на  борту  которого,   как   известно,
находится сейчас женский экипаж. После коррекции орбиты "Алтай"  приблизился
к "Академие" на расстояние  около  полукилометра.  Неисправности  в  системе
поиска и  сближения  устранены,  и  если  все  пойдет,  как  задумано,  Вера
Ангелова, Бригитта Хехст  и  Анна-Мария  де  Билль  вернутся  на  Землю  уже
сегодня, а их место займет  пилот-инженер  Валерий  Скопцов,  который  будет
поддерживать работу систем трабанта до прибытия следующего штатного экипажа.
Как сказал руководитель программы "Академие"  доктор  Гюнтер  Зигель,  такое
сотрудничество должно стать обычным делом не  только  в  космосе,  но  и  на
Земле...
   Ладно... Я смыл пепел, еще раз мысленно перебрал все предметы, остающиеся
после нас в тех коттеджах, которые мы занимали, - нет ли  чего-нибудь  среди
них специфического? Пожалуй, нет. Естественно, всего знать  нельзя,  но  все
же... В большую дорожную сумку я  бросил  все  наши  деньги,  аптечку,  свой
раухер, блок памяти от "Алконоста" Якова и, наконец, ББГ-камеру.  Получилось
около пуда. Распылил одортель в комнатах,  где  мы  жили,  обрызгал  себя  и
Вахтанга - он сидел, как я ему приказал, неподвижно, закрыв  глаза  и  зажав
уши, - наверное, этого не требовалось, зачем  я  так  с  ним?..  -  еще  раз
оглянулся по сторонам, достал из  шкафа  новую  свою  куртку,  обрызгал  ее,
надел... вот теперь, кажется, все. Да, все. Можно идти.
   Снаружи был  туман,  густой,  как  сметана.  Когда  такой  туман,  что-то
странное начинает происходить со звуками: привычные,  повседневные  -  речь,
птицы, автомобили - почти не слышны,  зато  откуда-то  прилетают  непонятные
шелесты, скрежеты, скрипы, вздохи, гудки... Я  шел  впереди,  едва  различая
тропу под ногами, Вахтанг следом, механически-легкий,  пустотелый,  а  вдали
кто-то терзал огромным смычком огромную скрипку. Наших шагов слышно не было.
   На берегу на нас обрушился преувеличенный туманом скрип уключин  и  плеск
воды под веслами. Невидимая лодка кружила вокруг, потом  исчезла.  Наверное,
утонула.
   До  заросшего  тальником  овражка,  куда  я  вел  Вахтанга,  было  метров
четыреста, но путь этот показался мне  едва  ли  не  бесконечным.  Проклятый
туман искажал не только звуки. Наконец мы пришли.
   По дну овражка сквозь заросли вела  узкая,  почти  незаметная  тропа.  По
тропе мы  дошли  до  крошечной  пролысины  в  тальнике.  Здесь  было  старое
кострище, несколько ящиков и чурочек, пригодных как  на  дрова,  так  и  для
сиденья, и солидная куча пузатых баночек из-под  баварского  -  безналоговый
ночной бар.
   - Пришли, - сказал я, сбрасывая с плеча сумку. - Садись... вот сюда.
   Вахтанг сел. Команды он выполнял мгновенно, без малейшей заминки.
   Пожалуй, это единственный способ опознать "буратино". Человеку нужно хотя
бы четверть секунды - понять что от него требуется...
   - Сними куртку. Дай левую руку.
