...

   Влюбившись в "Таганку", немедленно  влюбил  в  нее  всех,  кого  захотел.
Однокурсники-друзья Жора Епифанцев и Сева Абдулов жили не тужили  во  МХАТе,
но Володя им что-то такое сказал и  так  удивил  светлым  будущим,  что  они
назавтра сбежали к Любимову. Годик потрудились, вошли в кое-какие спектакли,
особых перспектив для себя не узрели, вернулись  в  "Академию".  И  вот  что
уникально: никогда бы  высокомерный  главный  театр  страны  не  простил  бы
измену,  а   тут   и   побег,   и   возвращение   были   такими   странными,
нелепо-романтическими и смешными, что Севу с Жорой зачислили снова в штат. А
Володя, помню, объяснил так: "Они-то,  мхатовцы,  в  своих  глазах  -  слоны
искусства. Ну и что случилось? Двое из стада отлучились, переспали слонята с
мартышками и -  марш  домой  в  стадо!  За  что  их  ругать?  Слономолодо  -
слонозелено..."
   В Киеве, на гастролях, Володя обещал  потрясти  нас  с  Ваней  Дыховичным
вкусным рестораном. Ваня  за  рулем.  Едем,  отпираться  бессмысленно,  хотя
времени до спектакля - в обрез. Володя показывает дорогу,  удивляет  знанием
деталей географии и местной жизни. Новый красавец -  загородная  забегаловка
"Млын". Вошли, слюнки нам уже агитатор распустил. Ну и  где  еда?  Володя  к
шефу: прошу меню, у нас спектакль. А шеф вяло и бессердечно:
   - Ну и шо? Йишьте соби, шо е.
   - А шо е?
   - Тильки горылка тай кавуны.
   Невероятно, но факт: Высоцкий, не моргнув глазом, убедил нас в  том,  что
это - большая удача, ибо лучшей водки нам не найти, а арбуз - лучшая в  мире
закуска, а, кроме того, в арбузе - такие достоинства (подробно перечислил) и
даже недостаток - полезен: арбуз быстро выводит всю гадость  через  мочу,  и
актер оказывается сыт, здоров и строен, как сам  пропагандист.  Мы  с  Ваней
выпили, а Володя так и столько съел арбуза, что я лично с тех  пор  даже  на
дыню глядеть не могу.
   Где-то в 1976 или в 1977 году Володя организовал  вечер  в  Международном
телефонном центре. Его связывала дружба с этим домом. Думая, что  он  своими
песнями ко всем праздникам им наскучил (он так прямо и сказал), постарался к
8 Марта составить концерт из актеров - своих товарищей. Он звал Голубкину  и
Миронова, Высоковского и Золотухина,  певцов,  пианистов...  Кто  смог,  тот
пришел. Я помню наш  столик  у  сцены.  Володя  объявляет,  садится  к  нам,
оглядывает зал. Нарядные женщины-телефонистки. На столиках, меж  стаканов  и
бутербродов, красуются флаги. Здесь связисты, отвечающие  за  переговоры  со
всеми странами и континентами. Флажки на столах - знаки рабочего  места.  На
нашем столе - флаг Французской Республики. О каждом из нас Володя говорит  с
такой теплотой, так аттестует наши дарования, что, услышь я это сегодня,  не
скрою - заплакал бы. А тогда - ничего, привыкли  к  его  доброму  "завышению
цен". Впервые представлен молодой выпускник  Консерватории,  певец,  ставший
солистом Камерной студии при Большом театре,  -  Александр  Подболотов.  Как
Высоцкий его объявил! Он не хвалил, а ставил в известность  тех,  кто  не  в
курсе:
   - Вот Подболотов. Вы думали, что кончилась эпоха певцов, у которых  звуки
- небесные? И я так думал, пока не  услышал  Подболотова.  Саша,  иди  сюда,
пожалуйста, и вы станете самыми счастливыми людьми.
