едь правда? Что ж, пусть так.  Я  постараюсь  быть
благоразумной.
   - Говорите, Лоренца, говорите!
   - Только что вы мне сказали: "Придет день, Лоренца, и  ты  не  будешь
больше страдать, наступит время, и ты станешь свободной и счастливой".
   - Да, я так сказал и клянусь Небом, что жду этого дня, как  и  вы,  с
нетерпением.
   - Это время может наступить теперь, Бальзамо, -  проговорила  молодая
женщина с ласковой улыбкой, какую ее муж видел  у  нее  на  лице  только
когда она засыпала. - Я  устала,  знаете,  очень  устала.  Это  нетрудно
понять: будучи молодой, я уже столько выстрадала! Так вот, друг  мой,  -
ведь вы говорите, что вы мне друг,  -  выслушайте  меня:  сделайте  так,
чтобы этот счастливый день наступил сию минуту.
   - Я слушаю вас, - молвил Бальзамо, охваченный необычайным волнением.
   - Я заканчиваю свою речь просьбой, с которой мне следовало бы начать,
Ашарат. Молодая женщина вздрогнула.
   - Говорите, дорогая.
   - Я не раз замечала во время ваших опытов над несчастными  тварями  -
вы говорили, что эти опыты необходимы для человечества,  -  я  замечала,
что вы владеете секретом смерти: то он заключался в  капле  яда,  то  во
вскрытой вене; и смерть эта была тихой и скорой, а несчастные, ни в  чем
не повинные животные, обреченные,  как  и  я,  на  заточение,  мгновенно
становились после смерти свободными; и это было  первым  и  единственным
благодеянием, оказанным бедным тварям с самого их рождения. Так вот...
   Она остановилась и побледнела.
   - Что, Лоренца? - спросил Бальзамо.
   - Сделайте ради меня то, что вы порой делаете  в  интересах  науки  с
несчастными животными, сделайте это во имя  человечности;  сделайте  это
для подруги, благословляющей вас от всей души, для подруги,  готовой  из
признательности целовать вам руки, если вы окажете ей милость, о которой
она вас умоляет. Сделайте это, Бальзамо, для меня, на коленях прошу  вас
об этом, и я обещаю вам, что с  последним  вздохом  я  одарю  вас  такой
любовью и радостью, какой вы не увидите от меня за  всю  мою  жизнь.  Вы
сделали бы это ради меня, и я обещаю вам, что буду искренне радоваться в
то мгновенье, когда покину  этот  мир.  Бальзамо,  душой  вашей  матери,
кровью нашего Бога, всем, что  есть  святого  в  мире  живых  и  в  мире
мертвых, заклинаю вас: убейте меня! Убейте меня!
   - Лоренца! - вскричал Бальзамо, притянув к себе  вскочившую  с  этими
словами молодую женщину. - Лоренца, ты бредишь! Чтобы я тебя убил!..  Ты
- моя любовь! Ты - моя жизнь!
   Лоренца резким движением высвободилась из объятий Бальзамо и  рухнула
на колени.
   - Я не встану, - сказала она, - пока вы не  исполните  моей  просьбы.
Умертвите меня  тихо,  без  боли;  окажите  мне  эту  милость,  ведь  вы
говорите, что любите меня;  усыпите  меня,  как  вы  часто  делаете,  но
избавьте меня от пробуждения, от разочарования.
   - Лоренца, дорогая! - заговорил Бальзамо, - Боже мой, неужели  вы  не
видите, что у меня  сердце  разрывается?  Неужели  вы  так  несчастливы?
Встаньте, Лоренца, не надо  впадать  в  отчаяние.  Неужто  вы  так  меня
ненавидите?
   - Я ненавижу рабство, пытки, одиночество, а раз вы превращаете меня в
рабу, в несчастную и одинокую, значит, я ненавижу и вас.
