ним тихо шумела кромешная тьма. Не
зажигая огня, они легли. Батурин л„г на полу. Сквозь сон он слышал, как
Валя тихо встала, закрыла ставни.
  Проснулся он от ощущения, какое было в Таганроге перед отъездом. Ему
приснилось, что в комнату вошло несчастье. Он даже видел его, - это был
человек из серого ситца, грязный, как тряпичная кукла. Розовые его глаза
зло и долго смотрели на Батурина. Батурин ударил его по голове, раздался
крысиный писк, клубами взвилась шершавая пыль. Тряпичный человек упал
мягко и тупо, и Батурин проснулся.
  Валя сидела на кровати, закутавшись в одеяло, глаза е„ были широко
открыты.
  - Под окном кто-то стоит вот уже почти час, - прошептала она и виновато
взглянула на Батурина.
  Батурин вскочил.
  В щели ставень неуютно сочился бел„сый рассвет. В самую широкую щель
смотрели немигающие дряхлые глаза Ли Вана. Ли Ван быстро присел и побежал
вдоль стены, сгибая ноги, будто тащил тяж„лый груз. Батурин вздрогнул, - у
китайца была узкая и страшная спина. На н„м была ватная безрукавка; он
напомнил Батурину приснившегося тряпичного человека.
  - Никого нет, - не оглядываясь, сказал Батурин. - Вам почудилось.
  Валя легла, укуталась и пролежала, не двигаясь до утра.
  Утром пошли на берег купаться, а потом пить чай в столовую. На берегу
Батурин смотрел издали на Валю, на е„ стройные и сильные ноги, на
маленькие трогательные груди. Крупные капли стекали по е„ плечам; солнце
било в глазаь она жмурилась, как девочка, и торопилась одеться.
Прикосновение к ней казалось Батурину кощунством. Он подумал, что надо
убивать всех мужчин, глядящих на женщину со слюнявым вожделением. Внезапно
эта мысль сузилась, и он сказал, улыбаясь:
  - Я убью Пиррисона. Лучше его не встречать.
  На рейде плавал в тумане серый пароход. Валя подошла к нему, - море
вспыхивало в глубине е„ глаз синими зеркалами. Зайчики от воды пробегали
по смуглому телу. Какой-то рыжий п„сик бежал за ней, лаял на волны и
откатывался от них мохнатым шаром.
  В столовой со свежих букетов падали на скатерть капли воды. Родниковый
ветер продувал комнату. Полчаса назад он пролетел над Севастополем, над
морем; в н„м даже слышался запах водорослей, соли, женских ладоней. Море
переливалось, блестя и перекликаясь. Над террасой хлопали полосатые
полотнища, а чистильщик сапог сидел на корточках под акацией и ел маслины
с хлебом.
  Валя взглянула на Батурина, покраснела и поняла, что теперь вс„ решено.
  Из столовой она пошла к Ли Вану взять вещи - маленький чемодан. Батурин
ждал е„ в столовой. Прошло полчаса, час. Рыжий п„сик припл„лся в столовую,
сел около Батурина и сокруш„нно вздохнул. Батурин дал ему корочку: п„сик
деликатно взял е„ зубами и отош„л в угол. Глухая тревога, как тошнота,
подкатила к горлу. Почему Вали нет?
  Батурин решил идти к Ли Вану. В дверях он столкнулся с Лойбой. Лойба
вбежал, морщась и улыбаясь. Мопассановские усы его были растр„паны.
  - Здраствуйте, коллега! - крикнул он. - Вы здесь? Вы сидите, как философ,
и ничего не знаете.
  Мимо столовой тяжело пробежал, придерживая кобуру, милиционер в пыльных
коричневых сапогах. За ним быстро прошло несколько греков в крахмальных
рубахах без воротничков.
  "Должно быть парикмахеры", - подумал Батурин и спросил грубо:
  - В ч„м дело?