   Саша Подболотов замечательно пел Есенина и на сцене, и  потом,  когда  мы
спустились в гигантский зал, и для  дежурящих  телефонисток  Володя  устроил
блицконцерт.  Звенели  зуммеры.  Наушники  в   руках.   Глаза   -   блестят,
незабываемая картина!
   Андрей Вознесенский в мемуарной  прозе  вспомнил  о  наших  с  Владимиром
посещениях его дома... Слава спектакля "Антимиры" была столь высока  в  60-х
годах, что  мы  вдвоем  даже  удостоились  чести  посидеть  на  вознесенском
новогодии 1966-1967 года. Я не иронизирую: зритель еще не желал выделять  из
таганского карнавала отдельные лица, а имя поэта Вознесенского  уже  гремело
по миру. Мы от радости, от холода и от боязни опоздать пришли  даже  на  час
раньше срока. И вот Володя с другом  детства  Игорем  Кохановским  терпеливо
греются на радиаторе между этажами, пока не пришли "старшие гости"... А  нас
с женой хозяйка отослала еще дальше:  домой  за  вилками.  Все  обошлось.  В
разгар праздника Андрей, порадовав гостей только что сочиненным,  переселяет
часа в 4 утра всех в другую комнату, где Высоцкому будет удобнее петь. И тут
произошло открытие поэзии  Владимира  Высоцкого  для  многих  присутствующих
людей искусства. "Письмо с выставки", помню, автора  умоляли  бисировать,  а
когда Володя в своей  клоунской  манере  сообщил  "в  деревню"  о  посещении
Большого театра ("Был в балете - мужики девок  лапают.  Девки  все,  как  на
подбор, - в белых тапочках... Вот пишу, а слезы душут  и  капают:  не  давай
себя хватать,  моя  лапочка...")  -  Майя  Плисецкая  так  засмеялась,  что,
во-первых, певец должен был прерваться, а во-вторых, выяснились превосходные
вокальные данные великой балерины...
   Близким издавна была драгоценна в Володе комическая жилка. Не только  сам
свое  рассказывал,  но  пересказывал  с  чужих  уст,  на  ходу  довыдумывал,
перекраивал, обновлял - так, чтобы слушатели "животики надрывали".  А  какое
владение речью, акцентами,  говорками!  Сколько  типов  отовсюду  -  узбеки,
волжане, украинцы, одесситы, американцы, немцы и, конечно, любимые  кавказцы
- все выходили живыми, яркими и гомерически смешными... Рассказчиком  Володя
был мастерским: бывало, твой собственный случай через пару дней услышишь  из
его уст и залюбуешься: так он  его  перефразировал,  что  вышло  и  ярче,  и
смешнее, и... гораздо правдивее.
   Наслушавшись приятеля по Театру им. Пушкина, он  создал  смешную  историю
посещения товарищем  Березовым  из  Москвы  городского  театра  на  Северном
Кавказе.
   Дело было в столице крохотной, но гордой республики, где директор  театра
оказал московскому артисту Березову пышный прием  с  кавказским  акцентом...
После приема - жуткий  спектакль,  от  которого  москвичу  стало  обидно  за
напрасно прожитую жизнь. После спектакля - овации всего зала  и  цветы  всей
республики - ему, Березову. Он уже хочет домой, в Москву. А  директор  водит
гостя по галерее портретов актрис и предлагает выбрать спутницу ночи. Гвоздь
рассказа - настойчивая просьба выбрать для сексуальной утехи женщину  уровня
"посланца  Москвы  товарища  Березов-джан",  а  именно   народную   артистку
Тарды-Курдинской автономной области, депутатку, лауреатку  и  т.  д.  "Лейлу
Меджнуновну Карабанды-манды-чирикуликову". Березов-джан умоляет, вопит -  не
хочу депутатку! Если у вас такие обычаи - дайте вот эту,  молодую!  Директор
гостеприимно вопит в ответ: "Нет! Непрестижно,  Березов-джан,  товарищ!  Ваш
уровень - наш выбор, извини, дорогой!" И директор созывает на "отсмотр" всех
народных артисток, самой младшей из которых пока  еще  меньше  семидесяти...
