минаний.  Читая   "по-маяковски"   его   знаменитое
"Лиличка! Вместо письма", она прервалась на строчке:  "...вспомни:  за  этим
окном впервые./Руки твои, исступленный, гладил..."  и  совершенно  по-детски
похвасталась (через шестьдесят лет!): "А Володя  мне  читал  тогда  -  "ноги
твои,  исступленный,  гладил"..."  -  и  продолжала   читать.   В.А.Катанян,
параллельно "фондовой", делал свою, домашнюю запись. По ней я и готовился  к
чтению на радио двух поэм - "Война и мир" и "Человек".
   В 1998-м,  читая  книгу  "Прикосновение  к  идолам"  Василия  Васильевича
Катаняна, где о Л.Ю. - огромная, богатая  глава,  я  диву  давался:  сколько
попутных деталей высекают из моей памяти эти мемуары ближайшего родственника
- "маленького Васьки", как любовно называла Лиля солидного мастера кино.
   Итак, детали и ассоциации - извольте мне простить отсутствие всякой связи
между ними. Некоторое время мне казалось, что Л.Ю. избегает  людей,  которые
ее воспринимают "в связи с Маяковским". Потом понял, что она лишь в  близком
кругу могла заявить, например: "Если еще услышу вопрос о  Володе  от  гостя,
выгоню! Как мне надоела трепотня  о  Маяковском".  На  самом  деле  ей  было
комфортно только среди таких собеседников, с кем  не  надо  было  спорить  о
поэте. Из уст таких людей, из уст друзей Маяковского  мне  повезло  услышать
истории о поэте. С близким другом Маяковского и Бриков, Львом Гринкругом, мы
возвращались из Переделкина, где жила на даче Лили  Юрьевна,  электричкою  в
Москву. Я пытал его расспросами о Маяковском. Он рассказал, например, об  их
совместной поездке в Берлин: "Вот какое большое дитя был Маяковский - обожал
игру. Любую игру, хоть на "кто первый появится  из-за  угла  -  мужчина  или
женщина". О бильярде и говорить нечего,  как  он  забывался  и  пропадал  за
зеленым сукном. Как-то мы с ним доехали  до  Берлина,  поселились  в  отеле,
спустились из номера вниз перекусить... Мы знали: у нас  есть  два  часа  на
отдых, дальше нас заберут на литературную беседу, дальше  -  еще  встречи  с
людьми из газет, с издателем Маликом... А кончилось тем, с чего и  началось:
спустились перекусить, увидели бильярдную,  Маяковский  разыгрался,  за  ним
являлись посыльные, он курил и играл, играл  и  курил...  Словом,  прямо  из
бильярдной мы уехали в Москву. А Лилечке, которая в  Москве  встречала  нас,
Володя объяснил со смущением: мол, как я мог иначе, партнеры попались  такие
сильные!.."
   ...Кстати, Москва и Берлин многократно пересекались в жизни Л.Ю.  и  В.В.
Даже самый печальный документ из архива Лили - из Берлина.  14  апреля  1930
года шли по почте навстречу друг другу - письмо из Амстердама  и  телеграмма
из Москвы в Берлин.
   ...По дороге к дому пишет весело Маяковскому  Л.Ю.:  "Амстердам-Москва...
Волосик! До чего здорово тут цветы растут!  Настоящие  коврики  -  тюльпаны,
гиацинты и нарциссы... За  что  ни  возьмешься,  все  голландское  -  ужасно
неприлично! Сейчас едем в Берлин. Купим Володе трость и коробку сигар".
   А в Берлине, в Курфюрстенотеле, еще не распаковав чемоданы, Лили  Юрьевна
и Осип  Максимович  Брики  получают  из  рук  швейцара  телеграмму  от  Льва
Гринкруга: "Segodnia utrom Volodia pokontchil soboi"...

