ть. И вообще - надо было что-то делать.
 
   Год 1991.
   Игорь
   13.06. 05 час.
   Ферма Сметанина
   Мне снился скверный сон, причем я прекрасно понимал, что это именно  сон,
но не мог его пересилить и не мог проснуться. Все  происходило  на  каком-то
плацу. Посередине плаца стоял наш "Лавочкин", только он был почему-то раза в
три больше, чем на самом деле. На краю плаца прямо в  асфальте  зияли  узкие
щели, и я не сразу понял, что это  могилы.  Рядом  с  могилами  расположился
сводный оркестр, музыканты играли, но не было слышно ни звука. Зато  отлично
слышались  шарканье  ног,  неразборчивые  голоса,   скрип,   завывание.   От
"Лавочкина" и до  могил  протянулась  шеренга  офицеров  всех  родов  войск,
стоявших "смирно" и отдававших честь. Позы их были  абсолютно  одинаковы,  я
присмотрелся к лицам: лица тоже. Это были манекены. Вдоль шеренги  манекенов
маршировали солдаты в парадной форме - в  две  колонны  по  три  человека  в
каждой. Они маршировали в странной манере - одной рукой  давали  отмашку,  а
другую держали у плеча, и я долго не мог понять, что к  чему,  пока  они  не
подошли к могиле и не стали опускать в нее  невидимую  ношу  -  гроб.  Гроб,
понял  я,  невидимый  гроб...  или  нет  никакого  гроба,   а   они   только
притворяются, что есть. Солдаты сделали свое дело,  отдали  могиле  честь  и
плотным маленьким каре двинулись в обратный путь. Они так и ходили,  туда  и
обратно, и я, страшно злясь, смотрел на все это и вспоминал наши похороны, и
видел, какая злая пародия эти похороны на те, наши. У нас в архиве  хранятся
маленькие керамические контейнеры, в которых спрятано по пряди волос каждого
из нас и по фотографии. И если человек гибнет там, откуда его тело доставить
нельзя, то контейнер помещают в печь, а потом пепел  пересыпают  в  урну,  и
урну эту ставят в колумбарий... и мне всегда казалось,  что  это  правильно.
Солдаты отдали честь предпоследней могиле, но  возвращаться  к  самолету  не
стали, а попрыгали в  последнюю  и  оттуда,  изнутри,  стали  засыпать  себя
землей.  И  глухо,  как  из-под  толстого  слоя  войлока,  стали  появляться
отдельные звуки музыки, выстраиваться в нечто, и  вдруг  это  нечто  явилось
целиком: спит гаолян, ветер туман унес, на сопках...
   Я проснулся мгновенно и мгновенно оказался на ногах. В доме был чужой - я
знал это каким-то десятым чувством, спинным мозгом, кожей... Из окон цедился
голубовато-серый полурассветный свет.  Рука  сама  скользнула  под  подушку,
достала пистолет: "Столяров" калибра двенадцать и семь..
   Медленно-медленно, чтобы не повредить тишину, я оттянул и вернул на место
затворную раму. Мягкие, кошачьи шаги за дверью: два шага, еще один...  стоп.
А вдруг это Вероника... с пьяных глаз... вот смеху-то  будет...  Еще  ,  два
шага - под самой дверью. Нет, не Вероника:  она  пришла  бы  босиком  или  в
туфлях на высоком каблуке, а здесь что-то  легкое,  типа  теннисок...  Дверь
медленно, по миллиметру,  стала  приоткрываться.  Ну,  смелее,  смелее...  В
образовавшуюся щель просунулась  рука  с  темным  квадратиком  в  пальцах  -
зеркальце, догадался я. Зеркальце поворачивалось, сейчас тот, кто за дверью,
увидит меня...
