Игорь
   11.06. 13 час. 45 мин.
   Лосиноостровский парк
   Валечка оказалась куда лучшим следопытом, чем я: это она заметила  слегка
примятый и надломленный внизу куст. Похоже, волокли что-то тяжелое. Если  бы
не этот след, мы так ничего и не нашли бы: бетонная крыша  этой  будки,  или
колпака, или как его еще назвать? - была вровень с землей, заросла мхом, и с
трех шагов ни черта не  было  видно.  Яма,  в  которой  этот  колпак  стоял,
окружена была кольцом ломкой прошлогодней  травы,  и  тут  "след  волочения"
виден был отчетливее. Яма как раз была в рост человека, а  промежуток  между
земляным ее краем и стенкой колпака не превышал метра. Валечка  осталась  на
стреме, я полез  в  яму.  Пришлось  встать  на  четвереньки,  чтобы  увидеть
отверстие, примерно шестьдесят на сто, забранное толстой решеткой.  Судя  по
царапинам на темной ржавчине, решетку  недавно  снимали.  Я  просунул  между
прутьями булыжник и отпустил его в свободный  полет.  Раз...  два...  три...
плюх. Метров сорок - и вода. Хорошо... Я сходил  к  машине  за  канистрой  и
шведским ключом. Болты,  на  которых  крепилась  решетка,  были  смазаны.  Я
поставил взрыватель  на  двухчасовую  задержку,  просунул  его  в  горловину
канистры, намертво закрыл канистру  и  бросил  ее  туда,  вниз.  Гросс-плюх!
Поставил решетку на место.  Атас,  прошептала  Валечка,  солдаты!  Это  было
хреново.
   Извиваясь; как змеи, мы ползком пробирались сквозь  кусты,  стараясь  как
можно более бесшумно и как можно дальше  убраться  от  колпака.  Наконец  мы
решили, что отползли достаточно, обнялись  и  начали  целоваться,  изображая
романтически настроенную парочку. В этой имитации любострастия мы зашли  уже
достаточно далеко, когда над нами раздалось дружное жизнерадостное ржание  и
посыпались советы. Патруль состоял из четырех  солдат  и  офицера.  Судя  по
акценту, солдаты были венграми, офицер - баварец. Валечка  изображала  дикий
стыд, я - бессильную ярость. В ответ на мою гневную тираду о том, что  скоро
к каждой койке поставят по солдату с автоматом, офицер поощрительно похлопал
меня по плечу: уходим, уходим, ничего не поделаешь, государственная  служба,
а то мы бы тебе помогли, так что задай ей перцу и от нашего  имени.  Кстати,
там ваша машина? Где? Во-он там. Должно быть, наша, а  что?  Ничего,  просто
уточнил. Так что - успехов вам обоим в вашем нелегком деле... Они  двинулись
дальше, оглядываясь и делая поощрительные  жесты.  Продолжим?  -  предложила
Валечка. Я посмотрел на часы. Некогда, некогда, дорогая, надевай трусы - и в
машину. Чертовы гансы, сказала Валечка, всю малину обгадили.  Какие  же  они
гансы, когда они венгры? - сказал я. Все одно гансы, сказала Валечка,  змеей
вползая в свои узкие обтягивающие брючки, помнишь, как у Гоголя? В машину, в
машину, торопил я. Что, неужели эта чернявка лучше  меня?  -  Валечка,  если
можно так выразиться, всем телом сделала непристойный жест; ее маленькие,  с
лимон, грудки возмущенно  топорщились.  Что-о?  Да  не  делай  такого  лица,
сказала Валечка, поворачиваясь, видела я, как ты на нее смотрел...  Глупости
какие-то городишь сказал я ей в спину.  Черт-те  что...  Голос  у  меня  был
немыслимо фальшивый.
 
   11.06. 15 час.