   Из аптечки я достал шприц, набрал сорок единиц инсулина. Наложил Вахтангу
жгут, нашел вену, вкололся,  снял  жгут  и  стал  медленно-медленно  вводить
инсулин. Это надо делать очень осторожно, потому что никто  не  может  знать
заранее, на какой дозе инсулин начнет действовать. Вахтанга, наверное, давно
не кормили, потому что уже на пятнадцати единицах он мелко задрожал, а  кожа
его стала влажной, как лягушачья. Я быстро доввел  ему  еще  единицы  три  и
выдернул иглу. С гортанным криком он, запрокидывая голову, повалился назад и
забился в судорогах. Я придерживал его под затылок.  Через  нисколько  минут
характер судорог начал меняться: мышцы входили в  гипертонус.  Теперь  нужно
было поймать момент: не поспешить с выведением из шока, потому что тогда все
напрасно, и не промедлить, потому что тогда тоже  все  напрасно...  Вахтанга
выгнуло дугой, он приподнялся на локтях, ноги рыли песок. Пора,  подумал  я,
сосчитал до пятнадцати, взял систему с глюкозой, вкололся  еще  раз  -  вены
были толстые, как веревки, - и изо всех сил сжал руками мешок  с  раствором.
Через полминуты  Вахтанг  вытянулся,  как  мертвый,  и  вздохнул  глубоко  и
жалобно. По-хорошему, ему надо было бы дать  вздремнуть  минут  четыреста...
да. Не только ему. Обстоятельства не те. Я доввел глюкозу, потом через ту же
иглу вкатил  тюбик  "седьмого  дыхания"  -  нашего  фирменного  коктейля  из
стимуляторов, анаболиков и синтетических эндорфинов. Вахтанг  зарумянился  и
заулыбался во сне. Ладно, десять минут твои...
   Истраченную систему и шприцы я засунул в пивную баночку, смял ее и вдавил
в песок. Если будут искать, то найдут, а случайно никто не наткнется.  Потом
взял ББГ-камеру, проверил кассету - свежая, - нацелился объективом в  зенит,
включил запись и стал наговаривать  текст  -  по-немецки,  усреднение,  лишь
изредка и невзначай позволяя проскакивать намекам на рейнский диалект.
   - Российскому министру и рейхсминистру внутренних дел,  шефам  гепо  всех
уровней и  прочим,  кто  заинтересован  в  этой  информации.  С  шестого  по
двенадцатое  июня  сего  года  на  территории  Москвы  действовала   команда
истребителей  террористов  "ФАГ",  принадлежащая  международной  организации
"Социум-77". Задачей команды был срыв террористической  акции,  направленной
против глав четырех держав. Акция  готовилась  совместно  группами  "666"  и
"Пятое марта". В ходе операции группа  "666"  уничтожена  полностью,  группа
"Пятое марта" понесла большие и вряд ли восполнимые  потери.  Команда  "ФАГ"
погибла.  Я,  единственный  уцелевший,  обращаюсь  к   руководителям   служб
безопасности России и Рейха: не тратьте время и силы  на  разработку  групп,
базировавшихся в комплексе "Алазани" и на улице Черемисовской. Их  уже  нет.
Однако возможно, что  оставшиеся  в  живых  террористы  имеют  атомную  мину
"Тама", которой попытаются  заминировать  подземные  помещения  Измайловской
иглы, сообщающиеся с внешним кольцом подземки. Не исключено, что минирование
уже состоялось. Желаю успеха, коллеги.
   Ну, все. От вчерашнего, так и не дочитанного "Садового кольца" я  оторвал
полоску с адресом и телефоном редакции, подсунул ее под прозрачное  окошечко
на кассете.  Протер  кассету  и  камеру,  сунул  кассету  в  карман  спящему
Вахтангу,  камеру  -  в  свою  сумку.  Избавлюсь  по  дороге.  Так,   теперь
последнее... Рядом с кострищем я вырыл небольшую - на две пригоршни песка  -
ямку, положил на Дно блок памяти, сломал предохранительный язычок  и  вдавил
кнопку ликвидатора. Снова  засыпал  песком.  Через  несколько  секунд  песок
побелел и задымился. Это надежде, чем размагничивание. Все? Похоже, что все.
   Можно трубить побудку.
   - Эй, парень!
   - А? - Вахтанг распахнул глаза. - Что? Что случилось?
   - Не знаю, - сказал я. - Просто ты спишь не в самом удобном  месте.  Тебе
куда, на поезд?