   ...На обсуждении  таганковского  спектакля  "Послушайте!"  Л.Ю.  поразила
всех. Больше сотни пунктов предъявили Любимову:  меняйте,  вставляйте  новые
номера, чтоб наш пролетарский поэт не остался вашим нытиком-интеллигентиком,
а  одна  дама  из  Министерства  культуры  (как  вспоминал  З.Паперный)  так
разгневалась, что завизжала поросенком: "Вы нам испортили  Маяковского...  и
вообще, у вас выходит, что Маяковский... застрелился!"...
   На публичном обсуждении полагалось для  начальников  и  стукачей  в  зале
говорить особые "маскировочные"  речи:  неприятный  для  чиновников  восторг
обряжать в сладкие советские  фантики.  В.Б.Шкловский  обратился  к  Л.Ю.  и
припомнил  пацифизм  поэта  1914  года.  Михаил  Анчаров,  наговорив  дивных
комплиментов,  завершил  речь  всем  понятной  метафорой:  "Если  б  я   был
беспартийным, после такой постановки  я  бы  записался  в  партию".  А  Лиля
Юрьевна вышла, встала перед гостями и актерами, покачала головой, всхлипнула
и махнула рукой: "Закроют! Закроют!" и села на место. Хотела помочь,  но  не
сумела скрыть натуральных чувств.
   Помню, мы вышли после прогона спектакля, стоим на улице: Виктор Шкловский
и Александр Моисеевич Марьямов уверяют меня, что  все  кончится  хорошо.  Во
всяком случае, лучше, чем у  Маяковского.  Весело.  Тут  Шкловский  говорит:
"Видите, я с палкой? Стараюсь не расставаться. Нет, не для боя с врагами,  а
в память о  Маяковском.  Я  был  с  Володей  на  последнем  его  вечере,  со
студентами. Мы вышли на улицу, он - в отчаянном настроении. Гляжу на него  -
совсем скверно: лицо побелело. "Витя, - говорит, - я свою  палку  забыл".  Я
испугался и быстро принес его трость. Дело не в ней. Он  никогда  ничего  не
забывал. Значит, понял, что это - дурная примета..."
   Тогда, в  1967  году,  на  премьере  "Послушайте!"  нам  сказали,  что  и
Кирсанов, и Шкловский впервые за три десятилетия так тесно, дружно  и  нежно
общались с Лилей... Что были  причины  для  глубокой  размолвки,  что  перед
гибелью  поэта  оба  его  друга  неверно  себя  вели,   не   разгадали,   не
предчувствовали, не помогли... Виктор Шкловский, плотный, коренастый, зоркий
и всегда при улыбке то ли сарказма, то ли язвительной иронии, - он был  явно
рад такому спектаклю и такому духу  Маяковского.  В  "Известиях"  вышла  его
хвалебная статья о  премьере.  Интересная  подробность:  ни  он,  ни  другие
поклонники спектакля не знали имени  того,  кто  придумал  блестящую  версию
"Юбилейного": разбить монолог ("Александр Сергеевич, разрешите представиться
- Маяковский...") на пятерых актеров, превратить  стихи  в  мини-пьесу,  где
сразу появились и юмор, и лирика, и патетика, и  что  хотите...  Восторги  в
зале, азарт на сцене и громкая хвала Виктора Шкловского в газете... Так вот:
придумал это и разбил монолог на "пятилог" Петр Фоменко, в  те  времена  еще
работавший на "Таганке".
   ...Лиля услышала (в 1972 году), что самый сильный, влиятельный  для  меня
режиссер - не Эфрос и не Любимов, которых я обожал "во вторую очередь", -  а
Петр Фоменко, и воскликнула: "Да он  был  у  меня!  Он  такой  умный,  такой
талантливый - каждым  своим  словом,  жестом!  Знаете,  что  он  натворил  в
Ленинграде? Он придумал такую "Мистерию-буфф"  в  Театре  Ленсовета,  что  в
скучнейший театр повалил зритель: моментально были счастливы все зрители,  а
дураки испугались, спектакль запретили, а Фоменко получил совсем  уж  редкий
подарок... Тамошний партийный вождь Толстиков запретил ему въезд в  город...
Еще бы шаг, и режиссера за настоящего Маяковского сослали  бы,  как  бедного
Бродского..."
