рантию, что они не внушены  тебе  умным
прохвостом, который сидит сейчас где-нибудь в  Нарьян-Маре  или  Гвоздеве  и
ждет, попивая пивко, когда придет сигнал с трабанта: объект  вышел  в  точку
рандеву? Нет такой гарантии... и даже это  не  гарантия  -  я  посмотрел  на
монету. Решка... ну, что же, надо резко менять траекторию.
   И есть еще один способ... но для этого мне надо найти  гемов...  отыскать
глатц... Найдем.
   Я огляделся. На палубе никого не было. С мостика я  не  виден.  Хорошо...
Пеленгатор я поставил рядом с  собой  на  скамейку  и  ударом  локтя  пробил
экранчик. Звук был, как от лопнувшего воздушного шарика. Столкнул  за  борт.
Он булькнул чуть слышно. С этим все. В сумке  деньги,  раухер  и  что-то  из
одежды. Килограммов пять.  Нормально.  Расправил  прокладку  под  "молнией",
застегнул "молнию", надул прокладку - теперь все, ни капли  воды  внутрь  не
попадет. Отправил  сумку  вслед  за  пеленгатором.  Минут  пятнадцать  стоит
подождать - отплывем подальше... покурим... еще покурим... Я честно просидел
пятнадцать минут,  потом  еще  минуты  две  -  до  бакена.  Дождался,  когда
поравняемся с бакеном, перевалился через леер, распрямился в воде и стал изо
всех сил уходить вниз, чтобы не попасть под винты.
 
   14.06. 11 час.
   Правый берег Истры, дачный поселок
   Велосипед я не то чтобы украл, а купил без спроса: вывел его из сарайчика
и бросил в почтовый ящик две  сотенные  бумажки.  Вообще  велосипед  -  как,
впрочем, и рогатка - незаслуженно забыт в нашем деле. Если  и  вспоминают  о
нем, то только для того, чтобы начинить "МЦ" или подобной ей гадостью, да  и
поставить в нужном месте. А вот то  обстоятельство,  что  за  велосипедистом
почти невозможно установить незаметную слежку, - это  как-то  ускользает  от
понимания. Впрочем, для меня сейчас это обстоятельство было третьестепенным:
когда носишь своего шпиона с собой - тут, знаете, никакой велосипед...
   Судя по тому, что я видел вокруг себя, сведения  о  всего  лишь  миллионе
беженцев сильно устарели. Или весь этот миллион собрали  тут...  Я  уже  час
ехал сквозь гигантский табор, сквозь людское  море...  странное  море,  надо
сказать, непонятно тихое. Казалось, что все говорят здесь только шепотом.  Я
видел беженцев, я знаю, как они все ненавидят . друг друга... русский лагерь
под Абазой: не напирайте, не напирайте, еды много, еды хватит всем!  -  нет,
толпа, лезут, валят с  колес  кухню,  девочка  из  "Милосердия"  умирает  от
ожогов... а вы здесь, кричат нам, почему вы здесь, а не там?  где  вы  были,
когда нас резали? И тому подобное, и это как раз более понятно,  чем  здесь:
тихая толпа. Может быть, количество играет роль? Может быть...  Полицейские,
изможденные, но тем более  предупредительные,  открывали  пустующие  домики,
пуская туда женщин с маленькими детьми на руках, и никто, кроме этих  женщин
с детьми, не пытался туда войти. Польские саперы рыли отхожие  ямы,  ставили
над ними палатки; ставили и большие палатки, громадными рядами,  квадратами,
беспорядочными кучками - как позволяла местность. Врывали в землю  столбы  и
натягивали тенты. Повсюду дымились полевые кухни, с грузовиков  всем  подряд
раздавали зеленые  солдатские  котелки.  Польская  речь  была  слышнее  всех
прочих.  Здесь  было  задействовано   не   меньше   саперного   полка   плюс
интендантство рангом не ниже армейского.