   - Да... на поезд... - он  добавил  что-то  по-грузински  махнул  рукой  и
медленно встал, озираясь. - Как я сюда попал?
   - Тебе  лучше  знать...  Но  если  хочешь  успеть  на  поезд  -  то  надо
торопиться. Идем?
   - Идем, - сказал он.
   Мы выцарапались по невысокому, но крутому склону  овражка  наверх.  Туман
расслоился: лощинка была полна им до краев, а здесь  он  подвсплыл  вверх  -
так, что видимость вперед и в стороны открылась, а кроны  деревьев,  стоящих
вдоль невысокой насыпи грунтовой дороги, размывались и исчезали. Остро пахло
травой, землей, водой  -  всем  сразу.  Потом  вдруг  над  головой  возникло
медового цвета свечение:  где-то  там,  по  другую  сторону  Москвы,  солнце
поднялось выше дымки, выше облака, скопившегося за ночь над городом, выше...
   - Красиво, - сказал Вахтанг. - Знаешь,  так  бывает  в  горах,  в  горных
долинах... Ты был на Кавказе?
   - Нет, - соврал я.
   - Значит, не видел... - он вздохнул сочувственно.
   - Чем ты занимаешься? - спросил я.
   -  Занимаюсь?  Я?  Я  занимаюсь...  русской   филологией.   Да,   русской
филологией. - Он замолчал, нахмурился. - Извини, у меня  что-то...  Мы  ведь
знакомы?
   - Более-менее. Позавчера, у костра - помнишь? Вино, песни...
   - Да-да-да, помню, конечно же!
   Сейчас в памяти его  зияла  приличных  размеров  дыра.  Ни  сознание,  ни
подсознание человека не могут мириться с таким положением, и заполнение этой
дыры идет очень интенсивно.  В  пожарном  порядке  ее  заваливают  обрывками
прошлых воспоминаний, фантазий, снов, пройдет час-два - и все они  склеятся,
соединятся, срастутся в, быть может, причудливую, но  вполне  законченную  и
логичную картину. В поезде он найдет в кармане кассету с адресом и вспомнит,
что именно поэтому едет в центр... и так далее.
   Мы вышли на ровную, хорошо убитую  грунтовку  и  бодро  потопали  вперед.
Отсюда было минут пятнадцать ходьбы до платформы, у которой  останавливаются
поезда, везущие рабочих из шлафтревиров  к  большим  заводам.  Человеку  без
документов сейчас нет более надежного  способа  попасть  в  центр  города...
конечно, ничего страшного не СЛУЧИТСЯ, если его возьмут по дороге, но лучше,
чтобы кассета попала к журналистам.
   Оставшийся путь мы прошли молча: он "вспоминал" себя, а я ему  не  мешал.
На платформе было десятка два человек, и, хотя поезд был  набит,  как  бочка
сельдями, Вахтанг втиснулся в дверь.  Я  помахал  ему  рукой  и  перешел  на
противоположную платформу. Встречный поезд подошел минут через семь.
 
   12.06. 14 час.
   Где-то между Волоколамском и Ржевом
   - Во, - сказал фарер. - Наконец-то. А старики яйцами трясли - сушь,  мол,
сушь...
   Мы врезались в стену дождя, как в настоящую стену. Звук ударов капель  по
стеклу заглушил звук мотора, под колесами ревела вода. Видно было,  как  она
бурлит, не помещаясь в переполненных кюветах.
   - А вот только не было бы хуже, - продолжал  фарер.  -  Посмывает  все  к
пропащей матери...
   Водяная пыль как-то прорывалась в кабину  и  кружилась,  не  оседая.  Все
машины на шоссе плелись медленно или вовсе стояли, лишь  наш  восьмиколесный
дредноут пер по третьей полосе, презирая стихию.
   - А вообще-то тебе куда? - спросил фарер. - Под такой ливень высаживать -
не по-русски получается. А возле того танка никакой крыши на километр...