   В 1971 году я снял свою  фантазию  о  поэте  Н.Некрасове  на  Центральном
телевидении. Раздался звонок в моем доме, назавтра  после  показа  передачи:
говорила Лили Юрьевна, обращалась почтительно, объявила о своем удовольствии
увидеть в моей работе такое отношение и  к  стихам,  и  к  личности  Николая
Алексеевича... Очень понравились ей Леня Филатов в роли поэта и Наташа Сайко
в роли Панаевой... Л.Ю. сослалась на особую склонность В.В.  к  Некрасову...
Теперь мне кажется, что важное здесь заключалось еще и в сходстве "по  шкале
сплетен":  и  о   Панаевых-Некрасове   болтали   в   свое   время,   как   о
Бриках-Маяковском. Никогда уже нам не понять житейских, а не книжных  правил
благородства и товарищества  Панаевых-Некрасова,  не  понять  и  бессрочной,
всежизненной триады Бриков и Маяковского.

   Из дневника 1973 года.
   На любой вопрос охотно и звонко отвечает Лили Юрьевна, а о жизни втроем -
сперва улыбнется и кивнет, а потом скажет: "...да просто не могли, не хотели
жить врозь! У Осипа Максимовича была  своя  дама,  у  Володи  -  своя,  наша
совместная  жизнь  прошла  раньше,  но  мы  решили  не  расставаться  и   не
расставались, и очень интересно шла жизнь... Володя приносил мне свои стихи,
чтобы я знаки препинания ему расставила (он их не уважал);  Осип  Максимович
был его первый и любимый редактор... В Гендриковом переулке  сходились  вниз
завтракать, каждый из своей комнаты... Володя  -  раньше  всех...  Он  очень
любил слушать Осип-Максимыча, как тот говорит об  искусстве,  об  истории...
Сидит внизу и так жалобно просит: "Ну Ося, ну идите ко  мне,  ну  расскажите
еще о сороковатых годах!""
   ...Из памятных признаний Лили о "любовном треугольнике": "Знаете, дуракам
завидно, вот они и лезут в чужую жизнь, а я всегда любила  одного!  (Пауза.)
Одного... Осю, одного... Володю, одного... Примакова и одного...  Ваську!.."
Смеются все - и она, и гости, и сам "Васька" -  Василий  Абгарович  Катанян,
писатель, литературовед и интеллигентнейший хозяин дома...

   Тогда, после звонка  Л.Ю.,  я  передал  привет  от  нее  молодому  актеру
Филатову. Леня обрадовался и забросал меня кучей информации  -  о  Лиле,  об
Арагоне, о смерти Эльзы Триоле, об издевательствах властей.  По  его  словам
выходило, что Лиля должна была остаться в Париже  после  похорон  сестры.  Я
немедленно переслал его поклон по адресу, заодно озадачил Л.Ю.: зачем,  мол,
вы вернулись в Москву? Лиля ответила очень серьезно: "Правда, жить там легче
и спокойней, но... Знаете, что я вам скажу? Когда я представила, что  теперь
до конца жизни не услышу под окнами утром безобразных криков  грузчиков  (во
двор выходили двери склада знаменитого магазина "Сантехника") и что зимой  и
летом  буду  просыпаться  под  звуки  французской  вежливости  -  мне  стало
страшно..." Это объяснение Л.Ю. снабдила хорошей дозой "московского сленга",
чем окончательно убедила окружающих, что жить и умереть необходимо на "земле
по имени Москва".
   - Расскажите, пожалуйста, новый анекдот. Не знаете? Ах,  вы  стесняетесь.
Ну тогда, для разгона... (с улыбкой произносятся  основные  термины  "низкой
речи", и ты с легкостью докладываешь пряный анекдот).

   Из дневника 1973 года.
   1 мая. После "Антимиров" - к Лили Юр. Брик. Очаровательно, просто и,  как
говорится, содержательно. Желаю всем  блистательным  критикам  Лили  к  трем
четвертям ее возраста иметь хотя бы половину  ее  заразительности,  юмора  и
озорства, бабьего таланта и мужской самоутвержденности. Выпили, не  умолкая.
