ектакля, позвонил Л.Ю. и спросил о фильме. Лиля кого-то отругала за глупые
слова, кого-то еще за что-то, а потом пошла хвалить музыку ("Правда? Буцко к
"Гамлету" писал музыку? Надо будет еще пойти"). А о главном актере фильма  -
Маяковском - высказалась коротко: "Это Володя! Это он! Немыслимо он!"
   Л.Ю. помогла так сделать, чтобы фильм был показан в школе им. Маяковского
у директора Семена Богуславского. И опять  пришла,  и  поднялась  пешком  на
высокий пятый этаж, куда  ей  никак  нельзя  было  -  с  больным  сердцем  и
восьмидесяти пяти лет от роду. А я сидел между Лилей и  Юрой  Буцко,  ужасно
гордясь, как будто был свахой: еще один блестящий сочинитель влюбился в Лилю
ответной любовью. Любовь была обязательной частью программы - к искусству, к
Маяковскому и, разумеется, к Лиличке.
   Когда  мы  ехали  в  Переделкино  с  Зямой  Паперным,  литературоведом  и
выдумщиком, он удивил меня двумя вещами. Во-первых,  формулой  образа  Лили:
"Лили Брик - женщина, которая посвятила всю жизнь  своей  личной  жизни".  А
во-вторых, как будто вопреки формуле, застенчивостью  и  "кавалерством":  он
привез хозяйке дома... гигантский узбекский помидор. Объяснил: к  Лиле  надо
являться "не просто так".
   Всегда была проблема и всегда успешно решалась -  кому  везти  Л.Ю.  -  в
театр, в Переделкино,  на  вернисаж.  Недалеко  от  дома  Лили  и  Васи,  на
Кутузовском - таксопарк. И оттуда, по аккуратной  договоренности,  прибывали
двое водителей:  "четного"  звали  не  помню  как,  а  "нечетного"  -  Федор
Евгеньевич. Завезя супругов домой, он и меня пару раз доставлял в театр. Мне
было любопытно - понимает ли он, кому помогает? Конечно, понимал. Без затей,
без пафоса: "Лиля Юрьевна была женой Маяковского, кто же  не  знает?  Бывают
пассажиры  -  важные,  едут  молчком.  А  с  ними  ехать  хорошо:  они  меня
расспросят, я - их. Очень хорошая пара!"  Понимал  ли,  что  служит  "врагам
советской  власти"?  По-своему,   но   чувствовал:   "Там   такая   кутерьма
поднималась, все из "ЦК" на Лилю Юрьевну как звери сорвались..."
   Кстати о "школе Маяковского". Вот времена! Семен  Богуславский  доблестно
трудился, чтобы детям учиться было интересно,  старался  избегать  советских
стереотипов в методике. Дети много лет творили школьный  музей  -  там  были
стихи и документы  поэтов  войны  (к  сверстникам  которых  относился  и  их
директор - фронтовик и  стихотворец),  ну,  а  главное:  создали  богатейшую
коллекцию книг, автографов, реликвий, связанных  с  именем  В.В.Маяковского.
Городские чиновники насмерть держали оборону: не хотели присвоить школе № 79
имени поэта. Годами текли письма от детей и родителей: "Ну, уважьте  героизм
юного поколения, ну, присвойте имя, пожалуйста!" -  "Нельзя,  -  отвечали  в
министерствах и райкомах, - нельзя!" - "Ну как же, -  взывали  к  ним  новые
просители, - на вечерах и выставках школы бывают такие люди, как Л.Брик, Луи
Арагон, Л.Кассиль, поэты, певцы, барды, друзья Маяковского!"  -  "Нельзя,  -
строго хмурились боссы, - Маяковский ведь не  бывал  у  вас  сам  -  хотите,
назовите школу именем Кассиля, разрешим".
