разу понятны...
   Будто  бы  реальная  структура  нашего  мира  очень   далека   от   наших
представлений о ней. Принято считать - причем  вопреки  очевидности,  -  что
будущее  вероятностно,  настоящее  однозначно,   а   прошлое   неизменно   и
представляет собой лишь мертвый  слепок  с  настоящего.  На  самом  же  деле
вероятностно все: и будущее, и настоящее, и прошлое, - просто разные события
в разной мере. Для примера возьмем  простейшее:  бросок  монеты  (я  тут  же
вспомнил свою серебряную марку). Бросая ее, мы знаем,  что  она  примерно  с
равной вероятностью упадет вверх той или другой  стороной.  И  статистически
это так, но мы никогда не  сможем  предсказать  этого  в  каждом  конкретном
случае.  Можем  только  угадать.  Вот  она  упала.  Мы  видим,  что  выпало.
Запоминаем. Событие остается в прошлом. И у нас могут появиться сомнения:  а
правильно ли мы запомнили? И если эти сомнения появились, если была причина,
чтобы они появились, то это значит, что монета наша выпала и той,  и  другой
стороной. Я напрягся, пытаясь себе это представить. На  секунду  показалось,
что понял,  -  потом  все  смешалось.  Тарантул  усмехнулся.  А  каково  мне
пришлось?.. Ладно, пример посложнее.  Екатеринбургский  расстрел.  Император
Николай  Кроткий  с  супругой,  детьми  и  челядью.   Сорок   седьмой   год,
следственная  комиссия.  Год  работы,  все  перерыто,  опрошены  сотни   три
свидетелей... Итог: то  ли  все  расстреляны  сразу,  то  ли  часть  увезена
куда-то. То ли увезены все, а расстреляна  для  отвода  глаз  другая  семья.
Тела: брошены ли в шахту, растворены ли кислотой, сожжены?.. Вскрыто  четыре
захоронения, каждое, согласно одной из версий, может оказаться  настоящим  -
тогда чьи остальные? Наконец, будто бы по свежим  следам  могила  вскрыта  в
присутствии Колчака  Александра  Васильевича,  останки  уложены  в  гробы  и
вывезены - куда? Есть сведения, что в Шанхай. И так далее. Что это значит? А
значит это то, что стабильность мира в том месте и в  то  время  была  очень
низкой, что полоса нестабильности продолжилась и в сорок седьмой  год,  и  в
наши дни, и что в то время произошло все то, о чем рассказали  свидетели:  и
расстреляли всех сразу и бросили в яму, залив кислотой, и расстреляли царя и
наследника, а царицу с дочерьми вывезли куда-то и  убили  после,  и  останки
лежат в тех могилах - и ни в какой конкретно, и как бы в каждой, и в  то  же
время  выкопаны,  уложены  в  гробы   и   увезены   куда-то   для   честного
захоронения... Когда-нибудь останется одна версия,  незыблемая,  перекрестие
подтвержденная, - это будет означать, что вот эта  конкретно  мировая  линия
стабилизировалась... и вот тут возникает вопрос  о  причинах  и  следствиях.
Казалось бы, все однозначно: -кризис приводит к  дроблению  реальностей.  Но
если представить себе, что - наоборот... или что  существует  хоть  какая-то
обратная связь...
   - Ты спишь? - прервав рассказ, спросил меня Тарантул.
   - Нет, - сказал я. - Я просто пытаюсь понять.
   - Давай-ка, сынок, для разнообразия - расскажи, что было с тобой. Кстати,
могу я сесть нормально?
   - Да, конечно...
   Тарантул сел нормально: спустил одну ногу на пол и подпер щеку ладонью. Я
помолчал немного, собираясь с мыслями, и начал  рассказывать  -  "ничего  не
скрывая и ничего не добавляя от себя".
   Тарантул не перебил меня ни разу.
   Потом мы оба долго молчали.
   - Ладно, - сказал, наконец, он. - Дорасскажу, а уже потом...
   В общем, эти его ребята, объясняя несовпадения прогнозов с реальным ходом
событий, создали не более и не менее как новую  модель  мироздания.  В  этой
модели главной структурной единицей был не атом и не  пси-функция,  а  некая
одномерная нить причинно-следственных связей, в которую и атом, и вулкан,  и
человек входили на равных основаниях "капель дождя для ворот  радуги".  Нить
тянулась из практически  бесконечного  прошлого  в  практически  бесконечное
будущее. Таких нитей существовало бесконечное множество, они перекрещивались
и переплетались, но никогда не исчезали и никогда не  возникали  из  ничего.