Затем Л.Ю. и В.А. наперебой упропагандировали французским поэтом, создателем
цветного фото, граммофона и т. д. - Шарлем Кро. В ейном переводе  и  в  ёном
исполнении - очень потешно и небесперспективно. И Абгарыча рассказы  удивили
хохмацкой разнузданностью.
   5 июня. У Л.Ю. с Зархи и с  Плучеками.  Я  один/пью  джин./А  затем,  как
подонок,/доливаю  к  джину  тоник./Там,  Европою  обучен,/расхвалился   Валя
Плучек./Из  эпохи  керосина  и   аверченских   подлюг,/за   "Вечеркой"   его
Зина,/лучше всех его подруг./И над ветхою  бумажкой  -  где  партсъездовский
архив/ - накренился старикашка,/зам. Толстого - А.Зархи.
   Зина, кажется, мучительно ерзая от нашего присутствия, сбегла к соседке -
Т.В.Ивановой, а мы все пили-ели, а В.А. записал  на  новый  кассетный  "маг"
всехние голоса и хохота. Полумило, полупрохладно ушли, как были, на  станцию
Москва. С Лилею и Васею было бы моложе...
   28 сентября. Алма-Ата. После спектакля - смотрю телевизор.  Малый  театр,
кусок архаического "Пигмалиона". Милая  Костуся  Роек.  Глупый,  старомодный
Царев. Абсолютный Владиславский. И  превосходная  Турчанинова.  Искал  след,
хоть звук неправды... У всех пестро, а у нее - всюду жизнь!  Артистка.  Чего
там Станиславскому делать, если всё -  правда,  каждый  миг.  Между  прочим,
великий ее московский говор,  дивная  речь,  это  -  если  закрыть  глаза  -
абсолютно законченная Лили Юрьевна Брик.
   16 октября. Вот и жизнь пройдет, как прошли  Азорские.  Лиля  Юрьевна  40
минут сказывала, как в 1912-м, бо 13-м годах  с  Осип-Максимычем  ездили  по
Узбекистану и - в восторгах от чадров и экзоса. "Жаль, что вы глухой, есть о
чем поговорить..." Любимая байка Лили о беседе мальчика с лошадью.
   13 ноября. Прекрасный с Сашкой Найвельтом вылазок в Литмузей на  "20  лет
работы Маяковского". Беседа с Лили Юрьевной. Она: "А я получила  итальянскую
Антологию Маяковского. Предисловие - интервью со мной, где  написано:  поэму
"Человек" готовил артист с "Таганки" Вениамин  Смехов,  с  которым  мы  дома
уточняли ударения и проч. Вы не обижаетесь на меня?"  Я  сказал,  что,  мол,
дескать, отнюдь наоборот.
   14 декабря. Лили Юрьевна на "Бенефисе". Потом милый вечер у  нее.  Я  пью
водку и пиво, едим всячину-сертификатчину. Л.Ю., как всегда: "Я  жутко  хочу
жрать". Спектакль понравился, все отлично. Славина - хороша, Глумов - хорош,
Бальзаминов - тоже. "И эти два еврея, которые Глумова облизывают, -  хороши"
(Мамаев-Городулин).

   1974 год.
   1 февраля. Звонок: "Веня, это Лили Юрьевна.  Здрасте.  Как  Аллочка,  как
дети? У нас терпимо. Руки болят - но об этом нечего и говорить. Это  уже  до
конца. Веня, милый, нельзя ли внука приемной дочери Владим Владимыча на "Час
пик" или "Послушайте!" или что у вас в ближайшие..."
   20 февраля. Бездарно записавши на радио стихи Недогонова, еду  на  трассу
Генсека Брежнева. То есть мы с женою были  у  Лили./Ели-пили.  С  Гринкругом
говорили./Себя обогатили./Потом читал Василий.  Качал  давленье  Лили./Диэту
обсудили. Дитям моим кадили./Друг дружку посмешили. Нам книжку подарили/(про
"20 лет работы")./И вовсе без охоты/и даже вне зевоты/в  2  ночи  уходили/от
этой славной Лили.
