Игоря
Зденовича. А отказаться от участия в вашей операции просто не хватило  духу.
Надеюсь, это была не та самодеятельность, от которой вы меня предостерегали,
генерал? - я повернулся к отцу.
   - Почти та, - сказал он  сухо.  -  Впрочем,  данная  конкретная  операция
закончилась абортом - не по вашей вине...
   - Пан, - вдруг перебил его экс-наследник. Голос его был пуст. - Пан,  они
ведь меня... брали. Я у них... был. Да. Помню... что-то такое помню...
   - Спокойно,  Марат,  -  отец  неуловимо  быстро  оказался  рядом  с  ним,
нагнулся, приподнял веко. - Давай руки. И ноги согни...
   Двумя парами наручников он приковал запястья Марата к лодыжкам - так  что
Марат  сидел  теперь  в  кресле,  обняв  колени.  Поза  казалась  совершенно
непринужденной. Из карманчика на  рукаве  отец  извлек  обойму  разноцветных
шприцев,  выщелкнул  зеленый,  прямо  сквозь  рукав  воткнул  иглу  в  плечо
скованному оперу. Отошел на шаг. Лицо Марата вдруг побледнело, яркий румянец
треугольниками вспыхнул на скулах.  Видно  было,  как  вздуваются  мышцы.  -
Потерпи, - сказал отец. - Скоро пройдет. Вовремя заметили. И -  говори,  что
помнишь.
   - Помню... черное  дерево.  Собака...  большая.  Пахнет  смолой.  Собака.
Девочка. Половина лица. Морщинки глаз. Потом двое. Один в шляпе... О-о... не
могу больше. Пан...
   - Дыши. Дыши ртом. Глубже.
   - Х-хаа... О-о... О-о-о... Да. Легче. Дым. Был дым.  Пчелы.  В  банке.  Я
видел. Белое платье. Большая. 0-ох...  Паа,  отпусти...  больно...  ой,  как
больно-то...
   - Держись, малыш. Держись. Осталось чуть-чуть. Сейчас расслабишься.
   Марат уже кричал просто от боли. Давился криком, но  сдержаться  не  мог.
Его корчило самым немыслимым образом. Это  продолжалось  с  минуту.  Мы  все
буквальна оцепенели. Потом послышался громкий треск.
   И наступила тишина.
   Отец стоял, обхватив Марата руками. Спина его тряслась.
   - У... мер? - сглотнув, спросил Валерий Михайлович.
   - Нет, - отец выпрямился. - В обмороке. Плечо сломано. Есть здесь медики?
   Медики здесь были. Два парня совершенно докерского вида и тот  щуплый,  в
очках, что стерег дверь.
   Марата осторожно  освободили  от  наручников,  усадили,  придерживая.  Он
тихонько застонал. Правая рука торчала неестественно. Щуплый в два  движения
выправил ее, согнул в локте, прижал к туловищу и  держал,  пока  накладывали
повязку.
   Отец оттеснил меня к двери. Ему явно хотелось мне  что-то  сказать  -  не
обязательно информативное. Скорее даже наоборот. Но не мог же он  наследника
престола обложить на чисто русском...
   - И каковы ваши дальнейшие планы, сир? - процедил он вместо этого.
   - В вашем распоряжении, генерал.
   - Первым же рейсом в Петербург, - сказал он.  -  В  женском  платье  и  с
наклеенной бородой!.. - хотел добавить что-то еще, но загнал себе  мысленный
кляп.
   - Как скажете, - пожал я плечами.
   Маленький татарин  в  противоположном  от  нас  углу  что-то  втолковывал
Валерию Михайловичу. Петр с совершенно потерянным видом  рисовал  загогулины
пальцем на столе. Марата наконец забинтовали и поставили на ноги...
   Оконные  стекла,  оклеенные  изнутри  пулестойкой  пленкой,  вдруг  стали
простынно-белыми и вздулись, как паруса. Какой-то миг они  держались,  потом
исчезли. За окнами было черно, и в этой  черноте  змеились  багровые  жилки.