   - Но я безумно люблю вас и не могу видеть, как вы  умираете.  Значит,
вы не умрете, Лоренца, и  я  займусь  самым  трудным  лечением,  которое
когда-либо мне приходилось проводить: я заставлю вас полюбить жизнь, моя
Лоренца!
   - Нет, нет, это невозможно: вы уже заставили меня пожелать смерти.
   - Лоренца, сжальтесь надо мной, я вам обещаю, что очень скоро...
   - Смерть или жизнь! - воскликнула молодая женщина, приходя постепенно
во все большее возбуждение от своей ярости. - Сегодня  -  крайний  срок.
Согласны ли вы лишить меня жизни, иными словами - дать мне успокоение?
   - Жизнь, Лоренца, только жизнь.
   - Тогда свободу! Бальзамо молчал.
   - В таком случае - смерть, тихая смерть от какого-нибудь зелья, укола
иглой, смерть во время сна: покой! покой! покой!
   - Жизнь и терпение, Лоренца.
   Лоренца расхохоталась адским хохотом  и,  отскочив,  выхватила  из-за
пазухи нож с тонким и острым лезвием, словно молния, сверкнувшим у нее в
руке.
   Бальзамо вскрикнул, но было поздно: он не успел отвести  ее  руку,  и
нож вонзился в грудь Лоренцы. Бальзамо был  ослеплен  вспышкой  и  видом
крови.
   Он закричал и, обхватив Лоренцу руками, на лету поймал  нож,  готовый
опуститься снова.
   Лоренца резким движением попыталась высвободить нож, и лезвие  прошло
между пальцев Бальзамо.
   Из раны хлынула кровь.
   Вместо того, чтобы продолжать борьбу, Бальзамо протянул окровавленную
руку к молодой женщине и властно проговорил:
   - Усните, Лоренца! Усните! Я  приказываю!  Но  она  была  так  сильно
возбуждена, что повиновалась не сразу.
   - Нет, нет, - прошептала  Лоренца,  пошатываясь  и  пытаясь  еще  раз
вонзить нож себе в грудь. - Нет, я не буду спать!
   - Усните, я вам говорю! - шагнув к ней, повторил Бальзамо. - Спите, я
так хочу!
   На сей раз сила воли Бальзамо  оказалась  такой  мощной,  что  всякое
сопротивление было сломлено. Лоренца вздохнула, выронила нож, зашаталась
и рухнула на подушки.
   Только глаза ее оставались открытыми, однако ее  пылавший  ненавистью
взор постепенно угасал,  и  скоро  глаза  закрылись.  Напряжение  спало,
голова склонилась к плечу, как у раненой птицы; нервная дрожь  пробежала
по всему ее телу. Лоренца заснула.
   Только тогда Бальзамо смог расстегнуть  одежду  Лоренцы  и  осмотреть
рану; она показалась ему неопасной. Однако кровь так и хлестала из раны.
   Бальзамо нажал кнопку, спрятанную в глазу льва; распрямилась пружина,
растворилась потайная дверь. Он отвязал противовес, спустилась подъемная
дверь Альтотаса: Бальзамо встал на нее и поднялся в лабораторию старика.
   - А-а, это ты, Ашарат? - спросил тот, продолжая сидеть в кресле. - Ты
знаешь, что через неделю мне исполняется сто лет? Ты знаешь, что к этому
времени мне нужна кровь младенца или девственницы?
   Не слушая его, Бальзамо бросился к шкапчику, где хранились магические
бальзамы. Он схватил одну из пробирок, содержимое  которой  ему  не  раз
приходилось испытывать, потом вернулся к подъемному окну, топнул ногой и
начал спускаться.
   Альтотас подкатил вместе  с  креслом  прямо  к  отверстию  в  полу  и
протянул руки, намереваясь вцепиться в одежду Бальзамо, но опоздал.
   - Ты слышишь, несчастный? - прокричал он  ему  вдогонку.  -  Слышишь?
Если через неделю у меня  не  будет  младенца  или  девственницы,  чтобы
завершить составление эликсира, я умру.
