оды, пойти на рынок ранним
утром, когда море слепит глаза. Я хотела отдыха, - не саноторного, а
действительного отдыха: тишины, книг, любимой работы, неторопливости. Надо
было разобраться в прошлом. И в Керчи я вас встретила враждебно, потому
что вы принесли это прошлое.
  Выздоровление сво„ Батурин ощущал как безмолвие, как осторожные шаги
друзей - капитана, Берга, Зарембы, Глана, приносившего в кармане плоскую
флягу с коньяком. Нелидова никогда не приходила одна - всегда с Бергом или
с Гланом. Движенья е„ были порывмчты, она боялась молчанья.
  Вся жизнь теперь сосредотачивалась вокруг больницы: Берг приходил и читмл
отрывки из своего нового романа. Капитан, успокоенный и иронический, стова
обр„л свой стержень и вращался вокруг него, как огненное колесо,
разбрызгивая острые словечки и смехотворные истории. Глан бродил среди
всех, как добрый дух сололаского дома.
  Батурин выписался через две недели. За ним приехали Нелидова и Берг.
Похудевший, он вышел на крыльцо, опираясь на плечо Нелидовой. Осень
проносилась в прозрачном небе. Крепкий е„ воздух обжигал губы.
  - Обопритесь на меня крепче, - сказала Нелидова, - у вас кружится голова.
  Она заглянула Батурину в глаза, и он подумал: " Как много в этом городе
солнца".

  РОДНИКОВЫЙ ВОЗДУХ

  На станции Казбек испортился руль. Седой шоф„р натянул синюю замасленную
куртку и полез под машину. Серый и низкий "фиат" был ещ„ т„пел от
стремительного бега над пропастями, шиферная пыль, покрывала его
лакированные крылья.
  Внизу переливался через камни мутно-зел„ный Терек. Казбек был в тумане.
  Стояла осень. На днях должны были закрыть Военно-Грузинскую дорогу. В
долинах Арагвы глаз отдыхал на багряных виноградниках.
  Перевалы напоминали о море в синий зимний день, - так же чист был воздух,
и снега ослепляли зернистой белизной.
  В это время года дорога пустынна. Встерчались только скрипучие арбы,
нагруженные камнями, и молчаливые всадники в пот„ртых бурках. Они косились
на машину и сдерживали поджарых коней. Машина гуко неслась, стреляя щебнем
в парапеты, и незатихающее е„ движенье создавало впечатление
неподвижности: седой и стареющий к зиме Кавказ вращался вокруг грамадами
хребтов, багрянцем долин, тишиной и невесомым небом.
  Север приближался с каждым километром: впереди были степи, оттуда задувал
временами ледяной ветер, и шоф„р натянул после перевала меховую рыжую
куртку.
  Нелидова зябла, от холода лицо е„ побледнело. В Пассанаури к машине
подош„л грузин-пастушонок, крошечный и печальный. Ему было не больше семи
лет; он держал за ремень и тянул по земле старинное кремневое ружь„. Козы
блеяли на скалах. От земли ш„л запах высохшей травы.
  Нелидова вышла из машины. От глубокого безмолвия, от тесноты гор и ясного
ощущения осени у не„ сжалось сердце. Она подняла пастушонка на руки и
поцеловала в тугую, смуглую щеку. Пастушонок вырвался, подобрал ружь„,
отош„л в сторону и долго смотрел на машину и на странных людей, пивших на
террасе духана вино и горячий чай. Люди эти были веселы и старались
заманить его поближе, особенно один - высокий, с золотой бляхой на кепке.
Он протягивал пастушонку шоколад в серебряной бумаге и говорил хриплым и
страшным голосом:
  - Ну, иди, иди, чего же ты боишься!
  Пастушонок не выдержал, подош„л, схватил шоколад и побежал к своим козам.
Ружь„ скакало и гремело по камням.
  В Казбеке задержались. Починка была сложная, и шоф„р чинил не спеша:
близился вечер, а ночью ехать было вс„ равно нельзя. Пришлось заночевать в
пустой и холодной гостинице, - двери в ней не закрывались.
  - Хозяин - лодырь и, видимо, неудачник - пил вино с аробщиками и не
обращал внимания на посетителей. Пусть устраиваются, где хотят, все
комнаты свободны, - пожалуйста, выбирай, что нравиться. Глан походил по
гостинице, поднялся по скрипучей лесенке наверх и выбрал самую холодную
комнату, окнами на Терек и Казбек.
  Густел вечер, горы стали мрачными. Казалось, из ущелья нет выхода, и всю
жизнь будет этот сизый сумрак, пустынность, холодное небо, где плыли
красные подветренные облака.
  Когда все легли на кошме, укрывшись плащами и бурками, Батурин достал
дневник Нелидова, сел к столу, открыл наугад и начал читать.