   Турбаза "Тушино-Центр"
   - Алло, справочная? Дайте мне, пожалуйста, номер телефонной  станции  сто
семьдесят первой. Да, да, аварийную службу. Спасибо, запомнил. Спасибо...
   Я набрал  шесть  цифр,  до  кнопки  "7"  дотронулся,  но  не  вдавил  ее;
естественно, никакого соединения ни с кем...
   - Алло, аварийная? Я не могу дозвониться по  теле-фо...  что?  Вас  плохо
слышно. По телефону сто  семьдесят  один  -  шестьдесят  пять  -  шестьдесят
пять... Да. Не понял. Что? Как это нет контакта?  Что?  Несколько  часов?  У
меня срочное дело, я не могу ждать несколько часов. Да, именно  убытки.  Да,
предъявлю. Да. Хорошо. До свидания.
   Я положил трубку и повернулся к княжне. Она, наклонив  голову,  стояла  у
окна.
   - Я все слышала, - сказала она. - Но как же это не вовремя, о, Боже...
   - Предлагают  воспользоваться  услугами  телеграфа  -за  счет  телефонной
компании, - сказал я. - Но, думаю...
   - Нет-нет, это не годится... это совсем не то...
   - Вряд ли это гепо, - сказал я. - Они предпочитают устраивать  телефонные
засады.
   - Кто знает? Может быть, им проще прервать связь... перекрыть дороги?..
   - Вообще-то на их месте я бы так и сделал. Но, Кето...  не  поймите  меня
как-нибудь не так... неужели нет какого-нибудь запасного канала связи?
   - Есть, - сказала княжна. - Но еще не время прибегать к  нему.  Нет  ведь
никакой спешки, не так ли?
   - Спешки пока нет...
   - В конце концов, у Грифа есть возможность самому связаться  со  мной.  -
Так мы не договаривались.
   - Не  беспокойтесь,  Игорь,  это  одноразовая  и  односторонняя  связь...
условный сигнал.
   - Об этом я должен  был  догадаться...  Впрочем,  все  это  действительно
неважно.
   - Пан, - подала, как и условились, голос Валечка. - А не сменить  ли  нам
географию?
   -  Географию...  географию...  можно  и  географию...  Я  не   разыгрывал
нерешительность  -  я  и  на  самом  деле  ее  испытывал.  Мне  вдруг  остро
разонравился первоначальный - мой же - план: накачать княжну  наркотиками  и
держать в подвале у Ганса до тех пор, пока не появится  возможность  вывезти
ее в Сибирь. И вот сейчас я на ходу  решал,  как  сделать  так,  чтобы  наша
группа тоже  "погибла"  и  мы  с  княжной  остались  вдвоем  в  Москве  -  с
перспективой безумного романа на краю братской могилы и моего форсированного
внедрения в систему "Пятого марта"... В этом  случае  Валечка  была  третьей
лишней - не только как ревнивая соперница - ха!  -  а  главным  образом  как
"человек без паспорта".  До  сих  пор  никому  еще  не  удалась  полноценная
подделка  паспортов  Рейха,  в  нашей  группе  только  я  и  Командор  имели
документально обеспеченные легенды и  могли  не  опасаться  проверки  любого
уровня. Валечка же обладала только сибирским паспортом, что не  вызывало  бы
подозрений, будь она лояльной гражданкой; но террористка из Сибири - это уже
слишком.  Тарантул  как-то  философствовал  на  тему  идеальной   паспортной
системы. Конечно, в Рейхе трудно работать, говорил он. С тех пор, как  стало
невозможно подделать паспорт, или жить по чужому  паспорту,  или  вовсе  без
паспорта, классическая конспирация потеряла смысл.  Невозможно  смешаться  с
толпой. Зато, когда паспорт Рейха удается все-таки  добыть  -  это  сложная,
многоходовая, ювелирная,  штучная,  безумно  дорогостоящая  операция,  -  то
обладатель его получает настоящую шапку-невидимку; любой проверяющий поверит
тому, что есть в паспорте и в  памяти  паспортного  раухера,  -  пусть  даже
вопреки  бьющей  в  глаза  реальности...  В  принципе,  Валечку  уже   можно
отправлять домой, свое дело она сделала... - Давайте-ка съездим к  Гансу,  -
сказал я.