   А потом я увидел гема. Ищущий да обрящет... Гем  брел  мне  навстречу,  и
было ему лет семнадцать.
   - Привет, - сказал я, останавливаясь перед ним.
   - Брат, где ваш глатц?
   - Там, - он показал рукой за спину. - Где-то в той  стороне.  У  тебя  не
найдется пятидесяти пфеннигов? Я дал ему марку.
   - Спасибо, - сказал он. - А зачем тебе наш глатц?
   - Ищу одного человека.
   - Кого? Может быть, я его знаю?
   - Себя.
   - Нет, не встречал, - он сделал попытку меня обойти, но я опять  заступил
ему дорогу.
   - Брат, - сказал я, - не торопись. Продай мне свой абвер.
   - Зачем тебе абвер?
   - Здесь очень тяжело дышать. Я задыхаюсь в этой слизи.
   - А как же я? Мне тоже будет трудно без абвера.
   - Я даю тебе триста марок.
   - У меня старый абвер, - сказал гем, - и немного слизи в  него  попадает.
Он порван в двух местах. За триста марок ты  сможешь  купить  себе  новый  и
целый.
   - Это ничего. Ты купишь себе новый и целый, а этот отдай мне. Помоги мне,
брат, я уже по-настоящему задыхаюсь...
   - Хорошо, - сказал он, - Но дай мне еще пятьдесят марок, потому что я  до
вечера должен буду ходить голый в этой слизи.
   - Пусть будет так, - сказал я.
   Я отслюнил бумажки, а гем разделся. Абвер действительно был очень старый,
колечки позеленели, поистерлись, под  мышками  были  солидные  прорехи:  пот
разъел латунь.
   - А вонючка в глатце есть? - спросил я.
   - Есть.
   - Как его звать? - я отстегнул еще десятку.
   - Карузо. При нем два столба. Не спрашивай ни о чем сам - они подойдут  и
спросят.
   - Отлично, брат, - сказал я. - Ну, просто лучше не бывает.
   Я натянул абвер, ежась от  кислого  прикосновения  металла.  Рукава  были
пониже локтя, фартук впереди доходил до середины  бедер,  капюшон  с  тонкой
вуалью закрывал лицо, оставляя только рот. Ладно, а прорехи под  мышками  мы
заделаем... и все. Теперь эти кандидаты в потрошители - в потрошители меня -
могут бегать со своими пеленгаторами, пока не изойдут на пот и слезы.
   А гем ушел, ни о чем не спрашивая и не оглядываясь. Хороший народ - гемы.
Ненавязчивый. Вот только  граждане  их  не  любят.  Вообще,  я  обратил  уже
внимание,  граждане  здесь  многих  не  любят:  гомиков,  наркоту,   бродяг,
трансверзов, хюре; в Германии с этим помягче, а в Сибири нет совсем, так что
национальный характер тут, похоже, ни при чем.  Покойный  Кропачек  говорил,
что такая безопасная "праведная злость" характерна для комплекса  поражения,
а у сибиряков этого комплекса нет, сознание  успело  перестроиться:  империя
развалилась,  метрополия  погибла,  но  колония-то  обрела  независимость  и
процветает... С Филом можно было бы поспорить, тыча пальцем в разные места и
времена, но это не самое благодарное занятие: спорить с теми, кто  уже  там,
где нас нет. И еще Фил говорил: а вот  представь  на  минуту,  что  победили
большевики, - и разворачивал апокалиптическую картину: ГУЛАГ от Лиссабона до
Анадыря,  истребление  десятков  миллионов  -  сначала   по   имущественному
признаку, а потом, учитывая, что побежденный всегда воскресает в победителе,
- и по национальному, - торжество серости, остановка в развитии, сползание и
опрокидывание в средневековье... Боюсь, я не слишком прислушивался к нему  -
недаром он мне так часто вспоминается последнее время. Все  чаще  и  чаще...
