ь и работай!
   ...Я еле отговорился: сказал, что  смогу  глядеть  в  текст  роли  только
тогда, когда смогу глядеть ему, Высоцкому, в глаза. При нем - это одно дело,
а за его спиной - другое. На это было резко отвечено: мол, он  же  просил  у
меня твоего Воланда! Типичное театральное интриганство.  Назначить  меня  на
Володину любимую роль - не только вопрос уровня игры, но и укол самолюбию.То
же было, когда на мою роль Ю.П.  назначил  Золотухина  (Глебов  в  "Доме  на
набережной"). То же  было,  когда  Любимов  просил  Золотухина  репетировать
Гамлета, ибо Володя все чаще отсутствовал в Москве и  спектакли  отменялись.
Валерий стал репетировать. Демидова и я (Гертруда и Клавдий) почли за лучшее
не участвовать в  репетициях.  Высоцкий  обиделся  навсегда  на  Золотухина.
Некого винить. Понятны  мотивы  каждого:  Валерий  -  всегда  верен  службе,
послушен режиссеру  как  профессионал.  Алла  и  я  предчувствовали  реакцию
Володи. Володя не хотел знать "нюансов", если в итоге кто-то за него  выйдет
в роли принца. Удивительно здесь то, что играл роли,  мечтал  о  ролях  один
Высоцкий, а создавал песни и умел так жить и  дружить  -  совсем  другой.  У
каждого из нас - своя двойственность. У Высоцкого - такая. И к своему  нежно
любимому другу  Ване  Дыховичному  Владимир  обернулся  неожиданной,  темной
стороной в период репетиций "Преступления и наказания": Иван так и не сыграл
Свидригайлова, на роль которого был назначен Любимовым. И наоборот:  ко  мне
Володя тогда же вдруг смягчился, стал по-старинному добр и дружествен,  хотя
несколько лет наши отношения были "ниже нуля". Видимо, Любимов  передал  ему
историю с моим отказом сыграть Свидригайлова.
   Перебирая в памяти  разные  проявления  Ю.П.  за  тридцать  лет  общения,
чуствуешь себя так, будто тебя катают на "чертовом колесе":  вверх  -  вниз,
вниз - вверх...
   ...У физиков под Алма-Атой: поели, попили, на  вопросы  ответили.  Теперь
Любимов просит  -  ответить  хозяевам  "по-нашему".  Читаем  любимые  стихи,
Славина и я. Поют песни Васильев, Хмельницкий, Золотухин, Высоцкий.  Любимов
выглядит счастливее всех слушателей, светится гордостью за своих ребят.
   ...В "Юности" вышла моя статья "Самое лучшее  занятие  в  мире".  Близкие
друзья Любимова звонят, поздравляют: мол, понравилось, но главное -  столько
цензура пропустила похвал театру, актерам, Любимову и  его  стилю!  Вы  Ю.П.
подарили статью или нет? Да, подарил. И он, отстранив подарок от себя,  сухо
объяснился: "Я уже ознакомился. Я не поклонник такой прозы"...
   Спустя много лет, в 1991 году я поставил в Германии, в Ахене,  "Любовь  к
трем  апельсинам"  С.Прокофьева.  Вскоре  Любимов,  работая  в  Хельсинки  с
Д.Боровским, спрашивает художника: ты, дескать, что  -  с  Вениамином  оперу
делал в  Германии?  Боровский,  заранее  просивший  меня  молчать  об  этом,
вынужден ответить. Да, мол,  было  дело.  "И  как  прошла  премьера?"  Давид
сознается: "Премьера прошла с большим успехом". Никакой радости  учитель  не
выражает. Через несколько лет  я  ставлю  в  Мюнхене  другую  оперу,  а  мой
переводчик Юра Перуанский на пару  дней  уезжает  в  Бонн  -  на  переговоры
дирекции театра с Ю.П.Любимовым. Я прошу  передать  ему  привет.  Переводчик
мягко отказывается выполнить просьбу. Он уже работал с маэстро и  объясняет:
"Если вы для себя шлете ему привет - одно дело. А если для него -  лучше  не
надо..."