   Бальзамо обернулся. Глаза старика горели  на  совершенно  неподвижном
лице; можно было подумать, что живы одни глаза.
   - Да, да, - отвечал Бальзамо. - Да, можешь быть спокоен, у тебя будет
то, о чем ты просишь.
   Отпустив пружину, он вернул подъемное  окно  на  прежнее  место:  оно
сейчас же слилось с потолком, представляя собой часть орнамента.
   Затем он поспешил в комнату Лоренцы, но,  едва  войдя  туда,  услышал
звонок Фрица.
   - Герцог де Ришелье, - пробормотал Бальзамо. - Ну  ничего,  герцог  и
пэр может и подождать!

Глава 2

ПРИВОРОТНОЕ ЗЕЛЬЕ ГЕРЦОГА ДЕ РИШЕЛЬЕ

   В  половине  пятого  герцог  де  Ришелье  покинул  особняк  на  улице
Сен-Клод.
   В свое время читатель узнает, зачем он приходил к Бальзамо.
   Барон  де  Таверне  ужинал  у  дочери.  Ее  высочество  в  этот  день
предоставила Андре полную свободу, чтобы она могла принять у себя отца.
   Герцог де Ришелье вошел в  тот  момент,  когда  подавали  десерт.  Он
по-прежнему приносил в семью Таверне только  добрые  вести:  он  сообщил
своему другу, что утром король во всеуслышание объявил, что  хочет  дать
Филиппу не роту, а полк.
   Таверне проявил бурную радость, Андре горячо поблагодарила маршала.
   Беседа потекла так, как ей и следовало  после  того,  что  произошло.
Ришелье продолжал рассказывать о короле, Андре  без  умолку  говорила  о
брате, а Таверне - о достоинствах Андре.
   В разговоре девушка упомянула о том, что она до самого утра  свободна
от службы у ее высочества, что ее высочество принимает в этот день  двух
немецких принцев, приходящихся ей родней; желая почувствовать себя  хоть
на несколько часов свободной и вспомнить те времена, когда она жила  при
дворе в Вене, Мария-Антуанетта не захотела  видеть  французских  слуг  и
даже удалила фрейлину. Это так  потрясло  герцогиню  де  Ноай,  что  она
побежала жаловаться королю, Барону де Таверне очень  нравилась,  как  он
говорил, свобода Андре, с какой она рассказывала  о  вещах,  от  которых
непосредственно зависели состояние и слава семьи Таверне.  Услышав  это,
Ришелье  сказал,   что   готов   удалиться,   чтобы   не   мешать   отцу
пооткровенничать с дочерью.  Мадмуазель  де  Таверне  запротестовала,  и
Ришелье остался.
   Ришелье  живописал   плачевное   состояние,   в   котором   оказалась
французская  знать,  вынужденная   сносить   постыдное   иго   случайных
фаворитов, подпольных владычиц, вместо того, чтобы иметь дело  с  такими
фаворитками, как в былые времена; ведь тогда это были дамы  почти  столь
же знатного происхождения, что и их августейшие любовники; дамы покоряли
принцев крови своей  красотой  и  любовью,  а  подданных  -  благородным
происхождением, умом и верностью интересам страны.
   Слова Ришелье совпали с тем, о чем вот  уже  несколько  дней  говорил
Андре барон де Таверне, и это ее удивило.
   Ришелье  перешел  к  изложению  своей  теории   добродетели,   теории
возвышенной, языческой и, вместе с тем, истинно французской;  мадмуазель
де  Таверне  была  вынуждена  признать,  что  она  ни  в  коей  мере  не
добродетельна. Настоящей добродетелью, как понимал ее  маршал,  обладали
г-жа де Шатору, мадмуазель де ла Вольер и мадмуазель де Фосез.
   От слова к слову, от доказательства к доказательству,  мысль  Ришелье
становилась  настолько  прозрачной,  что  Андре  вообще   перестала   ее
понимать.
