я грядки, вспоминают стопушечные линейные корабли, -
бь„т колокол, и все бегут на плоский берег встречать оранжевый гигантский
параход.
  Вс„ перепуталось в голове у Батурина. Он выпил вина. Таганрог казался
затерянным на острове среди эпох, революций, войн. Патриархальная жизнь
цвела медлительно и беззаботно, и совершенно зря в портовых конторах
тикали громадные маятники, начищенные до блеска, как медные тазы.
  Валя сжала руку Батурина сильными пальцами в тугой перчатке.
  - Не смейте мне ничего говорить. Я всех, всех, всех люблю сейчас.
  Вечер мягким золотом ламп горел на е„ руке. Дым трубок пахнул м„дом,
столетьями скитаний.
  Весь вечер они провели в порту со шкипером Метаксой. На молу репейник
цеплял за короткое платье Вали, она отрывала его и бросала в море. Ч„рными
кругами расцветала вода. Около старой наваринской пушки невнятно шумело
море, по словам Метаксы - одно из интереснейших морей.
  Оно крепко, по-рыбачьи пахло солью. У мола поскрипывали заспанные шхуны.
Бледные фонари на мачтах освещали пустые палубы. Казалось, трюмы этих шхун
полны грудами сиреневой бьющейся рыбы.
  Весь этот пустынный порт, качавший в гаванях маслянистую воду, был
закутан в зв„здное небо.
  Валя часто смеялась, потом подолгу молчала, будто прислушиваясь к
отдал„нным звукам. Она шла рядом с Батуриным, наклоняла голову и
всматривалась в его лицо.
  Метакса был сдержан, хрипловатый его голос звучал со старинной
вежливостью. Рассказы его можно было назвать новеллами, - они были кратки,
забавны и легки.
  Ночь, шхуны, аллеи ч„рной листвы, присуствие старого шкипера, горячая
рука Вали внезапно вызвали у Батурина острое ощущение иных эпох
романтизма. Вс„ рассеялось в т„плой тьме - и осень в Пушкине, и Беро, и
капитан, и дневник Нелидова. Паруса шумели над выскобленными песком
палубами. Когда то было? Вчера. Корабли отходили в Колхиду. Жизнь
пестрела, как сад. Отвага и смех плескали из души, и цвело, не отцветая,
бесконечное лето. Брызги дождя падали на мягкие волосы поэтов.
  - Валя, - тихо сказал Батурин. - Я схожу с ума.
  - Вот и чудесно!
  Батурин испытывал то же, что испытывали некогда измыченные странствиями
бродячие рыцари, поверившие в девственность Марии. Они целовали, скрежеща
ржавыми латами, истлевшие е„ покровы, и смешные сл„зы стекали по их щекам.
Сл„зы о заво„ванных странах, где тяж„лые готические розы распускаются под
небом Египта и Венера, отдаваясь, так же чиста, как Мария.
  Вернулись поздно. В гостинице Валя легла на кровати, Батурин - на
продавленном узком диване. Он долго не спал.
  "Чудесная девушка", - думал он, глядя на острую звезду. Она переливалась
то белым, то синим светом. Тишина стояла за открытым окном и вместе с
Батуриным прислушивалась к дыханию Вали.

  БЕРГ

  Берг заш„л в украинскую молочную на Ланжероновской. На белых столиках
лежали синие отсветы; небо играло на стенах светлой водой. Берг закурил и
задумался.
  Ветром, зеленью и морем шумело лето. Загар приобр„л синеватый тусклый
блеск. Зной пылал в окнах греческих домов, и тенора разносчиков оглашали
душные дворы:
  - Ай грушэ, ай грушэ, ай сладкая абрикоса!
  Весь день солнце сжигало берега от Лузановки до Сухого лимана. Стеклянная
зыбь ходила холмами, в ней плавали крабы и водросли. Сельтерская вода со
льдом казалась хрустальными прекрасными мирами, освещающими сердце.
  Белым и синим горела земля. Белые автобусы, дороги, пески и ресницы
сметал световой вихрь синего зноя, волн и синеющиx от баклажанов фруктовых
лавок.
  Каждое утро, выходя на балкон, Берг вздыхал воздух, насыщенный за ночь
озоном, и говорил:
  - Пахнет жизнью!
  Он обдумывал хитрый план. Уже месяц он жил в Одессе, получил два
ругательных письма от капитана, но дело не двигалось. Деньги иссякли, -
половину их Берг прогиграл в "пти шво" на Гаванной; каждый вечер он ел
изумительное мороженое у Печесского в "Пале-Рояле". Он наслаждался тишиной
этого кафе, разбитого в глухом закаулке, путанницей света и теней, листвой
винограда, свисавшей над столиками, воркотн„й старых официантов.