  "На большой высоте хорошо бы остановить мотор, добиться, чтобы аппарат
парил над земл„й, и дышать. Люди давно потеряли ощущение дыхания. Ни одно
чувство не может сравниваться с ним. Во время пол„та из Тифлиса в Москву я
сел в горах: началась течь в бензиновом баке. Я чуть не свернул себе шею.
Вдали были горные пастбища. У самых кол„с аппарата шумелапо камням вода, я
опустил в не„ руку - рука заледенела. Было раннее утро, незнакомая страна
дымилась в долинах. Над е„ дымом стоял этот воздух, пахнущий снегом и
молодостью. Я дышал медленно, с наслажением, и мне казалось, что я глотаю
л„д. Голова свежела с каждой минутой. Я разделся, облилися водой, закурил
и л„г у кол„с аппарата, укрывшись пледом. Я спал очень долго и,
проснувшись, понял, что лучшее, что есть в мире, - родниковый воздух и
горная тишина..."
 
Батурин перевернул несколько страниц.

  "Косматый осенний рассвет над Парижем. Внизу только мутный блеск аспидных
кровель. В дожде - запах вянущих и пышных парков - всех этих Версалей,
Сен-Клу, Монсо. Дождь мелко и тепло бь„т в лицо, - я лечу в бесконечном
душе. Справа как будто угадывается дымящаяся туманом Англия.
  Аэродром скользкий, пустой. Дождь шуршит в боксетах. Люди под зонтиками
спешат к аппарату. Я жму мокрой рукой их т„плые земные руки, - в них ещ„
сохранилось тепло постелей и комнат, наполненных кофейным паром.
  Сонный, зябкий, я еду на машине в полпредство, рядом со мной сидит
сотрудница его, московская девушка, платье не закрывает е„ круглые
маленькие колени. Она смотрит на меня смущ„нно из-под мокрых ресниц и не
знает, о ч„м говорить. Париж блестит, тонет в ч„рном асфальте, в росе
этого чудесного дождя, и я дремлю, сползаю на кожаные подушки сиденья,
вижу, как сверху проносяться голые ветки платанов и окна мансард,
освещ„нные изнутри, - раннее утро похоже на сумерки. Девушка трогает меня
за рукав и говорит: "Потерпите, ещ„ немного, милый, уже скоро". Так
говорят с„стры или любимые женщины. Я с изумлением смотрю на не„. Я ничего
не понимаю, - мне кажется, что только сон разрешит эти странности жизни,
без которых жить вс„ же немыслимо.
  Так я пров„л в париже два дня в л„гком волнении. Впервые мне не хотелось
летать. Я почувствовал привязанность к земле, к мокрым дорожкам в садах, к
вкусу жареных каштанов, к круглым девичьим коленям и к вес„лым глазам
парижских шоф„ров. В этих днях было смешение диккенского уюта с новейшими
моторами "ситроена". Мне нестерпимо хотелось поехать в Бретань, в эту
страну, похожую на детские переводные картинки. Там клейко и старо пахнет
зеленью и морем. В такие дни жизнь казалась мне сделанной игрушечным
мастером, - от не„ ш„л запах свежих опилок, краски и снега..."
 