   Беседа продолжалась в том же духе часов до семи вечера.
   Когда часы пробили семь, герцог  поднялся:  ему  было  пора,  по  его
словам, отправляться ко двору в Версаль.
   Пройдясь по комнате в поисках шляпы,  он  наткнулся  на  Николь:  она
всегда старалась найти себе какое-нибудь дело поблизости от того  места,
где находился герцог де Ришелье.
   - Малышка! - воскликнул он, потрепав ее по плечу. - Проводи-ка  меня!
Отнесешь цветы, которые герцогиня де Ноай приказала нарвать с  клумбы  и
которые она посылает со мной графине д'Эгмон.
   Николь поклонилась, как пастушка из комической оперы Руссо.
   Маршал попрощался с  бароном  и  его  дочерью,  обменялся  с  Таверне
многозначительным взглядом, молодцевато раскланялся с Андре и вышел.
   Мы просим позволения у читателя оставить барона и  Андре:  пусть  они
обсуждают новую милость, оказанную Филиппу, а мы последуем за  маршалом.
Мы узнаем, зачем он ездил на улицу Сен-Клод, куда прибыл, как мы помним,
в страшную минуту.
   Кстати,  принципы  морали,  которыми  руководствовался  барон,  были,
пожалуй, еще  жестче,  чем  у  маршала;  они  могли  бы  оскорбить  слух
человека,  обладающего  и  не  такой  нежной  душой,  как  у  Андре,  и,
следовательно, способного понять больше, нежели наивная девушка.
   Итак, Ришелье спустился по лестнице, опираясь на плечо Николь, и, как
только они оказались у клумбы, остановился  и  заглянул  ей  в  лицо  со
словами:
   - Ах, вот как, малышка?  -  сказал  он.  -  Так  у  нас  теперь  есть
любовник?
   - У меня, господин маршал?! - воскликнула Николь, сильно покраснев  и
отступив на шаг.
   - Может, ты не Николь Леге, а?
   - Точно так, господин маршал.
   - Так вот, у Николь Леге есть любовник.
   - Скажете тоже!
   - Да, черт побери! Этот бездельник недурно сложен, она его  принимала
на улице Кок-Эрон, а потом он последовал за ней в окрестности Версаля.
   - Клянусь вам, ваша светлость...
   - Он, кажется, гвардеец, а  зовут  его...  Хочешь,  малышка,  я  тебе
скажу, как зовут любовника мадмуазель Николь Леге?
   У Николь оставалась единственная надежда, что  маршал  не  знает  имя
этого счастливейшего из смертных.
   - Ну что же, господин маршал, договаривайте, раз уж начали.
   - Его зовут господин де Босир, и, по правде  говоря,  он  оправдывает
свое имя.
   Николь прижала  руки  к  груди,  попытавшись  сделать  вид,  что  она
пристыжена, но это не произвело на маршала никакого впечатления.
   - Кажется, мы назначаем  в  Трианоне  свидания,  -  продолжал  он.  -
Дьявольщина!
   В королевской резиденции - это не шутки! Да за такие проделки недолго
и места лишиться, прелестное дитя, а господин де Сартин отправляет  всех
уволенных из королевских замков девушек прямо в Сальпетриер.
   Николь почувствовала некоторое беспокойство.
   - Ваша светлость! - заговорила она. - Клянусь, что если  господин  де
Босир и похваляется тем, что он - мой  любовник,  то  он  просто  фат  и
мерзавец, потому что на самом деле я ни в чем не виновата.
   - Я не отрицаю того, что он фат и мерзавец, - отвечал Ришелье,  -  но
ведь ты назначала свидания? Да или нет?
   - Ваша светлость! Свидание - еще не улика.
   - Назначала ты свидания или не назначала? Отвечай!
   - Ваша светлость...
