м, преходящим.
   Монахиня возвратилась, ведя незнакомку под длинной вуалью.
   Принцесса  унаследовала  от  предков   проницательный   взгляд;   она
устремила его на Лоренцу Фелициани,  как  только  та  вошла  в  кабинет;
однако она почувствовала  в  молодой  женщине  такое  смирение,  столько
благодарности, такую возвышенную красоту, она прочла такую невинность  в
ее огромных черных глазах, омытых недавними слезами, что  первоначальная
враждебность принцессы обратилась в дружелюбие и доброжелательность.
   - Подойдите, сударыня, - сказала принцесса, - я вас слушаю, говорите.
   Объятая дрожью, молодая женщина сделала шаг и хотела было  опуститься
на колено.
   Принцесса ее подняла.
   - Вас зовут Лоренца Фелициани, не так ли? - спросила она.
   - Да, ваше высочество.
   - Вы желаете доверить мне какую-то тайну?
   - Я сгораю от желания это сделать!
   - Отчего же вы не  обратились  к  исповеднику?  В  моей  власти  лишь
утешить вас; священник утешает и дает прощение.
   Принцесса Луиза нерешительно произнесла эти слова.
   - Мне нужно лишь утешение, ваше высочество,  -  отвечала  Лоренца,  -
кроме того, я только женщине могла  бы  сообщить  то,  о  чем  хочу  вам
рассказать.
   - Так вы собираетесь мне сказать что-то необычное?
   - Да,  это  и  в  самом  деле  необычно.  Прошу  вас  выслушать  меня
терпеливо, ваше высочество; только с вами  я  могу  говорить,  повторяю,
потому что вы всемогущи, а меня может защитить только Божья десница.
   - Защитить вас? Так вас преследуют? На вас нападают?
   - О да, ваше высочество, да,  меня  преследуют!  -  с  непередаваемым
выражением ужаса вскричала незнакомка.
   - Тогда, сударыня, подумайте вот о чем,  -  продолжала  принцесса,  -
этот дом - монастырь, а не крепость; все,  что  может  волновать  людей,
сюда проникает лишь затем, чтобы здесь угаснуть; люди не  могут  обрести
здесь то, что служит им оружием против других;  здесь  не  чинят  суд  и
расправу, не воздействуют силой: это Божья обитель.
   - Именно ее-то мне и нужно! - проговорила Лоренца. - Да, я ищу  Божью
обитель, потому что только в ней я могу жить спокойно!
   - Но Бог не  допускает  мести;  как  мы  могли  бы  отомстить  вашему
обидчику? Обратитесь к властям.
   - Власти бессильны, ваше высочество, против того, кого я так боюсь.
   - Кто же он? - спросила настоятельница с тайным ужасом, овладевшим ею
помимо ее воли.
   Лоренца приблизилась к  принцессе,  охваченная  неведомым  ей  дотоле
возбуждением.
   - Вы, спрашиваете, кто он, ваше высочество? - пролепетала  она.  -  Я
уверена, что он один из демонов, восставших на людей,  которого  Сатана,
их владыка, наделил нечеловеческой силой.
   - Что вы говорите! - воскликнула принцесса,  взглянув  на  женщину  и
желая убедиться, что она не сумасшедшая.
   - А я.., я... О, я  несчастная!  -  вскричала  Лоренца,  ломая  руки,
прекрасные, как у античной  статуи.  -  Я  оказалась  на  пути  у  этого
человека! Я.., я...
   - Договаривайте.
   Лоренца еще ближе придвинулась к принцессе и продолжала едва  слышно,
страшась того, о чем собиралась поведать.
   - Я.., я.., бесноватая! - пробормотала она.
   - Бесноватая?! - вскричала принцесса. - Да что вы, сударыня, в  своем
ли вы уме? Скажите, вы не...
   -  Сумасшедшая,  не  так  ли?  Это  вы  хотели  сказать?  Нет,  я  не
сумасшедшая; впрочем, я могла бы сойти с ума, если бы вы меня оставили.
   - Бесноватая... - повторила принцесса.
   - Да.., увы!
   - Однако позвольте вам заметить, что я нахожу в вас  много  общего  с
другими созданиями, не  обойденными  милостями  Всевышнего:  вы  богаты,
хороши собой, вы здраво рассуждаете, на вашем лице нет следов ужасной  и
таинственной болезни, именуемой одержимостью.
   - Ваше  высочество!  Вся  моя  жизнь,  все  мои  приключения  покрыты
страшной тайной, которую мне хотелось бы скрыть даже от самой себя!
