по  забору.  Орали
воробьи: хотели его напугать. Что-то не выпускало меня отсюда.  Надо  полить
газон... Я поразился этой мысли. Она не  могла  прийти,  но  -  пришла.  Это
означало только одно: я на грани срыва.
   Бледная Тина сидела неподвижно. Над  капотом  дрожал  воздух.  Из  машины
пахло горячей кожей. В какой-то миг мне  показалось,  что  ничего  этого  на
самом деле нет: просто длится нескончаемый тревожный сон.
   - Что с тобой? - спросил я, и слова рухнули гулко, как кирпичи в бочку.
   Она молча показала на  приемник.  Оказывается,  он  работал,  и  довольно
громко.
   - "...членов экипажей.  Около  четырехсот  человек  продолжают  числиться
пропавшими без вести. Палубные самолеты патрулируют  воздушное  пространство
над эскадрой. Со стороны командующего Рейхсмарине адмирала  Греве  поступило
повторное сообщение, что ни  один  из  кораблей  и  самолетов  объединенного
германского флота не произвел до сих пор ни одного ракетного выстрела..."
   - Потоплен болгарский крейсер, - сказала Тина. - На  "Адмирале  Макарове"
страшный пожар. Кто-то выпустил две атомные ракеты...
   - Атомные?!
   - Да. Так сказали. Ни немцы, ни японцы не признаются.
   - Это понятно...
   - "...вылетела сегодня в Бирму.  Трагедия  в  Андаманском  море,  унесшая
жизни полутора тысяч российских моряков..."
   - Полутора тысяч!..
   - У меня кузен - штурман  на  "Екатерине  Великой"...  -  Тина  судорожно
вздохнула. - Понимаешь, да?
   - Ох ты, - сказал я. - Вся надежда, что - образумятся.
   - Нет у меня такой надежды...
   - "...соболезнования родным и близким  погибших.  Император  торжественно
заверяет,  что  Япония  не  причастна  к  трагическому  инциденту  и  готова
незамедлительно предоставить все доступные средства для ведения спасательных
операций на море. Пятибалльное волнение и сильный  туман  затрудняют  поиски
спасшихся моряков..."
   Я включил зажигание, дал мотору несколько секунд поработать.
   - Про наши дела ничего не было?
   - Нет. Теперь все внимание - туда... Куда мы едем?
   - В гешефтбезирк. Ненадолго. Я  тронул  машину.  Сразу  стало  не  жарко.
Бабушка Вера из дома напротив проводила нас взглядом.
   - Миша, я заметила... - Тина кашлянула, - только не обижайся -  ты  часто
употребляешь немецкие выражения...
   - А почему нет? Не вижу оснований отказываться. Иногда они точнее русских
аналогов. В конце концов, я так привык.
   - Но на немца ты совсем не похож.
   - Похож. Когда веду себя, как надо. Не отличить. Мой отчим, который  меня
вырастил и кое-чему научил, был немец.
   - Был?
   - Да. Умер год назад. Он говорил, что в Бадене таких черных и  носатых  -
пруд  пруди.  Это  я  такой  удался  в  бабушку-испанку.  К  чему  я  взялся
рассказывать?.. А, немецкие выражения. По-моему, бороться за  чистоту  языка
так же глупо, как за чистоту крови.
   - Нет, тут я не могу согласиться. Поверь как специалисту. По языкам.
   - Я тоже специалист, и тоже по языкам. Правда, по машинным. Так  вот,  из
моего  опыта:  только  примитивные  языки  требуют  стерильности.  Чем  язык
сложнее,  тем  охотнее  он   заимствует   из   других   и   тем   пластичнее
приспосабливает к себе эти заимствования... Слушай, а что это нас  на  языки
потянуло?
   - Чтобы отвлечься, я так думаю.
   - Да... возможно. Это возможно.
   - Миша. И еще. Я такая вот нахальная. У вас с Зоей... что? Я не поняла.
   Я помолчал. Да уж, нахальная, это не отнять. Репортер.
   - Ничего. Уже ничего. Она от меня ушла, вот и все.
   - А...
   - А я не могу ее не видеть. И вот теперь окончательно  все.  Закрыли  эту
тему.
   Она кивнула. Я свернул в туннель. Ряд потолочных фонарей летел навстречу.
Красные огни машин впереди, промельк подфарников  слева.  Эхо  набивалось  в
уши.
   Полтора километра можно было молчать.
 
   Год 1991.
   Игорь
   13.06. 14 час.
   Ферма Клемма, пасека
   - Тьфу на тебя, Верка, - сказал за окном дед, и я открыл глаза. - Жопу бы
хоть прикрыла, валяешься, как не знаю кто.