Меня вдавило в  дверь,  а  потом  комната  как-то  мгновенно  уменьшилась  и
отдалилась, я видел ее будто через  прямоугольную  трубу.  Труба  эта  вдруг
покосилась, накренилась... я понял, что упал. Но  это  падение  вернуло  мне
чувство тела. Голова все еще  гудела  от  удара,  к  ушам  приложили  то  ли
подушки, то ли исполинские раковины, но руки и  ноги  были  при  мне  и  мне
подчинялись.  Я  поднялся  на  четвереньки,  встряхнулся,  встал  на   ноги.
Осмотрелся. Меня вынесло в холл вместе со створкой двери. Она послужила  мне
чем-то вроде парашюта. Из комнаты, где мы все были, валили клубы дыма. Потом
в этих клубах возник человек. Спиной ко мне. Он пятился,  волоча  что-то  по
полу. Я оказался рядом. Отец тащил Марата. Осторожно, сказал он. Я не слышал
ничего, но понял по губам. Да и что еще можно  было  сказать?..  Он  передал
Марата мне и медленно погрузился в дым.
   Крик. снизу. Чудовищный крик снизу,  пробивающий  всю  ватную  завесу.  Я
невыносимо медленно поворачиваюсь  в  сторону  лестницы.  Грязно-белая  тень
(именно так я вижу: белая тень),  перечеркнутая  пополам  неровной  смоляной
полосой рта, взмывает над лестницей. Красный  глаз  смотрит  мимо.  Это  еще
страшнее той кошки, а пистолета у меня нет... Падаю на спину, скрестив руки,
перекатываюсь от удара. Чудовище, не встретив сопротивления  -  и  опоры,  -
перелетает через меня, скребет когтями, почти лежа на боку и клацая зубами в
воздухе... Выстрел и второй. Визг. Чудовищу больно и страшно.  Это  огромная
белая собака. Пасть ее окровавлена. Это не моя кровь, я цел.
   Кого-то из тех, кто был внизу...
   Стрелял отец. Он в проеме  двери,  за  спиной  его  дым  и  мрак.  Что-то
говорит. Не понимаю. Он говорит еще и еще, а я все не понимаю...
 
   Год 1991.
   Игорь
   Где-то в Москве
   Похоже, что я даже не потерял сознания. Просто лежал, и лежать  мне  было
хорошо, и где-то над всем этим парила мысль, что вот все и кончено, и ничего
больше не надо делать, и не  потому,  что  все  сделано,  а  потому,  что  с
человека, который не в состоянии шевельнуть пальцем, совсем другой  спрос...
сломан позвоночник, Боже мой, какое облегчение... ни тени страха,  боли  или
сожаления... ничего... Так я лежал, время куда-то шло, не останавливаясь,  а
потом кровь и боль застучали, задергались, забились и запульсировали во всем
теле, и я понял, что цел, и что самое большее, на что могу  рассчитывать,  -
это переломы конечностей, и я встал на ноги, просто  чтобы  проверить,  есть
они или нет - переломы, - и, конечно,  никаких  переломов  не  оказалось,  и
надежды умерли, не успев родиться.
   Я стоял на цветочной клумбе, овальной, размером примерно  три  на  четыре
шага. В клумбе после меня осталась глубокая воронка. Валялись сучья и ветки.
Одинокий тополь, в который  мне  повезло  попасть,  торчал  посреди  страшно
захламленного двора: бревна, доски, битый кирпич. Позади меня чернел  скелет
полуразобранного старого дома, другой дом,  еще  целый,  но  уже,  наверное,
нежилой, стоял впереди. Справа и слева двор ограждали каменные  брандмауэры.
На секунду меня охватила глупая  паника:  мне  показалось,  что  отсюда  нет
выхода. Потом  я  увидел  промежуток  между  домом  и  правым  брандмауэром.