   - Так объяснитесь! Неужели я - первая, кому вы рассказываете о  своем
несчастье? А ваши родители? Друзья?
   - Родители! - вскричала молодая женщина,  до  боли  стиснув  руки.  -
Бедные мои родители! Увижусь ли я  с  ними  когда-нибудь?  Друзья!  -  с
горечью продолжала она. - Увы, ваше высочество, у меня нет друзей!
   - Рассказывайте все по порядку,  дитя  мое,  -  предложила  принцесса
Луиза, пытаясь разобраться в словах незнакомки. - Кто  ваши  родители  и
почему вы их покинули?
   - Ваше высочество! Я - римлянка. Я жила в Риме с родителями. Мой отец
- знатного рода, но, как все римские патриции, беден. У меня есть мать и
брат. Мне говорили, что, если  во  французской  аристократической  семье
есть сын и дочь, приданым дочери могут  пожертвовать  ради  того,  чтобы
купить  сыну  шпагу.  У  нас  дочерью  жертвуют,  чтобы   сделать   сына
священником. Вот почему я не получила никакого  образования:  надо  было
выучить брата; он учится, чтобы стать кардиналом,  как  наивно  полагала
моя мать.
   - Что же дальше?
   - Вот почему, ваше высочество, мои  родители  пошли  на  все  жертвы,
которые только были в их власти,  чтобы  помочь  брату,  а  меня  решили
отдать в монастырь кармелиток в Субиако.
   - А что вы на это им говорили?
   - Ничего, ваше высочество. С ранней юности передо мной  вставало  это
будущее, как необходимость.  У  меня  не  было  ни  власти,  ни  желания
что-либо изменить. Меня и не спрашивали, кстати сказать; мне приказывали
- я повиновалась.
   - Однако...
   - Ваше высочество! В Риме девочки могут иметь свои  желания,  но  они
бессильны что-либо сделать. Мы любим  мир,  не  зная  его,  так  же  как
проклятые любят  рай  Господень!  Впрочем,  я  видела  немало  примеров,
которые могли бы убедить меня, что я была обречена на  гибель,  если  бы
вздумала сопротивляться, но я об этом и не помышляла. Все  мои  подруги,
имевшие, как и  я,  брата,  заплатили  собой  за  славу  семьи.  Мне,  в
сущности, не на что было жаловаться: от меня не  требовали  ничего,  что
выходило бы за  рамки  общепринятого.  Лишь  моя  мать  приласкала  меня
нежнее, чем обыкновенно, когда настал день нашей разлуки.
   Итак, наступил тот день, когда меня должны были отдать в  послушницы.
К тому времени отец собрал пятьсот римских экю - взнос для поступления в
монастырь, - и мы отправились в Субиако.
   От Рима  до  Субиако  около  девяти  миль.  Но  горные  дороги  почти
непроходимы: за пять часов мы проехали  едва  ли  треть  пути.  Впрочем,
несмотря  на  дорожные  тяготы,  путешествие  мне  очень  нравилось.   Я
улыбалась,  словно  последней  своей  радости.  Всю  дорогу  я  неслышно
прощалась с деревьями, кустами, камнями, даже с прошлогодней травой. Как
знать, будет ли в монастыре  трава,  найду  ли  я  там  камни,  кусты  и
деревья?
   И  вдруг  мои  мечтания  были  прерваны.  Когда  мы  проезжали  среди
обрушившихся  скал,  поросших  невысокими  деревьями,  карета   внезапно
остановилась. До меня донесся крик матери, отец схватился за  пистолеты.
Я спустилась с небес на землю: на нас напали разбойники!
   - Бедное дитя! - воскликнула принцесса, захваченная рассказом молодой
женщины.
   -  Не  знаю,  как  вам  объяснить,  ваше  высочество...  Я  не  очень
испугалась, потому что эти люди остановили нас, чтобы отобрать деньги, а
деньги предназначались для взноса при поступлении в монастырь.  Если  бы
их не стало, мое поступление в обитель было бы  отложено  на  то  время,
пока отец не собрал бы этой суммы еще раз. А я  знала,  какого  труда  и
сколько времени стоило ему собрать их.
   Однако, поделив добычу, разбойники нас не отпустили, они  набросились
на меня. Когда я увидела, как  пытается  защищать  меня  отец,  когда  я
увидела слезы умолявшей их матери, я поняла, что мне угрожает  неведомое
мне несчастье. Я стала умолять о пощаде из вполне естественного чувства,
охватывающего нас и заставляющего звать на помощь. Я прекрасно понимала,
что зову напрасно, что никто не услышит меня в этом глухом месте.