   - Жопа как жопа, - сказала Вероника, - чего ее прикрывать? Была бы  косая
какая, тогда уж...
   - Эх, не моя ты дочь, - вздохнул дед. - Так бы щас ремнем утянул...
   - Да чего, дядь Бань, загораю, никого не трогаю. И вообще мокрое все.
   Сверзились мы таки в речку, не миновали.
   - Ну, еще бы, таких пилотов, как  ты,  у  нас  в  эскадрилье  дроводелами
звали. Ладно. Все тихо у вас?
   - Тихо. Я собак спустила, если бы что...
   - Видел я твоих кобелей: валяются под  плетнем,  и  мухи  по  ним  пешком
ходят. Дохи только шить из таких сторожей.
   - Так нет же никого.
   - Угу. Так вот нет, нет, а  потом  открываешь  глаза:  ангелы,  ангелы...
Он-то спит?
   - Спит.
   - Не сплю, - сказал я и сел. О-ох... Потянулся  с  хрустом  и  подошел  к
окну.
   За окном было ярко, жарко, пахло горячей травой и медом. Гудели пчелы. На
солнцепеке расстелен был выгоревший брезент, на брезенте в соломенной  шляпе
лежала Вероника. Смотреть на нее было одно удовольствие. Рядом, опираясь  на
какой-то столб, стоял дед и ехидно щурился.
   - Отдохнул? - спросил он.
   - Более-менее.
   - Пчелки не покусали?
   - Почти нет. На кой им дубленая шкура?
   - Как сказать...
   - Как у вас там дела?
   - Нормально. Уладили. Следователь, конечно, очень  удивился,  что  старый
пердун уложил двух бандитов... он их, кстати, узнал. Есть такая  группировка
"Муромец" - так они из нее.
   - Ох, дьявол, - сказал я.
   - Ты их знаешь?
   - Знаю. Самое говно. Гитлерюгенд.
   - И что теперь?
   -  Надо  двигаться.  А  вам,   наверное,   действительно   стоит   нанять
каких-нибудь пистолетчиков... хотя нужен-то им я.
   - Чем ты их так зацепил?
   - Да случайно копнул глубже, чем надо,  -  и  вылезло  дельце  на  триста
миллионов. За такие деньги, сам понимаешь, и морду набить могут.
   - Но как они тебя тут нашли?
   - Черт его знает... через  фарера,  который  меня  подвез?  Разве  что...
хотя...
   Какая-то догадка у  меня,  кажется,  возникла,  но  тут  Вероника  лениво
поднялась и подошла к деду.
   - Слушай, дядь Вань, - сказала она, - ты же все понимаешь, а?
   - Да чего уж не понять. Только учти, Ольга уже матом тебя кроет,  чего-то
ты там не сделала.
   - С Ольгой мы сочтемся... - в голосе Вероники прорезалась хрипотца. - Дай
я тебя поцелую.
   Она обвила шею деда руками и томно поцеловала в одну щеку, в другую...
   - Хватит, Верка, хватит, - смеясь, отбивался дед.
   - Ну, раз хватит... - она шагнула назад, а я вдруг снова вернулся  в  тот
миг, когда мы,  цепляясь  друг  за  друга  и  хохоча,  выбрались  из  речки,
повалились на песок и стали бешено целоваться. Дед что-то говорил, а она ему
отвечала, я отступил от окна,  запнулся  взглядом  за  приемник  -  и  чисто
автоматически, не знаю, зачем, включил его.
   Эфир был полон Вагнером, все диапазоны содрогались от могучих аккордов, и
с огромным трудом пробивалась  сквозь  них  взволнованная  дикторская  речь.
Массовые аресты,  произведенные  накануне...  под  лозунгами...  призвали  к
невмешательству... однако армии государств...  многочисленные  жертвы...  из
стрелкового  оружия  и  минометов,  число  убитых  превысило...  выступление
рейхсминистра внутренних дел  по  телевидению  только  обострило...  переход
вооруженных  сил  на  сторону  восставшего...  удерживают  пока...  к   утру
обозначились позиции... германские части, расположенные южнее... по неполным
данным,  на  стороне  народа   выступают   чешские,   финские,   болгарские,
греческие...  неопределенность  относительно...   покинув   летние   лагеря,
движутся к Москве... перестрелка с применением реактивных... судьба  до  сих
пор...   ста   танков   сосредоточено   в   районе   Кремля,   кроме   того,
контролируется... толпами беженцев... растущие жертвы... чревато разрушением
реактора, последствием чего могут стать...