   - Да, там с час ходьбы. Ферма Сметанина, не слышал?
   - Неважно, покажешь.
   - Так ты меня что, до места довезти хочешь?
   - Нет, если ты против...
   - Не против, конечно, только с какой стати?
   - Так... - он пожал плечами.
   Я подумал вдруг, что до сих пор не знаю его имени.  Как,  впрочем,  и  он
моего. Дорога. Обычное дело.
   Навстречу с ревом пронесся красно-черный двухэтажный "хефлинг". Следом  -
еще один. Мне показалось, что за непрозрачными  снаружи  стеклами  мелькнули
детские мордашки. Фарер мотнул головой:
   - Детишек из лагерей забирают. Волнуются родители...
   - У тебя-то есть?
   - Жена на восьмом месяце...
   - О-о...
   - То-то и оно. Короткие рейсы беру, чтобы день-два - и назад. Денег почти
никаких, конечно... не то  что  раньше:  до  Владика  и  обратно  -  семь  с
половиной плюс за скорость полторы-две. Дом построили без долгов, обставили,
прошлым летом в Ницце два месяца... отец с матерью приезжают -  плачут.  Ну,
мол, за что боролись и все такое... долгая песня. И жалко их, и зло иной раз
берет. А жену я, можно сказать, на дороге нашел: выпал фрахт в Грецию -  ну,
понятно, через Румынию. А в Румынии дороги плохие, узкие, машин много -  еле
тащимся. Девчонки две голосуют, никто их не берет, ну, а мы подобрали... Так
и съездили в Салоники, обратно приезжаем - одна сошла, а другая не хочет, да
и я ее отпускать не хочу - прилипли друг к  дружке,  и  все.  Что  делать  -
поехали домой, А я тогда в казарме жил, копил деньги на этого вот крокодила,
- он похлопал по баранке, - пять человек в комнате, и  никуда  не  денешься.
Месяца три мы так прожили, спать всем  мешали,  потом  уж  смогли  отдельную
комнатку снять. Ну, дальше - больше... а детей все нет и нет. Куда только не
обращались. А в Ницце подружились с иркутским фирмачом,  он  говорит:  какие
проблемы! Оказывается, есть специальный курорт где-то в горах,  от  Иркутска
еще два часа вертолетом. И в сентябре  она  туда  полетела.  Месяц  пробыла,
вернулась, а в ноябре уже - ага! Попалась! И вот теперь  бы  только  жить  и
жить, черт бы всю эту заморочь побрал...
   - Да уж... - я почесал лоб. Мне вспомнилась Тува.
   - Вот он, твой танк, - сказал фарер.
   На постаменте из фальшивого гранита  стоял  старый  танк  Т-1У:  высокий,
угловатый, с похожей на кукиш башней. На задранной  вверх  короткой  пушечке
висели, как венки, бухты проволочного корда от сгоревших  шин.  Даже  сквозь
дождь было видно, какой толстый слой жирной копоти покрывает броню.
   - Во, опять спалили, - проворчал фарер. - Хоть бы убрали его, что  ли.  А
так получается - то обосрут весь, то сожгут. Зачем это надо? Здесь, что  ли,
сворачивать?
   - Да, вот...
   - Отец иной раз подопьет - и Сталин,  Сталин!..  Сталин  то,  Сталин  се,
Сталин детей любил... А я ему говорю - правильно его повесили. Ну, не за то,
за что следовало, а все равно - правильно. Ладно, он  войну  проиграл,  -  а
если бы выиграл? Теперь куда?
   - Налево, вон где деревья.
   - Ага, вижу... Какие,  говорит,  колхозы,  какие  концлагеря  -  не  было
ничего, все немцы выдумали. Бесполезно с ним спорить. Что же, говорит, я  бы
за эти колхозы воевать пошел бы? А ну его...
   - С какого же он года?