   - Я переоденусь, - сказала  княжна.  Она  скрылась  в  своей  комнате.  Я
наклонился к уху Валечки.
   - Все меняется, - прошептал я. - Ты летишь домой - прямо сейчас.  Я  тебя
высажу у аэропорта. Выходя, скажешь мне: через час у Ганса - и, естественно,
не придешь.
   - Ты переигрываешь, Пан, - покачала головой Валечка.
   - Я просто делаю другой ход.
   - Как знаешь.
   Мы замолчали. Валечка, хмурясь, смотрела куда-то в угол. Вышла княжна,  в
черной юбке и белой кружевной блузке - купили вчера в той же лавочке, где  и
знаменитый купальник с рукавами. Но на этот раз стиль десятых годов оказался
к лицу.
   - Я готова, - улыбнулась она.
   - В путь.
   Машину, которая нам  осталась,  брал  сам  Венерт,  автомеханик  милостью
Божией, и я сразу отметил это. "Хеншель-адажио", семидесятого года, драный и
мятый, - но мотор! Но подвески! Мы выпорхнули на шоссе и полетели к  городу,
почти не касаясь асфальта.
   Впрочем, прямым путем к  аэропорту  нам  проехать  не  дали:  примерно  в
полукилометре  от  коммерческого  центра  "Норд"  Питерская  была  перекрыта
танками, и всех сгоняли на Хорошевский просек, с которого не было съезда  до
самого Пресненского узла, там мы покрутились по лепесткам, пытаясь выскочить
на Питерскую, но ничего у нас не получилось: аэропорт был  прикрыт  со  всех
сторон. Да, пожалуй, не следует лезть туда очертя голову... и вообще - можно
уехать в Питер или Нижний, а уж оттуда по том...
   Я крутил руль, жал попеременно то на газ, то на тормоз,  перепрыгивал  из
ряда  в  ряд,  сквозь  синюю  пелену  вглядывался  в  обезумевших   дорожных
полицейских,  пытаясь  угадать  их  следующие  жесты,  сделать  так,   чтобы
оказаться там, куда мне нужно, куда я хочу попасть, а между тем внутри  меня
рождалось и смораживалось в тяжелый лед глухое, безнадежное отчаяние, и рука
непроизвольно тянулась к приборному щитку:  включить  "дворники",  смахнуть,
протереть все это перед глазами, что мешает, застит,  не  дает  увидеть,  не
дает проехать... Наконец  нас  вынесло  на  зады  Геринговского  культурного
центра, в тихий переулок,  прямо  к  открытым  боковым  воротам  грандиозной
подземной автостоянки.
   Пешком, оно надежнее... Рассуждая на эту и сопутствующие темы, идучи  под
руки с двумя  обаятельнейшими  девушками  видимой  стороны  Земли,  я  и  не
заметил, как угодил в ловушку: переулочек,  выходящий  на  Садовую  рядом  с
сибирским посольством, оказался забит народом, мы полезли сквозь  толпу,  на
нас зашикали, - волей-неволей пришлось снизить темп и слушать, что  говорят.
Над головами лениво шевелились трехцветные флаги, было  несколько  плакатов:
"Россия - россиянам", "Толстой! Скажи мне, кто твой друг...", "В единстве  -
сила". Еле видный над головами, лысый человечек яростно  кричал,  доносились
отдельные слова, понять  общий  смысл  было  невозможно.  Впрочем,  "великая
нация" у него получалось очень четко. Что он  говорит,  что?  -  подпрыгивал
рядом со мной парень в спецовке. Спроси что полегче, посоветовал  я.  Они  у
него, гады, всегда микрофон отключают, сказал  парнишка  и  полез  в  толпу.