   Рядом со мной молча стояли дед и Вероника: дед - неподвижно, как  соляной
столп, а Вероника слепыми непослушными пальцами пыталась застегнуть на груди
комбинезон. Я тихонечко вышел из  дому,  снял  с  веревки  высохшие  клейды,
оделся. Когда она успела постирать?..  Почему-то  сдавило  горло.  Все  было
неправильно, все, кроме... Я взял себя в руки. Спокойно. Не сходи с ума.  Не
имеешь права сходить с ума. Не имеешь права...
   Уже другой голос,  сорванный,  хриплый,  выкрикивал:  сограждане,  настал
решительный...  чаша  гнева...   притеснения,   невиданные   за   все   годы
существования... культурный и моральный кризис, полный  тупик...  расстреляв
мирную демонстрацию, поставили себя вне закона... более  трехсот  человек...
братья-солдаты,  которые  никогда...  тем   самым   окончательно   похоронил
надежды... распространено  обращение  командующего  Русским  территориальным
корпусом генерала... на защиту безоружных москвичей встали  солдаты  чешской
бригады, их поддержали... потеряв несколько танков,  отошли...  запершись  в
Кремле, вряд ли могут рассчитывать...  волна  народного  гнева  сметет,  как
мусор... последний шанс, данный нам историей.... только  свободная,  единая,
независимая Россия... к оружию, граждане, к оружию, россияне!
   - Эт-то но-омер... - протянул дед.
   Я вдруг почувствовал, что меня колотит крупная внутренняя дрожь. Такая  -
почти радостная - дрожь бывает при игре, когда надо делать последний ход - и
ты знаешь его. В какой-то момент возникло чувство повторности происходящего,
и в то же время по неведомо каким ассоциативным путям всплыло, как я  читал,
продираясь сквозь кошмарный почерк, повесть Фила  Кропачека  "Неистребимый".
Несколько измятых, засаленных тетрадей я получил по почте через  день  после
того, как Фил, надев парадную форму и все награды, которые  у  него  были  -
немало, надо сказать, в том числе и Андрей Первозванный, - вышел на  площадь
перед Розовым дворцом, достал из кобуры "Березин" и выстрелил себе в  висок.
Действие повести происходило в период Тувинской экспедиции  -  вот  выдумали
же, сволочи, название для войны: "экспедиция"! Мы посмеивались  над  этим  и
сочиняли анекдоты, но было противно, - так вот, у Фила в эти дни  в  продажу
начинают поступать мясные консервы в банках,  формой  напоминающих  цинковые
гробики... было там еще множество разных происшествий, комичных и кошмарных,
и был главный герой, то ли чудак, то ли гений, - короче, в  какой-то  момент
он начал понимать, что все происходящее сейчас с ним и вокруг него на  самом
деле всего лишь символы, аллегории того, что происходит вне нашего  мира,  в
каком-то высшем, истинном мире... и вот, поняв что-то  и  разгадав  значение
аллегорий, он понимает, что следующее событие будет происходить с ним  самим
и что это должно быть что-то  мерзкое:  в  числе  прочего  он  должен  будет
изнасиловать и убить свою сестру, а к сестре у него очень сложные и какие-то
взрывные чувства, - и вот, что бы избежать неизбежного, он вешается.  Сестра
же, придя, деловито вынимает его из петли и начинает оживлять:  оказывается,
это она навела на него "зов петли" - ей нужен был его  труп,  чтобы  сделать
зомби для каких-то своих целей. Она оживляет труп, но  забывает  вдруг  одно
заклинание, и мертвец насилует ее, а потом  загрызает...  а  утром  идет  на
призывной  пункт  и  вербуется  добровольцем,  и  вот  он   в   Хем-Белдыре,
неуязвимый, оружие не берет его, и
   он страшно мучается этим, потом узнает, что есть шаман, знающий, что надо
делать... Рукопись оборвана на полуслове. Фил запечатал ее в пакет и  бросил
в ящик, а сам переоделся в парадную форму, нацепил ордена и вышел на площадь
перед Розовым дворцом...
   - Дед, - сказал я, - мотоцикл ты мне дашь?
   - Игореха, - не поворачиваясь  ко  мне,  прошептал  дед,  -  что  же  это
делается, а? Ведь война, Игореха...
   - Война не война, а все равно - подлое дело, очень подлое.
   - Ты хоть понимаешь, что происходит?
   - М-м... местами.
   - Сказать можешь?
   - Только самое тривиальное: империя распадается. Идет борьба  за  власть.
За то, кто к кому присоединится: Россия к  Сибири  или  наоборот.  И  прочее
вокруг этого.
   - А ты причем?
   - Воюю с террористами.