  - Курву одну убили, вот тут за углом, в прачечном заведении.
  - Кого?
  - Ну, знаете, девку гулящую.
  Батурин стремительно ударил Лойбу кулаком в переносицу. Лойба схватился
за стену, издал крысиный писк и упал на стул мягко и тупо.
  - Паршивая сволочь! - крикнул он в спину Батурину, размазывая по усам
липкую кровь. - Я покажу тебе, как драться, психопат!
  Батурин плохо помнил, как попал в прачечную. Он покачнулся, упал, разбил
в кровь колено. Запах жавеля и пара протрезвил его. Отчаянье, от которого
мутнеет в глазах и можно убить каждого, кто подверн„тся по дороге, дало
ему последнюю нечеловеческую силу. Он только стиснул зубы, когда увидел на
полу Валино тело, опухший ч„рный висок и прекрасные, но уже м„ртвые глаза.
  Юбка была разорвана, была видна нога в тугом высоком чулке, рядом валялся
чугунный утюг с большой деревянной ручкой.
  Милиционер в коричневых сапогах прикрыл труп простын„й. Батурин
отшатнулся, - в углу простыни были вышиты латинские буквы "G. P."
Батурин прислонился к стене: голова его стучала об стенку: он стиснул
себе подбородок, чтобы унять дрожь.
  Милицейский с портфелем допрашивал беременную бабу, жену Ли Вана. Ли Ван
скрылся.
  - Вы знаете убитую?
  - Не, не знаю. Муж говорил, что гулящая.
  - Как произошло убийство?
  Баба молчала.
  - Говори!.. - сказал милицейский ледяным и сдавленным голосом. - Говори!
  Он сжал портфель.
  - Не, я не бачила.
  - Кто убил?
  - Известно, муж...
  - Почему он убил?
  - Да очень же просто. Я тяж„лая, мне завтра родить. Не могу я с им жить
как с мужем. Вы сами знаете, товорищ начальник. Он же без бабы ни одного
дня. А тут эта приехала, из Ростова. Где-то ночевала с мужчиной, сегодня
пришла за чемоданом своим. Что промеж них было, - не знаю. Только, он,
должно, хотел насильство над ей сделать. Она его ножницами ударила в лицо,
губу разорвала. А он е„ утюгом.
  - Значит, вы видели, как произошло убийство?
  - Как начался крик, я выбегла в соседнюю комнату, вижу - он весь в крови,
хватает утюг. Я схоронилась за печкой, да там и простояла, пока не
набежали люди.
  - Ну что ж, посидишь. Где вещи убитой?
  Баба принесла небольшой фибровый чемодан. Милицейский открыл его. Там
было белое платье, чулки, бель„, перчатки и несколько листков бумаги,
густо исписанных и измятых.
  Батурин подош„л к милицейскому и сказал:
  - Убитая провела последнюю ночь у меня. Я хочу дать показания.
  Милицейский отодвинул в сторону чемодан.
  - Вас допросить, или вы напишите сами?
  - Я напишу.
  Милицейский дал Батурину лист бумаги. Батурин сел к столу. Он писал, что
убитая вовсе не проститутка, а артиска, и он знает е„ с детства.
  Милицейский вышел - надо было убрать труп. Батурин незаметно взял из
чемодана записки Вали и быстро спрятал их в боковой карман. Потом он
окончил показания, оставил адрес и уш„л.
  Невыносимый полдень горел над степью. Тугие удары крови отзывались в
мозгу колющей болью.
  "Куда же мне теперь? - растер„нно подумал Батурин. - Кому я нужен?"
Сознанье детского, непоправимого одиночества сменилось отчаяньем. Батурин
прош„л через порт, вышел в степь и побр„л берегом. Было знойно и
невыразимо пусто.
  Он вспоминал потрясающую красоту этой девушки, думал о л„гких началах и
страшных концах любви. Он звал е„ и сдерживал сл„зы, - лишь одна-две
изредка сползали по его щекам.