   - Назначала... Прекрасно! Я тебя не осуждаю, милое дитя. Я люблю юных
прелестниц, которые не прячут своей красоты, я и сам  в  молодости  умел
ценить красоту. Однако, будучи твоим другом и покровителем, я хочу  тебя
предупредить.
   - Так меня видели?.. - спросила Николь.
   - Очевидно, да, раз я об этом знаю.
   - Ваша светлость, никто меня не видел, - решительно заявила Николь, -
потому что это просто невозможно.
   - Я ничего не знаю наверное, но такие слухи ходят, и это бросает тень
на твою хозяйку. А ты понимаешь, что  я  более  близкий  друг  семейству
Таверне, нежели семье Леге, и мой долг - шепнуть барону два слова о том,
что происходит.
   - Ах, ваша светлость!  -  вскричала  Николь,  напуганная  разговором,
принимавшим такой оборот. -  Вы  меня  погубите.  Ведь  даже  если  я  и
невиновна, меня прогонят по одному подозрению!
   - Что же делать, деточка? Значит, тебя прогонят. Уж  не  знаю,  какой
злодей мог найти в этих свиданиях что-то дурное, но, как бы невинны  они
ни были, о них уже доложили герцогине де Ноай.
   - Герцогине де Ноай! Боже милостивый!
   - Да, ты сама видишь, что дело не терпит отлагательств.
   Николь в отчаянии всплеснула руками.
   - Это неприятно,  я  понимаю,  -  продолжал  Ришелье.  -  Что  же  ты
собираешься делать?
   - А вы? Ведь вы только что называли себя моим покровителем, и вы  это
доказали... Неужели вы не можете меня  защитить?  -  спросила  Николь  с
лукавством, присущим скорее опытной женщине.
   - Конечно, могу, черт побери.
   - И что же, ваша светлость?..
   - Могу, но не хочу!
   - Как, господин герцог?
   - Да, ты милая девушка, я знаю, и твои прелестные глазки  многое  мне
говорят, но я уже почти совсем ослеп,  бедняжка  Николь,  и  не  понимаю
языка прелестных глаз.  Когда-то  я  мог  бы  предложить  тебе  приют  в
особняке Гановер, а сегодня к чему мне это? Нам не о чем  было  бы  даже
поболтать.
   - Однако вы уже возили меня в свой особняк, -  поморщившись  заметила
Николь.
   - Как нелюбезно с твоей стороны, Николь, упрекать меня в том,  что  я
возил тебя в свой особняк! Ведь я это сделал  для  того,  чтобы  оказать
тебе  услугу.  Признайся,  что  без  волшебной  воды  господина   Рафте,
превратившей тебя в прелестную брюнетку, ты не попала бы  в  Трианон,  В
конце концов, стоило ли  это  затевать  только  ради  того,  чтобы  тебя
прогнали, но, с другой  стороны,  ты  сама  виновата:  за  каким  чертом
назначаешь свидания  господину  де  Босиру,  да  еще  прямо  у  входа  в
конюшни?
   - Вы даже это знаете? - спросила Николь,  решив  изменить  тактику  и
всецело положиться на благородство маршала.
   - Черт побери! Ты же сама видишь, что мне известно, и не только  мне,
но и герцогине де Ноай. Да у тебя же свидание назначено  на  сегодняшний
вечер...
   - Это правда, ваша светлость Но даю рам  слово,  что  я  не  пойду  -
Разумеется, я же тебя предупредил, зато господин де Босир  придет:  ведь
его никто не предупреждал, и его схватят  Естественно,  он  не  захочет,
чтобы его повесили, как вора,  или  наказали  палками,  как  шпиона,  он
предпочтет сказать правду, тем более, что в этом  не  так  уж  неприятно
признаться: "Отпустите меня, я - любовник малышки Николь".
   - Ваша светлость, я дам ему знать.
   - Дать ему знать ты не сможешь, бедняжечка: через кого,  хотел  бы  я
знать, ты его предупредишь? Может, через того, кто тебя выдал?