Наверное, там ворота. Я снял шлем. Было  светло,  но  то  ли  дымно,  то  ли
туманно. Пахло керосином. Я поковылял к выходу. Я даже  не  чувствовал,  что
иду: все забивала  боль.  Боль  и  подавление  боли.  На  этом  меня  сейчас
замкнуло. Иначе нельзя, иначе не сделать и шага. Навстречу и  мимо,  обогнув
мои ноги, проплыл "горб" - вернее, то,  что  от  него  осталось.  Генератор,
почти отделившийся от корпуса и державшийся на каких-то металлических нитях,
казался головой на свернутой шее. Я вплыл  в  проход  между  стеной  дома  и
брандмауэром и увидел женщину. Женщина, одетая странно: в светлый,  расшитый
блестками халат и овчинную безрукавку, - сидела на  корточках,  привалившись
спиной к стене, и пела: а-а, спи-усни... это могло бы сойти за  колыбельную,
если бы не звучало так громко  и  отчаянно.  В  руках,  обняв,  она  держала
релихт. Очевидно, мой. Горел зеленый индикатор полной зарядки. Крепкие  вещи
делают в Сибири, крепкие, надежные... очень  опасные...  Женщина  не  видела
меня. Я встал так, чтобы ни при каких обстоятельствах не угодить под луч,  и
стал потихоньку отбирать у  нее  оружие.  Она  долго  не  замечала  этого  и
продолжала тянуть свое: я котище-коту за работу заплачу... Я уже  отошел  на
несколько шагов, когда она обнаружила, что руки ее пусты.  Она  замолчала  и
несколько секунд сидела молча, потом посмотрела на меня, мимо меня, на небо,
на свои руки. "Женя, Женечка мой!" - крик ударил меня в лицо, я повернулся и
поковылял к воротам, боль опять раздирала все тело, еле протисну
   лся между скрежещущими створками, я  уже  думал,  что  скрылся  от  этого
крика, но он догнал меня: "Женечка мой, Женечка, сыночек!"  -  я  уже  бежал
какими-то  переулками,  проходными   дворами,   спасаясь,   но   бесполезно:
"Же-е-еня-а-а-а!!!"  Наконец  крик  отстал,  затерялся,  угас.  Я  стоял  на
каком-то перекрестке, под алюминиевым небом, среди безликих и слепых  домов,
у которых нельзя было сосчитать этажи, в городе, в котором я никогда не был.
   Деловитые егеря в комбинезонах цвета  ночи  и  с  автоматами  наизготовку
носились по этому городу, как крысы по лабиринту, у них было задание и  была
цель, а я стоял на проклятом перекрестке, не имея ни цели, ни средств для ее
достижения. А главное - плотная  пелена  перед  глазами,  перед  внутренними
глазами...
   Постой. Средств для достижения - чего?
   Цели.
   Цели? Осталась еще какая-то цель?
   Может быть, именно цель-то и осталась...
   Впереди, кварталом дальше, пылала, выбрасывая зеленоватые языки  пламени,
"иерихонская труба", а ближе ко мне, наполовину  въехав  кормой  в  витрину,
стоял танк. Ствол его пушки был направлен точно в костер, и я  подумал,  что
хоть в одном экипаже нашлись настоящие мужики. Все люки танка были  открыты,
из водительского доносились бессильные рыдания. Вылазь,  сказал  я,  вылазь,
говорю! Дяденька, не тронь! - голос был совершенно мальчишеский.  Не  трону,
не трону... Вылез  совершеннейший  пацанчик,  мне  до  подмышки,  чумазый  и
зареванный. Что теперь делать, что теперь  делать?!  Иди  поспи,  сказал  я.
Продолжая всхлипывать, он прошел через разбитую витрину в темное помещение -
кажется, это был магазин одежды - и затих там.
   В боевом отделении воняло  жженым  порохом,  в  боекомплекте  не  хватало
двенадцати фугасных  снарядов.  Это  действительно  стреляли  они.  Молодцы,
парни, горжусь...