   Я выстрелил в стену - туда, где, по моим расчетам, были  его  колени.  Не
теряя времени, я вылетел за дверь. Кто-то слабо ворочался на полу, и  кто-то
другой удирал вниз по лестнице. Я прыгнул через перила, сократив  себе  путь
на два лестничных марша, но не достал  убегавшего  -  он  был  быстрый,  как
крыса. Когда я выкатился на крыльцо, он уже стоял шагах в десяти, ловя  меня
стволом. Сделать тут было ничего нельзя, пришлось бить на поражение. Дульная
энергия у "Столярова" колоссальная, парня отшвырнуло шагов на пять. Сразу же
на дороге появилась набирающая скорость машина. Я  успел  упасть  -  очередь
прошла выше. Зазвенели стекла. Я дважды выстрелил  вдогон  -  заднее  стекло
покрылось густой сеткой трещин. Из машины больше не стреляли. Через  секунду
она скрылась за поворотом. Я подошел  к  убитому.  Очень  короткая  стрижка,
очень молодое лицо. Дыра в груди, крови  почти  нет.  Немного  в  стороне  -
отлетел при ударе - парабеллум образца тысяча девятьсот девятнадцатого...
   В доме стояла мертвая тишина, и у меня все мгновенно замерзло внутри -  а
что, если и вправду - мертвая? Если они успели?.. Нет, слава Богу. Просто  у
меня после стрельбы вата в ушах. Вот они все, мои дорогие... что?  Нет,  там
все в порядке. Что? Ох, дьявол... Я поднялся по  лестнице.  Вот  он,  лежит.
Тоже мальчик, тоже короткая стрижка... ноги превращены  в  кровавое  месиво,
особенно колени... и маленькая треугольная дырочка над левой бровью. Осколок
то ли кирпича, то ли пули... наповал. Все.
   В меня понемногу просачивались нормальные звуки: речь, дыхание, плач. Все
целы? Все, все, Витю  только  стеклом  немного  порезало,  немного,  ничего,
заживет... заживет как на собаке, верно  я  говорю?  Дети?  Ничего,  ничего,
поплачут и успокоятся, ничего... Игорь, тормошит  меня  за  плечо  дед,  тут
такое дело... полицию надо вызывать. Надо, тупо соглашаюсь я. Так лучше  бы,
чтобы это все я сделал. Я хозяин, имею право... Да, дед,  соглашаюсь  я,  да
вот поверят ли?  Поверят,  вон  сколько  свидетелей.  А  ты  пока  у  Дитера
пересидишь, Вероника тебя свезет... свезешь, Вероника? Я смотрю на них  всех
- будто больше никогда не увижу. Бледная, как  стена,  и  очень  решительная
Стефа, ей некуда уходить отсюда, это ее земля...  дробовик-многозарядку  она
держит чуть небрежно, как  вещь  привычную.  Дед  -  пергаментно-коричневый,
глаза светятся, как у кошки, опирается на  ручной  пулемет  неизвестной  мне
системы: откопал, наверное, на своих полях. Дитер, очень деловой, спокойный,
подтянутый. Один револьвер в руке, два за поясом.  Ольга:  спавшая  с  лица,
заплаканная, готовая на все. На плече двустволка. Даша и Витя, Витя в  крови
и бинтах, прижимает к лицу пятнистую тряпку. Оба с  МП-39.  Тоже,  наверное,
откопали... Ребята, говорю я, они не вернутся. Они меня искали. А  теперь  -
все. Как знать, говорит дед. Ты поезжай лучше. Поезжай. С полицией  мы  сами
все уладим. Верка, возьмешь мотоцикл - и вдоль  речки,  чтоб  вас  никто  не
видел. Да, дядь Вань. Ну, Игореха,  обнял  меня  дед,  спасибо  тебе.  Мы-то
спали, как сурки, - я, старый филин, и  то  спал.  Сейчас,  дед,  сказал  я,
сейчас, надо еще посмотреть... Я склонился над убитым, проверил карманы  его
парусиновой курточки. В правом боковом лежал пружинный  нож,  очень  хороший
золингеновский нож. В левом боковом - штук пять пустых пластиковых мешочков.