Как и во вполне материальных  натянутых  нитях:  струнах,  проводах  и  тому
подобном, - в них возникали колебания, распространяющиеся в обе стороны: и в
прошлое,  и  в  будущее.  Колебания  переходили  на  соприкасающиеся   нити,
постепенно гасли  или,  напротив,  усиливались.  Иногда  возникал  резонанс,
охватывающий большое количество  нитей,  и  человек,  живущий  в  этой  зоне
резонанса, воспринимал происходящее как кризис. Именно на этом -  интуитивно
- создали  в  свое  время  систему  прогнозирования  кризисов:  улавливались
колебания, идущие из прошлого в зону резонанса, а именно: раухер оценивал не
столько содержание  информационных  пакетов,  сколько  расхождение,  диастаз
информации, полученной одновременно с разных рецепторов...
   - Ты все понимаешь? - оборвав лекцию, спросил Тарантул.
   - Пока да, -  мрачно  сказал  я.  Зрело  ощущение,  что  Тарантул  то  ли
заговаривает мне зубы, то ли тянет время.
   - Просто я все не решаюсь перейти к главному, -  усмехнулся  он.  -  Мне,
видишь ли, понадобилось в свое время... в общем, много чего  понадобилось...
Можно, я возьму портфель?
   Так, подумал я, началось. Он уверен, что укачал меня.  Ну...  И  вдруг  я
понял, что мне все равно. Что у него там, в портфеле: граната,  пистолет?  Я
не сдался - мне вдруг стало безумно скучно. Безумно  скучно  продолжать  эту
игру, пусть даже ставка и высока. Я бросил карты и встал  из-за  стола...  в
смысле: я  выключил  релихт,  закрыл  диафрагму  и  пустил  его  по  полу  к
пистолетам Тарантула.
   - Бери, - сказал я.
   Он  внимательно  посмотрел  на  меня,  потом  понимающе  кивнул  и   чуть
улыбнулся. Вообще улыбающийся Тарантул - зрелище  не  для  слабонервных,  но
сейчас у него получилось что-то людское.
   Я подсознательно ожидал, что появится знаменитый кожаный рыжий  портфель,
доставшийся Тарантулу еще от отца; я застал время, когда на крышке  портфеля
была латунная планка с надписью  "XX  лет  РККА".  Но  нет  -  из-под  стола
выскочил плоский канцелярский  портфельчик,  сплющенный  так,  наверное,  от
тысячелетнего лежания на складах. Тарантул щелкнул замочком и достал  черный
бумажный пакет.
   - На вот, посмотри.
   Так... Электрокопии каких-то газетных вырезок, фотографии. Я разложил  их
на столе и стал рассматривать.
   Все  фотографии  были  групповыми,  официальными:   какие-то   делегации,
депутации, черт знает... На каждой несколько лиц были  обведены  рамочкой...
ага, вот они, с увеличением и раухер-ретушью... И белые стрелочки - к одному
из лиц.
   Таня Розе.
   Я поднял глаза на Тарантула.
   - Посмотри на обороте, - сказал он.
   Я посмотрел и ничего не понял.
   Париж, 1912. Париж, 1928.  Берлин,  1931.  Берлин.  1939.  Берлин,  1942.
Лондон, 1949. Токио, 1950.  Токио,  1959.  Владивосток,  1967.  Владивосток,
1973. Токио, 1974. Санкт-Петербург, 1981. Томск, 1982.
   - Это то, что я нашел сам, - сказал Тарантул. - А вот это они мне, думаю,
подкинули. Чтобы натолкнуть на мысль...
   Он подал мне еще одну фотографию. Цветную. Очень четкую. На первом  плане
стояли, обнявшись, девять человек в одинаковых коротких кожаных куртках:  я,
Командор, Панин, Дима Крупицын, Сережа Кучеренко, Гера, Яков, Саша и  кто-то
незнакомый. Рядом,  но  как-то  отдельно,  стоял,  засунув  руки  в  карманы
светлого  плаща,  Тарантул.  И  -  Таня...  Над  головами  нашими   нависало
серебристое самолетное крыло, а на заднем  плане  виднелось  красивое  белое
здание с множеством лестниц,  балконов,  галерей,  башенок...  На  горизонте
вырисовывались странные сопки: с  голыми  обрывистыми  склонами  и  плоскими
лесистыми вершинами. Я никогда не был в этом месте.
   - И похоже, что мы здесь постарше, - сказал Тарантул. - Присмотрись-ка.
   - Да, пожалуй...
   - Ты понял это, сынок? Я пожал плечами:
   - Я очень устал.