  День стремительно проносился над ним; первый день в жизни ненужный,
пустой. Он был страшнее небытия, паралича - Батурин почувствовал всем
существом, как страшно жить и легче, неизмеримо легче умереть, отказаться
от этого потрясающего последнего одиночества.
  Сердце запеклось, глаза высохли, во вс„м теле разгорался тихий жар. Он
вс„ ш„л, спотыкаясь на восток. Упали сумерки.
  Ночь неслышно кралась за ним, потом заглянула в лицо, - за день Батурин
постарел на десять лет. Казалось, ночь отшатнулась: стало светлее.
  Батурин ш„л по песчаной косе и остановился, - коса обрывалась у моря.
Дальше идти было некуда, - надо было возвращаться обратно.
  Он сел на песок и тяжело, судорожно заплакал. Он царапал пальцами песок.
Он знал, что в этот час тело Вали уже лежит в земле, сел и вскрикнул.
Только ночь и море видели его отчаянье. Простая и безжалостная
человеческая жизнь шла далеко, - на хуторах, в море, где слабо мерцали
огни пароходов, и Батурин знал, что е„ не сдвинуть с места. Вечный закон
обращенья был глубоко ненавистен Батурину. Сам он в своих глазах потерял
всякую цену. Он умер вместе с Валей.
  Только к утру пришла бледная мысль, что некому даже рассказать о Вале, -
и стало ещ„ горше. На рассвете он побр„л обратно в Бердянск, - у него
родился мутный и сумасшедший план: ехать дальше, во что бы то ни стало
найти и убить Пиррисона и потом покончить с собой. Он вспомнил простыню с
вышитыми буквами "G. P." и наморщил лоб, - связь между Пиррисоном и Ли
Ваном была для него очевидна.
  В Бердянск он вернулся к вечеру - ч„рный, с изменившимся лицом. Т„мные
глаза его казались светлыми, белки глаз пожелтели. Руки дрожали так, что
он не мог выпить воды в ларьке, а когда покупал папиросы, рассыпал деньги
и, не собрав их, пош„л домой. Игнатовны не было. Батурин сложил вещи,
запер комнату и уш„л на пристань.
  У мола стоял, сипя и погромыхивая леб„дкой, "Феликс Дзержинский". Батурин
пробрался на корму, л„г на св„рнутых канатах, укрылся пальто и начал
курить, - он курил, зажигая одну папироску о другую; вс„ дрожало у него в
глазах, сердце тошнотно замирало.
  В ч„рной воде сжимались и разжимались полосы огней, - далеко у маяка
всходила луна и волновалось море. "Резиновое море", - подумал Батурин и
внезапно уснул. Сон его был похож на обморок: он двое суток ничего не ел.
  Проснулся он ночью. Пароход был темен, безлюден и, казалось, покинут в
море командой. Стояло безветрие, но пароход высоко качало, - шла м„ртвая
зыбь. Зв„зды то возносились, то падали в ночь, и совсем зимняя тьма висела
кольцом по горизонту.
  На корме, над лагом, светила пятисвечовая лампочка, забранная проволочной
сеткой. Безмолвно подош„л матрос, просмотрел на лаг и прош„л, как тень,
обратно.
  При свете лампочки Батурин проч„л листки, взятые в чемодане у Вали. Это
был черновик ненаписанного письма.

  "Милый, дал„кий мой, - писала она. - Скажите, что мне с собой делать. Всю
ночь в Таганроге проплакала, не могу никого видеть. Уехала в Ростов. На
вокзале чуть-чуть удержалась, чтобы не сорвать скатерть со стола в буфете.
Такая тоска!
  Тянусь я за вами, люблю, мучаюсь.