   Не обращая внимания на мои вопли, слезы  моей  матери,  усилия  моего
отца, разбойники связали мне за спиной руки. Меня жгли их отвратительные
взгляды, я поняла их намерения, потому что от ужаса прозрела.  Вынув  из
кармана кости, они стали бросать их на  расстеленный  на  земле  носовой
платок.
   Больше всего меня напугало то, что в их гнусной игре не было ставки.
   Пока кости переходили из рук в руки, я поняла,  что  они  разыгрывают
меня, и содрогнулась.
   Один из них торжествующе взревел, другие  стали  браниться,  скрежеща
зубами. Тот, что выиграл, поднялся, бросился  ко  мне,  схватил  меня  и
прижался губами к моим губам.
   Если  бы  меня  жгли  каленым  железом,  я  не  смогла  бы  закричать
отчаяннее, чем тогда.
   - Смерть, лучше смерть, Господи, дай мне умереть! - закричала я.  Моя
мать каталась по земле, отец упал без памяти.
   Я надеялась  только  на  то,  что  один  из  проигравших  в  приступе
бешенства пырнет меня ножом: все они сжимали в руках ножи.
   Я ждала удара, как избавления, я надеялась и умоляла о нем.
   Неожиданно на тропинке появился всадник.
   Он что-то шепнул часовому,  тот  пропустил  его,  обменявшись  с  ним
условным знаком.
   Это был человек среднего  роста,  приятной  наружности,  У  него  был
решительный  взгляд;  он   невозмутимо   продвигался   вперед   тем   же
неторопливым шагом.
   Поравнявшись со мной, он остановился.
   Схватив меня, разбойник пытался  увлечь  меня  за  собой,  однако  он
обернулся по первому же сигналу этого господина: тот свистнул в рукоятку
хлыста.
   Разбойник меня выпустил, и я упала наземь.
   - Пойди сюда, - проговорил незнакомец.
   Разбойник колебался. Незнакомец, согнув под углом руку, приставил два
раздвинутых пальца к его  груди.  Разбойник  приблизился  к  незнакомцу,
словно этот знак был приказом всемогущего повелителя.
   Незнакомец наклонился к его уху и тихо произнес:
   - Мак.
   Он не сказал больше ни слова, я в этом уверена,  ведь  я  следила  за
ним, как следят взглядом за готовым  вонзиться  ножом;  я  слушала  так,
будто от этого зависели моя жизнь или смерть.
   - Бенак, - ответил бандит.
   Он взревел, словно укрощенный лев, подошел ко мне, развязал мне руки,
потом освободил мою мать и отца.
   - Так как вы уже успели поделить добычу, пусть каждый из вас подойдет
к этому камню и положит деньги. И  чтобы  ни  один  из  пятисот  экю  не
пропал!
   Тем временем я пришла в себя в объятиях родителей.
   - А теперь ступайте! - приказал незнакомец разбойникам.
   Бандиты повиновались и все до единого скрылись в лесу.
   - Лоренца Фелициани! - окинув  меня  своим  нечеловеческим  взглядом,
обратился ко мне незнакомец. - Можешь продолжать путь, ты свободна.
   Отец и мать поблагодарили незнакомца, который знал меня, но  которого
не знали мы. Родители уселись в карету, я последовала за ними, но  будто
против воли: неведомая непреодолимая сила словно  влекла  меня  к  моему
спасителю.
   Он неподвижно стоял на прежнем месте, точно продолжая нас защищать.
   Я смотрела на него до тех пор, пока не потеряла его  из  виду,  но  и
после этого я еще некоторое время ощущала стеснение в груди.
   Спустя два часа мы были в Субиако.
   - Кто же был этот необыкновенный человек? - спросила принцесса Луиза,
взволнованная безыскусным рассказом.
   - Соблаговолите  выслушать,  что  было  дальше,  ваше  высочество,  -
отвечала Лоренца, - увы, это еще не все.
   - Я вас  слушаю,  -  проговорила  принцесса  Луиза.  Молодая  женщина
продолжала:
   - Мы прибыли в Субиако через два часа после этого происшествия.
   Всю  дорогу  мы  обсуждали  странного  спасителя,  явившегося   столь
неожиданно, таинственно, словно это был Божий посланник.
   Отец, более, чем я, догадливый, предположил, что он  -  глава  шайки,
орудовавшей в окрестностях Рима небольшими группами. Эти  группы  иногда
выходят  из  подчинения,  тогда  верховный  руководитель   приезжает   с
проверкой и, будучи наделен полной властью, вознаграждает, наказывает  и
делит добычу.