Большевики вовсе не были так  уж  фатально  обречены,  говорил  Фил,  затяни
Гитлер с началом похода, или окажись на месте душки Ворошилова  какой-нибудь
солдафон  -  вон  сколько  их  тогда  постреляли!  -   какой-нибудь   Штерн,
Тухачевский или Жуков - и ага! И даже в  Сибири  они  могли  бы  остаться  у
власти, догадайся быстренько сделать  то,  что  сделал  чуть  позже  толстый
Герман: облей говном бывшее начальство,  покайся  в  грехах,  побей  себя  в
грудь, покричи, что ошибки исправлены - исправлены ведь, все же на  свободе!
- и вперед, к победе коммунизма... дать небольшую передышку - и можно  опять
набивать лагеря.... Да, это было классе  в  девятом:  мы  с  Филом,  Майкой,
Копытом, еще с кем-то, человек семь нас было,  -  спускались  по  Чулыму  на
плоту и остановились на ночевку у разрушенной пристани, зашли в тайгу -
   и наткнулись на старый лагерь. Сто лет тут никого не  было,  все  заросло
осиной, тонкой, больной, проволока, конечно, была с кольев  снята,  но  сами
колья оставались, и колья, и вышки, и бараки, конечно, и  мы  вошли  в  один
барак, там было темно, мы  стояли  и  ждали,  когда  глаза  приспособятся  к
полумраку, и вдруг сверху стал падать какой-то  мусор,  сначала  показалось:
чешуйки коры... оказалось - клопы, они падали  на  нас  и  присасывались  на
лету, и жрали, сразу наполняясь красным... с Майкой сделалась  истерика,  мы
тут же бросились к реке, смывать с себя это, вода была ледяная - июнь, самое
начало, - потом голыми плясали у костра, пока сушилась  одежда,  стало  даже
смешно, но оказалось, что мы так ни черта и не смыли,  и  только  на  третий
день удалось устроить настоящую баню и стирку... ждут, гады, сказал Фил, это
сколько же они ждут...
   За всеми этими воспоминаниями я едва не проскочил глатц. Я и не понял бы,
что это глатц, если бы не пустота вокруг странного здания:  плоской  коробки
из серого бетона с окнами-щелями под самой  крышей  -  и  ампирным  фасадом.
Вокруг было огромное множество людей, всем было плохо под открытым небом,  -
но никто даже не смотрел в сторону  этого  дома...  так  уж  они  брезговали
гемами... Ну да, начать выгонять гемов из-под крыши - значит, по  самые  уши
искупаться в том презрении, которое гемы питают к "плаве". Поэтому плава, то
есть не-гемы, то есть так называемые  "нормальные  люди",  проста  вынуждены
делать  вид,  что  непреодолимо  брезгуют   гемами...   Даже   передо   мной
расступались и отворачивались, если  я  подходил  близко,  -  а  ведь  я  по
внешности был "высоким гемом", то есть гемом не из  глатца,  гемом,  имеющим
работу, семью, квартиру... гражданином, слегка съехавшим на  учении  мудреца
Урси. Итак, я подошел к фасаду - он был фальшив до омерзения - и поднялся на
крыльцо.
   За дверью  меня  встретили  полумрак,  прохлада  с  привкусом  подвальной
сырости и сложная гамма запахов. Изнутри здание выглядело еще страннее,  чем
снаружи. Войдя, я оказался на узком, меньше метра шириной, карнизе,  который
по периметру опоясывал все помещение - недостроенный  плавательный  бассейн,
догадался я... большой, однако, бассейн... Внизу, на  трехметровой  глубине,
был глиняный пол,  изрытый  окопчиками,  земляночками  и  прочими  щелями  -
собственно глатц. Карниз с  полом  сообщались  где  лестницами,  где  просто
широкими досками. На  глатце  было  около  сотни  гемов  -  лежали,  сидели,
искались, что-то шили, вязали, занимались мелким ведьмачеством:  так,  прямо
подо мной лохматая девочка деятельно мастурбировала, уставясь  в  качающееся
на нитке круглое зеркальце; многие курили травку, и сладковатый  запах  дыма
оттенял все прочие ароматы глатца. Я прислонил велосипед к стене и пошел  по
карнизу влево - мне показалось, что там дальше есть незанятые места.  Так  и
вышло. По третьей по счету лестнице я спустился и, перешагнув  через  спящую
парочку,  расположился  на  треугольнике  примерно  два  на  три  метра,  не
помеченным ничьим присутствием. Я положил сумку под голову, разулся  и  лег.