А в левом нагрудном - моя фотография шесть на девять...
   Это, пожалуй, меняет дело, засомневался дед. Я смотрел  на  фотографию  и
никак не мог понять, откуда она такая. Потом вспомнил. Нет, дед,  сказал  я,
ничего не меняется, давай играть, как задумали. Это я все забираю... А  это?
- подняла с пола Вероника. А, зеркальце... нет, это что-то другое.  Какой-то
прибор... непонятно. Тяжелый металлический квадрат примерно семь на семь,  с
одной  стороны  матовое   темно-серое   покрытие,   с   другой   -   полоска
жидкокристаллического индикатора. Интересно... ну очень интересно.
   Вообще все  понемногу  складывалось  в  забавную  картину...  и  еще  моя
фотография с медицинской карты... Да,  господа,  неладно  что-то  в  Датском
королевстве...
   Впрочем, как говаривал Тарантул, не начать бы делать поспешные выводы  из
слишком ярких предпосылок...
   Пока Вероника переодевалась в рабочее  и  выводила  мотоцикл,  я  обыскал
второго убитого. У него. тоже была моя фотография и  пара  тонких  резиновых
перчаток. Дитер, расстроенный, ходил вокруг  "испано-сюизы".  В  нее  попало
несколько автоматных пуль. Да заварим, сказал Виктор, пригоняй ее сегодня  к
нам. Сто двадцать тысяч мне за нее предлагали, сказал Дитер, не взял.  Ну  и
правильно, сказал Виктор, деньги что - тьфу, и нет их, а  это  надолго.  Так
что заварим, закрасим - с лупой не найдешь, где дыры были. Спасибо,  Виктор,
я видел, как ты варишь - это высокий  класс,  сказал  Дитер.  Поэтому  я  не
расстраиваюсь. Вероника подкатила на легком "тиере", похлопала  по  сиденью:
садись. Витя, сказал дед, дай Игорю пока свой автомат - мало ли что.  Виктор
протянул мне МП и запасной рожок. Спасибо, сказал я. Пустяки, сказал  Виктор
и отошел. С Богом, сказал дед. Вам того же, - я помахал рукой.
   С дороги Вероника почти сразу свернула вправо, в  поля,  заросшие  чем-то
густым и высоким, выше колена, - пшеницей, ячменем?.. Мотор  глухо  рокотал,
во все стороны летела грязь. Ноги мгновенно  промокли.  Крепче  держись,  не
болтайся! - крикнула Вероника. Я забросил автомат за спину и обнял ее обеими
руками. Теперь другое дело! Она повела плечами и добавила газу. Мы неслись к
извилисто тянущейся через поля полосе черемуховых зарослей.
 
   Год 1961.
   Зден
   07.09. Ночь
   База "Саян". Командный бункер
   Нас преследовали галлюцинации. Шум работ. Голоса. Удары. Скрежет. Я так и
жил у двери. Эльга приносила Мне воду. Мы почти  не  разговаривали.  О  чем?
Все, что Могли, мы уже рассказали: она - о своей несчастной любви к поэту из
Москвы предшествующего  десятилетия,  она  сидела  там  резидентом,  прожила
довольно долго... ничего не могло получиться  из  той  любви...  А  я  вдруг
выложил свое: о такой же несчастной жизни с Кончитой, о том,  что  уже  все,
край, и даже двухлетний Игорешка меня не удержал бы... о дикой ее  ревности,
в которую вдруг обратилась дикая же страсть, о трех попытках самоубийства  -
истерических, на людях...
   Мы с Эльгой даже не пытались утешить друг друга. Это было как-то странно,
но вот  -  факт.  Говорят,  близость  смерти  обостряет  чувственность.  Но,
наверное, это должна быть  близость  какой-то  другой,  более  романтической
смерти.
   Наконец я понял, что спасения извне ждать не следует.