Батурин закрыл тетрадь, задул свечу и подош„л к окну. Над горами полыхали
зв„зды. Монотонно гудел Терек, да слышался пьяный храп неудачника-хозяина.
  Батурин осторожно л„г рядом с Бергом. От холода у него ныло плечо, он не
мог заснуть. Берг к утру проснулся, поглядел за окно. Сизый, как бы
налитый мутной водой рассвет неуютно вползал в комнату. Берг согрелся и
ему хотелось, чтобы ночь тянулась бесконечно. Он тихо спросил Батурина:
  - Скажите мне правду, - она простила меня?
  - Да.
  - Как вы думаете, - спросил ещ„ тише Берг, - лет, через сто люди найдут
способ вылечивать раны, которые теперь считаются смертельными?
  - Конечно.
  - Мы рано с вами родились, Батурин.
  Капитан повернулся на другой бок и проворчал:
  - Бросьте разводить философию. Вот невозможные типы!
  Берг затих.
  Утром машина вынесла их из ущелья, - горы остались позади дымной стеной.
Они прямо подымались из серой по осени степи. Над равниной висело
реденькое, русское небо, дул т„плый ветерок, пахло дымом соломы.
  На западе глыбой ломаного льда синел Эльбрус. Кавказ отодвигался в
туманы, в нескончаемые дали.

  ЭХ, РОССИЯ, РОССИЯ!..