  Должно быть, пришло настоящее. Раз я любила, но не так, совсем не так,
больше дурачилась. Я спасла ему жизнь, после этого он сказал мне, что
ненавидит меня и уш„л. Я до сих пор не могу понять, как это можно, как он
смел мне сказать такие страшные слова. Я его ненавижу. Я знаю, что теперь
любить мне не надо, а вот вс„ жду, жду, как реб„нок, хоть одного вашего
ласкового слова.
  Как может быть солнце, синее небо, как можно радоваться, когда нет вас?"

  Вс„ остальное было зачеркнуто.
  Утром над пепельным морем поднялись лысые берега. Пароход загудел,
медленно поворачиваясь ржавой тушей. На скупых горах белой кучей лачуг
была навалена Керчь. Зел„ный мыльный пролив качал и гремел у берегов, -
было видно, что берега упрямые и каменистые. Дым из трубы швыряло из
стороны в сторону. Солоно пахло рыбой. Ветер мчался по мокрым и ярким
небом, хлопая задымленными флагами.
  "Как может быть солнце, синее небо, как можно радоваться, когда нет вас?"
- снова проч„л Батурин последние строчки письма.
  Позади за ночным морем, за сутолокой бухт, поисками ненужных людей, за
суетой выдуманных радостей и горестей, сверкали, как солнце в лагуне, дни
в Таганроге, детская красота Вали, дрожь е„ губ, теплота ладоней, жестокий
конец неначатой любви.
  На берег Батурин сош„л с отвращеньем. Несло отхожим местом, торговки
продавали раскисшие от дождя пироги, и на волнах подскакивали бутылки и
ломанные коробки от папирос.
  Батурин сел на чемодан, закурил и задумался, - ему некуда было идти. Он
понял, что заболевает.

  Ч‚РТОВА СТРАНА

  Капитан долго, краснея от негодования, читал объявление в коридоре
гостиницы "Сан-Ремо". Это был обычнейший инвентарный список, но одно слово
приводило капитана в состояние тихого бешенства. Когда он доходил до него,
то бормотал: "Вот ч„ртова страна" - и, нахлобучив помятую кепку с золотым
якорем, спускался на жаркую улицу.
  Объявление, начинавшееся с перечисления буфетов, столов и умывальников,
кончалось так: "40 табурети, 138 здули". Эти "здули" не давали капитану
покоя; спросить же прислугу он не решался, пожалуй, засмеют.
  Во время одного из размышлений около инвентарного списка за спиной у
капитана прош„л, насвистывая, тяж„лый человек. Капитан оглянулся и увидел
широкую спину, легко свисавший чесучевый пиджак, лаковые туфли и носки
лимонного цвета. Незнакомец курил трубку, и капитан тотчас же узнал
настоящую медоносную "вирджинию" - трубочный табак Соедин„нных Штатов.
Незнакомец показался капитану подозрительным, и он решил о н„м разузнать.
  В один из вечеров после этой встречи капитан был настроен радостно:
загадочное слово было внезапно расшифровано. Капитана осенило, когда он
брился и парикмахера Лазариди.
  "Да ведь это стулья, - подумал он и захохотал. - Сто тридцать восемь
стульев, ч„рт их дери!"
Хохотал он долго, откашливая и спл„вывая в пепельницу.
  Лазариди отставил бритву и сердито ждал. Он презирал капитана за
снисходительный отзыв о крейсере "Аверов" - гордости каждого грека.
"Аверов", с развевающимися бело-синими флагами, могучий, жутко дымящий
"Аверов" был грозой Эгейских морей. Только невежда и грубиян, каким был
этот шумный и своенравный человек, мог высказать предположение, что на
"Аверове" деревянные якоря. Лазариди обиделся.
  Капитан отхохотался, взглянул в зеркало, и Лазариди, поднявший было
бритву, опустил е„ снова, - капитан побледнел и расматривал в зеркале
человека, сидевшего за столиком. Человек листал затр„панный "Прожектор".
