у пожарному, тот спускал это вниз - лавиной.  Зато
когда банду наконец выловили, судья  Гельмут  Верке  принял  беспрецедентное
решение: отдать негодяев в руки пожарных - на  перевоспитание.  Вот  и  я  с
некоторым облегчением получил бы в свои руки тех, кто устраивал (как?  каким
способом?!)  ложные  захваты  заложников,  разыгрывал  целые   спектакли   с
псевдоугонами кораблей и самолетов -  и  тому  подобное.  Разрешая  подобные
ситуации, мы  обнаруживали  или  полную  пустоту,  или  бытовую  свару,  или
необъяснимое безумие, охватывавшее вдруг десятки людей, -  как  в  аэропорту
Пулково... или - вдруг - краешки проявлений информационной игры, в которой и
я был когда-то не последний игрок, но  здесь  чувствовался  гроссмейстерский
стиль. И мерещилось мне сейчас, что вот и этот  захват  -  вроде  бы  вполне
реальный, без дураков: все перед глазами - есть не что иное,  как  еще  один
чужой ход в этой игре, где причудливо смешались призраки  и  люди,  слухи  и
миражи,  настоящие  лица,  натянутые  на  маски,   и   маски   просто   так,
бесхитростно, и чужие затверженные до посинения  роли,  и  свои  доподлинные
смерти... и сошедшие с ума собаки, и оккупирующие города птицы...
   Наверное, конец света,  который  так  истерически-трогательно  ожидали  к
двухтысячному году, кто-то наверху просто отложил - по причине недостаточной
подготовленности мероприятия.
   За  два  года  боев  с  призраками   все   спецподразделения   постепенно
превратились  в  сборища  психотиков  с  истрепанными  начальством  нервами.
Реакция наша и наше боевое чутье  затупились  до  предела.  Иначе  ничем  не
объяснить сегодняшнее позорище...
   Настоящих стрелков наличествовало шестеро, включая меня. Спецарсенала при
нас не было. Он оставался в самолете, на котором основной состав группы убыл
в Севастополь - охранять город и базу от  очередного  таинственного  взрыва.
Наверху  получили  информацию   -   наверняка   неверную,   но   перекрестно
подтвержденную, - что целью номер два в России  станет  именно  Севастополь.
Самолет вернется из Севастополя к полудню. Так что в наличии мы  имели  пока
лишь обычное стрелковое оружие и легкую броню. Снаряжение полицейских бойцов
тоже не вполне подходило к ситуации - для боя в  помещении,  с  противником,
прячущимся среди заложников. Отбирать  автоматы  у  полицейских  я  не  имел
решительно никакого морального права, а действовать здесь можно будет только
ножом и пистолетом...
   - Ну, что? - спросил лежащий рядом Хижняк.
   - Давай вернемся, - сказал я. - Сюда положим слухачей и  пару  снайперов.
Надо бы немного подумать...
   И только было мы собрались отползти, как в окне появился белый флажок,  а
потом высунулся по пояс человек. Он махал флажком и руками, призывая к  себе
наше внимание.
   Я припал к биноклю. Немолодое  морщинистое  лицо,  очень  напуганное.  Не
турок.
   - Заложник, - предположил я. - Почтовый голубь... Человек меж  тем  залез
на подоконник, спрыгнул на землю и направился к нам, сильно хромая.
   - Антон, - сказал я Хижняку, - вели  своим  его  не  просто  обыскать,  а
переодеть и жестко фиксировать - лучше к какому-нибудь железу. Только  потом
мы с тобой к нему подойдем.
   - Хижняк обиженно посмотрел на  меня  -  учи  ученого...  -  но  подозвал
порученца и приказал сделать именно так.
   Архип  Григорьевич  Нечипоренко  наши  предосторожности   воспринял   как
должное. Был он шофер из  Тирасполя,  попавший  в  сегодняшний  переплет  по
причине половой невзыскательности: в  "Девятом  полку"  были  самые  дешевые
проститутки.  Соответственного  качества.  То,  что  отпустили  именно  его,
объяснялось просто: он единственный из ста девятнадцати  заложников  говорил
по-русски и понимал по-турецки.
   Итак: людей с оружием - двадцать восемь. Еще несколько - пять или семь  -
явно  с  ними,  но  без  оружия.  Среди  этих  безоружных  три  девочки  лет
двенадцати. Еще есть четыре собаки наподобие доберманов. Они  без  поводков,
ими никто, похоже, не  командует,  но  дело  свое  -  держать  заложников  в
повиновении - собаки выполняют отменно. Как хорошие овчарки со стадом.