  Пароход из Москвы опаздывал. Паромщики разожгли на морском берегу кост„р,
- в осеннем дне зашумел огонь. Над Окой потянуло л„гким дымком. Приокские
луга стояли в росе дождя, съеденные ненастьем. Бурые листья падали со
старой ветлы у пристани.
  Глан предложил пойти дожидаться в чайную. Нелидова и Батурин согласились.
Они пошли через рыжие пески в Верхний Белоомут. С ч„рных веток ветер
стряхивал отстоявшиеся капли. За чистыми окошками краснела герань;
казалось, воздух был пропитан назойливым сладким запахом е„ листьев.
  В тр„х верстах от Белоомута в сельце Ивняги жила нянька Нелидовой - бабка
Анисья. Муж е„ - огородник - вс„ время пропадал по ярмаркам. Новый дом со
светлой горницей весь год стоял пустой, - старуха жила на ч„рной половине.
Теперь в горнице поселились Нелидова, Батурин и Глан. Глан бывал в горнице
только дн„м, ночевал он на сеновале. Батурин спал в клетушке олодо
горницы, из окна была видна Ока, а по ночам - редкие береговые огни.
Приехали они сюда на неделю, но жили уже две - ждали Берга.
  В чайной на втором этаже, на закоптелых стенах были наклеены портреты
вождей - Ленина, Калинина. За узкими окнами стучали о стену худые бер„зы.
Накрапывал дождь. Среди площади чернели дозатые ларьки - место густо
унавоженных и сытых базаров.
  - Эх, Россия, Россия! - промолвил Глан и задумался, глядя, как по
верхушкам бер„з дует морской ветер.
  Поздняя осень здесь, в Рязанской губернии, была холодна. Бодрили
рассветы, съедавшие листву крепкой росой.
  Глан любил ходить за покупками из Ивнягов в Белоомут через бер„зовый лес.
Идти и слушать, как шелестит дождь, насвистывать, смотреть на туман над
Окой. Вода в реке была железного цвета.
  Отогревшись в чайной, среди пара и белых фарфоровых чайников, Глан
возвращался всегда в сумерки. Дни стояли короткие, похожие на серые и
медленные проблески. Волчья тишина залегала в полях. С востока ползла
густая и дикая ночь - ночь смутного времени, веков Ивана Грозного -
косматая, сдувавшая набок рыжие бороды паромщиков.
  На пароме пахло прелой лошадиной шерстью и рыбой. Фонарь на шесте был
беспомощен. При взгляде на него, казалось, что никакой Москвы нет, - нет
ни электричества, ни железных дорог, ни книг, ни театров, а есть только
этот хриплый собачий лай, храп лошад„нок, осизлые телеги, хлюпанте воды в
сапогах да вот эти прибитые к земле, придавленные ночью Ивняги, Белоомуты,
Ловцы и Борки. Жестяные лампочки за потными окнами вызывали мысль о тепле,
заброшенности и желани спать, - спать до рассвета, когда моргающий ден„к
прогонит ночную, непролазную тоску.
  - Чудно! чудно! - пробормотал Глан и закурил.
  Батурин спросил:
  - Вам здесь не нравиться?
  - В том-то и дело, что нравиться. Неожиданно вс„ очень. Вчера на Оке
встретил шлюпку, - ид„т под парусами к Москве. На шлюпке матросы-каспийцы.
Шлюпка пристала у парома, матросы вышли, - вс„ молодежь, комсомольцы.
Оказывается, - это переход из Баку в Москву. Я с ними чай пил,
познакомился. Один из них рулевой Мартынов, он плавал на "Воровском" из
Архангельска во Владивосток, видел Сунь Ят-сена, много о н„м рассказывал.
Вспомнили с ним Шанхай. Чудно. Пастушонок Федька влез в наш разговор: " У
меня, говорит, дядька был командующим Красной Армией на Дальнем Востоке.
Во! Рабочий, говорит, с Коломенского завода. Видал! Вот в энтом, говорит,
месте он прошлый год рыбу удио, приезжал на побывку". А старик Сем„н мне
все уши прожжужал про Малявина. "Вот, которые, говорит, обижаются на
мужичков, - дикий, мол, народ, бессознательный, матерщинники. Неверно!
Брехня! Ты слушай, тут вот недалече, усадьба художника нашего Малявина -
что с е„ было. Как дали свободу, все усадьбы палили, а в его усадьбе даже
наоборот, мужички охранение поставили. Я сам в „м стоял. Для охраны
картин. Чтоб ни-ни... Мы тоже не лыком см„таны, кое-чего и мы понимаем. Ты
не гляди, что я серый. Серость-то моя не больно простая." На днях встретил
огородника Гришина. Болтали о с„м, о том - больше насч„т ярмарок: где