   ...В 1975 году в Париже проходила выставка, посвященная Маяковскому и его
времени. Я получил от Лили роскошный  сюрприз:  красивый  конверт,  красивые
марки,  а  внутри  и  вовсе  праздник  -  памятная  сувенирная  открытка   с
приглашением посетить выставку. Фотомонтаж А.Родченко - портрет  Маяковского
с земным шаром вместо шляпы.  Красота.  А  среди  латинского  шрифта  так  и
прыгают русские буквы: "Да!! Приходите! Обязательно!!  Мы  вас  ждем!!  Ваша
Лили. Ваш Вася".
   Первое следствие парижского  визита  Лили  и  Васи:  в  Москву  прилетели
какие-то совершенно мифологические "ив-сен-лораны". Я их, правда, так  и  не
увидел, но помню свое изумление.
   - Какие такие ив-сен-лораны? Это же фирма! Известная!
   - Ну да, и эта фирма влюбилась в Лиличку! - объяснил Василий Абгарович.
   - Что влюбилась, я понимаю. Все  нормальные  люди  обязаны  влюбляться  в
Лиличку.
   - Скорее, ненормальные, - поправила уверенно Лили.
   - Но это же фирма!
   - Веня, вы чудак. Ив Сен-Лоран - это фирма, которую делают  художники.  И
они влюбились. И прилетели к нам, наведались.
   - А сколько их?
   - Двое.
   - И оба Ив Сен-Лораны?
   - Оба два!
   - Теперь понял.
   Второе следствие поездки Л.Ю. я обнаружил  в  самом  Париже,  куда  чудом
занесло Театр на Таганке на гастроли в 1977 году. Месяц в Париже -  карусель
лиц, домов, гульбы, счастья.  И  незабываемый  вечер  у  слависта,  артиста,
коммуниста  -  словом,  ученого-авантюриста  Клода  Фриу.  Смотрю  телефильм
"Маяковский". В Париже. По парижскому телевизору. Вместе с Аллой  Демидовой.
Смотрим: снято о "нашем" Маяковском и красиво, и умно.  Контекст  времени  в
увлекательном монтаже - живопись, политика, музыка, графика первой  четверти
XX века. Лица и творения  друзей  Маяковского  и  Бриков:  Пикассо,  Тышлер,
Шостакович, Татлин, Прокофьев, Мейерхольд... Сухо и чеканно произносит стихи
Маяковского режиссер Антуан Витез. Горячо  разъясняет  оригинальность  поэта
Клод Фриу. И вдруг - Лили Брик. В Париже, на  телевидении  -  и  говорит  на
чистом французском, рассказывает о первом потрясении ее и Осипа Брика, когда
Маяковский прочел "Облако в штанах". Она говорит, а  я  перевожу.  "Ты  что,
французский знаешь?" - спрашивает меня Клод Фриу. "Нет, я эту историю знаю",
- гордо отвечаю, по-русски, разумеется.
   Помню ужин у "Лили и Васи". Звонит телефон, Лиля надолго уходит в звонкую
французскую речь. Оказалось - Луи Арагон на проводе,  у  него  сегодня  день
рождения. И ужин в Москве  посвящен  ему  в  Париже.  Лиля  в  конце  беседы
призывает всех, кто за столом, чокнуться с трубкой, чтобы Луи услыхал...

   О Шкловском. Где-то в 1976 году мой папа прочитал в  газете,  что  Виктор
Шкловский пишет сценарий для фильма "Дон Кихот". Срочно звонит  мне:  "Веня,
нельзя ждать с неба даров. Ты всю жизнь мечтаешь сыграть Дон Кихота. Позвони
сам Шкловскому, предложи ему..." Папа хотел мне самого  лучшего,  поэтому  я
поступил против правил: позвонил. Но не Шкловскому, а Лили Юрьевне  Брик.  С
извинениями. Но для Л.Ю. это было желанным делом - творить помощь.  Особенно
- в искусстве. Срочно позвонила  Шкловскому,  срочно  отзвонила  мне:  "Витя
сожалеет, но это советско-испанский проект, Витя не смеет ничего решать, тем
более выбор актера на  Дон  Кихота  уже  сделан.  Я  ему  твердо  сказала  -
попробуй. Он обещал, но очень не уверен.  Жалко!  Мне  жалко".  А  мне  было
стыдно, но весело.