   11 марта. У Лили - шестьдесят минут В.В.Катанян с  женой  Инной,  шоколад
горячий  со  сливками,  сбитыми  с  толку.  Сосиски  из  "Березки"  (спасибо
Арагону), беседы за жизнь...
   18 марта. "Фредерик Моро" вышел,  телелюбители  поздравляют...  Свободин,
Юрский, Паперный! Богуславский!! Сидур, Денисов, Л.Брик ("Даже  встала  в  9
утра! Кофе напилась, а Вася так и спал, болен был. Гюстав Флобер скучен,  но
вы молодец, поставили очень интересно, Семенов хорош, Филатов не так, как  в
вашем "Некрасове", - зубов много, мешает глядеть. Не люблю Флобера. Скучный,
как и Лев Николаич...").
   31 марта. У  Л.Ю.Брик  и  В.А.Катаняна  плюс  гости  Богуславские:  читаю
россказни. Чудесный настрой. "Зям-полит" Паперный псевдосмущенным  вариантом
эрудиции, вооруженной великолепным юмором, - держит всех на уровне.  Лили  -
царица. Только я, нахалюга, поползновею  ей  перечить  или  перебивать  -  с
обязательной при том же  лейттемой  пиетета  и  любви.  Л.Ю.:  неподражаемая
женская  стихия,  органическое  эгоцентрическое  миропонимание,   уникальные
качества доброты,  резкости,  отбора  и  проч.  Кристальная  ясность  ума  в
восемьдесят два года, голова - библиотека поэзии и истории... И "прощальное"
московское просторечие, речь - что речка...
   10 фот от Лили плюс 5 книг с надписями (в числе - "20  лет  работы"!!!  и
"Флейта" из Франкфурта!!!!!!!).
   14 апреля. "Послушайте!" с нервом за билеты Лиле и  Васе.  Второй  ряд  -
четыре места - со шведом Бенгтом и  американкой.  Тут  же  Ф.Абрамов.  Нервы
всех. Мигальщик-шеф. Напряженка обернулась отличным  спектаклем.  И  Славина
очень хорошо  прочла  в  конце  -  Пастернака.  Вот  и  Христос  воскрес,  и
Маяковский ожил в день гибели, и его неоднозначная Муза пила холодную  воду,
отходя от потрясений. Потом В.Плотников снял  нас  на  память:  Лилю,  Васю,
шведа, американку, Золотухина и меня.
   12 мая. Едем к Лили  Юрьевне  в  Переделкино  от  гостиницы  "Украина"  с
Гринкругом и Васей с Инной. До  этого  -  стихи  П.Антокольского  на  радио.
Переделкино - шквал ароматов, уют, лоскутные занавески, новая книжка в  коже
- Арагон, клубника, водка на смород-листе  и  беседы  на  душистой  веранде.
Милая, неизменная, независимая вождь-человек Лиля.  Очень  хорошо.  Домой  с
Л.А.Гринкругом, восемьдесят четыре года и бездна памяти.
   25 августа. В Переделкино - опаздываем, молим прощения у Лили-Васи. Вечер
на прохладной веранде с Васями, Инной, Лилей  и  милой  Луэллой  -  приемной
дочерью Л.Ю. и В.В. из Ленинграда. Наслаждались взбитыми Васей  маленьким  -
муссом с желтком и "моголем" с белком.
   Лиля подарила остроумную книгу художника Ковенчука "Клоп".
   16 сентября. Вечером, покормив детей, -  к  Лили  Юрьевне  Брик.  Василий
Абгарович у двери, деликатная манера, хитро-добрая усмешка. Обнимки: с Зямой
Паперным и вечным Львом Гринкругом. Лили не в самочувствии.  Все  же  мы  ея
развеселили (раз, веси-Лили). Потом -  о  детях  (наши  фоты),  кого  больше
любят, и Лиля - о маме, которая любила ее явно  больше,  но  Эльзу  -  тоже,
конечно... Потом Зяма: о разгрузке капусты Институтом мировой  литературы...