Из угла его рта торчала трубка, один глаз был прищурен от дыма. Лицо
казалось обваренным кипятком от недавнего загара. Это был незнакомец,
прошедший на днях у капитана за спиной.
  Капитан откинулся на спинку кресла, махнул Лазариди рукой, и брить„ было
закончено в угнетающем молчании. Только незнакомец тихо насвистывал
фокстрот и рассеянно поглядывал на улицу. Там сверкал розовый вечер, и
ж„лтая пыль сыпалась с мимоз на волосы женщин.
  Капитан встал, медленно расплатился, долго считал и пересчитывал сдачу,
чего до тех пор никогда не делал. Лазариди взглянул на него с презрением и
обеими руками указал незнакомцу на стул.
  - Побрить, - сказал тот и сел, высоко задрав ногу. Из-под полотняных брюк
виднелись клетчатые лимонного цвета носки.
  " Ну да, он, - подумал капитан при взгляде на носки. - Американские
носки!"
Капитан вспотел, - три месяца не пропали даром. Он переш„л улицу и сел в
духане напротив, не спуская глаз с парикмахерской. Хозяин духана Антон
Харчилава, не спрашивая, поставил на стол бутылку качича и тарелку с
горячей требухой. На вывеске духана было написано: "Свежая требушка", и
этим блюдом Харчилава гордился по справедливости. Округлив глаза, он
таинственно шепнул капитану:
  - Есть маджарка, сейчас брат прив„з из Гудаут. Пробуй, пожалуйста.
  - Тащи. - Капитан не отрывался от окна парикмахерской. - Вот, получи
впер„д.
  - Ради бога, завтра заплатишь, - рассердился Харчилава. - Что ты, сегодня
бежишь в Америку? Ай, какой человек, какой человек!
  Харчилава поцококал и укоризненно помотал головой.
  - Слушай, Антон. Вон у Лазариди, видишь, что это за гусь бреется? Рожа,
понимаешь, знакомая, а вспомнить никак не могу.
  - Этот? - Харчилава, щ„лкая на сч„тах, взглянул на парикмахерскую. - Этот
- американец, он табак покупает. Знаешь, Камхи? Самый богатый купец в
Константинополе. Это его человек.
  "Ну да, он" - подумал капитан, допил вино и, как бы потеряв всякий
интерес к американцу, пош„л в портовую контору разузнать о погрузке табака.
  На бульвар, на море и город жарким ветром налетала сухумская ночь.
Темнота, лиловая и мягкая, как драгоценный мех, освежала сожж„нные лица.
Белый пламень фонарей, отраж„нный меловыми стенами, заливал фруктовые
лавки. Они были пряные до тошноты и п„стрые, как натюрмотры. Апельсины
скромно пылали на ч„рной листве.
  Запах жареных каштанов и треск их сопровождали капитана до портовой
конторы. Ч„рное море колебалось пыльным светом зв„зд. Птичье щ„лканье
абхазской речи было очень кстати в тени эвкалиптов. За столиками люди в
белом сжимали в ч„рных лапах хрупкие стаканчики с мороженым. Весь Сухум
представлялся капитану декорацией экзотической пьесы.
  В портовой конторе капитан узнал, что табак грузят на греческий пароход
"Кефалония" Через неделю пароход уходит в Константинополь. Грузит
поверенный фирмы Камхи Виттоль. Кстати капитану передали письмо из Керчи (
капитан приказал писать ему в портовые конторы: сухопутным учреждениям он
не доверял.)
- Знаем мы, какой ты Виттоль, - пробормотал капитан и распечатал письмо.
Оно было кратко и поразило капитана своим тоном.
   
"Пиррисон негодяй, - писал Батурин. - Если найд„те его, то даже отобрав
дневник ( если он у него ), заклинаю вас, не выпускайте Пиррисона из рук.
Пиррисон - птица опасная и большого пол„та. Если найд„те - телеграфируйте
немедленно. Я приеду. У меня с Пиррисоном, помимо всего, есть личные
сч„ты. Я болен. Двигаться не могу. Ничего опасного. Вы были правы.