   - Давай хряпнем кофе, - предложил Тарантул.  -  У  хозяек  должно  что-то
остаться.
   - Не возражаю...
   Он пошаркал на кухню, а я  расслабленно  осмотрелся.  Знакомая  гостиная,
огромная и неприятно пустая. Приоткрытые двери в спальни: черная и  красная.
Красные раздернутые шторы, серое небо за ними. Темпера.
   Дотянуть бы до полудня, вдруг подумал  я.  А  что  будет  в  полдень?  Не
знаю... Опять блок? Я прислушался к себе. Нет, не  блок.  Просто  понимание,
что до полудня сил еще кое-как хватит, а дальше - все. Край.  И  надо  найти
себе надежную нору...
   А блоков, наверное, больше нет. То есть - наверняка нет. Электрошок - это
такая сила... как  я  допер  до  этой  идеи?  Ведь  тоже  должна  была  быть
блокирована? Скорее всего, падение повлияло. Хорошая встряска...
   Когда, сидя в танке, я понял, что не смогу ни до чего додуматься,  потому
что о некоторых вещах мне  по-прежнему  думать  запрещено,  я  по  какому-то
наитию  соорудил  приспособление  для  электрошока,  присоединил  провода  к
батарее релихта и  дал  на  собственный  бедный  мозг  три  пятисотвольтовых
импульса. Полчаса я был без сознания, кожа на висках обгорела страшно,  зато
в голове все стало на места. И я понял, куда надо нанести первый  визит.  Но
вот опоздал...
   А может, и хорошо, что опоздал. Что бы я с ними делал?
   И вообще - если все, что говорит Тарантул, правда...  То  что  тогда  нам
делать?
   Понятно, что делать с террористами. С агентами иностранных разведок. Но с
агентами... будущего?..
   Несчастная моя голова.
   Противодействовать им? Содействовать? Тупо истреблять?
   Вернулся Тарантул, поставил чашки. Сходил за кофейником. Потом, отдельно,
за сахаром. Четвертой ходкой принес бутылку с остатками коньяка на дне.
   - Для запаха, - пояснил он. - Капель по пятнадцать. Кофе был что  надо  -
ложка стояла. У коньяка был странный запах зеленых лесных орехов.
   - А как эта штука к тебе попала? - я кивнул на  фотографию  нас  на  фоне
самолета.
   - А помнишь, как меня пытались захватить? После этого я ее и нашел.
   - Хочешь сказать, что все это было затеяно, чтобы?.. - Почему нет?
   - Черт его знает... как-то не в одном масштабе...
   - Дорассказать тебе, что напридумывали мои хлопцы?
   - Дорасскажи.
   ...если  иметь  возможность  передвигаться  вдоль  мировых  линий  в  обе
стороны,  причем  вне  хода  времени,  то  определенную  -  хотя  далеко  не
абсолютную, как казалось бы, - власть  над  миром  можно  получить.  Правило
причинности исключает вмешательство непосредственно в те или иные события  -
и хлопцы тут же проиллюстрировали это таким  примером:  вы  пытаетесь  убить
своего дедушку, но безуспешно: вас поражает молния, сбивает извозчик,  режет
пьяный хулиган, - зато можно возбудить или погасить колебания выбранных вами
линий. Гасить, видимо, легче; возможно,  и  точность  при  этом  достигается
более высокая. Так, например, в бильярде: разбивая  пирамиду,  самый  лучший
игрок не может быть уверен в исходе партии.  Однако  в  середине  игры  даже
очень посредственный игрок, украв  незаметно  со  стола  нужный  шар,  может
предопределить выигрыш. В случае с царской семьей прекратить колебания линии
очень   легко:   достаточно   подбросить    исследователям    неопровержимые
доказательства одной из версий. Этого не происходит, скорее,  наоборот:  чем
больше информации появляется, тем больше возрастает  неопределенность,  тем,
следовательно, выше амплитуда колебаний. Можно предположить,  что  где-то  в
будущем эта линия, пересекаясь с какой-то другой, гасит  колебания  той,  не
позволяя развиться резонансу - кризису. Это, конечно, чистые спекуляции.  Но
в рамках этой же гипотезы получает объяснение, скажем,  Сахалинский  кризис.