   Говорят, заживо похороненные ногтями процарапывают крышки гробов...
   Откуда-то взялась ясность в голове.
   Я принес свежие поглотители углекислоты - последний  комплект.  Полосками
лейкопластыря  приклеил  эти  жестянки,  похожие  на   коробки   от   старых
противогазов, к стальной двери -  внизу,  там,  где  (я  надеялся)  не  было
препятствия с наружной стороны. Если дверь плотно прикрыть,  а  потом  резко
толкнуть, то неясный звук соприкосновения с чем-то возникал вроде бы вверху.
Хорошо бы не ошибиться...
   Потом я собрал все тяжелое, что мог. Койки легко снимались, наволочки  мы
набили папками с документами, и я даже мельком подумал, что в крайнем случае
можно будет воспользоваться трупами из шкафа... но это была, конечно,  мысль
из тех, которые никогда не  реализуются.  Самыми  тяжелыми  предметами  были
трансформаторы, обеспечивающие питание  вычислителя,  и  сам  вычислитель  -
действительно расположенный под пультом.  Но  если  трансформаторы  вытащить
было легко, то с машиной пришлось по-настоящему повозиться,
   Потом я приступил к изготовлению взрывателей. Их я  сделал  из  лампочек,
которых на пульте  было  достаточное  количество,  и  пистолетных  патронов,
которых у меня было еще больше. В цоколях лампочек  я  протирал  о  шершавый
бетон стены дырку, потом, если нить оставалась цела, всыпал внутрь порох  из
патронов. Заклеивал дырку пластырем. И так двенадцать раз...
   Патрончики для ламп я добыл оттуда же, из  пульта,  а  достаточной  длины
проволоку отмотал от трансформаторной обмотки.  Долго  и  тщательно  зачищал
концы проводов, которыми соединял  взрыватели  в  "букет".  Сделал.  Взрезал
капроновые сетки в  банках  поглотителей.  Рассовал  по  банкам  взрыватели,
осторожно углубив их в массу гранул. Руки вздрагивали, хотя умом я  понимал,
что сам по себе реактив "К" не опаснее простой бертолетовой соли.
   Вот и все. Я протянул провод в каютку, где мы жили, приладил к концу  его
обычную электрическую вилку от бритвы.  Кто-то  из  дежуривших  здесь  любил
содержать себя в должном порядке... Заряд в аккумуляторах аварийного питания
был еще приличный. И лампочки горели как надо, и вентиляторы гнали воздух...
'
   Теперь начиналось основное. Спирт я уже нюхал и пробовал на язык, да и на
зеркальце он, испарившись, почти не оставлял следа. И  все  же...  если  там
есть хоть следы ацетона...
   Нет. Не думать ни о чем. Все, хватит. Отключился. Тонкой-тонкой  струйкой
я  стал  наливать  спирт  в  банки  поглотителей,  стараясь,  чтобы  гранулы
пропитывались равномерно. По восемьдесят граммов на банку. Одна... вторая...
третья...
   Кажется, залитые банки начинали теплеть. Но это могло и показаться.
   Будем считать, что показалось.
   Шестая.
   Теперь - тщательно прижать их. Без зазора. Выломанные из шкафа-могильника
полки... так, хорошо... теперь койку  плашмя,  подложить  железный  табурет,
чтобы образовался наклон к двери, и на койку - оба трансформатора, в  каждом
килограммов по девяносто, и вычислитель - под семьдесят...
   Эльга наблюдала молча, не делая попытки помочь.  Ее  как  будто  не  было
здесь. Ну и...
   Отставить.
   Поверх я набросал вообще все, что можно было перенести с места на  место.
Еще бы пару-тройку мешков с песком...
   Почему-то стало смешно. Слабяще-смешно, как от щекотки.
   На подламывающихся ногах я дошел до каютки, сел на пол - там, где  раньше
была моя койка, Боже, какое чувство территории, а? - и дал себе  отсмеяться.