   Ну, так что дальше?
   А дальше вот что...
   Вот что... вот что... вот что... Эхо.
   Я запер изнутри люки, выволок из кормовой ниши  тяжелый  брезент,  бросил
его на дно. Взломал ящик с НЗ. Консервы меня не интересовали.  Засургученная
фляга лежала на самом дне. Отвернул, кроша сургуч, пробку, сделал три добрых
глотка. Перехватило дыхание. Это был не шнапс, а чистый спирт. Содрал крышку
с баночки какого-то сока, не чувствуя вкуса, выпил.  Лег  на  брезент  -  на
спину, раскинув руки и ноги. Болело все  жутко.  Приказал  себе:  пятнадцать
минут. Над лицом, у верхнего люка, горела  лампочка:  толстый,  голубоватого
стекла, баллон, окруженный мелкой сеточкой. Снаряд попадает в танк, лампочка
лопается, но все стекло остается в  сетке.  Страшно  важно,  особенно,  если
снаряд бронебойный. Лампочка медленно меркла. Вот  остался  только  багровый
волосок. Наконец, исчез и он.
 
   Год 2002.
   Игорь
   28.04. 16 час. 20 мин.
   Константинополь, уяица Осман-паши, дом 322
   Это было будто в моем еженощном длящемся сне:  я  переходил  от  трупа  к
трупу, кого-то ища... узнавая и не узнавая убитых...  Но,  наверное,  именно
повторность   (повторность!,   а   потысячность    -    не    желаете    ли?
подесятитысячность?) позволила мне не выпасть из собственной сути: я  быстро
и деловито осмотрел всех, кто здесь был,  и  составил  предварительное,  для
внутреннего употребления, впечатление.
   Итак, нам повезло: взрывом достаточно  мощной  (скорее  всего,  объемной)
бомбы выбиты были не только и не столько окна в конференц-зале, где мы имели
счастье находиться, сколько задняя дверь дома. Взрывная  волна  прошлась  по
помещениям  прихотливо:  растерев  в  рагу  и   щебенку   все   и   всех   в
полуподвальчике, где был центр связи и информации, она пощадила пост  охраны
напротив. И охранники - один местный и двое наших, телохранители "принца", -
хоть и оглушенные, сумели встретить ворвавшихся в дом псов...
   Бой здесь был  неравный,  скоротечный,  страшный.  Псы  валялись  вокруг,
изломанные, с  проломленными  черепами,  вырванными  челюстями...  некоторые
расползлись по углам, волоча омертвевшие туловища... На охранников  смотреть
было просто нельзя.
   На первом этаже в живых не осталось никого.
   На втором остались - шестеро. Четверо в  нашем  зале:  Мишка,  вынесенный
вместе с дверью в холл, охранник Тим, посеченный стеклом, но живой,  и  я  с
Маратом:  нашу  порцию  осколков  и  волны,  видимо,  приняли  на  себя  два
опера-силовика, тащившие Марата на руках... А в комнатке рядом,  где  сидели
две девушки, даже не вылетели стекла.
   Между тем в мозгу у меня тикали часики: три минуты...  три  пятнадцать...
три тридцать... и нужно успеть до приезда полиции...
   Успеть что?
   Мишка стоял, придерживаясь за стену. Он был контужен скорее эмоционально,
чем физически. Потом,  что-то  вспомнив,  бросился  по  коридорчику,  рванул
дверь... Одна из девушек, помладше, неуверенно шагнула за ним.
   - Стойте здесь, - велел я и побежал следом. Но Мишка уже выходил обратно,
укладывая в рыжую дорожную сумку компактный раухер. За поясом у него  торчал
вальтер.
   - Все в порядке, генерал, - сказал он.
   - Это хорошо, - сказал я. - Значит, так: уходим. И очень  быстро.  Марат,
ты остаешься здесь. Встретишь полицию. В качестве "принца". Морочь им головы
хотя бы до утра. Понял?