  Жил он у приятеля - вузовца Обручева - маленького и неторопливого
человека. У Обручева были тв„рдые и приятные привычки, - круглые сутки
окна в его комнате стояли настежь, завтракал и ужинал он в ларьке около
Александровского парка кефиром и плюшками, обедал в морской столовой в
порту, а вс„ свободное от этих занятий время валялся на пляжах, играл в
домино и изучал Марселя Пруста. Но он не был лодырем, - не надо забывать,
что стремительно надвигалось одесское лето - сверкание, зной, чудесный
загар и т„плый свет, в который город был погруж„н, как в золотую воду.
  Берг обдумывал свой план. По привычке людей пищущих, он не мог думат, не
изображая графически некоторых этапов своей мысли. На мраморном столике,
казавшимся выточенным из сахара, он набрасал карандашом план одесской
бухты, отметил крестиками самые людные пляжи и пересчитал их: Лузановка,
Австрийский пляж, Ланжерон ( Берг подумал и вычеркнул его, - плохое дно,
пляж для мальчишек, там вряд ли что-нибудь найд„шь ), Аркадия, дача
Ковалевского, Люстдорф. Получилось пять пляжей. Берг помножил пять на
пять, написал сбоку "25 дней", вытащил измятую открытку и написал капитану:
  " Через 25 дней я сообщу окончательный ответ, - есть ли Пиррисон и
Нелидова, а если нет, то были ли, когда и куда уехали. Вы будете
вознаграждены за месячное ваше бешенство. Почему вы так пристали ко мне, -
гораздо больше шансов, что найд„т их Батурин, а не мы с вами ( Берг
написал это в пику капитану). Сейчас я провожу в жизнь гениальный план.
Думаю, он даст результаты."
Берг посвистел немного ( это было признаком высшего удовольствия, - он
тихо посвистывал даже в кино и на докладах, если фильм или слова
докладчика ему нравились) и пош„л к Обручеву. Застал он его, как всегда,
за чтением Марселя Пруста.
  - Обручев, - сказал Берг веско, - бросьте Пруста, есть интересное дело.
  Он рассказал о цели своего пребывания в Одессе, но это не произвело на
Обручева большого впечатления. План Берга был прост, но не гениален. Он
как бы вращался по окружности около цели, не давая никакой уверенности,
что сделано вс„ возможное. Но он был приятен, и Обручев с ним согласился.
  План был таков: если Пиррисон и Нелидова в Одессе, то совершенно ясно (
это была основная неправильность плана ),что они бывают на море, потому
что, кроме стариков и старух, вся Одесса бывает на море. Главных пляжей
пять. На каждом из них надо провести по пять дней и изучать публику. По
мелким пляжам достаточно пройти в разгар купаний, - во время "первого" (до
обеда) и "второго"( после обеда) солнца. Вот и вс„.
  - Начн„м с востока, - предложил Обручев, - с Лузановки. Завтра едем туда
на катере.
  Берг потом очень скупо рассказывал о своих одесских поисках, но на
основании его записей в тоненькой синей тетради можно восстановить
примерно следующую последовательность событий.
  Лузановка. Белая Аравия, песок, оазисы колючей травы. За два часа
испекаешься, как рак. Не хватает борного вазелина, чтобы смазывать кожу.
Берега ж„лтые, море подымается в глазах, будто его вздувает изнутри
упрямый ветер. Вдали - белый вскипающий город. Волны шумят, как у Пушкина
- призывно и долго. Ни клочка тени. Временами кажется, что волосы от этого
синего огня пахнут пал„ным.
  Когда Берг с Обручевым доигрывали в домино пятую партию на бутылку
слодового квасу, Берг увидел высокого человека, надувавшего ртом
автомобильную покрышки. Он был сизый и страшный, - покрышка медленно
расползалась, полнела, обращалась в тв„рдый круг. Человек быстро отнял
рот, шина свистнула, он зажал отверстие пальцем и яростно его завинтил.
  - Ловко, Виталий! - крикнул ему Обручев.
  - Кто это?
  - Помреж с кинофабрики. Знакомый.
  - Будет дело. - Берг смешал костяшки домино. - Ид„м!
  Они подошли к помрежу. Он лежал в изнеможении, р„бра его вздымались,
создавая неприятное впечатление близости под этой тонкой кожицей
громадного скелета. Помреж показал на шину.
  - Пользуйтесь. Выдерживает шесть пудов.