   - Да, да, вы правы, - отвечала Николь, разыгрывая отчаяние.
   - Раскаяние тебе к лицу! - воскликнул Ришелье. Николь спрятала лицо в
ладонях, но так, чтобы сквозь пальцы  можно  было  хорошо  видеть  и  не
упустить ни одного движения, ни единого взгляда Ришелье.
   - Ты в самом деле восхитительна, - проговорил герцог, от которого  не
скрылась ни одна из ее женских хитростей. - Ах, если бы мне сбросить лет
пятьдесят! Ну хорошо, черт меня подери! Николь, я хочу тебе помочь!
   -  Ах,  ваша  светлость,  если  вы  исполните   свое   обещание   моя
признательность...
   - Не нужно мне ничего, Николь. Я готов оказать тебе услугу просто так
- Это очень мило с вашей стороны, ваша светлость, я вам так благодарна -
Подожди благодарить. Ты же еще ничего не знаешь.
   Сначала выслушай меня.
   - Я на все согласна, ваша светлость, лишь бы мадмуазель Андре меня не
прогнала.
   - Так ты, значит, очень хочешь остаться в Трианоне?
   - Больше всего на свете, ваша светлость.
   - Вот что, милая девочка; выброси это из головы.
   - Но ведь никто меня не видел, ваша светлость?
   - Видел или нет, тебе все равно придется отсюда убираться.
   - Почему?
   - Сейчас я все тебе объясню: если  тебя  видела  герцогиня  де  Ноай,
надеяться тебе не на что: даже король тебя не спасет.
   - Ах, если бы я могла увидеться с королем!..
   - Только этого не хватало, детка! И потом, я сам  позабочусь  о  том,
чтобы тебя здесь не было.
   - Вы?
   - И притом немедленно!
   - Откровенно говоря, господин маршал, я ничего не понимаю.
   - Как я сказал, так и будет.
   - Так вот оно, ваше покровительство?
   - Если мое покровительство тебе не нравится, еще  есть  время,  скажи
только одно слово, Николь...
   - Что вы, ваша светлость, напротив, оно мне просто необходимо.
   - Я готов тебе его оказать.
   - Спасибо.
   - Вот что я готов для тебя сделать, послушай!
   - Слушаю, ваша светлость.
   - Вместо того, чтобы позволить кому-нибудь выгнать тебя и посадить  в
тюрьму, я сделаю тебя свободной и богатой.
   - Свободной и богатой?
   - Да.
   - А что от меня требуется, чтобы я стала свободной и богатой? Скажите
скорее, господин маршал!
   - От тебя требуется сущая безделица.
   - Ну а все-таки?
   - То, что я тебе прикажу.
   - Это очень трудно?
   - Что ты! Это и ребенку по силам!
   - Я, стало быть, должна что-то сделать?
   - Еще бы! Ты же знаешь закон нашей жизни, Николь: услуга за услугу.
   - А то, что я должна буду исполнить, нужно мне или вам?
   Герцог взглянул на Николь.
   "Ей-богу, маленькая проказница не такая простушка!" - подумал он.
   - Договаривайте, ваша светлость.
   - Скорее это нужно тебе, - решительно отвечал маршал.
   - Так что же я должна для себя сделать, ваша  светлость?  -  спросила
Николь. Она уже начала догадываться, что нужна  маршалу.  Она  перестала
его бояться. Ее  изобретательный  ум  изо  всех  сил  пытался  разгадать
загадку, несмотря на все уловки собеседника.
   - Господин де Босир прибудет в половине восьмого?
   - Да, господин маршал, это его обычное время.
   - Сейчас десять минут восьмого.
   - Верно.
   - Если я пожелаю, он будет схвачен.
   - Да, но вы этого не хотите.
   - Нет. Ты пойдешь к нему и скажешь...
   - Что я должна ему сказать?
   - Сначала ответь мне, Николь, любишь ли ты его.
   - Ну,