На всей земле не было для меня более спокойного Места.
   Может быть, я даже уснул. По крайней мере, когда я смог поднести к глазам
часы, прошло уже сорок минут, а я совершенно не помнил ничего -  ни  мыслей,
ни ощущений... нет, ощущение было,  одно,  то  же,  что  и  год  назад,  при
остановке сердца: тело воздушно, ничем не привязано к земле и  может  лететь
куда угодно... тогда я так никуда и не улетел, но ощущение - очень  приятное
- осталось...
   Сорок минут я был беспомощен, как младенец,  -  но  даже  сейчас,  задним
числом, меня это не испугало.
   Кто-то подошел и встал рядом. Я открыл глаза.
   - Я тебя не знаю, - сказал  подошедший.  Это  был,  на  верное,  один  из
столбов вонючки:  невысокий,  но  очень  тяжелый  парень  лет  тридцати,  из
коротких рукавов железного абвера торчат руки толщиной с мою ногу.
   - Я тоже.
   - Вообще я тут знаю всех, а тебя нет.
   - Я недавно пришел.
   - Хавла не принес?
   - Нет.
   - Зря.
   - Плевать.
   - Тут ты прав. Покурить хочешь?
   - Да. Карузо есть?
   - Ты его знаешь? - Я никого не знаю.
   - Значит, покурить. Какую: сизую, желтую?
   - Черную.
   - А еще что?
   - Десять путешествий.
   - Ого! А рвань у тебя есть?
   - На это хватит.
   - Ты же отплывешь с десяти доз.
   - Ты пришел заботиться о моем здоровье?
   - Тоже верно. Ладно, жди.
   Он ушел. Мне надоело лежать, и я сел по-турецки. И тут же почувствовал на
себе чей-то взгляд. Мощный, почти обжигающий взгляд. Я обернулся. На меня  в
упор смотрел парень... что-то знакомое мелькнуло в лице...
   - Точно. Это ты, - сказал он.
   - Это я... - начал я и вспомнил: - Терс?
   - Терс, - кивнул он. - И Таня здесь. Она манила тебя, ты почувствовал?
   - Нет, - сказал я. - Зачем я ей?
   - Ну, это может знать одна она. Но она манила тебя, и ты пришел.
   Черт-те что, подумал я. Не верю.
   - Принес, - сказали за спиной. - С тебя тонна сто. Я отдал  столбу  пачку
десяток и набрал еще сотню разными. Терс, подняв брови, смотрел на все это.
   - Ты его знаешь? - спросил столб Терса.
   - Худей, - сказал Терс.
   Столб, изменившись в лице, попятился.
   - Это тебе? - спросил Терс удивленно, кивнув на мои приобретения.
   - Да.
   - Странно, ты не похож...
   - Не похож, - согласился я, и вдруг пришла  мысль:  а  может  быть,  Таня
поможет мне в задуманном? Может быть, это судьба, что меня занесло именно  в
этот глатц... без ассистента риск слишком велик... Я достал монету. Решка  -
риск, орел - Таня.
   Орел.
   - Хочешь обмануть судьбу? - спросил Терс, улыбаясь.
   - Нет, - сказал я. - В точности наоборот.
 
   Год 2002.
   Михаил
   27.04. 16 час. 30 мин.