"Гуманный и демократический национал-социализм - это..." - донеслось до моих
ушей. Таща за собой девочек, я стал  продираться  по  пробитому  пролетарием
проходу... продвижение  проходимца  происходило...  просто  проницательно...
Наконец, мы вырвались на тротуар Садовой.
   Здесь было ничуть не просторнее. Перед посольским фасадом на  тротуаре  и
узкой полоске бывшего газона - мне два года назад здесь был шикарный газон с
полевыми Цветами и какими-то экзотическими елочками, карликовыми  колымскими
соснами и стелющейся полярной березкой, - на этом пятачке  собралось  тысячи
две московского люда. Вдоль ограждения тротуара цепью стояли  полицейские  в
защитных шлемах и  наплечниках,  с  дубинками  в  Руках;  на  стоянке  машин
виднелись три узколобые морды серых тюремных автобусов. Между тем у  трибуны
- или на чем там они стояли? на ящике, бочке, лотке мороженщика? -  то  есть
шагах в десяти от нас, началась возня.
   Кого-то не пускали,  кого-то  выталкивали  наверх.  Вот  он,  возвысился:
красная круглая морда под нашлепкой  черных  слипшихся  волос.  Голос  не  в
пример сильнее, чем у лысого, никакой микрофон не нужен.  "Сограждане!!!"  -
даже не надсаживаясь, он перекрыл и шум  толпы,  и  шум  уличного  движения.
"Россия на распутье! И как она пойдет! Знает  только  Господь!  Нам  грозят!
Справа и слева!  И  внешний  враг!  И  внутренний!  Нас  призывают!  Хранить
верность тому! Против чего отцы! Шли с винтовками в  руках!  Или  присягнуть
тому! Против чего восстали! Наши деды!  Национал-социалисты!  Хотят  навечно
повязать нас! С дряхлеющей Германией! Передельщики! Желают видеть  на  нашей
шее! Сибирских купцов! И генералов! Не выйдет! Господа!  Путь  России  лежит
поверх! Замшелых догм! Не раса и не мошна! А вера! Вот что будет определять!
Вехи новой России! Нельзя служить Богу! И мамоне! Ибо сказал Христос! Раздай
деньги свои! И иди со мной! Не с Германией! И не с Сибирью! А с  Христом!  И
путем Христа! Мы выйдем из нынешнего мрака! Встав на святой путь!.." Так  он
вещал минут десять. Мы потихоньку продавливались назад, к краю толпы.  Вдруг
рядом  вспыхнула  потасовка:  несколько  парней  в  черных  кожаных  куртках
набросились на кучку гемов, черт знает как попавших  на  этот  митинг.  Гемы
отбивались. Тут же засвистели полицейские свистки, замелькали дубинки. Толпа
шарахнулась, девочек оторвало от меня и закружило - впрочем, рядом. Внезапно
меня схватили сзади, повисли  на  руках,  подсекли  -  я  упал  лицом  вниз.
Защелкнулись наручники. Я не сопротивлялся, не тратил силы. В конце  концов,
в моем положении такой вот  арест  на  пару  часов,  быстрый  суд,  штраф  в
полсотни марок - самое  лучшее,  что  можно  придумать.  Валечка  же  вполне
способна позаботиться о княжне... Так я думал, пока меня волокли  за  локти,
потом заставили бежать... Но мы пробежали мимо тюремных автобусов,  обогнули
их - там с распахнутой дверцей стоял  легковой  "пони".  Меня  втолкнули  на
заднее сиденье, один из схвативших меня сел рядом, другой - за  руль,  и  мы
рванули с места, как на гонках. Вот это мне уже не понравилось.
   - А в чем вообще дело? - как можно агрессивнее осведомился я.