   Несмотря на то, что я  не  могла  соперничать  с  отцом  в  опыте,  я
подчинялась своему внутреннему голосу, я находилась под влиянием чувства
признательности, я не верила, не могла  поверить,  что  этот  человек  -
разбойник.
   В своих молитвах я каждый вечер просила Божью матерь помиловать моего
неизвестного спасителя.
   В тот же день я поступила в монастырь.  Деньги  были  нам  возвращены
разбойниками, поэтому ничто ж могло этому  помешать.  Я  была  печальнее
обыкновенного и вместе с тем смиренна, как никогда.  Будучи  итальянкой,
да еще суеверной, я верила в то, что Бог пожелал  принять  меня  чистой,
что он хотел завладеть  всем  моим  существом,  что  я  должна  остаться
незапятнанной,  вот  почему   Господь   отвел   от   меня   разбойников,
порожденных, вне всякого  сомнения,  дьяволом;  ведь  это  он  стремился
запятнать венец невинности, предназначенный Богу. Вот почему я  со  всем
пылом устремилась навстречу уговорам моих наставников и родителей. Я под
диктовку  написала  просьбу  на   имя   папы   римского   о   сокращении
испытательного срока. Прошение составил мой  отец  в  таких  выражениях,
словно я  страстно  желала  как  можно  скорее  стать  послушницей.  Его
святейшество усмотрел в прошении горячее стремление к одиночеству  души,
пресытившейся мирской жизнью. Он  удовлетворил  просьбу,  и  послушание,
которое обычно длилось год, а то и два, было для меня сокращено, в  знак
особой милости, до одного месяца.
   Мне объявили эту новость. Ома не причинила мне ни  боли,  ни  радости
Можно было подумать, что я  уже  умерла  для  мира,  что  осталась  одна
оболочка.
   Две недели меня держали взаперти, опасаясь, что тяга к мирской  жизни
возьмет  верх.  На  рассвете  пятнадцатого  дня  я  получила  приказание
спуститься в часовню с другими сестрами.
   В Италии монастырские часовни могут посещаться всеми  желающими,  это
народные церкви. Папа римский,  наверное,  полагает,  что  священник  не
должен отнимать Бога у верующих, в каком бы месте ни происходила служба.
   Я взошла на хоры  и  села  на  скамью.  Между  зелеными  занавесками,
которые скрывали - вернее, создавали видимость, что скрывают  -  решетку
хоров, был довольно большой просвет, сквозь него была  видна  внутренняя
часть храма.
   Через это своеобразное  окно  в  мир  я  заметила  человека,  одиноко
возвышавшегося над простертой ниц толпой. Он  смотрел  на  меня,  вернее
сказать, пожирал меня глазами.  В  эту  минуту  меня  охватило  странное
чувство неловкости, Мною однажды испытанное; какая-то  сверхчеловеческая
сила словно выманивала меня из моей  оболочки,  как  когда-то  мой  брат
притягивал магнитом иголки сквозь лист  бумаги,  дощечку  и  даже  через
металлическую пластинку.
   Да, я была побеждена, порабощена,  я  не  могла  сопротивляться  этой
притягательной силе. Я к нему наклонилась,  молитвенно  сложив  руки,  а
губы повторили, что подсказывало сердце:
   - Спасибо, спасибо!
   Сестры с удивлением  на  меня  взглянули;  они  не  поняли  ни  моего
движения, ни моих слов; они проследили за тем, куда тянулись  мои  руки,
куда смотрели мои глаза, куда был направлен мой зов.  Они  привстали  со
своих скамеек, заглядывая внутрь церкви. Содрогаясь, я тоже бросила туда
взгляд.
   Незнакомец исчез.
   Они  стали  меня  расспрашивать,  я  только  краснела,   бледнела   и
заикалась.
   - С этой минуты, ваше высочество, - в отчаянии вскричала Лоренца, - я
нахожусь во власти этого беса!
   - А я ничего сверхъестественного в этом не усматриваю,  сестра,  -  с
улыбкой возразила принцесса, - успокойтесь и продолжайте.
   - Да, это оттого,  что  вы  не  можете  почувствовать,  что  я  тогда
испытывала.
   - Что же вы испытывали?
   - Полную власть беса надо мной: он овладел моим сердцем, душой,  моим
рассудком.
   - Боюсь, сестра, что этот бес - не что иное, как  любовь!  -  сказала
принцесса Луиза.