   Среди подарков от Л.Ю. - знакомства с теми, кто был  близок  ее  дому:  с
Ю.Добровольской, с ярким, веселым великаном Бенгтом Янгфельдом  (славист  из
Стокгольма, создал уникальный сборник о Л.Ю. и В.В.,  где  были  и  любовная
переписка  обоих,  и  обширные  комментарии),  с  Ритой  Райт,   с   Сергеем
Параджановым, с Майей Плисецкой и Родионом Щедриным... Совсем не  балетоман,
я услыхал от Лили, что ее обожаемая балерина гениально  танцует  Кармен  "на
совершенно сказочную музыку Робика и Бизе". Л.Ю.  заказала  у  Майи  билеты.
Спектакль действительно поразил. И музыка, и Майя, и декорации Б.Мессерера -
все было незабываемо в "Кармен-сюите" Большого  театра.  До  сих  пор  храню
подарок Лили Юрьевны - конверт театра с билетами и надписью балерины.
   Надолго продлилась дружба с Лили Дени, знаменитой переводчицей из Парижа.
Весной 1977 года в доме Л.Ю.Брик мы встретились  для  работы  над  переводом
текста "Послушайте!" - к гастролям "Таганки" во Франции. И через 23 года,  в
декабре 2000-го, Лили Дени сделала перевод моей пьесы "Две сестры",  которую
я поставил в Марселе. Но теперь Л.Ю. из хозяйки своего дома  превратилась  в
главную героиню спектакля - о ней с Маяковским и об Эльзе Триоле с Арагоном.
   У Лили я познакомился и подружился с семьей Варшавских. Вдову  известного
писателя Ильи Варшавского - Луэллу Александровну, которая в 1995 году  стала
героиней одной из телепередач "Театр моей памяти",  Л.Брик  представила  мне
когда-то как женщину необычайной биографии. Боже, чего только не переплелось
в рассказе Лили о ее любимой "Лушеньке"...
   Луша  -  неземной  красоты  девочка  -  у  окошка   на   Лубянке.   Папу,
А.М.Краснощекова, Сталин посадил, в порядке личной  ненависти  -  к  бывшему
"президенту Дальневосточной республики".  Лили  Юрьевна,  вследствие  своего
романа с  папой,  начинает  помогать  дочке.  В  результате  красавица  Луша
становится приемной дочерью "всех троих": Лили, Осипа Брика и Маяковского. И
все  трое  переселяются  в  Сокольники,  о  чем  хорошо  известно  миллионам
любителей литературы, но почему Брики и Маяковский  выбрали  этот  адрес?  А
потому, что девочка Луша хотела заниматься биологией, но в Москве  только  в
Сокольниках была подходящая биостанция.
   Луша с В.В. в Крыму. Луша фотографирует  всех  троих  (знаменитый  снимок
Лили, Оси, Володи - 1929 года).
   Луша-красавица едет в  Питер.  В  нее  влюблен  "Кассильчик",  как  звали
писателя и В.В., и Л.Ю... Он делает ей предложение, оставляет Лушу в доме  у
своих друзей, сам несется на вокзал - взять билеты в Москву, в двойное купе,
поскольку "уже решено жениться". Луша в  доме  друзей  получает  немедленное
предложение руки и сердца от  писателя  Ильи  Варшавского.  Друзья  голосуют
"за". Луша дает согласие. Прибывает Кассиль, выбрасывает "прокисшие  билеты"
и тоже пьет шампанское - в честь молодых.
   У Луши - гениальный сын Витя: математик, ученый, говорит на всех языках и
профессор - прямо с  пеленок...  Впоследствии  в  моей  передаче  сама  Луша
скорректировала  детали  своей  легенды,  а  я  все  равно   помню   веселое
вдохновение Лили  -  в  пользу  необычайности  "приемной  дочки  -  неземной
красоты".