   Несправедливый, резкий, неблагодарный... Ревнивый, когда  кто-то  из  нас
имеет успех на  стороне...  Но  это  каждый  переживал  в  одиночку,  а  вот
отношение к Давиду Боровскому угнетало всех свидетелей.  Художник,  отдающий
душу и дар свой прежде всего - Любимову и только ему (и  на  Таганке,  и  за
рубежом), но все равно - независимый творец, Давид не  привязан  цепью,  все
куда-то ускользает. То у Ефремова оформит  спектакль,  то  у  Эфроса,  то  к
Додину в Питер смотается, а то в свой Киев укатит - в кино, видите  ли,  ему
надо поработать. Все это Любимов не любит:  сделанное  на  стороне  называет
халтурой, а мы слушаем  и  киваем.  Изредка  замолвишь  слово,  получишь  по
мозгам,  замолчишь.  Впрочем,   ревность   к   Николаю   Губенко,   ставшему
кинорежиссером, сразу исчезла, как только тот вернулся к своим двум ролям  в
год смерти Высоцкого. ...То вверх, то вниз - тот же Любимов или "другой"?
   Отношение Ю.П. к труппе всегда колеблется между двумя крайними точками. В
виде монологов их можно озвучить примерно так:
   № 1 (или точка крайней снисходительности). "Вот вчера вы собрались, взяли
головки в руки и сыграли "Доброго человека" очень  хорошо.  Молодцы.  Вот  и
прием был прекрасный. Хотя дело не в приеме, плевать...  Важно,  что  вы  не
бубнили текст по-готовому, а  были  абсолютно  живыми,  заинтересованными  и
освежили  обстоятельства,  и  цеплялись  за  партнеров,  и  вели  зрителя  и
спектакль в должном ритме, темпе  и  так  далее...  И  мне  на  вас  приятно
смотреть. Ну-ну, не шалите... Вам только палец в рот положи...  Да  я  знаю,
все я знаю - и как вам трудно живется, и что многие недовольны ролями и моим
характером; ничего не поделаешь -  я  вам  в  отцы  гожусь,  терпите,  какой
есть... Вот снимут меня с работы, уйду  на  пенсию,  как  многие  "товарищи"
мечтают, - тогда пришлют вам другого, с хорошим характером... будете  играть
другие пьесы. А пока давайте работать по совести, чтобы быть достойными... и
своей истории, и своего народа (с его  нескончаемыми  страданиями),  который
дал человечеству и  Чехова,  и  Достоевского,  и  Пушкина,  и  Булгакова,  и
Станиславского с Мейерхольдом... Давайте, господа артисты, давайте,  дорогие
мои..."
   № 2 (или точка крайнего осточертения). "Артист - это главный вредитель  в
театре!..  С  таким  адским  трудом  удается  сказать  хоть  что-то  свое  в
искусстве, а артисты в два  счета  готовы  разбазарить...  И  вечно  гримаса
превосходства... вечное недовольство...  "стилизуйте  меня"...  кусочники...
"это мой кусок", "это моя сцена", а до  общего,  до  сверхзадачи  -  как  до
лампочки! Все, что от мамы с папой, весь талант, какой был, в два-три  счета
пропьет, прогуляет... и вот ходят толпами бывшие  гении...  всех  критикуют,
все ниспровергают... А что за душой-то?! Книжек не читают, за  событиями  не
следят, беды собственной страны не знают! Лишь бы  зубы  поскалить,  себя  в
грудь побить - я гений,  а  режиссеры  -  дерьмо!  Знаю  я  вас...  сам  был
актером... у меня в кабинете один на один вы шелковые, а  тут  по  гримерным
только шу-шу-шу... секты,  группировки...  "я  больше  вложил",  "он  меньше
вложил"... Тьфу! Плюну на вас и уйду к чертовой матери!  Наберу  молодежь  и
буду с ними работать..."