   - О, я не страдала бы так от  любви;  любовь  не  угнетала  бы  меня;
любовь не заставила бы меня дрожать всем  телом,  как  дерево  во  время
бури; любовь не допустила бы дурной мысли, которая меня тогда посетила.
   - Что это за дурная мысль, дитя мое?
   - Мне следовало во всем  признаться  исповеднику,  не  так  ли,  ваше
высочество?
   - Разумеется.
   - Так вот, вселившийся в меня бес шепнул мне, что я, напротив, должна
соблюдать тайну. Вероятно, поступая в монастырь,  монахини  оставляют  в
миру воспоминания о любви, многие  из  них  поминают  какое-нибудь  имя,
взывая к Господу. Исповедник должен привыкнуть  к  подобным  признаниям.
Так  вот  я,  будучи  такой  благочестивой,   скромной,   невинной,   не
обменявшись ни единым словом ни с кем из мужчин, не считая брата, до той
злополучной поездки в Субиако, переглянувшись с  незнакомцем  всего  два
раза, я вообразила, ваше высочество, что  меня  заподозрят  в  одной  из
интриг, какие бывали до пострига  у  наших  сестер  с  их  оплакиваемыми
возлюбленными.
   - Это и в самом деле дурная мысль, - согласилась ее высочество Луиза,
- но это еще довольно невинный бес, если внушает подобные мысли женщине,
в которую он вселился. Продолжайте.
   - На следующий день меня вызвали в приемную. Я спустилась  и  увидала
одну из  своих  соседок  с  виа  Фраттина  в  Риме  -  молодую  женщину,
соскучившуюся без меня, потому что мы имели обыкновение болтать  и  петь
по вечерам.
   За ней, возле самой  двери,  стоял  человек,  закутанный  в  плащ.  Я
подумала, что это ее слуга. Он даже не повернулся ко мне, однако все мое
существо обратилось к нему. Он ничего не говорил, но я  догадалась,  кто
он. Это опять был мой спаситель.
   То же смущение овладело моим сердцем. Я  почувствовала,  что  всецело
нахожусь во власти этого человека. Если бы не разделявшая  нас  решетка,
я, вне всякого сомнения, оказалась бы с ним рядом.  Тень  от  его  плаща
излучала странный свет, ослеплявший меня. В  его  неприступном  молчании
одна я слышала звучание мелодичного голоса.
   Я собрала все свои силы и спросила у соседки с виа Фраттина, кто этот
господин, что ее сопровождает.
   Она его не знала. Она должна была прийти ко мне вместе с мужем, но он
в последний момент явился домой в сопровождении этого человека и  сказал
ей:
   - Я не могу поехать с тобой в Субиако, тебя проводит мой друг.
   А ей ничего другого и не нужно было, так горячо она  желала  со  мной
повидаться; вот так она и прибыла в сопровождении незнакомца.
   Моя соседка была набожная  женщина;  увидав  в  углу  приемной  Божью
матерь, считавшуюся чудотворной, она не захотела уходить, не помолившись
ей; она подошла к ней и опустилась на колени.
   В это время незнакомец бесшумно вошел в  приемную,  медленно  ко  мне
приблизился, распахнул плащ и уставил на меня  глаза,  напоминавшие  два
горящих луча.
   Я ожидала, что он заговорит.  Грудь  моя  бурно  вздымалась,  подобно
морской волне, в ожидании его слов. Однако он лишь простер руки над моей
головой, вплотную прижавшись к разделявшей  нас  решетке.  Я  сейчас  же
впала в неведомое мне дотоле восторженное состояние. Он мне улыбнулся. Я
ответила  ему  улыбкой,   веки   мои   в   изнеможении   опустились,   я
почувствовала, что я раздавлена. Убедившись в своей власти надо мной, он
исчез. По мере того, как он удалялся, я приходила в  чувство.  Однако  я
еще продолжала находиться во власти этого  странного  наваждения,  когда
моя соседка  с  виа  Фраттина  закончила  молитву,  поднялась  с  колен,
попрощалась со мной и вышла.
   Когда я вечером стала раздеваться, я нашла у себя  под  апостольником
записку. В ней было всего три строчки:

   "В Риме обыкновенно предают  казни  человека,  полюбившего  монахиню.
Захотите ли вы смерти человека, которому обязаны жизнью?"

   С того дня, ваше высочество, я себе более не принадлежала. Я обманула
Господа и скрыла от него, что думаю об этом человеке больше, чем о самом
Спасителе.
   Испугавшись своих слов, Лоренца замолчала, вопросительно заглядывая в
умное и ласковое лицо принцессы.
   - Все это со