   - Да, Пан. А потом?
   - Потом отпустишь. Я за это время уведу настоящего.
   - Генерал, - сказал Мишка. - И ее. - Он показал на ту, помладше, девушку.
   - Нет, - сказал я.
   - Она свидетель. Главный свидетель. За ней охота.  В  общем,  один  я  не
пойду.
   Ни хрена она не была никакой свидетельницей. О свидетелях  не  говорят  с
таким выражением лица. И вообще с таким выражением.
   - Хорошо, - сказал я и обернулся к остальным: - Помните: во время  налета
нас здесь не было. Все остальное было, а нас - нет.
 
   Год 2002.
   Михаил
   28.04. 20 час.
   Константинополь, гостиница "Семибашенный замок"
   ... - С собакой, - повторил отец задумчиво; я пересказывал  ему  то,  что
сумел  запомнить  из  Петькиного  повествования.  -  Опять  собаки...  везде
собаки... дети и  собаки...  Ах,  жаль  парня.  Вот  это  был  бы  настоящий
свидетель...
   - А зачем тебе вообще какие-то свидетели? - спросил я. Он тихо  высвистал
простенькую музыкальную фразу. Из тех, которые постоянно на слуху. При  этом
он смотрел куда-то мимо  меня.  Так  пристально,  что  я  обернулся  и  тоже
посмотрел туда. Ничего особенного.  Просто  стена.  Панель  из  ненастоящего
дерева.
   - Марат не в счет, - сказал он наконец. - Раз он побывал у них  в  руках,
значит - память перестроена. Остальные, о ком мы знаем,  -  мертвы.  Так?  Я
вдруг увидел то, чего не видел раньше - хотя бы потому, что  увидеть  раньше
это было абсолютно невозможно. У отца дрожали руки, и он все время сплетал и
расплетал пальцы. Он нервничал запредельно.
   - Мумине, - вспомнил я. - Она в психушке.
   - В которой? - тут же вскинулся отец, не задавая промежуточных  вопросов:
какая такая Мумине и почему я ее вспомнил.  -  Впрочем,  выясним...  Фамилия
как?
   Фамилию я забыл.
   - М-м... Звонить можно?
   Он зачем-то посмотрел на часы.
   - На карманный телефон?
   - Да.
   - Какие первые цифры?
   Я сказал. Он что-то прикинул в уме.
   - Валяй. Но старайся - самыми общими словами. Я набрал номер  Саффет-бея.
Он отозвался со второго сигнала.
   - Алло?
   - Это Михаил, - сказал я.
   - Рад слышать, эфенди.
   - Девушка еще у вас?
   - Миша-эфенди, это бестактный вопрос... Да.
   - Я хочу спросить у нее фамилию ее сумасшедшей подружки.
   - Что? - это был уже Тинин голос. - Миша, это ты?
   - Это вполне  я.  Я  забыл  фамилию  твоей  чокнутой  подружки.  Хочу  ей
написать. Она секунду соображала.
   - А адрес ты помнишь?
   - Двести семнадцать три нуля, поселок Мум...
   - ...улица Исмет-заде, тринадцать, Мария Грушевская.
   - Грушевская! - "вспомнил" я. - Спасибо тебе!
   - Успеха, -  хмыкнула  Тина.  -  Только  помяни  мое  слово  -  она  тебя
разочарует.
   - Меня невозможно разочаровать, - я  чмокнул  трубку,  погасил  улыбку  и
сложил телефон.
   - Грушевская? - посмотрел на меня отец.
   - Исмет-заде, - поправил я. - Мумине Исмет-заде.  Только  бы  была  жива,
подумалось вдруг мне. Я ее никогда не видел, за сутки умерли три моих друга,
вот-вот могла начаться настоящая война, - а  я  до  боли  под  горлом  желал
остаться в живых этой девушке...