Занавес.
   ...Там же на Кавказе мама Наума Гребнева, пока Наум в Москве в поте  лица
переводил стихи Кайсына Кулиева, кушала в  горах,  поражалась  хлебосольству
поэта. И Володя своими ушами слышал (уверял он нас своими устами), как  мама
с одесским акцентом  отблагодарила  кавказского  мастера  слова:  "Не  знаю,
Кайсынчик, каких вы себе пишете стихов, но Нёмочка переводит вас блестяще!"
   Не сбылось увидеть Высоцкого в комической роли.  Впрочем,  как  и  в  его
известной песне "Если я чего решил" - обязательно исполнялось  все,  к  чему
стремился... И если не сыграл на сцене комедийных ролей, то  властью  автора
населил ими многие песни, а уж как Высоцкий  "перевоплощался"  и  как  сумел
рассмешить своими Ванями-Зинами-ведьмами-Серегами всю  необъятную  аудиторию
слушателей, давно всем известно...
   Помню Володину шалость: как ворвались не  в  свой  спектакль  Высоцкий  с
друзьями... Во Дворце завода "Серп и молот" шел "Добрый человек из Сезуана",
где Володя исполнял роль летчика Янг  Суна.  А  в  полутора  километрах,  на
Таганке, дома, игрался "Час пик".  Здесь  я  два  с  половиной  часа  бегаю,
качаюсь на маятнике, грешу и  каюсь  за  варшавского  человека  -  чиновника
Кшиштофа.  В  этом  современном  трагифарсе  есть  рефрен:  все   актеры   в
назначенный миг высыпают на сцену, озабоченно снуют туда и назад, под грохот
музыки и вспышки прожекторов. А  я  сквозь  людей,  суету  и  шум  продолжаю
выкрикивать свои монологи - как бы на улице и как бы в запарке жизни. И вот,
представьте,  привычные  рефлексы   разрушаются...   улица   Варшавы   кишит
народом... что-то мешает... а, это  смеются  персонажи,  просто  давятся  от
хохота... теперь вижу и я, но давлюсь от другого  -  от  гнева  и  отчаяния:
вместе с "варшавянами", в том же ритме, с полным серьезом во  взоре  носится
по сцене взад-вперед Высоцкий - Янг Сун вместе с тремя дружками из  "Доброго
человека". Так сказать, проездом из Китая в  Варшаву...  Четверо  оборванцев
среди цивильной публики... В глазах - плохо скрываемый восторг  и,  конечно,
ожидание ответного восторга... Я, вопреки ожиданиям, обиделся. Высоцкий увез
ребят в машине доигрывать Брехта, это они так "проветрились" в свой антракт.
   Но мне смешно стало  только  через  день,  когда  Володя  подошел,  сузил
презрительно глаза и "врезал":
   - Ну что, доволен? Настучал на нас шефу? По дружбе, так сказать?  Выговор
влепили из-за тебя!
   Пошли к доске объявлений, и я расхохотался - и над нелепостью подозрения,
и над Володиным гневом. Я доказал ему, что я "не виноват"  (как  в  песне  у
него: "...я доказал ему, что  запад  -  где  закат")...  но  было  поздно...
выговор не сняли... И что за печаль: мало ли их, выговоров,  на  его  бедную
голову... Никто ведь не изобрел отдельного статуса общения с исключительными
личностями. И сегодня, когда на Доску Памяти одну за  одной  вывешивают  ему
Благодарности, это крохотное происшествие оборачивается  всего  лишь  доброй
шуткой, даже - талантливым сувениром от его спектакля - моему спектаклю.