   Я поймал на себе взгляд Вероники, повернулся к  ней.  Лицо  ее  посерело,
глаза неподвижно смотрели на меня.
   - Ты... обратно?..
   - Нужно...
   - Кому? Тебе? Мне? Зачем?
   - Он офицер, Верка, - сказал дед. - Ты уж не это...
   - Офицер... - она судорожно вздохнула и быстро, почти бегом, бросилась из
дома.
   - Подожди, Игореха, не бегай за ней, - поймал меня за руку дед.  -  Лучше
послушай-ка меня. На шоссе не суйся. Вон тот лесок видишь? За  ним  деревня,
Санино. За деревней начнется насыпь, узкоколейка там была, рельсы сняли, так
что ехать по  ней  можно.  И  ведет  эта  насыпь  через  Поречье  до  самого
Звенигорода. А там уж...
   - Там рукой подать.
   - А то лучше спрячешься тут где-нибудь?
   - Сам видишь - не получается. Надо двигаться, надо шевелиться.
   Дед хотел еще что-то предложить, но только сморщился  и  махнул  рукой  -
слабо, беспомощно...
   - Господин полковник!..
   - Да. Да, все понимаю. Не дело... И вернулась Вероника. Другая. Непохожая
на все прежние. Другое лицо... я никогда не видел таких лиц.
   - Ты только не исчезай совсем, - сказала  она.  -  Ты  появляйся  иногда,
хорошо?
   Мне вдруг сдавило горло, и я долго ничего не мог ответить.
 
   13.06. 20 час. 30 мин.
   Где-то между Рузой и Звенигородом
   Как я  ни  крутил,  как  ни  прикладывал  фирменные  заплаты,  ничего  не
получалось: разрез был слишком велик. Оставалось  пройтись  вдоль  дороги  и
поискать брошенную дырявую камеру: вряд ли я один,  кто  пострадал  на  этой
промоине. Похоже, когда делали насыпь, в нее схоронили всякий военный мусор:
я, например, напоролся на зазубренный осколок  бомбы  или  крупнокалиберного
снаряда. Так, в поисках подножных запчастей, я прошел метров сто пятьдесят -
и наконец увидел то, что нужно. У жерла  дренажной  трубы,  полуутонувшее  в
грязи, виднелось колесо от трактора. Я стал спускаться вниз -  и  тут  сзади
раздался вой автомобильного мотора.
   Это   был   полноприводной    "хейнкель-ягд"    ядовито-желтого    цвета.
Выцарапавшись из промоины, он  остановился.  Открылись  двери,  вышли  двое,
огляделись по сторонам. Один  расстегнул  штаны  и  стал  мочиться  прямо  с
насыпи, Другой сбежал вниз, в кустарник... сейчас увидит мотоцикл... увидел!
Все - нет ни того, ни другого, а из машины выбирается третий, и  в  руках  у
него какой-то ящик, похожий на старинный радиоприемник,  и  он  поворачивает
его из стороны в сторону, заглядывая в него сверху, будто  в  кастрюлю...  и
тут мне стало нехорошо, какая-то дурнота, какая-то мятная,  тошная  слабость
возникла повыше желудка, и черт его знает, как было  бы  дальше,  но  парень
этот поставил свой ящик на капот  и  взялся  за  бинокль,  и  стал  смотреть
вдаль... Да уж, стоило ему чуть опустить очи  долу,  и  все.  Но  тут  опять
раздался рев мотора и гудок: кто-то еще не желал сидеть в чертовой промоине.
"Хейнкель" тронулся с места и отрулил на самый край насыпи, пропуская  того,
кто ехал следом. Это оказался фермерский грузовичок-трактор "тролль". Фермер
притормозил возле "хейнкеля", крикнул что-то  нелестное  водителю,  газанул,
наполнив салон "хейнкеля" синим перегаром, и покатил вперед. Я же, пользуясь
этой заминкой, скатился к трубе, влез в  нее  и,  елозя  локтями  по  жидкой
грязи, переполз на другую сторону насыпи. И не зря: здесь кустарник подходил
вплотную к дороге, а от трубы тянулась канава, и была  эта  канава,  похоже,
достаточно глубока, чтобы меня скрыть... от бинокля - да. А от той  чертовой
штуки, напоминающий приемник? Ладно, думать будем после...
   По кустам я - где согнувшись, где на карачках, где и ползком  -  добрался
до перелеска. Теперь я был в метрах в трехстах от машины, сбоку и чуть сзади
нее. Фарер сидел за рулем, тип с ящиком стоял рядом,  но  на  ящик  свой  не
смотрел, ящик стоял на капоте. Еще один тип шел вперед по дороге,  время  от
времени останавливаясь и поднося к глазам бинокль. Четвертого видно не было.