   - Хитрые вы ребята... - невесело сказал отец. Он опять посмотрел на часы.
Видно было, что он нервничает, о чем-то размышляет, что-то высчитывает  -  и
вообще что здесь он присутствует одной десятой своей частью,  а  девять  его
десятых - Бог знает где...
   - Послушай, - сказал я. - А  почему  все  так  сложно?  Где  твои  бойцы,
сотрудники, специалисты... хрен, перец? Мне начинает мерещиться,  что  город
захвачен врагами, а ты действуешь в подполье...
   - Мерещиться? - он приложил палец к носу. - Да нет, так оно и есть...  по
большому-то счету. Видишь ли...  -  .  ему  явно  хотелось  выговориться,  -
кто-то, кого я сейчас никак не называю,  уже  год  целенаправленно  работает
против нас. Причем я не вполне понимаю, кого имею в виду под термином  "мы".
Сначала я был уверен, что копают под "Трио". Потом усомнился, что только под
нас. Теперь не могу сказать вообще ничего определенного. Какое-то  поветрие:
все подставляют всех. Причем - помимо собственного  желания.  Прошлым  летом
гейковцы выдали нам очень тщательную дезинформацию, мы  ввязались  в  долгий
кнотеншпиль, потеряли группу, потеряли  лицо...  как  оказалось,  на  пустом
месте. Это в тот момент, когда мы стали наконец понемногу оправляться  после
девяносто третьего. И я, конечно,  решил,  что  так  гейковцы  берегут  свою
монополию... Впрочем, об этом нельзя рассказать - и нельзя рассказывать.  Но
нас - и их, и военную каэр, и каэр флота - вдруг завалили дезой.  Прекрасной
дезой! Все подозревают всех. Никто не знает  целей.  И  только  в  последние
месяцы мы начали понимать, что это идет ресурсная операция. Но уже ничего не
сделать. Оперативные службы до  сих  пор  заняты  проверкой  сотрудников  на
вшивость... маховик так просто не останавливается.  И  тут  вдобавок  -  эти
взрывы... Только благодаря тому, что все абсолютно  уверены:  Марат  и  есть
настоящий наследник, - мне удалось остаться  здесь  самому  и  оставить  еще
пятерых. Все. Понимаешь?
   - А где остальные? - спросил я.
   - Скоро будут здесь. Для них теперь ты - настоящий наследник. Понял?
   - Ф-фу... - выдохнул я. - А - зачем?
   - А затем, - сказал отец, - что откуда-то прет мощная  утечка.  И  я  уже
веду себя, как последний параноик. Хотя бы потому, что  знаю,  каких  клопов
можно напустить под кровать и каких тараканов  под  черепушку.  Любой  может
стать предателем - независимо от убеждений. Любого  можно  заставить  делать
все. Два часа болтовни ни о чем - и человек перед тобой как голый. Не  нужны
уже ни пытки, ни наркотики: сажаешь парня перед экраном, сканер ему на глаз,
сенсоры на пальцы, - и на экране возникает то, что  он  больше  всего  хочет
скрыть. Иногда для этого требуется время. Иногда маленькая хитрость. Но  так
или иначе - тайны перестают существовать. Ни грим, ни пластические  операции
уже не спасают от опознания. Уличные видеокамеры в дежурном режиме  повсюду,
даешь раухеру задачу - он в миллионных толпах выделяет того, кто тебе нужен.
И это самое простое... Казалось бы - не скрыться,  да?  И  вот  мы  уже  год
пытаемся найти, того, кто играет, кто очень крупно играет против нас. Против
нас всех. И ни хрена не находим... прошу прощения у барышни.
   Зойка кивнула величественно, сделала ручкой: продолжайте...
   - Ощущение, что противник читает твои  мысли...  настолько  точно  он  их
вычисляет. И что смешно - я даже примерно представляю себе  способ,  которым
он это делает. Я только не знаю, как с этим бороться. И как разыскать  этого
маленького у