   Далее: террористы  требуют  для  переговоров  государственного  чиновника
рангом не ниже товарища премьера.  Только  ему  могут  быть  предъявлены  их
требования.
   Далее: пища и вода.
   Далее: никаких попыток силового решения. В подвале взрывчатка и баллоны с
пропаном. Взрыватель установлен по принципу "мертвой  руки".  Так  что  даже
применение усыпляющего газа приведет к немедленному взрыву.
   Далее: переговоры должны начаться в полдень. Если же нет,  то  начиная  с
полудня каждый час будут убивать по заложнику. Начнут с  мужчин,  но  вскоре
подойдет очередь остальных...
   С  этим  разобрались.  Теперь   портреты...   Архип   Григорьевич   имеет
профессиональную зрительную память, и Мишке не придется возиться с  ним  так
долго, как с бедной девочкой-татаркой. На это уйдет... прикидываю  в  уме...
два часа. Хорошо.
   Тем временем займемся организацией вспомогательных подразделений. Они нам
понадобятся.
   Нужно плотное кольцо.  Хижняк  предлагает  собрать  всех  полицейских,  я
сомневаюсь. Меня никак не отпускает подозрение, что все это  и  затеяно  для
того лишь, чтобы оттянуть  сюда  максимум  полицейских  сил.  Нет.  Тридцать
бойцов из управления  "Н"  -  и  все.  Остальных  в  патрули  по  усиленному
расписанию. А сюда...
   Гардемаринов, подсказывает кто-то. Ухватываюсь за эту мысль.
   Начальник училища контр-адмирал Аболиц понимает меня с полуслова. Да, две
роты старшекурсников. С оружием. Через полчаса.
   Отлично. Теперь - военный комендант...
   Военный комендант приезжает сам. Звонок застает его на выходе из  машины,
и я несколько секунд веду с ним разговор по телефону, пока не  понимаю:  вот
этот полувылезший из армейского штабного вездехода толстяк, поднявший руку в
знак извинения: мол, вас вижу, но надо договорить, - и есть тот  абонент,  с
которым я переговариваюсь через спутник.
   Маленькое забавное недоразумение. Отличная смазка.
   Живую силу комендант предоставить не в состоянии. Хотя бы потому, что  не
имеет  права  вводить  в  город  войска,  пока  не  объявлено   чрезвычайное
положение.  Но  даже  если  и  попытаться   нарушить   закон,   то   собрать
подготовленных резервистов можно не  раньше,  чем  через  три  часа.  Нужно?
Размышляю. Да, нужно. Двести человек. Он отдает распоряжения.
   Что еще?
   Дымовые шашки. Много.
   Доставим.
   Гаубицы. Батарею гаубиц.
   Что? - он смотрит на меня, как на законченного психа.
   Гаубичную батарею, повторяю я. По десять холостых выстрелов на орудие.
   Он моргает. Лоб в морщинках.
   Не раньше, чем через три часа.
   Устраивает. И, наконец, десяток прожекторов. Или береговая  охрана  -  не
ваша компетенция?
   Прожектора есть, машет он рукой. Какие нужны - подсветки или поисковые?
   Поисковые.
   Будут. Это - проще всего...
 
   Год 1991.
   Игорь
   17.06. Утро
   Москва, "Боруссия"
   Пивная "Боруссия" занимала цокольный этаж и подвал  "дурацкого  дома"  на
Шаболовке. Традиционно "Боруссия" работала круглосуточно и без выходных, и я
рассчитывал, что из-за такого пустяка, как десант, они  традицию  ломать  не
станут. Так и оказалось. Дверь была распахнута настежь, и егеря  тянулись  к
ней, как муравьи по своей муравьиной дороге. Тарантул остановился и покрутил
носом. Сначала я подумал, что  он  не  хочет  туда,  где  много  других,  но
оказалось, что его смутил "дурацкий  дом".  Я  объяснил,  что,  несмотря  на
производимое им - домом - впечатление, он стоит уже почти тридцать лет и еще
ни разу не падал. Тарантул кивнул головой и пошел, но чувствовалось, что это
требует от него некоторых волевых усилий.
   Мы шагнули за порог и погрузились в темный воздух, почти такой же густой,
как "дубльшварцэнгельхенсбир".
   Вот куда бы Кропачека! Вот где увидел бы он апофеоз "панибратств  наций"!
Но Фил был далеко, и оставалось просто помянуть его хорошим глотком хорошего
здешнего пива...