   В 1967 году в Измаиле на Дунае шли натурные съемки  фильма  "Служили  два
товарища". Одна из основных ролей - поручик Брусенцов - едва ли  не  лучшая,
серьезнейшая работа в кино актера Высоцкого.
   Не могу ответить теперь, почему я так ругал тогда  киноактерство  -  и  в
шутку, и в крик. В это время тесно общаясь с Володей и Золотухиным по  сцене
и вне сцены, мы переживали совместно  радости  хороших  ролей  на  премьерах
"Павших и живых", "Пугачева", "Послушайте!". Спорили мы,  кажется,  лишь  на
тему кино. Я говорил: имея такой дом, такую работу,  таких  зрителей,  экран
можно любить из чистого фанфаронства и из суеты  чувств.  Они  смеялись:  ты
хоть раз попробуй сняться в хорошей роли, все свои глупости  забудешь.  Это,
конечно, другая, мол, профессия,  но  раз  она  дается  в  руки,  почему  не
попробовать? А я шумел, что и пробовать противно, потому что  киноартисты  в
большинстве  своем  -  покалеченные  славой,  легкостью  забот   и   больные
честолюбием люди.
   Все-таки они меня переубедили.  Золотухин  снялся  в  "Пакете",  Высоцкий
порадовал ролью в "Коротких встречах". Переубедили работой -  не  только  ее
результатом, но и процессом. После спектакля "Павшие и живые" вышли на улицу
к Садовому кольцу.
   - Знакомься, это Карелов, он режиссер, я снимаюсь у  него.  Фильм  должен
получиться отличный. Сценарий Фрида и Дунского, понял? Я дам тебе  почитать,
завтра вернешь.
   - А мне-то зачем? Потом посмотрю ваше кино.
   - Дурачок, вот Женя посмотрел тебя в театре, ну,  не  такая  большая,  но
есть в фильме роль хорошего мужика,  барона,  как  его...  Краузе.  Со  мной
будешь. Съемки под Одессой... Артисты замечательные. Роль твою  разовьем,  я
уже говорил сценаристам... Чего ты морщишься? Жень, скажи дурачку.
   Невозможно спрятаться от его убежденности. Высоцкий не выносил  упрямства
перед очевидностью. Факт налицо: режиссер, роль, полет,  Одесса,  все  свои,
увлекательность  сюжета,  профессиональный   интерес.   А   человек   упрямо
сопротивляется. Еще два раза, сверкая очами, повышая голос до опасного тона,
повторяет аргументы... Если и после этого не  согласишься,  неизвестно,  чем
кончится буря гнева... Я согласился попробовать.
   Полет в Одессу - и мы обсуждаем общие дела в театре, пересадка, переезд в
Измаил, и я сетую на то, что не знаю совсем Одессы. По дороге  к  съемочному
городку - советы, подсказки, уговоры не теряться, хотя  я  вроде  и  так  не
теряюсь. Но он что-то чувствовал такое, в чем я и  себе  не  признавался.  В
театре - опыт, роли, все знакомо, а тут  -  явный  риск  проявиться  щенком,
зеленым юнцом, осрамиться,  и  перед  кем  -  перед  "киношниками"...  Гм...
Доехали. Володя стремительно вводит в чужой мир, на  ходу  рассыпая  подарки
"положительных эмоций"... Знакомит с группой, и о каждом - коротко, с юмором
и с нежностью. Оператор - чудо,  ассистенты  -  милые  ребята,  звуковики  -
мастера и люди что надо и т. д.
   Гостиница-"поплавок" на Дунае - блеск, закачаешься.  Входим  в  номер,  я
ахаю и качаюсь. За окном - леса, Дунай, румынские рыбаки на дальнем  берегу.
Быстро ужинать. Погляди, ты такую ряженку ел в жизни? Ложку ставит в  центре
чашки, ложка стоит, не дышит.  Я  в  восторге.  Володя  кивает,  подтверждая
глазами: я, мол, предупреждал тебя, какая это прелесть - кино. Бежим дальше.
