видом и архаической в наш век скоростью вертолета.
     Из села Колымского пришла срочная радиограмма:  с  оленеводом одного из
отдаленных участков колхоза  случилась беда. От  момента прихода радиограммы
до вылета положены считанные минуты. Пока бортмеханик  Юрий Смирнов и второй
пилот  Леонид Басов  готовят машину,  я  разговариваю с командиром вертолета
Анатолием Савенковым.
     Что  поделаешь, фраза  избитая, но  Анатолий Петрович любит свое  дело,
свою стрекозу и  не  собирается ей изменять: слишком  большой  и  интересный
кусок жизни отдал он вертолету. Как и многие люди, работа которых связана со
спасением человека,  Савенков сознает  величие  своей  профессии и  гордится
каждым удачным санитарным вылетом, как хирург -- спасительной операцией. Что
ж, вертолетчик  и хирург здесь соавторы,  их  легко понять  и  разделить  их
чувства. Много раз Савенков искал  и находил в тайге, в тундре пропавших без
вести  людей, много раз возвращал  к жизни тех,  кому  она, казалось бы, уже
отмерила  последние часы. В прошлом  году  не вернулся домой  охотник-чукча.
Долго  Анатолий Петрович кружил над сопками, возвращался  за горючим,  снова
искал-- и нашел истекающего кровью  человека. Молодой охотник повстречался с
голодным  медведем--  самая опасная в тайге встреча. На выстрел  уже не было
времени, и  вооруженный ножом  человек схватился с медведем  врукопашную. Он
победил--  и   допустил  непростительную   оплошность:  забыл,  что  медведь
считается убитым только тогда, когда он  уже больше не дышит.  Разумеется, в
таких случаях охотники не прикладывают зеркальце к  устам зверя,  но стоят в
почтительном отдалении: береженого бог бережет. А наш паренек присел рядом с
поверженным медведем, и тот  в агонии  хватил его лапой по лицу: выбил глаз,
разорвал нос, щеки. От боли и  потери крови охотник потерял сознание, и лишь
фанатичное упорство Анатолия Савенкова вернуло раненому и жизнь и даже лицо:
ленинградские  врачи проделали  блестящую  косметическую  операцию. И  нынче
охотник жив, здоров и по-прежнему промышляет в тайге. На  его счету есть уже
и другие медведи, к которым набравшийся  опыта охотник относится, конечно, с
большим уважением, чем к первому.
     Мы летим  над  тундрой.  Я  сижу  напротив хирурга, испытывая танталовы
муки: разговаривать в вертолете -- только нервы портить, все равно ничего не
услышишь. Иван Иванович Махначевский,  ведущий хирург и главный врач Черской
больницы,   задумчиво  поглаживает  свой  чемоданчик,  побывавший  вместе  с
хозяином во многих  спасательных  экспедициях.  Сотни операций проделал этот
средних лет якут, выпускник Читинского медицинского института, но сейчас его
лицо  печально, и  не  надо быть телепатом, чтобы  понять  почему.  Где-то в
одинокой  яранге  лежит человек,  жизнь которого  в  опасности. Что  с  ним?
Нуждается ли он в немедленной  операции или  может  перенести полет? Ох  как
плохо  делать   операцию  в   ста   пятидесяти  километрах   от  великолепно
оборудованной операционной, по которой бесшумно скользят опытные сестры, без
слов понимающие хирурга -- по изгибу бровей, незаметному жесту.
     Вертолет  приземляется  в  Колымском: мы  берем на  борт проводника  --
восьмидесятилетнего  якута.  Пока  Савенков  выясняет  у  старика  примерное
.направление  полета, Ивана Ивановича  окружают колхозники,  снабжающие  его
всевозможными и самыми разноречивыми сведениями о пострадавшем. Здесь есть и
бывшие  пациенты  Махначевского,  которые  не  без  основания  считают,  что
наиболее ценные советы могут дать именно они.
     -- Ты  его  разрежь, как  меня,  -- советует  один, --  у  него болезнь
внутри!
     -- Помнишь,  ты меня  стучал?  -- суетится другой,  похлопывая себя  по
груди. -- Постучи его тоже, тогда и резать не надо!