   В 1986 году эмигрант Любимов выступает в Бостоне, в русском клубе. На все
вопросы об актерах "Таганки" отвечает  рассказами:  о  Брежневе,  Андропове,
Демичеве и о своей борьбе с монстрами СССР...
   2000 год... Из интервью Ю.П.: "Когда мои комедианты видят  меня  в  зале,
они лучше играют. Нечто вроде собак  и  хозяина...  Мой  театр  нуждается  в
диктатуре..."
   Из интервью П.Н.Фоменко: "Актеры помогают мне познать мир".
   Из моего интервью на телевидении: "В  споре  Любимова  и  Губенко  победу
одержал Петр Фоменко".
   Специфическая "сверхзадача" любимовской режиссуры: "раздражаясь самому  -
раздражать других".
   Сверхзадача фоменковской  режиссуры:  "наслаждаясь  самому  -  наслаждать
других".

   И вот  на  репетициях  "Самоубийцы"  Юрий  Петрович  ответил  кому-то  из
актеров: "Филатова? Как я его мог назначить  на  роль  -  вы  что,  сами  не
знаете? Он теперь высоко, он секретарь этих союзов, он уже кино снимает..."
   Новое время - новые права. И я их почтительно качаю:
   - Юрий  Петрович!  Вы  несправедливы!  Все  вокруг  вам  завидуют:  таких
счастливых  отцов  в  театрах  нету  больше.  Чтобы  дети-ученики  -  такого
качества!   Киноартисты,    писатели,    музыканты!    Главные    режиссеры,
кинопостановщики, депутаты, секретари, министры! Да любой отец счастлив  был
бы, а вы недовольны!
   Ответ Юрия Петровича, после паузы:
   - А где ты видел отцов, которые все  время  довольны  своими  детьми?  (И
примирительно улыбнулся.)

   Любимов умел быть небрежным к собственному успеху.  Боровский  вспоминал,
как А.В.Эфрос удивлялся назавтра после какой-то сильной премьеры:  мол,  Юра
стоял весь спектакль в зале, моргал фонариком, нервировал актеров и зрителей
своими фокусами "тренера команды", а когда грохнули аплодисменты - он  вышел
к публике на поклон... и ушел куда-то вон  из  театра.  И  когда  к  нему  в
кабинет повалили коллеги с поздравлениями, его там не оказалось! А ведь  это
самый приятный момент для режиссера!
   А я помню,  Любимов  звал  своего  друга  из  Ленинграда  и  по  телефону
перечислял спектакли... В разгар удачи, когда "Таганка" стала новостью номер
один в театрах страны, триумфатор советовал: "Ну "Доброго человека" ты видел
пару раз, больше не надо, ну из нового...  "Галилей"  вроде...  что-то  есть
неплохое, ну "Послушайте!" - занятно будет посмотреть...  "Пугачева"  ты  не
видел? Посмотри, кажется, интересно - музыка Буцко, Колька Губенко, Высоцкий
Хлопушу лихо играет"... И тут же с азартом, подробно пересказывает замысел и
сюжет будущей постановки.
   Находясь в гостях у Любимова в 1969 году, А.В.Эфрос спросил о  "Гамлете":
как, мол, ты, Юра, собираешься решать спектакль, отношения принца с матерью,
с Офелией, с королем...  Позже  Эфрос  не  без  лукавства  передавал  ответы
режиссера: Ю.П. на любой вопрос А.В. будто  бы  сверкал  глазами  и,  сделав
широкий жест, смахивающий все,  что  было  на  столе,  на  пол,  восторженно
выпаливал: "Вот такой занавес, как крыло судьбы, - рраз! И все к черту!" Ну,
а как монолог "Быть или не быть" будет сде... Прервал  опять  Любимов:  "Вот
здесь, у могилы, стоит Гамлет - Володька, начинает монолог, а занавес, такая
зверская махина, - рраз его! И он свалился!"