Где-то в прошлом,  относительно  недавнем,  были  стабилизированы  некоторые
проходящие через ту зону линии, несшие  колебания,  условно  говоря,  одного
знака.  Другие  линии,  лишенные  стабилизирующего  противодействия,   стали
колебаться в резонанс.  Возник  кризис,  в  который  мы  вкатились,  как  по
рельсам, по стабильным линиям... Зачем? Зачем им все это? О, это вопрос! Это
вопрос вопросов, который  Тарантул  и  хотел  задать,  летя  сюда  вместе  с
десантом... Допустим, они там, в будущем, страшные эстеты и в  то  же  время
полные засранцы. Теребя прошлое, они строят для себя  роскошный  гармоничный
мир. Но, скорее всего, они просто бьются за свое существование, гасят пожар,
котор
   ый вспыхивает у них под ногами... Ведь чем дальше в будущее, тем  плотнее
становится сеть, сотканная из мировых линий, да и сами линии, сами эти  нити
становятся    тяжелее,    что    ли.    Темп    жизни    нарастает,    число
причинно-следственных связей в каждом отрезке нити увеличивается.  Наверное,
там, в будущем, колебания гасятся с  гораздо  большим  трудом,  а  резонансы
возникают чаще -  и  бывают  куда  более  разрушительными...  Почему  бы  не
предположить, что и мировая линия имеет некий предел прочности,  и  если  ее
потрясти как следует...
   - Ладно, - сказал я. - Будем считать, что я кое-что  понял.  Хотя,  может
быть, понял не совсем правильно... Шеф, мне хотелось бы  погасить  некоторые
колебания... м-м... в себе самом.
   - Спрашивай.
   - Могу я верить ответам?
   - Можешь не верить. На сами ответы это не повлияет.
   - Кто вывел на улицы "трубы"?
   - Еще не знаю. Вообще про эту кашу я знаю слишком мало. Давай про другое.
   - Хорошо. Гейковцы тралили эфир семизначным скользящим кодом. Это?..
   - Это из того пакета дез, который они съели. Когда  я  понял,  что  Гейко
играет в свои ворота, я стал скармливать ему все,  что  попадало  под  руку.
Надо было сбить его с темпа, заставить нервничать, озираться...
   - Код пять-пять-семь-пять-семь-шесть-четыре - что он включает?
   - Ты и это знаешь?!
   - "Спите, герои русской земли, отчизны родной сыны..." - напел я.
   - Молодец... Этот код отключает твою телеметрию.
   - Отключает?
   - Отключает.
   - А включает ее что? А, знаю. "Спит гаолян..." Да?
   - Правильно.
   - Бомба во мне есть?
   - Нет.
   Я посмотрел Тарантулу в глаза. Он не удивился моему вопросу, не  спросил:
"какая бомба?" Просто сказал: "нет".
   - Нет бомбы, сынок, не смотри так. Но вся эта жестяная требуха в тебе - в
рамках той программы. Программа сорвалась...  Не  удалось  создать  надежной
защиты.   Рентгений   излучает   сильно,   а   слизистая   кишечника   очень
чувствительна. Агент  с  постоянным  кровавым  поносом  -  это,  знаешь  ли,
нонсенс.
   - А взрыв в Игле?
   - Не наш.
   - "Тама"?..
   - "Тама" нашли еще позавчера. Ты  же  дал  гепо  наводку...  С  вертолета
засекли излучение.
   - Слава Богу...
   - Ты тоже молодец. Вернемся, мой шею. На "Андрея  Первозванного"  я  тебя
представлю.
   - Всех.
   - Посмертно "Андрея" не дают.
   - Тогда Кучеренко.
   - Если жив - представлю.
   - Слуга народа.
   - Вольно, поручик... Еще ничего не кончилось... Это точно, подумал я. Еще
все длится и продолжается.
   - И вот что, Игорь. Будешь работать на новом направлении?
   Я не стал уточнять - на каком "новом". Это было ясно.
   - А - нужно: Вообще? На этом направлении?
   Тарантул долго молчал. Очень долго. Я ждал. Он тоже не  знал  ответа,  но
думал-то он об этом куда больше, чем я...
   - Нужно... не нужно... - пробормотал он наконец. -  Не  то  это.  Не  тот
разговор. Они есть, они действуют - значит, мы должны знать о  них  все.  По
возможности все. А зная - решать, что делать. Но  -  зная.  Не  гадать,  как
сейчас... Может быть, мы будем помогать им. А может, истреблять,  как  псов.
Это решится само - потом. А сейчас - знать. Они лезут в нашу  жизнь,  играют
нами,  как...  как  куклами...  -  Тарантул  закашлялся.  -  Как  оловянными
солдатиками. Это унизительно, наконец. Мы люди, и  мы  должны  заставить  их
считаться с собой...
   - Заставить... - усомнился я. - Шеф, а не кажется вам, что мы с вами  уже
в какой-то степени - их агенты? Независимо от своего желания?