   Потные испуганные кельнеры не успевали  наполнять  кружки,  и  от  стойки
отваливали,  прижимая  к  груди  добычу,  егеря,  морпехи,   рейхсгренадеры,
территориалыцики, чехи, финны, танкисты, зулусы, венгры,  польские  уланы  и
гусары, стоял ровный разноязыкий гул, и если кто-то что-то кричал, то кричал
приподнято и радостно. Шел необъявленный  праздник,  самые  первые  и  самые
искренние его часы,  когда  враг  вдруг  перестает  быть  врагом  и  маятник
откачивается в противоположную сторону... солдаты были предупредительны друг
с другом, а офицеры платили за всех.  Нас,  полковника  авиации  и  егеря  с
окровавленной повязкой на голове, не то что пропустили - чуть  не  на  руках
донесли до стойки, а потом Тарантулу не позволили даже дотронуться до  своей
полдюжины, сержант-территориальщик донес за него и даже расчистил  место  на
столе. Если бы не вы, сказал он мне, нас всех и закопать не смогли  бы,  тут
неподалеку одного вашего нашли - еле соскребли с асфальта, упокой,  Господи,
душу его... Серега, подумал я. А может, кто-нибудь из  гейковцев.  Никто  не
вернулся: когда я заезжал на танке, дом был  пуст.  Феликс  смылся  куда-то,
проклятый шпион... Мы не успели моргнуть, как выпили за солдатское братство.
За тебя, Фил, подумал я. За вас, ребята.
   Вместо потолка колыхался войлочно-серый дым, и можно было поднять руку  и
потрогать его. За спиной в три губных гармошки начали наигрывать сиртаки,  я
оглянулся, приподнялся на носки: расчищали место, сдвигая столы, и солдаты с
кружками в руках выстраивались полукругом, а в  кругу,  положив  друг  другу
руки  на  плечи,  топтались  пятеро  низкорослых  морячков   в   беретах   с
помпончиками, темп нарастал, потом в их круг попал зулус  в  белом  мундире,
потом высокий улан... Темп нарастал, все смешалось, и за  головами  не  было
видно, что происходит  там,  а  там  лихо  отплясывали  и  в  помощь  губным
гармошкам били в ладоши или отбивали такт пивными кружками... темп нарастал,
слышался смех, кто-то повалился, передо мной егерь встал коленями  на  стол,
чтобы лучше видеть, и вдруг Тарантул толкнул меня под локоть: пойдем? У него
что-то посверкивало в глазах. Да куда мне, сказал я. Жаль, сказал  он,  а  я
пойду... Он полез сквозь толпу к кругу, а я, прихватив пару кружек, пошел за
ним, чтобы посмотреть на это вблизи. Темп был уже безумный, и Тарантул сходу
ввинтился в хоровод... Там было два хоровода, один внутри другого, и плясали
все, надо сказать, каждый  свое,  но  делали  это  весело  и  упоенно.  Я  с
удовольствием смотрел на шефа, обнявшего слева чешского пехотинца, а  справа
- гренадера, музыка неслась, сапоги гремели, летели  голоса,  -  и  вдруг  я
почувствовал на  себе  чей-то  взгляд.  Не  прицельный,  не  недобрый  -  но
внимательный. Я резко оглянулся.
   Справа  и  чуть  позади   меня,   недалеко,   отделенный,   может   быть,
четырьмя-пятью солдатами, стоял и  смотрел  на  меня,  приветливо  улыбаясь,
обер-лейтенант люфтваффе. Он встретил мой взгляд спокойно, чуть прищурился и
легонько отсалютовал мне своей кружкой. Мне показалось,  что  я  его  где-то
видел. Определенно видел... Где? Меня толкнули в бок, я машинально  взглянул
на толкнувшего, а когда перевел взгляд  на  летчика  -  того  уже  не  было.
Летчика... я произнес про себя это слово и вспомнил: фотография.  Девятый  в
ряду. Единственный незнакомый.
   Меня  обдало  жаром.  Тарантул  танцевал  и  самозабвенно  созерцал  свои
мелькающие ноги. Пятясь и  раздвигая  народ  плечом,  я  выбрался  из  толпы
зрителей. Сунул на первый попавшийся столик опустевшую  кружку  и  с  одной,
последней, в руке вышел на улицу. По глазам,  как  плетью,  ударило  светом.