   Еще одна черта характера: Любимов всегда  подвержен  последним  влияниям.
Актеры на репетициях безошибочно угадывали с самого  утра  -  кто  "накачал"
шефа, кто отвлек, кто "напел ему в  уши"  и  т.  д.  Вчера  Ю.П.  общался  с
Е.Шифферсом - значит, с утра он будет цитировать Святое Писание и бороться с
нашим атеизмом.
   Вчера Ю.П. наслушался Н.Ю.Любимова (сына) - значит, нынче  будет  крут  и
подозрителен ко всем нам - грешным тварям... "Актеры - самая отсталая  часть
населения... Чехов говорил, что актеры отстали на семьдесят пять лет в своем
развитии! Это он тем актерам говорил, которые не чета вам! А  вам  стыдиться
бы. Да где вам стыда занять... Ладно, Бог с вами, идите на сцену, убогие..."
   Вчера Ю.П. встречался с Ю.Карякиным, или с П.Капицей, или с Л.Делюсиным -
все звучит намного мягче: "Братцы, дорогие мои, конечно,  жизнь  тяжела,  но
искусство  -  это  спасительная  вещь,  смотрите  кругом,  нам  еще  с  вами
повезло... Конечно, все мы грешники, и я с вами вместе (я себя не  отделяю),
но  надо  стараться,  надо  что-то  делать  для  людей,  для  страны   нашей
многострадальной... Ну давайте, дорогие, поработаем... Вот ведь как слушаете
хорошо - и лица просветленные, вот так и работать надо..."
   Восстановленный в правах гражданина страны и  руководителя  театра,  Юрий
Петрович чаще всего пребывал в  отчаянии:  состояние  театра,  количество  и
тяжесть проблем, а главное -  беда  в  стране.  Актеры  ленивы  и  не  хотят
перемен.  А  Любимов,  прямо  скажем,  находится  в   состоянии   постоянной
распятости. Жена, комфорт, контракты - на  Западе.  Духовный  долг,  друзья,
свой театр - в России. Младший сын Петя, сердце отцовское, -  на  Западе,  в
гостях. Ум, душа, язык, интересы художника - дома. Там - чужой  язык,  чужие
нравы, но ореол великого маэстро, изгнанника коммунистического режима. А  на
родине - родные стены, но страшная распутица - и внешняя, и внутренняя.  Там
- бизнес и жестокий темп. Здесь - лохмотья нищеты и  бескорыстная  любовь  к
каждому слову экс-диссидента, никто никуда не спешит, все сидят и ждут,  что
он скажет  нового.  А  нового  уже  не  говорится.  Двойственное  восприятие
портрета. Иногда думаешь: зачем он тратит время на эти  интервью,  зачем  по
десять раз повторяет одни и те же байки о Сталине,  Хрущеве  и  о  Брежневе?
Зачем к своему и без того прекрасному образу добавляет чужие достижения? Вот
уже и декорации, оказывается, сам придумал, без художника. Вот уже и  музыку
композиторам подсказал, и пьесы все сам сочинил...
   А в другие минуты - иная мысль: а может быть, наше раздражение  диктуется
иждивенчеством? Он совершил почти невозможное, и он имеет право НА ВСЕ. А мы
можем только одно: желать ему здоровья. И пусть говорит,  что  хочет,  пусть
ездит, когда, куда и сколько ему заблагорассудится...
   Кстати, о двойственности. Много лет назад мы ехали от "Таганки"  в  Театр
им. Вахтангова, на похороны Рубена  Симонова.  И,  ведя  свою  машину,  Юрий
Петрович грустно размышляет:
   - Удивительное существо - человек... Я иду  по  улице,  и  на  углу  меня
обрызгали грязью. Я с гневом  на  шофера  -  ах  ты  подлец,  развалился  на
сидении, хам, судить таких надо!.. И я же, сидя  за  рулем,  заворачиваю  за
угол, обдаю прохожего грязью и думаю: ах  ты  ротозей,  под  колеса  суется,
идиот безглазый!