лучше - в Егорьевске, в Коломне или Зарайске, а потом оказалось, что у
этого огородника племянница - скульпторша Голубкина, ученица Родена. Вот и
разберись. Матерщина. Женщины, прекраснее которых я не встречал, болота, и
среди болот в дрянной церковке - икона, может быть Рубл„ва, не знаю, -
таких красок и мастерства нет и на Западе. Ч„рт знает что. Паромщик Сидор
молчал, молчал, а вчера проговорился: он в тысяча девятьсот пятом году был
комиссаром Голутвиской республики, Гершуни знал, историю его расскажет
лучше, чем мы с вами. Ид„т вот такой мужичонка, порты подтягивает, -
смотришь на него и дрожишь, может быть, в душе-то он Толстой или Горький.
Прекрасна страна, а сила в ней - рыжая, тугая, налитая она ей, как вот
зимние яблоки, румянец в щ„ки так и пр„т.
  С Оки глухо затрубил пароход. Пошли не спеша на пристань. Пароход трубил
за разрушенными шлюзами, верстах в пяти. У пристани сбились телеги.
Лошад„нки, засунув морды по уши в полотняные торбы, жевали ов„с.
Подводчика похаживали около, вздыхали, ругались о каких-то "кровяных
сазанах". Вода на речке морщилась от дождя.
  Пароход с непонятным названием "Саратовский Рупвод" долго и бестолково
шл„пал кол„сами, навалился на пристань, пахнул теплом и паром. Берг махал
с палубы кепкой. Сгорбленный, с поднятым воротником, он показался
Нелидовой родным и печальным.
  - Как чудесно, - сказал Берг возбужд„нно, здороваясь со всеми. Как хорошо
на реке. Я отдохнул на два года впер„д.
  В Ивняги пошли пешком.
  От голых кустов с красной глянцевитой корой пахло терпко и славно. Над
лесом небо прояснилось, - белое солнце пролилось на серые колокольни
Белоомута. Рыхлый песок был напитан влагой. Берг ш„л и оттискивал глубокие
следы; они наливались водой, такой чистой, что е„ хотелось выпить.
Встретились подводы - огородники везли в Зарайск яблоки. После подвод
остался крепкий запах яблок и махорки.
  - Как хорошо, что вы приехали сюда отдыхать. - Берг улыбнулся. - Вот где
вс„ можно продумать. Теперь слущайте новости. Дневник капитан уже сдал, -
инженер потряс„н, он даже заболел оь хтого. Наташа жд„т вас. Капитан наш„л
комнату в Петровском парке и перев„з туда Миссури и вс„ сво„ барахло. На
днях он получает пароход, где - не знаю, ещ„ неизвестно.
  Берг помолчал.
  - Вы читаете газеты?
  - Редко. - Глан заинтересовался. - А что?
  - Да... - Берг замялся. Зачастил дождь, и они пошли быстрее. Нелидова шла
легко, перепрыгивая через лужи. - Да... Есть крупная новость... Дело в
том, что Пиррисон...
  Нелидова шла, не подымая голову, - казалось, она тщательно рассматривает
дорогу.
  - Пиррисона расстреляли, - сказал быстро Берг и посмотрел на Нелидову. В
напряж„нных глазах е„ был холод, брезгливая морщинка легла около губ. Глан
и Батурин молчали.
  - Расстрелян также и тот, китаец. - Берг поднял с земли бурый стебель
щавеля и внимательно его рассматривал.
  - Где? - спросил Глан.
  - В Тифлисе.
  - Пойд„мте, вы промокните. - Нелидова пошла впер„д по береговой тропе.
  В горнице бабка Анисья собрала чай. Нелидова накинула л„гкий серый плащ,
- ей было холодно. Она изредка проводила рукой по волосам, потом взглянула
на Берга и сказала, болезненно улыбаясь:
  - Милый, милый Берг, вы боялись, что мне будет трудно узнать об этом. Вс„
это прошлое, такое же скверное, как и у вас. Я совсем не та, что была в
Керчи и в Москве. Эти места меня успокоили. Здесь вс„ как нарочно
устроено, чтобы оставить человека наедине с собой.
  Батурин заметил совсем новые е„ глаза. Один лишь раз они были такими: в
Батуме, когда курдянка гадала у Зарембы и куплетист спел песенку о
тетрадке в сто один листок.
  Вечером Берг читал свой новый роман. Движение сюжета произвело на
Батурина впечатленье медленного вихря. В простом повествовании Батурин
улавливал контуры истории, прекрасной, как вс„ пережитое ими недавно, и
вместе с тем дал„кой, как голоса во сне. Он понял, что ночь, рязанская
осень, дожди - вс„ это хорошо, нужно, что жизнь переливается в новые формы.