Ну что ты, ну что? - спрашивала Эльга,  а  я  только  отмахивался  и  вполне
слабоумно хихикал. Потом  вытер  морду  и  стал  разминать  занывшие  скулы.
Нормально, все нормально, нормально... это так, реакция...
   Потом я встал, прицепил на пояс фонарь, прикрыл  дверь  (она  открывалась
наружу), всунув предусмотрительно ломик в щель (так меньше шансов на то, что
ее заклинит), и стал затыкать правое ухо бумажным жгутиком. Левое  я  заткну
пальцем...
   - Ну, все, - и улыбнулся Эльге. Она  сидела  в  углу,  сосредоточенная  и
мрачная. - На всякий  случай...  вдруг  не  увидимся...  -  я  наклонился  и
поцеловал ее в щеку. Она судорожно вздохнула.
   - Посильнее зажми уши и широко открой  рот.  Она  кивнула.  Заткнула  уши
большими пальцами, раскрыла рот и закрыла глаза.
   Я сделал так же и воткнул вилку в розетку.
   Очнулся я с ощущением, что  меня  протаскивают  в  какое-то  очень  узкое
отверстие. В игольное ушко. Происходило это внутри гудящего барабана. Кто-то
тянул за руки, а кто-то подпихивал под задницу. Некоторое время  я  принимал
это как сон, как данность. Но потом  что-то  острое  стало  впиваться  между
ребер - с каждым рывком сильнее...
   - Эй! - сказал незнакомый голос над головой. - Не дергайся.
   - Пустите, я сам.
   Руки мои тут же освободились,  я  осторожно  поворочался,  приспосабливая
тело к дыре, подался назад, изогнулся - и пролез, разодрав, правда, пижаму и
бок. Меня осветили фонарем и хлопнули по плечу:
   - Молодец.
   - Рад стараться. А... Эльга?
   - Здесь, здесь. Все хорошо, солдат.
   - Я тут, Зденек, - сказала она сама. Голос доносился сквозь гул, но я его
узнал. В голосе была тревога. - Иди сюда.
   Я повернулся. Луч фонаря последовал за мной. Световые  пятна  не  слишком
быстро складывались в нормальные изображения. Но - сложились...
   Эльга стояла рядом с двумя офицерами войск связи. На ней была все  та  же
пижама, на плечи наброшена шинель.
   - Харитон, - сказала она, продолжая глядеть на меня, - я знаю все, что ты
сейчас скажешь. Я бы и сама сказала это, если бы не видела... Он нам  нужен,
Харитон. Он лучше Малкинена. На порядок  лучше.  Понимаешь?  Если  мы  хотим
чего-то по-настоящему добиться... Я все ему рассказала.
   - Что - все? - один из офицеров спросил это,  глядя  на  меня,  а  второй
повернул голову к Эльге со странным выражением на лице. Если бы  можно  было
одновременно прищуриться и вытаращить глаза, получилось бы именно это.
   - Все, что могла.
   - И?..
   - Я очень хочу, чтобы он был с нами. Помоги мне, Харитон.
   - Господи,  Эльга.  06  этом  говорено  тысячу  раз...  Он  человек  этой
реальности. Ты представляешь, как он воспримет... все то, что мы делаем?
   - Представляю. Но рискнуть стоит. Зден, ведь ты... будешь с нами?
   Я долго смотрел на них. Люди как люди...
   - Что сейчас делается наверху? - спросил я.
   - Кровавая каша. Мятеж. Там сошлись интересы сразу  трех...  как  бы  это
правильно сказать... групп заговорщиков. Каждая  группа  была  уверена,  что
проводит собственную операцию. Так что... всяческие вторичные эффекты...
   - А заговорщиков вы знаете?
   - Большей частью. Кстати, вы их тоже знаете.
   - Это как раз понятно. Но прекращать эту... кровавую кашу... не  в  ваших
интересах?
   - В наших. Она будет прекращена. Достаточно скоро.