   Репетируем Эрдмана:
   "...Вам здесь надо играть трагедию,  а  уж  там  пусть  смеются  -  текст
гениальный, текст вынесет... У них внутри все бушует, а дикция аккуратная...
От себя, через себя все пропускайте! Сейчас у всех  истрепаны  нервы  и  все
собачатся... А ритмичность прозы, стихотворный размер приходит от глубины их
чувства, от переизбытка - накипело! У каждого одно и то же: так жить нельзя.
Эта пьеса - смех сквозь слезы!.."

   Накануне фестиваля в Югославии я впервые попал в больницу. Десять дней на
койке, десять дома, потом еле приполз  в  театр...  Любимов  сурово  шлифует
"Гамлета", к фестивалю. Все вокруг меня жалеют: человек двенадцать лет пашет
без передыху, никакие температуры ни  разу  его  не  удержали  дома,  а  тут
свалился... Любимов мрачно оглядел актеров (меня, кажется, не заметил), дает
указания к репетиции: "Вчера была опять работа кое-как. Не пойму, где у  вас
совесть - являетесь несобранные, неготовые... Какой Шекспир, какой фестиваль
-  черт-те  что  у  вас  в  головах!  А  вы,  Смехов,  долго  отсутствовали,
потрудитесь узнать, что я говорил о  вашей  роли,  пока  вас  не  было,  мне
повторяться времени нету... И нечего рассиживаться, ступайте все на сцену! И
не ходите с утра как коровы недоеные!"
   А что такое похвала Любимова? Проходит триста представлений и десять  лет
игры в данного персонажа. И вдруг  слышишь:  "Вениамин!  А  зачем  ты  вдруг
изменил рисунок в первой сцене, какие-то странные интонации пошли...  Раньше
у тебя здесь прекрасно получалось, очень остро и сильно..." Как-то я  привел
ему подобный пример: вот как вы умеете  поощрять  актеров  -  только  задним
числом! Любимов серьезно ответил: "А чего вас хвалить? Вы и так разваливаете
свои роли в два счета, что же, вам нужно, чтобы режиссер  комплиментами  вас
расслаблял?"

   Репетируем Эрдмана:
   "...Кого сегодня нет? Так... Болеет... А этот? Так.  Ну,  все  понятно  -
театр на последнем месте... Знаете, я  честно  скажу  -  это  последняя  моя
попытка... в этом театре... Зачем мне тратить нервную систему? Я ее лучше на
сына потрачу, ему десять лет, да и мне самому это интересней, а здесь... все
разваливается...   я   трачу   время   на   окна,   на   стены,   на   чужую
бесхозяйственность...  От  болотного  патриотизма   гибнет   страна...   Мне
корреспондент какой-то говорит:  "Ну  вот,  теперь  все  разрешено,  теперь,
значит, вам хана?" - Хана-то мне хана, да совсем по другим причинам..."

   Любимов часто возвращался к примерам "мужского поведения":  "Какой  мужик
Борис Андреевич Бабочкин! Я немногих  могу  назвать,  чтобы  на  такое  были
способны! Вел свою машину, вдруг почувствовал, что  с  сердцем  плохо  -  не
погнал к врачу или домой, нет! Выключил мотор, остановил машину у бордюра  и
умер. Настоящий человек, не о себе - о людях подумал: чтоб его  машина  беды
не наделала... Какой мужик замечательный, царствие ему небесное..."
   ...Дважды в жизни помню черное лицо у Любимова. В первый  раз  -  в  день
смерти  его  матери,  что  совпало   с   праздником   500-го   представления
"Антимиров". Праздник отменили. И все полтора часа, пока  шел  спектакль,  в
правой кулисе, у столика помрежа,  стоял  непривычный  Ю.Любимов.  В  черном
костюме, и с глубокой тоской немигающих глаз. Если бы он не пришел, было  бы
правильно - по нашей логике. Но он жил  театром  и  не  умел  пропускать  ни
одного дня, даже когда заболевал или вот сегодня, в день такой потери...