   - Узнаешь, - пообещал мне тот, который сидел рядом со мной. Он был  очень
доволен  собой  -  спортивного  вида  парень  лет  двадцати  пяти,   коротко
стриженый, с квадратной челюстью и очень светлыми глазами. - Все узнаешь.  В
свое время.
   Ладно,  подумал  я.  Я  к  вам  не  просился...  Гудини  освобождался  из
наручников за полминуты, мне - для одной руки - требовалось  минут  пять.  Я
сидел вполоборота к светлоглазому, скованные руки за спиной,  и  старательно
делал вид, что смотрю по сторонам.  На  самом  деле  я  и  не  видел  ничего
снаружи, не до того мне было...
   - Но ты, козел, учти, что тебя я не забуду, - сказал я, когда левая кисть
выскользнула из браслета и кости встали на  место.  -  Таких  ублюдков,  как
ты...
   Он чуть наклонился вперед и  вправо,  чтобы  вмазать  мне  в  челюсть,  и
подставился: правым  запястьем,  утяжеленным  браслетами,  я  ударил  его  в
подбородок, а когда он откинулся назад, рубанул  по  шее.  Тут  же  отключил
обернувшегося шофера, перехватил руль, свернул к обочине, кого-то подрезав -
завизжали тормоза, - ткнулся  в  бордюр.  Вспыхнула  синяя  мигалка,  взвыла
сирена - пересекая ряды, ко мне поворачивал полицейский  патруль.  Нет,  это
было ни к чему - я, пригибаясь, пересек тротуар и нырнул в подворотню.  Меня
вело наитие.  Другая  подворотня...  дыра  в  заборе...  низкий  заборчик...
Наконец, я понял, что оторвался.
   Так... вот теперь,  сев  на  эту  удобную  скамеечку,  можно  попробовать
сориентироваться... Правая рука освободилась,  я  повнимательнее  рассмотрел
наручники: странно, нет ни номера, ни фабричной марки... Бросил  в  мусорный
контейнер. Хорошо... где  же  меня  везли?  Нет,  не  помню.  Места  странно
знакомые... вот эти дома за литыми решетками... Черт,  не  могу  сообразить.
Вон на углу таблички с названиями улиц... Осел ты,  Пан,  и  память  у  тебя
дырявая... хотя, с другой стороны, дорогу проходными дворами ведь нашел  же?
Переулок Незаметный, улица  Деникина  -  не  того  Деникина,  который  Антон
Иванович, командующий  Добровольческой  армией,  зимой  сорок  второго  года
возглавивший Комитет граждан России и умерший при  странных  обстоятельствах
летом сорок шестого года на борту военного транспорта по пути из  Сиэтла  во
Владивосток, - а того,  который  "даже  не  однофамилец":  Федор  Федорович,
премьер-министр   первого   послебольшевистского    правительства    России,
добившийся для России  перехода  из  статуса  протектората  в  статус  земли
Рейха... Так: вон тот дом. Подворотня с  мусорными  баками,  старый  дворик,
столетний вяз посередине...  Я  поднялся  на  второй  этаж  и  позвонил.  Не
открывали долго, я уже поворачивался, чтобы уйти, но тут зашлепали  шаги,  и
знакомый голос спросил:
   - Кто там?
   - Я, Клавдия Павловна.
   - Игорь?!  -  дверь  приоткрылась,  и  возникло  мышиное  личико  Клавдии
Павловны,  экс-квази-тещи.  Квази  -  потому  что  у  нас  со  Снежаной  был
квази-брак,  тогда,  в  то  время,  браки  россиян  и   сибиряков   уже   не
преследовались, но еще не разрешались. Ну, а экс - это понятно.
   - Конечно, я.
   - Ой, ну проходи же,  проходи,  только  не  смотри  на  меня,  я  еще  не
одевалась сегодня... - она зашлепала в  полумрак  комнат.  Клавдия  Павловна
сама про себя говорила, что выше пояса она как мышь, а ниже - как лягушка, и
в  этом  была  определенная  доля  истины;   человек   она,   однако,   была
исключительно хороший.