   - С  двадцать  третьего.  Как  раз  их  начали  призывать...  Только  он,
по-моему, и винтовку-то в руках не держал: сразу из учебного лагеря  -  и  в
плен. Это на третье мая они с друзьями  собираются...  вот  тоже  интересно:
раньше отмечали как праздник, что ли... не совсем праздник, ну,  в  общем...
так... не грустно - начало освободительного похода, что-то в этом духе...  А
теперь так просто траур, смотреть больно. Ну, один из этих приятелей  мне  и
рассказал: вечером, мол, уснули - глубокий тыл, там что-то - двести, что ли,
- километров до линии фронта, а утром будят: гутен  морген,  кляйне  руссише
зольдатен... А отец, помню, такие подвиги расписывал... такие бои...
   - Что мы будем рассказывать в старости? - пожал я плечами.
   - Тоже верно... Здесь?
   - Да, здесь.
   - Погудим?
   - Давай.
   Он нажал  на  клаксон.  Дверь  дома  приоткрылась,  выглянула  женщина  -
молодая. Возможно, новая жена деда - я ее еще не видел. Потом  появился  сам
дед. Я помахал ему рукой, он помахал в ответ и через минуту уже торопился  к
машине: в сапогах, плаще, под огромным брезентовым зонтом.
   - Ну, пока, - сказал я фареру. - Спасибо. Держи вот... - я  протянул  ему
пять десяток.
   - Нет, это много, - он помотал головой.
   - Купишь сыну соску...
   Я открыл дверцу - меня тут же окатило водой с крыши кабины - и спрыгнул к
деду под зонт.
   - Игореха! - сказал дед и отвесил мне доброго тумака.
   Фарер подал сумку.
   - Счастливой дороги! - сказал я ему.  -  И  вообще  успехов!  Он  помахал
рукой.
   - Здорово, дед! - я облапил деда, дед облапил меня, и мы  пошли  к  дому,
как влюбленная парочка под одним зонтом. Впрочем, дождь  был  такой,  что  и
зонт толком не помог: ноги мгновенно промокли до колен  и  выше.  За  спиной
взревел мотор, грузовик развернулся и понесся к шоссе.
   - Чего ж ты не позвонил, что приезжаешь?  -  укорил  меня  дед.  -  Я  бы
кабанчика завалил... предупреждать надо, вечно  сваливаешься,  как  снег  на
голову... привыкли там в своей тундре...
   - Э, дед, - сказал я, - всего не предусмотришь,  жизнь  такая,  что...  Я
утром еще не знал, что поеду к тебе.
   - Так ты откуда?
   - Из белокаменной.
   - Черт тебя носит... там же палят бесперечь. Подвернешься под шальную...
   - Я потому и удрал.
   - Мишку-то видел?
   - Они в Крым мотанули. Снежка с новым мужем - ну, и Мишка с ними.
   - В Крым - это хорошо, это спокойно... Слушай, а  Стефу  мою  ты  еще  не
видел?
   - Когда бы я успел?
   - А, ну, значит, познакомитесь...
   Строго говоря, мы с дедом не были никакими родственниками:  когда  мы  со
Снежкой еще жили вместе, дед уже поселился отдельно от Клавдии Павловны - на
этой самой ферме. Потом они  как-то  незаметно  развелись,  дед  женился  на
турчанке Софии - это было ее христианское имя, старого  я  не  запомнил.  Но
через год София задохнулась в дыму, когда загорелся старый дедов дом, -  сам
дед уехал на базар в Ржев; София должна была вот-вот родить, у  нее  страшно
опухли ноги, и она не сумела выбраться из своей комнаты,  дом  потушили,  но
спасти ее не смогли. Прошло пять лет с тех пор, теперь  и  дом  у  деда  был
новый, и  жена  новая,  и  сам  дед  все  еще  был  как  новенький;  черный,
мелкоморщинистый, но совершенно железный... а  все  равно  что-то  от  Софии
осталось во всем: и в доме, и в деде, и даже в новой его жене...