и сколько стоит эта халтура народному хозяйству...
   Потом читали "День поэзии". Я зачел  Глазкова  (Лиля  очень  радовалась),
Слуцкого (переживали), Левитанского (одобрили), Грибачева (все ясно),  ну  и
агитпроп-дуэт с Паперным за Дэзика Самойлова. И то, что нам так мило в нем -
верность пушкинскому следу, неизменность слога и души, - она с другого  боку
выразила словом "старье"... Паперный подарил нам  две  книжки.  Составляется
"Паперниада".  Шутили,  пили,  Зяма  мягко  рубанул  по   К.Симонову,   Лиля
непреклонно отстаивает отстаивателя выставки "20 лет работы".  1  час  ночи.
Недоловив такси - в метро, на Ногина разошлись.

   ...Мы гуляем в Переделкине по улице Павленко, где по левую руку - поле  с
кладбищем и патриаршей церковью, а  по  правую  -  дачи  И.Штока,  Л.Ю.Брик,
Т.В.Ивановой, Б.Л.Пастернака, К.А.Федина... С дальней  террасы,  со  второго
этажа Лилю приветствует сам председатель  Союза  писателей:  рука  козырьком
помогает взору  стремиться  в  светлую  даль,  поклон  головы  не  поколебал
"козырька",  Федин  продолжает  гордо  глядеть  в  будущее  подчиненной  ему
литературы.
   Л.Ю.: "Когда Федин занял эту дачу, он уже был таким,  как  теперь,  а  не
таким, как раньше. Словом, никаким "Серапионам" не брат... И  вот  в  первое
или второе утро новой жизни вышел он на этот же балкон, руку поднял так  же,
как сегодня, для обзора, вдруг видит ужасную вещь. Оказывается, прямо у  его
забора, на тропинке кто-то вывел слово из трех букв. Конечно, слово сровняли
с землей. Назавтра он смотрит: опять это слово торчит  перед  ним.  Началось
расследование. Виновника не нашли. Выгнали, кажется, безвинного завхоза Дома
творчества. А новый сразу делом занялся: залил нашу дорожку  асфальтом,  так
что Костя Федин  хорошо  стал  по  утрам  себя  чувствовать.  Но  поклонники
все-таки удивили его подарком. Знаете каким? На  том  же  месте,  глубоко  в
асфальте художественно нарисовали уже  из  пяти  букв  нецензурное  слово...
(подумала,  подумала,  но  все  же  решила  уточнить  для  меня)...  Знаете:
начинается на "пэ", а кончается на "зда"?"
   Проходим дачу Пастернака. Лили Юрьевна заговаривает на тему  любимовского
"Гамлета". Не  в  первый  раз  огорчается,  что  я  ей  в  роли  Клавдия  не
понравился. Я не обижаюсь, объясняю,  что  хотелось  в  этой  роли  сыграть.
Показываю: вот такой замотанный, зачуханный  король,  все  надо  успеть,  за
всеми уследить, не упустить того-то и того-то... И сопровождаю  показ  одним
нервным жестом: заголяю рукав, гляжу на часы. Л.Ю. останавливается: "Ну  что
же вы, Веня! Так бы и сыграли, как показали с часами! Нельзя было? Ну да, не
реально... А знаете, я думаю, никто из вас не виноват: очень тяжелый  текст!
Когда Борис Леонидович дал мне прочесть свой перевод Шекспира (а он блестяще
владел немецким, он вообще был великий знаток Германии), то я  ему  сказала:
"Боря, я прочла по-русски, но мне все казалось, что ты перевел с английского
на немецкий"... И не скажу, что это его обидело... Да, трудный текст!"
   Помню, она позвонила и позвала в Дом кино на просмотр отреставрированного
фильма "Барышня и хулиган". Над восстановлением  работал  С.Юткевич,  музыку
писал композитор "Таганки" Юрий Буцко. Я пойти не смог,  но  вечером,  после
сп