   Константинополь, Каракей, пристань
   У Саффет-бея опять болел зуб. Я видел его месяц назад,  и  у  него  тогда
тоже болел зуб - с другой стороны. Он не признавал официальной  стоматологии
и лечился какими-то отварами и мазями.
   - Конечно, свободна, - сказал он в ответ на мою просьбу. - Вот ключи -  в
любое время... Опять девочку подцепил?
   - Двух.
   - Ты омусульманиваешься,  Миша-эфенди.  Это  отрадно.  Особенно  в  такое
время. Говорят, будет война? Как твое мнение?
   - Это говорят каждый год.
   - Да-да, мы уже привыкли... и все же, согласись - никогда  еще  на  нашей
памяти разговоры эти не были  столь  предметны.  Ночью  мимо  моей  пристани
прошло не меньше десяти кораблей. А сколько их в  Мраморном  море!  Говорят,
весь старый турецкий флот готов к выходу с баз - или где он там стоит?.. Да,
это пожилые корабли, но на них новое оружие. Ты же знаешь,  оба  моих  брата
продолжают военную службу, это я - изменник семейным традициям... Я вижу  по
глазам, что ты не веришь в возможность войны, Миша.  И  это  ты  зря.  Войны
вспыхивают от куда меньших искр, чем те,  что  взметнулись  нынешней  ночью.
Вспомни первую мировую. Никто не ожидал, что она  начнется.  Никто!  Вспомни
вторую. Несчастные поляки только-только провели демобилизацию...
   Об этом Саффет-бей  мог  рассуждать  часами.  Он  был  величайший  знаток
военной  истории,  по  эрудированности  сравнимый  разве   что   с   Петром.
Сравнительные качества русских и немецких  танков  в  сорок  первом.  Личные
качества Тимошенко и Гудериана как фактор побед и  поражений.  Дарданеллская
десантная операция: причины катастрофической неудачи союзников при, казалось
бы, абсолютно выигрышном раскладе сил. Вторая  русско-японская  война  сорок
четвертого  года:  еще  более  странная,  чем  первая;  правда,  теперь  Его
Величество Случай перешел на сторону России. И обе японо-американские  войны
- о, это был конек Саффет-бея. Он знал по именам  даже  командиров  номерных
эсминцев и торпедных катеров. Разговаривать с ним всегда было интересно.
   -  Мне  очень  не  нравится  то,  что  происходит  сейчас   в   Германии,
Миша-эфенди. У них у всех вдруг возникает странная идея: будто они ограблены
и унижены. Об этом не говорится прямо - но об этом вовсе  не  надо  говорить
прямо, потому  что  все  и  так  знают:  ограблены  и  унижены.  Хотя  живут
по-прежнему очень неплохо. Это напоминает мне  шестнадцатый  год  в  России,
Миша. Вдруг все почему-то решили, что война проиграна. Без каких-либо к тому
оснований. Или шестидесятый в Америке... Что ты скажешь на это?
   - А что было в шестидесятом?
   - Мальчик! Чему вас только учат на наши деньги!  Тогда  по  всей  Америке
перевешали дикое количество негров: кто говорит, пятьдесят тысяч, а кто -  и
сто пятьдесят тысяч. Японцы навербовали в Африке...
   - Вспомнил, - сказал я. - Только я думал, что это художественный вымысел.
Дэвид Корнуэлл, "Лондон, штат Британия". Или Чарлз Перси Сноу, "Цвет  смерти
- черный".
   Саффет-бей посмотрел на меня и улыбнулся.
   - Тебе тоже нравится Корнуэлл, Миша-эфенди?
   - Безумно.
   - Я слышал, что издали его последний роман - тот, который он не  окончил.
О похищении наследника британского престола...
   Я,  похоже,  издал  какой-то  звук.  Что  называется  -  пискнул  горлом.
Саффет-бей участливо нахмурился:
   - Что с  тобой,  Миша?  Я  сказал  что-то  неловкое?  Я  мотнул  головой.