   К  книге  В.В.Катаняна  "Прикосновение  к  идолам"  у  меня  только  одно
персональное замечание, одна поправка. В главе, где водопадом льются имена и
дружбы Лили: Шагал, Неруда, Пикассо, Ив Сен-Лоран, Леже, Пастернак, Слуцкий,
Симонов, Симона Синьоре, Ив Монтан, - сказано,  что  Лиля  и  Вася  были  на
каждом представлении спектакля "Гарольд и Мод", где  играли  Мадлен  Рено  и
Жан-Луи Барро.  Москва  ломилась  в  здание  на  Тверской,  когда  во  МХАТе
гастролировала парижская труппа "Рено-Барро". Поправка такая: на один  вечер
Лиля свои билеты отдала мне. И я видел потрясающий спектакль,  и  явился  за
кулисы  после  оваций  -  поздравить  несравненную  артистку,  и  вручил  ей
гигантский букет роз - от Лили Юрьевны.
   Год спустя Жан-Луи Барро посетил "Таганку", и после нашего  "Тартюфа"  мы
беседовали с ним - уже "как старые знакомые". Имя Лили было таким паролем, с
которым можно было смело дерзить даже великому маэстро.  И  я  надерзил.  На
восторги Барро  наложил  свое  "не  верю".  Мол,  как  вам  мог  понравиться
любимовский Мольер, вы же, мол, оттуда, с его  родины!  А  Барро  мне  ("как
старому другу"): "Мол, простите  меня,  но  я  не  соврал!  я  действительно
счастлив и очень даже хохотал! потому что  на  родине  Мольера  его  комедии
играются так архаично и так скучно, просто  ужас!  а  у  вас  столько  огня,
юмора, фантазии! и если русская публика хохочет на Мольере -  значит,  какая
разница, где он родился, если у вас в Москве он живет! так что, извините, но
я, мол, не соврал..." И мы вместе провели вечер  у  французского  атташе  по
культуре (с которым нас, правда,  связывала  хорошая  дружба)  -  у  Степана
Татищева, и исполнитель роли Тартюфа, актер Сева Соболев, между  выпивкой  и
закуской, помогал соединять наши языки - "французский с нижегородским".
   ...Иногда я бывал в Переделкине у Л.Ю. со своими детьми. Мою старшую дочь
Лену Лиля и Вася очень любили, говорили с ней  как-то  особенно,  будто  вне
связи с папой и мамой.  Тем  более  что  Лена  училась  в  той  самой  школе
Богуславского и, конечно,  активно  работала  в  музее  Маяковского.  Алику,
младшую, Л.Ю. называла с четырех лет на "вы", и склонять ее имя  на  женский
лад отказывалась: "Веня, мои приветы вашим всем! И  Аллочке,  и  Леночке,  и
Алику!.." Алика была Лили Юрьевне непонятна: отдельный человек в 6-7-8 лет -
глядит остро, говорит редко,  не  скрывает,  что  ей  скучно  со  взрослыми.
Посидела за столом, все, что ей надо, съела, всех,  кого  надо,  разглядела,
просит Василия Абгаровича: "Можно я  у  вас  погуляю?".  Милый  хозяин  дома
успокоил мой отцовский нерв, ушел "гулять" вдвоем с Аликой - в свой кабинет.
Картины, книги по искусству, масса захватывающих вещей  из  разных  стран  и
времен. Возвращаются. Вася дал Алике блокнот  и  фломастеры  (из  Франции!).
Алика усаживается в стороне от взрослых и создает шедевры детских  фантазий.
Лиля оценила художественный дар девочки, спросила (на  "вы"!)  разрешения  и
оставила себе на память рисунки-экспромты.
   Алика же, когда впервые разглядела Л.Ю.  вблизи  (восемьдесят  два  года,
сухонькая, некрасивая, вся загримированная), дома  воскликнула:  "Папа!  Она
очень интересная женщина! Красавица!" Я удивился. Она подумала  и  уточнила:
"Какие глаза!" Это - правда. Теперь же моя младшая (и вполне тридцатилетняя)
припомнила: приехали мы с ней в Переделкино. Все за стол.  Какие-то  прибыли
вместе с Васей маленьким и Инной неслыханные расстегаи.  Едим,  похваливаем.