   - Сколько же это ты не был-то у нас, а? - спросила она,  возникая  вновь;
теперь на ней был нарядный японский шелковый халат и мягкие домашние туфли -
и то, и другое  из  моих  подарков,  она  не  упускала  случая  сделать  мне
приятное. - Больше года, так, кажется?
   - Больше года, - согласился я. - Много больше. Трудно стало выбираться. А
Мишка?..
   - Не застал ты Мишку, - покачала она головой. -Вчера они уехали - в Крым.
Ты же знаешь, что Снежка замуж вышла?
   - Знаю, писала.
   - Вот они все и поехали, у  Карла  где-то  там  виноградники,  Мишка  все
говорил, мол, буду виноград прямо с кустов есть, я ему: зелен, говорю, а  он
не верит...
   - Ах, черт, - сказал я. - Не застал. Ах, черт... - Вот уж... Ты надолго?
   - Ночью уезжаю. В Питер.
   - Чувствуешь-то себя хорошо? Все-таки такая операция...
   - Прекрасно чувствую. Как и не было ничего. Ах, да - я  полез  в  карман.
Отложенная давно для этого случая, там болталась и мешала при  ходьбе  пачка
пятидесятирублевок. - Вот.
   - Игорек, что ты...
   - Только без рук! Время нынче непростое, лишние деньги не помешают. Марка
падает...
   - Ужас, такие цены...
   - Я и говорю.
   - Может, ты там у себя чего-нибудь вызнал: как дальше-то все?..
   - Не знаю... да и никто не знает. Ну, границы не будет, это точно, а  вот
что дальше... не знает никто.
   - Вот ведь...  Благое  дело  -  соединиться,  а  страшно-то  как!  Войны,
думаешь, не будет?
   - Да ну... нынче войны себя не окупают.
   - Вот и я думаю... а старухи все как одна: будет да будет. Спроси, с кем,
- такого наговорят: и с турками, и с Америкой, и между собой, с Сибирью,  за
власть...
   - Ну, это смешно, - сказал я, а сам подумал: ничуть не смешно;  сплошь  и
рядом у нас за объединением следует размежевание с дальнейшим мордобоем...
   - Ах, Игорек, - сказала Клавдия Павловна, качая головой. - Ты всегда  был
добрым мальчиком...
   Пожалуй, что и был, подумал я. Лет сто назад... Вслух я сказал:
   - - Нет смысла паниковать. По крайней мере, деловые люди не паникуют, а у
них чутье потоньше нашего.
   - Да и я думаю, нет смысла паниковать... а если что, все равно никуда  не
денешься...
   Клавдия  Павловна  была  стихийной  экзистенциалист  кой   с   элементами
стоицизма. Если бы  я  писал  роман  и  мне  понадобился  образ  несгибаемой
героини, я взял бы ее. В свои шестьдесят пять  лет  она  успела  побывать  в
сталинском лагере, в  сороковом  году  ее  закатали  как  террористку:  дала
пощечину школьному комсомольскому фюреру - или как они там назывались?  -  и
до января сорок второго рыла землю в Богучанах; в январе записалась в Третью
добровольческую сибирскую армию, ту  самую,  которая  во  время  апрельского
прорыва Гудериана к Омску совершила  самоубийственный  марш  от  Воркуты  до
Котласа, взяла Котлас и пошла на Нижний,  разгромила  брошенную  против  нее
танковую дивизию СС, но понесла слишком большие потери, два месяца держалась
в полукольце, потом в полном окружении;  наконец,  после  прекращения  огня,
была выведена за Урал в обмен на остатки группы Гудериана. Сама  же  Клавдия
Павловна попала в плен еще в боях за Котлас, больше года провела в  немецком
лагере для военнопленных, а потом  ее  передали  местной  администрации  для
принудительных "работ по восстановлению хозяйства"