   - Стефания, - важно сказала мне новая дедова жена, подавая руку.  Рука  у
нее была жесткая и шершавая, зато сама она -  сдобная,  состоящая  из  тугих
шариков, с соломенными выгоревшими волосами, веснушками на круглых щечках  и
курносом носу, но чернобровая и черноглазая. - Лучше просто Стефа.
   - Игорь, - сказал я. -  Лучше  тоже  просто.  Она  фыркнула  и  почему-то
смутилась. На вид ей было лет двадцать  шесть  -  двадцать  восемь.  Деду  в
октябре стукнет семьдесят...
   - Собирай на стол, - скомандовал дед. - Чтоб все было как надо.
   - Будет, Иван Терентьевич, - засуетилась Стефа. - Все будет.
   - Ну и ладно. А мы пойдем перекурим чуток... Курить мы  расположились  на
втором этаже, в кабинете - так называл дед эту комнату, где у него хранились
всякие бумаги, деньги, прочие ценности. Тут он и отдыхал, если  было  время.
Одна из стен была целиком завешена турецким ковром  -  память  о  Софии.  От
ковра несколько лет пахло дымом. Посередине ковра висело отделанное серебром
охотничье ружье. Это было так - украшение.
   Настоящий арсенал дед держал в сейфе на первом  этаже.  Мне  бросилась  в
глаза новая фотография на стене:  дед,  молодой,  двадцатилетний,  в  летном
шлеме и  очках-консервах  на  лбу  стоит,  положив  руку  на  лопасть  винта
тупомордого самолетика. Белыми буквами в углу: "19.06.1941 г. Южный фронт".
   - Вот, повесил, - проследив мой взгляд,  сказал  дед.  -  Сохранилась  же
как-то... маленькая такая, не разобрать ни черта. Отвез в  Ржев,  в  ателье,
говорю: увеличить. Они говорят: ладно, завтра будет. А  сделали  вон  как  -
лучше новой. Но и взяли, канальи... да.
   - Много взяли?
   - Хорошо взяли. Я аж вспотел, как услышал. Но  -  стоит  того,  как  тебе
кажется? А немчик там, в ателье-то,  сидел,  скалится  на  меня,  в  "ишака"
пальцем тычет: о, мол, руссиш вундер! Я ему и говорю:  а  я  на  нем,  между
прочим,  тринадцать  "мессершмиттов"  завалил.  Его  всего   и   перекосило,
бедного...
   - Тринадцать? - я приподнял бровь. Раньше я слышал про четыре.
   - Ну, это всех - тринадцать.  "Мессеров"-то  четыре  всего.  Остальные  -
"юнкерсы", "хеншели", под завязку - "дорнье"...
   - Все помнишь, - сказал я.
   - Да вот, помнится, - сказал дед. - Чем дальше, тем...
 
   12.06. 19 час.
   Сорок километров к востоку от Ржева. Ферма Сметанина
   Гости прибыли не абы как, а на черно-лимонной "испа-носюизе" производства
двадцать восьмого года. Из такой машины должны появляться  вертер  геррен  в
белых цилиндрах и фраках и либен дамен ну просто  не  знаю  в  чем.  Поэтому
благородно-серый парижский костюм отца семейства и темно-вишневое и черное с
золотом платья дам, изящные, но недостаточно  замысловатые,  как-то  не  так
выглядели на фоне машины. Красиво. Но не так. Но красиво. Если  не  рядом  с
машиной... Мы с дедом соорудили галерею из парниковых  рам,  и  гости  могли
пройти в дом, не намокнув. Итак, Дитер Клемм,  отец  семейства,  лет  сорока
пяти, стрижен под ежика, голубоглаз и как-то сразу располагающ;  фрау  Ольга
Клемм, та, что в черном с золотом,  слегка  за  тридцать,  бронзового  цвета
тяжелые волосы, в глазах что-то татарское, фигура со склонностью не то чтобы
к полноте, но  к  пышности;  сестра  ее  Вероника,  помладше  лет