   Ну, что ж, ребята... смыться от вас без транспорта мне вряд ли удастся...
а из оружия у меня одна рогатка... Соваться в нынешнюю кашу с не  записанным
на тебя пистолетом - нет уж, проще запереться в чулане и отсидеть положенные
три года. В дедовой мастерской мы за полчаса соорудили рогатку из титанового
прутка и красного резинового шнура чуть потоньше мизинца. В карман я насыпал
два десятка шариков от подшипника. С этим арсеналом я  и  готовился  принять
бой. Или навязать его.
   Пистолет в ближнем бою, конечно, предпочтительнее. Из него можно стрелять
стоя, сидя, лежа, на бегу, в прыжке, с одной руки, с двух,  выпуская  восемь
пуль по восьми  целям  за  две  с  половиной  секунды.  Из  длинноствольного
"Березина-6ОО" или флотского  парабеллума  я  попадаю  в  поясную  мишень  с
трехсот метров. Одним патроном из трех. Правда, смысл от  такой  снайперской
стрельбы один: спорить с кем-нибудь рублей на  сто  и  выигрывать  спор.  Из
рогатки можно стрелять только стоя, причем в  одной  позе:  правым  боком  к
противнику. Скорострельность не  более  выстрела  в  секунду.  Убойная  сила
сохраняется метров до сорока. И тем не менее я знаю несколько случаев, когда
рогатка  одерживала  верх  над  пистолетом  -  благодаря  двум   неоспоримым
преимуществам: бесшумности, во-первых, а во-вторых, тому, что  у  противника
при  виде  рогатки  не  срабатывает  приоритетный  рефлекс  на  оружие,  ему
приходится сначала подумать, а уж потом стрелять,  теряя  на  это  бесценные
доли  секунды...  Итак,  три  противника  были  в  поле   моего   зрения   -
следовательно, начинать надо было  с  четвертого.  Я  короткими  перебежками
направился к промоине, чтобы перейти дорогу за спиной у этих  ребят.  Вполне
могло быть, что четвертый,  невидимый,  затаился  и  ждет  -  или  идет  мне
навстречу. Но нет, до промоины я дошел спокойно, а дальше  было  непросто  -
метров пятнадцать совершенно открытого пространства, причем в виду  стоящего
на горочке  "хейнкеля"...  повезет  -  не  повезет...  не  повезло:  парень,
стоявший у машины, взял свой ящик, что-то там нажал или покрутил  -  во  мне
взорвался кусок льда, - повернулся кругом и увидел меня. А ведь именно его я
собирался  сохранить  и  побеседовать...  да,  удивиться  он  успел,  а  вот
испугаться - вряд ли... обхватил руками брызнувший лоб и повалился навзничь.
Фарер, как чертик из коробочки, вылетел из машины и дважды выстрелил куда-то
влево - что-то он там узрел, в кустах. Ему я попал  в  висок,  он  рухнул  и
покатился с насыпи. Тут я, наконец, завершил начатый  маневр  -  пересечение
плеши. Теперь я был опять справа от Дороги, в кювете. Машины отсюда видно не
было, ее скрыв
   ала гора мусора, зато как на ладони была полянка, где я  ладил  мотоцикл.
Шевельнулись кусты, показалась макушка - рука с  пистолетом  махнула:  туда!
туда! До "макушки" было метров семьдесят - не достать. Тот,  кому  он  делал
знаки, видимо, тоже что-то показал ему, потому что  "макушка"  высунулся  по
пояс из кустов, быстро  огляделся,  а  потом  рванул  напролом,  как  кабан,
взбежал на насыпь и прилег около машины. Они были  уверены,  что  я  на  той
стороне... отлично. Я на полкорпуса высунулся из моего окопа.  Где  он  там?
Ага... видны ноги и кусочек задницы. Надо  полагать,  последний,  четвертый,
крадется в поисках меня... может быть, даже по моему следу. Нет  возражений.
Я пошарил вокруг себя и подобрал два булыжника размером в кулак - трудно без
артиллерии, господа... Стараясь не шуршать, я подобрался к "макушке"  метров
на двадцать и навесом, несильно, чтобы не убить, запустил  одним  и  тут  же
другим булыжником именно в макушку... и промазал - он вскрикнул  и  дернулся
назад, бежать - ну и,  естественно  покатился  вниз.  Я  подскочил  к  нему,
рубанул по затылочной ямке, отключая, схватил пистолет -  новенький  элитный
вальтер - и бросился за деревья. Все - теперь будет работать  выдержка...  у
кого н