Кашлянул.
   - Вы не слышали городских новостей? Нет? А-а...  Нынешней  ночью  похищен
наследник российского престола.
   - Этот мальчик... как его?.. Константин?..
   - Константин. Да, он... - и я, поддавшись  порыву,  рассказал  Саффет-бею
то, что знал, - и в частности, что девушка Тина вовсе не моя возлюбленная, а
подруга одной из пострадавших при похищении, и теперь она  панически  боится
возвращаться в общежитие;  наш  же  общий  с  Саффет-беем  друг  Петр  исчез
бесследно...
   - Вот как, - покивал головой Саффет-бей. - Хорошо, что  ты  мне  все  это
сказал, Миша. Я буду внимательнее. Я буду предельно внимателен и  осторожен.
Зою ты тоже хочешь спрятать здесь?
   - Да. Они возьмут билеты на катер...
   - Я понял твою хитрость. Это  неплохая  идея,  мне  кажется.  Привози,  я
позабочусь и о ней тоже.
   Тина долго не хотела отпускать мою руку. Она все  поняла:  если  за  нами
следили и следят,  то  им  будет  ясно:  девушка  уплыла  на  катере.  Чтобы
отследить катер... о, это будет весьма непросто. Если же  не  следят  -  тем
лучше. Маленькая комфортабельная каюта уютнее комнаты-пенала в общежитии, не
правда ли? Главное, никто не знает, что эта каюта здесь  есть.  Какие  каюты
могут быть на дебаркадерах?.. Все это Тина понимала,  но  отпускала  меня  с
трудом.
   В Томск я позвонил из уличного автомата.
   - Алло? - голос Вероники. - Слушаю.
   - Это Михаил. Здравствуй. Отец дома?
   - Мишенька? Ты где сейчас?
   - Да где обычно.
   - Он же к тебе улетел! Еще вчера!
   - Ох, черт... Вероника, у него карманный телефон есть?
   - Есть, конечно. Тебе номер нужен?
   - Да, диктуй.
   Она, запинаясь, продиктовала. Номер был незнакомый - скорее всего, новый.
   - И запиши мой. Если он позвонит, передашь ему... - я сказал свой  номер.
- Как у вас дела?
   - Нормально, - в ее голосе я услышал намек на фырканье. - Все  как  надо.
Приезжай, сам увидишь.
   - Летом, - сказал я.
   - До лета еще дожить бы, - сказала она. - Счастливо. Позвони ему сейчас.
   - Конечно. И тебе счастливо.
   По номеру, который я немедленно набрал, никто не отозвался. Я дал  десять
гудков и выключил телефон.
 
   Год 1991.
   Игорь
   14.06. Около 19 час.
   Глатц
   - Осторожно, здесь...  -  сказала  Таня,  но  я  уже  приложился  лбом  о
перекладину. Звук, надо полагать, был услышан. - Стойте, я сейчас...
   Я слышал ее шаги в темноте, легкие и  уверенные.  Потом  загорелся  свет:
голая лампочка на шнуре. Таня стояла под ней, прикрывая глаза  ладонью.  Она
показалась мне маленькой и очень хрупкой. Помещение, куда  мы  попали,  было
совершенно пусто, только у дальней от входа  стены  на  небольшом  кирпичном
возвышении стояла некая мебель, которую не сразу  и  опишешь.  Две  козетки,
поставленные "валетом" и сросшиеся, как сиамские близнецы, сиденьями. И  еще
- шандал со свечами. И большая черно-медная шкатулка. И ничего больше.
   - Заприте дверь на засов, - медленно сказала Таня, не  меняя  позы,  -  и
снимите с себя все. Оставьте там, на полу. И садитесь на менго.
   Странно - мне было неловко раздеваться. Казалось бы... но вот же черт - я
с трудом сдерживался, чтобы по-стариковски н