Тут Лили Юрьевна обращается к нам: давайте свои тарелки суповые, я вам налью
бульон... этот бульон я делала вот этими руками. У Алики в детской памяти  -
как она увидела "эти руки", как ей стало не по себе... А у меня в  памяти  -
как Лиля учит нас бульон приправлять лимоном, выжимая из него живой сок... У
Лили я познакомился и с разными сортами сыра, с рокфором  в  старинной  вазе
под стеклянным колпаком ("откроешь - вонища на весь  дом,  но  ведь  вкусен,
мерзавец"), и со спагетти, и с бельгийским белым шоколадом. А еще -  с  чаем
фирмы "Помпадур". Теперь-то он - на каждом углу и  у  нас.  А  тогда  был  в
новинку. Фруктовый чай, пакетик растворяешь  и  вдыхаешь  аромат  полуживого
шиповника. Не чай, а рай. Л.Ю. смеялась: "Все с ума там сошли,  кричат,  что
он лечит от всех болезней. Пропьешь 200 пакетов - и здоров до самой  смерти.
Людям нужен новый пенициллин! Маяковского тоже сделали пенициллином..."
   Там же, на даче Лили и Васи, состоялась печальная нелепость.  Моя  первая
жена, Алла, читает гороскоп. Лиля Юрьевна прерывает чтение: не  надо,  я  не
люблю гаданий, я не верю этой чепухе. Алла  все  равно  читает,  доходит  до
Скорпиона (знака Лили)... И вдруг - откуда в  этой  газете  взяли  такое?  -
читает... что под этим знаком родившаяся  женщина  имеет  особые  таланты  в
искусстве, а также в умении овладевать сердцем творческой личности... И  что
со  Скорпионами-женщинами  надо  быть  настороже,  ибо  их  влияние   иногда
заканчивается самоубийством  избранника...  Кое-как  я  перебил  последующую
тягостную паузу, перевел разговор на веселую тему.
   В кругу личных знакомых я числился... миротворцем.  Например,  не  любил,
когда говорили: "мне Высоцкий нравится больше, чем Окуджава", "люблю  Галича
гораздо больше, чем Визбора", "Вознесенский лучше Евтушенко"  и  т.  д.  Как
будто речь идет о футбольных командах. Любишь свое "Динамо", ну и люби, а  я
- за "Спартак", допустим. И когда Лили Юрьевна,  дружившая  с  Вознесенским,
мимоходом назвала Е.Евтушенко "балаболкой", я  отозвался  с  уважением  и  к
тому, и к другому. Оба играли важные роли в компании друзей  нашего  театра.
Кроме того, в 1971 году я режиссировал несколько эпизодов  в  евтушенковском
спектакле "Под кожей статуи Свободы". Конечно, в кругу коллег-любимовцев  мы
острили по адресу обоих поэтов. Они столь ярко  выделялись  стихами,  стилем
поведения, поступками, политичностью и, главное, фасонами своих  одежд,  что
грех было не поиронизировать. Даже название спектакля  приглашало  к  юмору:
кой черт понес  его  под  кожу  к  чужой  Свободе?  Высоцкий,  например,  на
таганских  вечерах  дурацким  голосом  восклицал:  "Посвящаю  Евту-шутку   -
Евту-Женьке!" А я острил так: "Чем больше Евту-шенщину мы любим, тем  больше
нравимся мы ей!" Но Лили Юрьевне я возражал  без  юмора...  Как  хороши  его
такие-то стихи. Как в несчастной  Праге,  после  наших  танков  68-го  года,
бережно хранят память о стихах поэта - "танки идут по Праге, танки  идут  по
правде"...
   Послушала меня Л.Ю. и вдруг говорит: "А у меня был с ним,  между  прочим,
хороший диалог. Шел в Доме литераторов кому-то посвященный вечер. Я  присела
в последнем ряду, возле двери, чтобы проще было уйти, если  что,  а  тут,  с
опозданием, тихо входит Евтушенко. Мест нет,  он  так  и  остался  стоять  у
двери.  Пока  там,  на  сцене,  какая-то  пауза,  он   наклонился,   вежливо
поздоровался и шепнул мне: "Я знаю, что вы меня не любите". Я  ему  на  это:
"Это неправда. Мне кажется, вы похожи на провинциального трагика". И он  мне
сразу ответил: "Вы  правы,  Лили  Юрьевна.  Россия  -  большая  провинция  с
трагической судьбой, поэтому я - провинциальный трагик". Вы знаете,  он  мне
очень понравился таким ответом!.."