   - Кажется, - тут же согласился он. - Ну и что? Пусть мы  даже  на  триста
процентов будем действовать в их  интересах  -  но  и  в  наших  ведь  тоже!
Представь - им вдруг станет невмоготу от  того,  что  творится  тут,  и  они
решат, скажем, отдать победу Сталину? Что получится?
   - Шеф, - сказал я, - вы меня убедили. Но прежде чем дать ответ,  я  хотел
бы принять душ и выспаться.
   - Душ - пожалуйста. А выспаться - уже дома.
   - Но - сегодня?
   - Сегодня.
   Я чуть не умер под душем. От наслаждения, боли и слабости. Но все-таки не
умер.
   Когда я вышел из душа, похожий  на  полурастаявшего  снеговика,  Тарантул
сидел все в той же позе: одна нога на  столе,  щекой  опирается...  о,  нет,
переменил позу - не на ладонь, а на сжатый  кулак.  Он  напоминал  Атоса  из
богато иллюстрированного, но очень древнего, без обложки и  многих  страниц,
"Виконта де Бражелона", который как-то приблудился ко мне  и  живет  в  моем
старом доме - вместе с другими старыми, странными и никому не нужными вещами
вроде  черного  репродуктора-тарелки,   двух   белых   фарфоровых   собачек,
фарфоровой же бутылки в форме  рыбы,  стоящей  на  хвосте,  "Краткого  курса
истории ВКП(6)"  с  карандашными  пометками  на  полях,  пачки  перевязанных
ленточкой писем с ятями и твердыми знаками, подшивки журнала "Знание - сила"
за тридцать третий год без последнего номера... Домой, подумал я, домой. Без
Гвоздева. К черту Гвоздева. Домой.
   И  тут  снова  побежала   по-щеке-на-подбородок-на-пол   струйка   крови:
потревожил,  приподнял  коросту.  Я  матюг-нулся,  а  Тарантул,   вспорхнув,
закружился, засуетился вокруг меня, перевязывая, обмазывая с головы  до  ног
йодом, давая какие-то советы и что-то объясняя. Наконец он закончил малярные
работы, дал мне надеть, кряхтя и поеживаясь -  это  я,  конечно,  кряхтел  и
поеживался, - комбинезон, потом почесал нос и спросил:
   - Слушай, сынок, а нет ли тут места, где можно выпить?
   Места - выпить... В памяти моей  пролистнулось  несколько  страниц,  и  я
ответил:
   - Есть такое место!
   Небо имело пепельный цвет, а солнце висело над крышами  близким  и  четко
вырезанным  оранжевым  диском.  .  Тени  были  густо-черные.  После   ночной
пиротехники, если не пройдут дожди или не подует ветер,  такое  непотребство
может продержаться не один день.
   Мы пересекли  Гете  -  морпехи  маячили  на  обычном  месте,  за  оградой
консульства - и углубились в переулки. Так, пытался я сообразить, а теперь -
налево... Ага, вот и  скверик.  В  скверике  биваком  расположился  егерский
батальон. Были натянуты навесы на легких козлах, на газонах стояли  каре  из
рюкзаков. Дымилась кухня. Десяток "барсов", уже на  колесах,  со  скатанными
юбками и убранными винтами, выстроился в очередь к заправщику. Самих  егерей
было немного, вряд ли больше роты: слонялись лениво и без  очевидного  дела,
лежали на траве или на раскатанных циновках, и только часовые  истово  несли
службу. Интересно, что среди темных комбинезонов я заметил  песчаного  цвета
гимнастерки  солдат  Русского  территориального  корпуса  -  надо  полагать,
активно шло братание.  Не  видно  было  только  гражданских,  и  это  как-то
неприятно посасывало...
 
   Год 2002.
   Михаил
   29.04. Около 03 час.
   Где-то в Константинополе
   Обзорные камеры работали, но я вдруг понял, что никогда не смогу  понять,
где нахожусь. Город  был  чужой,  вымерший.  Почему-то  казалось,  что  дома
затоплены водой и над крышами молча плавают невидимые снизу рыбы.  Начинался
вариант все того же охрусталения: я прекрасно понимал свою узкую задачу,  на
остальное недоставало внимания. Задача же была в  том,  чтобы  не  позволять
программе "Криптомнем" идти вразнос:  у  Мумине  было  яркое  воображение  и
полностью расторможенная психика. Лица на экране налагались одно на  другое,
срастались   с   какими-то   звериными   мордами:   собачьими,    кошачьими,
обезьяньими... а однажды поперло такое, что я просто вырубил изображение.  В
конце концов я позволил себе вме