  На следующий день Берг подбил Батурина пойти купаться. Батурин взглянул
за окно и по„жился: от Оки ш„л пар.
  Купались они около разрушенного шлюза. В голых кустах пищали и прыгали
озябшие, крошечные птицы. Небо почернело, - тогоооо и гляди пойд„т снег.
Батурин стремительно разделся и прыгнул в воду: у него перехватило
дыханье, показалось, что он првгнул в талый снег. Он поплыл к берегу,
вскрикнул и выскочил. Растираясь мохнатым полотенцем, он понюхал руки - от
них ш„л запах опавших листьев, ноябрьского дня. Он оделся, поднял воротник
пальто; кепку он оставил дома. Волосы были холодные, и по ним было приятно
проводить рукой.
  Берг оделся не снеша, - купанье в этот хмурый ледяной день доставляло ему
глубокое наслаждене. Он поглядел на Батурина и удовлетвор„нно ухмыльнулся.
  - Вы помолодели лет на десять, - сказал он, танцуя на одной ноге и
безуспешно стараясь попасть другой в штанину. - У вас даже появился
румянец. Вы - ленивы и нелюбопытны, до сих пор не могли раскачаться.
Купайтесь каждый день и пишите, - два лучших занятия в мире.
  - Я пишу.
  - Прочт„те?
  - Да, вот только кончу.
  - Благодорите Пиррисона. Если бы не эти поиски, вы бы закисли в сво„м
скептицизме. Очень стало жить широко, молодо. Вот кончу роман, поеду в
Одессу, там у меня есть одно дело. Зимой в Одесск норд выдувает из головы
вс„ лишнее и оставляет только самое необходимое, - отсюда свежесть. Пойду
пешком в Люстдорф мимо заколоченных дач: пустыня, ветер, море рев„т -
красота. Едемте. Есть такие старички-философы, мудрые старички, - с ними
поговоришь: вс„ просто, вс„ хорошо. Так и одесская зима. Ходишь по пустым
улицам и беседуешь с Анатолем Франсом.
  - В Одессу я не поеду, - ответил Батурин. - У меня есть дело почище.
  - Какое?
  - Пойду в люди.
  Обратно шли по тропе через заросли голых кустов. Ветер н„с последние
листья. Вышли в луга и увидели Нелидову,- она быстро шла к ним навстречу.
Ветер обтягивал е„ серый плащ, румяное от холода лицо было очень тонко,
т„мные глаза смеялись. Она взяла Батурина под руку и сказала протяжно:
  - Разве можно кидаться в ледяную воду? Эти берговские выдумки не доведут
до добра.
  Берг подставил ей щеку.
  - Потрогайте, - горячая.
  Нелидова неожиданно притянула Берга и поцеловала.
  - Берг, какой вы смешной!
  Берг покраснел. Шли домой долго, пошли кружным пут„м в обход озера. К
щеке Нелидовой, около косо срезанных блестящих волос, прилип сырой
лимонный лист вербы. Желтизна его была припудрена серебряной мельчайшей
росой.
  Около озера Берг остановился закурить и отстал.
  Маленькие волны плескались о низкий берег.
  Нелидова крепко сжала руку Батурина, заглянула в лицо - с глазах е„ был
глубокий нестерпимый блеск - и быстро сказала:
  - Теперь-то вы поняли, почему я не могу бросить вас? Это началось у меня
ещ„ там, в Керчи, когда я потеряла браслет.
  Батурин осторожно снял с е„ щеки тонкий лист вербы.
  - Мне надо было сказать вам это первому. Я, как всегда, опоздал.
  Берг нарочно ш„л сзади и хрипло пел:

  Прочь, тоска, уймись, кручинушка,
Аль тебя и водкой не заль„шь!

  В воздухе лениво кружился первый сухой снег. Пока они дошли до дому,
земля побелела, и над снегом загорелся румяный рязанский закат.

  ГОРЯЩИЙ СПИРТ

  Поздней осенью 1925 года норвежский пароход "Верхавен" сел на камни в
горле Белого моря. Команда и капитан, не сообщив по радио об аварии и не
приняв никаких мер к спасению парохода, съехали на берег. По
международному праву пароход, брошенный в таких условиях командой,
поступает в собственность той страны, в водах которой он потерпел аварию.
  "Верхавен" переш„л в собственность Советского Союза, и капитан Кравченко
получил предписание принять его, отремонтировать и вступить в командование.
  Капитан сиял: помогли "пачкуны-голландцы", подкинули пароход. Глана
капитан бпал с собой заведовать пароходной канцелярией. Первым рейсом
"Верхавен" должен был идти в Ротердам.
  Жил капит