   Второй раз - на похоронах Высоцкого. Когда в течение  всего  бесконечного
дня 28 июля 1980 года Любимов оказывался в поле зрения, глядеть было больно.

   Репетируем Эрдмана:
   "Самое дорогое в искусстве - неожиданность, чтобы и так поворачивалось, и
эдак - не предвидишь заранее, а хорошо!"
   "Идеальная исполнительница для роли Марии Лукьяновны - Доронина, но  она,
к счастью, в этой труппе не состоит".
   "Давыдыч*, а ты пришел запятую узнать, где ставить, и  это  главное!  "На
женщину с марксистской точки поглядел - такая  гадость  получается"...  Надо
весело на них глядеть, вот как коммунисты эти, Гидаспов или  Лигачев  -  они
весело говорят,  у  них  все  ясно,  они  все  рецепты  постигли  -  с  этой
марксистской точки. Во какая точка -  архимедов  рычаг.  Одна  шестая  часть
света - и во что превратили... Я же все  пытаюсь  вашу  фантазию  разбудить,
чтобы энергия пошла. Давыдыч! Ты же в теннис играешь, и я даже тебе проиграл
- помнишь?.. Вот я и уехал на Запад. Все ищут причину, а я вот почему уехал:
я проигрывать не люблю... Смотри, какая у него сила внутри: я знаю то,  чего
вы все не знаете - марксистский метод! Для всех народов -  это  самое  милое
дело: "грабь награбленное"! Вот твоего типа все и боятся, как нас..."

   Встреча в аэропорту зимой 1989  года,  приезд  иностранного  режиссера  в
"театр Николая Губенко", на пять  месяцев  бурного  труда.  Выпуск  премьер,
восстановление репертуара, двадцатипятилетний  юбилей  театра  и  23  мая  -
известие о возвращении Ю.П. гражданства СССР.  Старинный  приятель  Любимова
Егор Яковлев - главный  редактор  лучшей  газеты  того  времени  "Московские
новости" - является вечером с гигантским караваем черного  хлеба,  в  центре
которого красуется солонка. Плюс - рушник и минус - объективность чувств...
   В еще не западном, но уже и не советском кафе "Пиросмани", по соседству с
Новодевичьим монастырем, нового гражданина "обмывали" в тесной дружественной
обстановке...  Я  впервые  видел  нетрезвого,  "хорошо   загулявшего"   Юрия
Петровича. И таких же, временно сентиментальных, супругов Яковлевых и  семью
Губенко... Про себя не говорю: я сентиментален навсегда.

   Репетируем Эрдмана:
   Вчера Любимов прилетел из Будапешта,  куда  срочно  был  вызван  болезнью
жены. Актеры не спешат радовать успехами.  В  12  часов  Юрий  Петрович,  по
традиции последнего времени, объявляет всем не перерыв, а "ланч". В 12.15 мы
подъезжаем к церкви на Шаболовке. Там батюшка завершает  отпевание  усопшего
страдальца России, писателя Венедикта Ерофеева. Протеснившись с  цветами  ко
гробу, Юрий Любимов прощается с покойником,  крестит  себя  и  его,  шепчет,
целует  лоб  Ерофеева.  Вокруг  скорбящие  лица  и  свечи.  Рядом  -   Белла
Ахмадулина. Веничка Ерофеев - высокое чело и строгое  выражение  лица  -  не
праведника, но проповедника.
   Едем обратно  к  театру.  Очень  обидно,  что  церковные  чиновники  тоже
заражены "советским образом  жизни":  бездумно  и  в  спешке  соединили  три
отпевания. Три гроба рядом. И толпа скорбящих по В.Ерофееву - это,  конечно,
большое огорчение для других двух семей. Таня Жукова, наша актриса, поделила
букет цветов натрое, чтобы как-то для с