     Вооруженный неоценимыми советами, Махначевский садится в вертолет, и мы
вновь летим  над тундрой, уныло  однообразной белой пустыней. Летом я тундру
не видел--  говорят, она  оживает и бывает  даже  красивой,--  но сейчас она
безжизненна  и  скучна, как длинный плохой роман, и ее точно так же  хочется
быстрее перелистать, потому что  не на  чем  остановиться глазу  и ни  одной
мысли  не  пробуждает  эта  белая томящая  скука... И  среди этого  мертвого
безмолвия  нужно найти ярангу, ту самую  иголку  в  стоге сена,--  вот зачем
понадобился  проводник. Старик показывает пальцем  в окно  и важно кивает. Я
смотрю  и не  вижу ничего, кроме заснеженных квадратов,  но спустя несколько
минут  даже  мой  невооруженный глаз различает на  снежной  простыне  тундры
мириады точек--  вроде мошкары на освещенной солнцем стене, и я догадываюсь,
что это олени. Здесь  их, наверное, больше  тысячи, низкорослых, добродушных
животных,  благодаря  которым и в тундре можно жить, и детей рожать,  и даже
слушать репортажи о футбольных  матчах. Появление вертолета олени  встретили
хладнокровно: они спокойно продолжали разрыхлять утрамбованный ветрами снег,
под которым во всей своей вкусноте неописуемой скрывался ягель.
     Но  и нам было не до оленей, мы устремились к яранге -- незамысловатому
шатру  из  жердей  и оленьих  шкур. О  ярангах  я наслышался немало легенд и
посему   входил  не   без   опаски.   Но  яранга   мне,  наверное,  попалась
образцово-показательная,   сооруженная  специально   к   приезду  столичного
корреспондента:  в ней  было  тепло и  уютно. Правда,  импортный гарнитур на
цыплячьих ножках  отсутствовал, многотомных  подписных  изданий  я  тоже  не
заметил,  но  застланный  шкурами   пол   был  чистым,  воздух--  свежим,  а
раскаленная  буржуйка придавала  заброшенному в тундре  экзотическому  жилью
домашнюю простоту.
     Но это  более поздние впечатления, а сейчас все столпились,  глядя, как
доктор осматривает  пострадавшего.  Лицо двадцатипятилетнего  парня искажено
страданием -- у  него сложный и  очень болезненный  вывих плечевого сустава.
Иван  Иванович  сделал  обезболивающий  укол  и  успокоил  родителей  парня,
пообещав, что вправлять  их Иннокентию вывих  он  будет в Черском  под общим
наркозом.
     Тем временем я  свел знакомство с младшим обитателем яранги, пятилетним
мальчишкой  в  меховом комбинезоне.  В  этой одежде  упитанный,  краснощекий
карапуз выглядел настолько эффектно, что, появись он на  Тверском  бульваре,
модные мамы, ревниво прогуливающие свои чада, побледнели бы от зависти. Да и
объяснялся  этот  медвежонок  с  изысканной  непринужденностью: дав интервью
представителю  печати,  он  потребовал конфету,  а  когда  выяснилось, что с
гонораром  дело обстоит  из рук  вон плохо,  не  стал  скандалить. Он просто
отвернулся, дав понять, что дядя, у которого нет конфеты, не заслуживает его
драгоценного внимания.
     Так и закончился обычный санитарный рейс. Если вы разочарованы тем, что
он прошел без драматических событий  -- экстренная пересадка  кожи, спасение
утопающего и прочее, -- то вспомните о том,  что одному  человеку было очень
больно, и от этой боли его избавили. Могу вас заверить, что это не так уж  и
мало.
     Темнело, когда мы возвратились в Черский.
     -- Ну, интересно? -- спросил Седляревич.
     -- Интересно,-- подтвердил я.
     -- Вот и хорошо. А то полюс, полюс...
     Я  промолчал.  Как-то  неудобно  было  говорить этому доброжелательному
пожилому человеку, командиру летного коллектива, что  заноза засела крепко и
что я все равно решил покинуть гостеприимный Черский и пусть на перекладных,
как уг