Жмурясь и пережидая, когда иссякнет, наконец, это нестерпимо-розовое сияние,
я стоял неподвижно, и кто-то проходил мимо меня, аккуратно огибая  внезапную
преграду.  Потом  я  открыл  глаза.  Наверное,  сказалась  дикая,   дичайшая
усталость, и четыре  кружки  очень  хорошего  пива  на  давным-давно  пустой
желудок, и внезапный удар по  нервам...  Я  очень  отчетливо,  даже  слишком
отчетливо видел все перед собой: сильно чадящий зеленый штабной  автобус,  и
стайку мальчишек лет четырнадцати на  противоположном  тротуаре,  и  сапера,
оседлавшего маленький велосипед и виляющего наискось Через дорогу... и в  то
же время меня  будто  бы  отбросило  на  несколько  часов  назад,  на  крышу
"Гамбурга", и я с двухсотметровой высоты... не могу сказать, что я понял, но
я увидел, охватил одним взглядом все, что происходило и происходит, и будет,
наверное, происходить со мной и вокруг меня. Я увидел, как я  сам,  мертвый,
лежу в каком-то закутке в Измайловской игле, а ребята  Гейко  гонят  в  эфир
комбинации цифр, и вот одна из них  совпадает  с  той,  которая  приводит  в
действие взрыватель, и вмонтированная в меня бомбочка сносит пол-Иглы -  это
было... и плыву на барже "муромцев" до конца, высаживаюсь на берег - и вот я
уже в каком-то туннеле, опрокинутый пулеметной очередью, но  гранатомет  еще
есть силы поднять, я поднимаю и бью под маску накатывающегося  танка,  белое
пламя... и не лечу на прозрачном самолетике в  Москву,  а  бреду  куда-то  в
абвере гема, босиком, по теплой пыли - не в Тифлис ли?.. это все было в одно
время и на одной земле, но как бы на разных улицах и так, что пересечься или
встретиться с самим собой было невозможно, я это видел - что  невозможно,  а
почему так, меня мало волновало. И так же было впереди,  разно  и  по-своему
одинаково, и можно было выбирать - при условии, что ничего не меняешь...
   Я оттолкнулся от косяка двери, сделал несколько убывающих шагов и сел  на
газон.
   Ракурс сместился, и картина исчезла.
   Интересно, подумал я, неужели нам за все - и ничего не  будет?..  Столько
всего натворили, и - ничего?
   Обидно...
   Если Тарантул прав и если то, о чем он говорит, не очередной его  трюк  и
не маразм, то... то - что? Принимать  предложение?  Клюнуть  на  фотографии,
которые подделать - три часа работы? Ч-черт...
   Вот выйдет сейчас обер-лейтенант...
   Но обер-лейтенант не выходил. Вообще долго  никто  не  выходил,  а  потом
появился Тарантул. Он, как и  я,  постоял  в  дверях,  жмурясь,  и  медленно
направился ко мне. Я сидел, не шевелясь, он  опустился  на  корточки  передо
мной и спросил:
   - Ну, что?
   Морда у него была красная, потная. Дышал он часто и только  что  язык  на
плечо не вывешивал.
   - Копейка найдется? - спросил я.
   Не удивившись ничуть, он пошарил  по  карманам  и  вытащил  гривенник.  Я
подбросил монетку, поймал, не разжимая руки,поднес к лицу.
   - Орел - да, - сказал я.
   - Понятно, - он усмехнулся. Я бы на его месте не стал усмехаться.
   И  вдруг  что-то  случилось.  Я  не  смог  открыть  ладонь.   Пальцы   не
разгибались. Ниже локтя рука была не моя. Я напрягся, и рука задрожала.  Она
дрожала все сильнее и сильнее, мерзко тряслась  -  это  было  унизительно  и
страшно. Наконец, сделав какое-то безумное усилие, я  отшвырнул  монету,  не
глядя. Дрожь  унялась,  и  пальцы  снова  шевелились,  как  надо,  и  только
студенистая, омерзительная слабость...
   - Понятно, - повторил Тарантул. - Что же... считай себя в отпуске. Четыре
месяца хватит? Я покачал головой.
   - Отставки, - голос тоже был не мой: слабый и просящий. - Отставки...
   - Отпуск кончится, и поговорим, - сказал Тарантул. - В Гвоздеве  я  тебе,
естественно, не предлагаю...
   Он смотрел на меня, а я сквозь него, потому что на краткий миг вернулась,
всплыла и вновь погрузилась куда-то та картина, что появлялась недавно, -  с
видами непременного будущего. И я опять ничего не  понял,  но  на  этот  раз
успел сфотографировать ее взглядом  и  сейчас  фиксировал  в  памяти,  чтобы
позже, наедине с ней, во всем  разобраться.  И  что-то,  наверное,  Тарантул
понял,  потому  что  моргнул,  и  дьявольская  уверенность  в   себе   и   в
подчиненности ему прочего мира куда-то исчезла, оставив только след.