Вечер. Воздух. Воля. Спуск к реке.  Гигантские  марши  массовки.  Войска  на
берегу. Ракеты, всполохи света, лошадиные  всхлипы,  плеск  волны.  Разворот
неведомых событий, гражданская война, белые у Сиваша. На  взгорье  у  камеры
белеет кепка главного человека,  Евгения  Карелова.  Они  перекинутся  двумя
словами с  оператором,  со  вторым  режиссером,  и  вот  результат:  на  все
побережье, на весь мир, как мне кажется, громыхает усиленный мегафоном голос
ассистента Славы Березко. По его команде - тысячи людей, движений, звуков  -
все меняется, послушно  готовится  к  новой  задаче.  Когда  Высоцкий  успел
подговорить Карелова? Я только-только начал остывать,  уходить  в  тоскливую
думу о напрасной поездке, о чужих заботах - и  вдруг...  Слава  передает,  я
вижу, мегафон главному, и на весь мир, на страх врагам и очень звонко-весело
раздалось: "В  честь  прибытия  на  съемки  фильма  "Служили  два  товарища"
знаменитых артистов московского Театра на Таганке такого-то  и  такого-то  -
салют!"
   Грянули залпы, грянуло "ура!", и пребольно ущипнул меня знаменитый артист
с "Таганки": мол, радуйся, дурачок, здесь хорошо, весело и все свои.
   Дальше - вечер у Карелова, разбор завтрашней съемки, ночь бесед о кино  и
о поэзии...
   Высоцкий знал про кино со всех сторон. Казалось, он может все за  всех  -
от   режиссера   и   оператора   до   монтажера   и   каскадера.    Впрочем,
каскадеры-дублеры здесь исключались. Все сам.  Известно,  что  он  с  ранних
работ в кино не  просто  овладел  конным  спортом,  но  даже  вольтижировал,
совершал цирковые номера верхом на лошади. И,  как  дитя  стихий,  впадал  в
абсурд... Встает в 5 утра. Спускается вниз. Помощник режиссера отговаривает,
вчера отговаривали всей группой... На месте съемок уже не говорит, а  кричит
раздраженно Карелов: зачем рано встал, зачем приехал, это же  такой  дальний
план, зритель тебя и в телескоп не  разглядит...  Володя  переодевается,  не
гримируется, естественно, и - на коня. Три часа скачек,  съемок,  пересъемок
того крохотного кадра, где его и мой герои появятся верхом -  очень  далеко,
на горизонте... Плотное слияние с персонажем, охота  быть  всюду,  где  тот,
мечта преодолеть грань между игрой и жизнью, если кинематограф претендует на
натуральность передачи событий. В период подготовки - земной грешный  артист
любил, когда гримеры прихорашивали, "улучшали" его лицо, очень нравился себе
в усах и при бороде - все так... но когда надо сниматься,  то  вы  следа  не
обнаружите актерского красования! В бороде или  без,  он  душу  вытрясет  из
себя, из партнеров, из киношников, чтобы вышло все, как задумано, чтобы  без
поблажек и без ссылок на головную боль! Так было у него и в театре:  являлся
смертельно усталым, с температурой, с бесцветным лицом, но на сцене - как на
премьере! И тайна его резервов так и не ясна...
   А на концертах: сколько б ни искали "доброхоты" записи такого вечера, где
Высоцкий выдал бы голосом слабинку, - не сыскать! И с безнадежной  болезнью,
и  накануне  разрыва  сердца  -  звучит  с  магнитофона  голос  единственно,
неповторимо, как только у Высоцкого звучал!