Пиррисон спекулирует ценностями. Очевидно, база у него в Батуме. Вам надо,
по-моему выехать поскорее туда."

  - На черта мне сдался Батум! - сказал капитан, пряча письмо. - Мы этого
типа и здесь прищ„лкнем.
  Но вс„ же письмо вызвало у капитана множество сомнений. Какие личные
сч„ты: уж не наш„л ли Батурин Нелидову и не влюбился ли в не„? Сомнения
окончились тем, что капитан пош„л на телеграф и послал Батурину телеграмму:
   
"Объясните галиматью относительно личных сч„тов. Не собираетесь ли
жениться на Нелидовой? На болезнь наплюйте."

  С телеграфа капитан вернулся на бульвар, где вечером можно было встретить
любого нужного человека. В низеньких кофейнях щ„лкали костяшки домино.
После света кофеен море казалось кромешной бездной. Шум волн переливался с
юга на север вдоль парапета и возвращался обратно. Монотонность этого шума
усыпляла.
  Капитан сидел на парапете, дремал и думал, что, пожалуй, ему одному не
под силу взять Пиррисона. Как всегда, почти достигнутая цель разочаровала
его. Она далась случайно. А вс„ случайное капитан считал непрочным, вроде
карточного выигрыша. Для него имело цену лишь то, что давалось пут„м
борьбы и напряженья.
  Капитан подремал, потом встал, зевнул и пош„л в "Сан-Ремо". На бульваре
он встретил американца в лимонных носках, подош„л к нему, поднял руку к
козырьку и сказал мрачно:
  - Позвольте прикурить!
  - Пожалуйста, - ответил американец на чистейшем русском языке и протянул
трубку.
  Капитан достал папиросу, размял е„, разглядел американца и спросил
по-английски:
  - Ну, как дела с табаком?
  - Ничего, - американец не выразил ни малейшего удивления.
  - У меня есть кой-какие ценности, - капитан понизил голос и оглянулся. -
Держать их опасно. Я хотел бы их сбыть.
  - Что вы имеете в виду?
  - Разная мелочь: бриллианты, золото, есть редкая художественная вещь -
икона, вырезанная из перламутра. Этой иконой благословили на царство
первого Романова.
  - Откуда вы е„ взяли?
  - Из музея. - Капитан замялся и решил врать до конца. - Спас от
большевиков. Вы знаете, - царь и вс„ прочее... Они был е„ уничтожили. В
икону вделаны жемчуга.
  - Любопытно, - протянул американец, отвернулся и ответил по-русски: -
Нет, благодарю вас. Я спекуляцией не занимаюсь. И вам не советую.
  - Ну, погоди, - сказал ему в спину капитан. - Ты у меня доходишься!
  Американец обернулся и минуту в упор смотрел на капитана. Он как бы
примеривался. Капитан мрачно изучал его лицо. Оба поняли, что они враги, и
враги опасные. Капитан знал почему. Американец не знал, но догадывался,
что капитан за ним шпионит. Толстая губа его презрительно взд„рнулась,
показались широкие крепкие зубы. Он сказал, будто вскользь: "Будьте
осторожны", - и быстро повернул в боковую улицу.
  Капитан вернулся к себе, звонил полчаса коридорному, тот не приш„л.
Капитан в сердцах обозвал всех туземцев "здулями" и л„г, изнывая от духоты
и мучаясь мыслью, что выдал себя с головой.
  - Вот ч„ртова страна! - сказал он и, огорч„нный уснул.
  Утром он понял с необычайной ясностью, что дело проиграно. Вместо
ловкого шахматного хода он пош„л на нелепое уличное столкновение. Батурин
и Берг так не сделали бы. Они были хитрее и тоньше.
  Капитан ругал себя последними словами. Бревно! Бедь надо же было
раз