   Давид  Черкасский  (ныне  знаменитый  режиссер  кино)   снял   мультфильм
"Мистерия-буфф".  Фильм  был  здорово  сделан,  богато  по  жанру,   музыке,
живописи, остроумно и "клоунадно". Его надо было озвучить. Михаил  Давыдович
Вольпин посоветовал неопытному тогда Давиду обратиться ко мне. И  Эрдман,  и
Вольпин после моих трудов к спектаклю Ю.Любимова о Маяковском поверили в мое
"маякознание". Я завербовал  наших  актеров,  и  состоялась  веселая  запись
голосов для мультфильма. О чем я и сообщил Лиле  и  Васе,  добавив,  что  не
знаю, почему "Мистерию" запретили в Москве. "А я знаю, -  ответила  Лили.  -
Она в Киеве произвела фурор, в Москве ее дали посмотреть Юткевичу, и Юткевич
резко отозвался. А Юткевич, вы знаете, Веня, очень влиятельная фигура". Меня
тогда  серьезно  разозлил  такой  произвол:  огромная  работа,  оригинальное
прочтение, успех среди коллег "по месту прописки" режиссера в Киеве, и вдруг
так его прихлопнуть, как муху... Я поделился с Л.Ю. сомнениями. Может  быть,
не стоило мастеру Юткевичу  единолично  решать  вкусовые  проблемы  на  тему
Маяковского, если его собственная киноверсия "Бани" была, скажем,  не  самым
большим вкладом в искусство? По стечению обстоятельств,  кстати,  именно  об
этом скучном (для меня) фильме я написал первую в жизни газетную заметку - в
1962 году, в Куйбышеве. Первая в жизни публикация - в "Волжском комсомольце"
под кокетливым псевдонимом "С.Абакин"...
   С грустью вспоминаю последнюю встречу с С.Юткевичем. Лето 1983  года.  За
кулисами  кинотеатра  "Горизонт"  мы   оба   готовимся   выйти   на   сцену.
Девяностолетие Маяковского. О чем мы  говорим?  О  Любимове  (он  в  Лондоне
ставит Достоевского). О надписи Юткевича на стене кабинета  Ю.П.:  "Юра!  Не
зря мы с тобой восемь лет плясали в  органах!"  Но  более  всего  -  о  Лили
Юрьевне, которой нет на свете пять лет. Я радую мэтра  рассказом  о  реакции
Л.Ю. на возрожденный им фильм "Барышня и хулиган" (после нашего  выступления
его будут показывать залу). Он мне - о встречах  с  Лилей  и  Маяковским,  о
Якобсоне и Бурлюке, о Пастернаке и Асееве. И Лиля присутствует всюду, и  все
ее любят и ценят... "А  что  вы  собираетесь  читать  сейчас  со  сцены?"  -
спрашивает Сергей Иосифович. Отвечаю: "Я расскажу о Лиле,  о  нашей  с  вами
беседе и почитаю "Скрипку", "Лиличка!"..." - "Да  вы  что?  -  перебил  меня
Юткевич. - Ни в коем случае!!!" Поразительная метаморфоза. Со мной - так,  а
перед публикой - нельзя. Ему-то чего бояться? Я все-таки  прочитал  то,  что
хотел. О нашем закулисном разговоре "в честь Л.Ю.Б." - ни слова. Но от  себя
- сказал, что одним из самых драгоценных подарков судьбы считаю знакомство и
дружбу с Лилей Юрьевной Брик и ее кругом друзей. Глянул за  кулисы:  никакой
реакции, холодное лицо Сергея  Юткевича.  "Вы  же  знаете,  Веня,  он  очень
влиятельная фигура", - звучал у меня в ушах Лилин голос...
   Надо сказать удивительную  правду:  с