   Может, это со стороны казалось, что он тщится "объять необъятное",  а  на
деле человек  был  рожден  все  испробовать,  ибо  он-то  знал  тайну  своих
ресурсов. В поликлинике, где моя мама была  врачом-терапевтом,  помнят,  как
однажды я уговорил его перед спектаклем показаться ларингологу. Мы  ехали  с
концерта, и я был встревожен состоянием Володиного голоса. Ольга  Сергеевна,
опытнейший горловик, велела ему открыть рот, и... такого ей ни  в  практике,
ни в страшном сне не являлось. Она закричала  на  него,  как  на  мальчишку,
забыв совсем, кто перед нею, она раскраснелась от гнева: "Ты  с  ума  сошел!
Какие еще спектакли! Срочно в больницу! Там у тебя  не  связки,  а  кровавое
месиво! Режим молчания - месяц минимум! Что ты смеешься, дикарь?! Веня,  дай
мне телефон его мамы - кто на этого дикаря имеет влияние?!" Это было году  в
шестьдесят девятом. В  тот  вечер  артист  Высоцкий  сыграл  в  полную  силу
"Галилея", назавтра репетировал, потом - концерт, вечером - спектакль, и без
отдыха, без паузы прожил - как пропел одну песню - еще  одиннадцать  лет.  А
врачи без конца изумлялись, не говоря уже о простых смертных... А тайна  его
резервов - это его личная тайна.
   Я упомянул вскользь про Одессу: Володя запомнил мои вздохи в аэропорту  -
жалко, в таком городе бывать  транзитом,  по  дороге  в  Измаил.  Не  забуду
радости от Володиного подарка... Он звонит в Москву, объясняет, что материал
нашей съемки - в  браке  и  что  я  обязан  лететь  на  пересъемку.  Получаю
телеграмму от директора картины - все официально.  С  трудом  выискиваю  два
свободных дня, кляну себя за мягкотелость, а кино - за вечные фокусы;  лечу,
конечно,  без  настроения.  Среди  встречающих  в   Одессе   -   ни   одного
мосфильмовца. Стоит и качается с пяток на носки Володя. Глаза -  плутовские.
Сообщает: никаких съемок,  никакого  Измаила,  два  дня  гуляем  по  Одессе.
Понятно, меня недолго хватило на возмущение...
   Володя показывал город, который всю жизнь любил, и мне казалось,  что  он
его сам выдумал... и про сетку проспектов, и про пляжи, и про платаны, и про
Пушкина на бульваре, и  про  Ришелье.  Мы  ночевали  в  "Куряже",  общежитии
киностудии на Пролетарском бульваре. Я за два дня, кажется, узнал и  полюбил
тысяч двадцать друзей Высоцкого. Сижу зрителем на его концерте  в  проектном
институте. Сижу на прощальном ужине, где Володя - абсолютно не пьющий тамада
и внимательный хозяин. Да и весь двухдневный подарок -  без  единой  натуги,
без ощущения необычности, только помню острые взгляды в мою сторону, быстрая
разведка: ты в восторге? Все в порядке?
   Только одна неприятная деталь: посещение в  Одессе  некоего  дома.  Утро.
Володя еле согласился  на  уговоры  инженеров:  мол,  только  позавтракаете,
отведаете мамалыги, и все.  Избави  Бог,  какие  песни,  какие  магнитофоны!
Только мамалыга, кофе и очень старая, оригинальная квартира. И  мы  вошли  в
огромную залу старинного барского дома. На столе дымилась обещанная каша, по
углам сидели незнакомцы, стояли гитары и магнитофоны "на взводе". Мы  ели  в
полной тишине, прерываемой зубовным скрежетом  Володи.  Я  дважды  порывался
увести его, не дать ход скандалу, уберечь его от нервов... Он твердо покачал
головой:  остаюсь.  А  незнакомцы  нетерпеливо  и  холодно  ждали.   Их   не
интересовал человек Высоцкий:  это  состоялся  первый  в  моей  жизни  сеанс
делячества коллекционеров. Володя глядел широким  взором  -  иногда  он  так
долго застывал глазами - то ли сквозь  стену  куда-то,  то  ли