   - В общем, думай до октября. Я молчал.
   - Знаешь, сколько раз я уходил? Меня это не интересовало.
   - Тебе станет очень скучно...
   Скучно? Бог ты мой! Да я бы отдал свою бессмертную душу за то, чтобы  мне
стало скучно. Что может быть лучше скуки, осени, дождя за стеклом и  полного
одиночества?
   Я знал, что ничего этого у меня не будет никогда.
   - Думаешь, почему я набирал вас таких - дурачков,  мечтателей,  молчунов?
Потому что знал - рано или доздно мы с ними схлестнемся, и шансы у нас будут
только тогда, когда здесь, - он постучал по лбу, - не сплошная кость...
   Все то же, то же, то же...
   Я смотрел на него, как сквозь  щель  между  створками  почти  закрывшихся
ворот...
 
   Год 2002.
   Михаил
   29.04. 11 час.
   "Девятый полк"
   По радио передали распоряжение начальника  полиции:  запрет  на  владение
оружием  отменен,  в  целях  безопасности   граждан   разрешается   и   даже
приветствуется открытое ношение оружия... приобрести в охотничьих  магазинах
по предъявлению удостоверения личности или получить во временное пользование
в полицейских участках...
   Зойка вдруг засмеялась, и я стал смотреть на нее. Хотя бы просто  потому,
что это было приятно. Под утро она замерзла и как-то вся съежилась; я  нашел
для нее утепленную куртку патрульного, и, завернувшись в нее, она поспала. А
теперь, проснувшись, готова была вновь петь и летать, петь и летать...
   - Мишка, - сказала  она  не  в  тон  смеху,  -  знаешь,  что  мне  сейчас
приснилось? Что мы летим в каком-то большом самолете: ты, я, Петька,  Тедди,
этот твой ужасный отец... прости, что я так говорю, но...
   - Я знаю. На него действительно жутко смотреть.
   - Да. И вдруг оказывается, что кабина  пилотов  пуста.  Там  никого  нет,
понимаешь? И  вообще  -  самолет  полупустой...  огромный,  как  "Крым"  или
"Витоша" - ты же плавал на "Витоше", видел - какие-то салоны, каюты,  трапы,
переходы... и полупустой. И мы летим, а везде только небо. Я  проснулась,  и
мне стало смешно.
   - Ты умеешь видеть хорошие сны, - сказал я.
   - Я проснулась оттуда сюда, и  мне  стало  смешно,  потому  что  -  стало
легко... я свинья, я знаю... Тедди... только, Мишка, - я и по  тебе  столько
же горевала бы...
   - Доживем - увидим, - сказал я.
   - Я вот все думаю: а вдруг мы не настоящие? Как Петька говорил... что нас
сочинили и бросили...
   - Когда это он такое говорил?
   - Да сколько раз... И в книге этой своей то же самое  написал:  на  самом
деле нас нет, уже нет, только мы никак не можем в это поверить.
   - Не писал он такого... - я в тревоге  заозирался  в  поисках  "альбома",
сообразил, что сам же спрятал его в сумку, а  сумку  засунул  в  рундук,  на
котором все еще спала Мумине. Ее не решились никуда выгрузить и так и возили
с собой - благо, лежала себе девушка тихо и никому не мешала. И в  параллель
подумал, что да - не впрямую, но именно об  этом  и  пытался  сказать  Петр,
именно это и доказывал, и именно этим болел все последнее время. - Хотя...
   - Я ведь не такая дура, как кажусь, - сказала Зойка. - Я книг  прочитала,
может быть, не меньше, чем он. Я стихов знаю столько... Мишка, ну  -  нельзя
такими быть, как мы. Даже не то чтобы бесчувственными... мы ведь  чувствуем,
мы все чувствуем, но мы как... как...  дети...  -  она  вдруг  с  удивлением
прислушалась к своему голосу. - Я не так  думала,  это  само  пришло...  но,
может быть, и правильнее вышло... Да, мы сегодня любим, а завтра деремся,  а
потом опять любим, а потом забываем... и все это без особого следа, и только
страх  настоящий.  Все  пустяки  всерьез,   а   что   такое   по-настоящему,
по-взрослому всерьез, мы и представить себе не можем. И вместе  с  тем...  -
она замолчала, прислушиваясь,  и  я  тоже  услышал  далекий  долгий  крик  -
последний страшный разрывной крик, в котором отлетает душа еще до того,  как
придет сама смерть...
   Мы выскочили из машины. Захваченную школу видно было в промежутках  между
стволами платанов, и за