   - Ага...
   Я вдруг понял, что мне нечего сказать. Дурацкое чувство.
   - Харитон, ну скажи же ему... - едва ли не умоляющий шепот Эльги.
   Долгое молчание в ответ.
   - Хорошо. Сударь, я делаю вам официальное предложение:  вступить  в  ряды
нашего подразделения корректировщиков истории. Я сразу хочу сказать главное.
Это очень жестокая профессия. Она потребует такого напряжения  совести,  что
вы много раз пожалеете о своем  согласии.  Мы  ею  занимаемся  вынужденно...
Эльга объяснила вам, почему.
   - Да, - сказал я. - Объяснила. Но... в это очень трудно поверить.
   - В принципе, вы уже поверили. Детали же... что детали?
   - Детали всегда наиболее интересны, - сказал я. - Вот, например, такая: а
если я откажусь?
   - Ради Бога, - сказал Харитон. - Путь наверх свободен.  За  собой  же  мы
дорогу завалим...
   Это был не аргумент, я это  понимал  хорошо,  и  он  тоже.  И  вообще  мы
говорили не о том...
   - ...Но если вас волнует судьба ваших детей... у вас есть дети?
   В две тысячи двенадцатом Игорешке будет пятьдесят четыре года. И у  него,
наверное, тоже будут дети. А то и внуки. Куча детей и внуков...
   Да нет, и это все не то. То есть, конечно - это тоже. Наряду с прочим.
   Что же тогда? Почему я твердо знаю, что соглашусь? И почему он твердо это
знает? Знает, я же вижу... Неужели просто любопытство? Или желание вырваться
из колеи, сменить судьбу?..
   Нет, что-то еще. Об этом будет время подумать.
   - Есть, - сказал я. - В смысле - приказывайте.
 
   Год 2002.
   Михаил
   27.04. 14 час.
   Константинополь, Галата, улица Барона Врангеля, дом 5
   Проходя мимо окна, я поглядывал  сквозь  жалюзи.  Тина  так  и  сидела  в
машине, не меняя позы: локоть поверх дверцы. Я был озабочен другим и оставил
машину на солнцепеке. Очень стойкая попалась девушка...
   Побросать в сумку (рюкзак мой был у Тедди, а Тедди...) запасные  штаны  и
рубашки  было  делом  минутным,  меня  задерживала  дома  только   внезапная
занятость  раухер-линий:  я  никак  не  мог  связаться  с   банком.   Ожидая
соединения, написал записку: "Мама! Не теряй: уехал из города  на  несколько
дней. Вряд ли смогу звонить. С деканатом договорился. Счастливо  оставаться.
М."
   Лжи здесь было немного, а реальных следов - вообще никаких.
   Наконец я пробился в банк и перевел с основного семейного счета  на  свой
расходный полторы тысячи. Их можно было обратить в наличные в любой кассе. И
сделать это следовало побыстрее... я опять  куда-то  заторопился  и  тут  же
дернул себя за хвост: без спешки. Ну-ка, оглядись по сторонам...
   Я огляделся, присел на диван - и вдруг  решился.  В  тайнике  под  ванной
хранился  вальтер  образца  тридцать  восьмого  года  -  подарок   отца.   В
Константинополе ношение оружия запрещено наистрожайше, и все же...  пожалуй,
это будет меньший риск. Я извлек обросший паутиной сверток, разорвал  пленку
и бумагу. Пистолет и три обоймы. Протер - и сунул на дно чемодана.
   Черт...  Чувство  неловкости,  возникшее  еще  утром  под  темными  очами
лейтенанта Наджиба, все не проходило. Будто бы я на сцене, моя реплика, а  я
молчу - то ли начисто забыл роль, то ли потерял штаны.
   Все? Вот теперь, пожалуй, все. Я вышел, тщательно запер  дверь.  Крылечко
было в тени. Соседский кот медленно и сосредоточенно шел