  Берг зав„л с ним разговор о киноартистах.
  - Мелкие людишки, вечно грызутся, - сказал помреж.
  - У тебя нет там на кинофабрике артистки Нелидовой? - спросил Обручев.
  Помреж поморщился, подумал.
  - Ч„рт его знает! Мабуть была, - он изредка вставлял украинские слова. -
Была такая, кажется, Нелидова, а может, и не было... не ручаюсь. Да ты
пойди к Павлу Ивановичу, она у него сидит в сумасшедшем доме на
Слободке-Романовке. Помешалась.
  - А на какой почве?
  - Про почву я не знаю. Во время съ„мки бросилась на оператора, кричит: "Я
не хочу быть пророчицей". Она ведьму играла. "Пророчицы, кричит, все
безобразные, страшные, а я молодая!" Схватила его за горло, насилу
оторвали.
  - Слушай, Виталий, - попросил Обручев. - Познакомь вот его со своими
артистами. Он, понимаешь, писатель, ему это нужно.
  - А-а, писатель, - помреж повернулся и оглядел Берга. - Ну что ж,
приходите завтра на Австрийский пляж ко второму солнцу, они все там
толкутся. Приду, познакомлю. Только вряд ли от них чего-нибудь услышите, -
народ без всякой квалификации, случайный.
  Помреж пош„л в воду, волоча за собой шину. Он далеко швырнул е„; отлогая
волна длинным пламенем отразила солнце. В пламени этом звенели
восторженные вопли детей, - волна щекотала им пятки. Солнце обрушивалось
на пляж тяжким водопадом жары и веселья.
  - Пока хватит, - сказал Берг, когда они с Обручевым вышли из воды и
обсыхали на солнце, - а вечером двинемся в Слободку-Романовку.
  Вечером с юга поднялась туча. В акациях прошумел ветер, и пушечным ударом
прокатился над морем гром. Он прош„л от горизонта до горизонта, тяж„лый и
низкий, пригибая головы к земле. В море было черно, желтели огни парахода,
входившего в порт, пыль порошила глаза.
  "Страшно на море",- подумал Берг и по„жился. Он ехал с Обручевым в
трамвае на Слободку. Старшно было не только на море, но и в городе. На
него, дымясь, медленно опускалось разъяр„нное небо. Ж„лтый свет, густо
смешанный с сумерками и шумом листвы, отражался в поспешно захлопнутых
окнах.
  В Слободку успели попасть до дождя.
  В больничном саду шли, натыкаясь в темноте на скамейки, к одинокому дому
с закрытыми ставнями. Казалось, что уже глухая ночь, и Берг заколебался:
  - Не двинуть ли обратно?
  - Что вы. Да он не спит до тр„х часов ночи.
  Доктор был плотен, высок, в его пенсне отражались маленькие электрические
лампочки, розовый абажур, вытянутое лицо Берга.
  К рассказу Берг о Нелидовой он отн„сся иронически. Берга он знал по двум
книгам, сам написал брошюру о психоанализе творческого процесса, поэтому
настойчивые расспросы Берга о больной киноартистке его не удивили. Он даже
предложил пройти к больной, - было ещ„ рано, семь часов, - больные не
спали.
  - Только одно условие, - предупредил доктор. - не задавайте ей никаких
вопросов.
  Берг кивнул.
  Снова шли через сад, слепая молния ударила в пыльную путаницу оград и
черепичных крыш, и Берг был не рад, что затеял эту историю. Ему казалось,
что доктор втайне сердиться на непрошенное вторжение и только из уважения
к литературе ( о н„м он упомянул в разговоре несколько раз ) вед„т его к
больной.
  Больная встретила доктора шипением, потом зловеще прокричала, как птица:
  - Кви-кви! Кви-кви!
  Берг смотрел на не„ и тщетно старался отгадать знакомые по фотографии
черты. Было что-то до очевидности похожее в общем пятне лица, но каждая
отдельная черта была сухаи говорила о преждевременной дряхлости. Вблизи
это была старуха.
  - Сколько ей лет? - тихо спросил Берг.
  - Кви-кви! Кви-кви! - жалобно крикнула больная.
  За ст„клами торопливо и нестройно забарабанили капли дождя. Ставни были
закрыты. Это вызывало впечатление тяж„лой духоты.
  - Двадцать пять.
  - Как е„ фамилия?
  - Левшина.
  Но Берг не слышал ответы врача, - он почувствовал л„гкое головокружение.
Из путанницы настойчивых мыслей наконец родилась одна - здесь есть
какие-то нити!
  - Не-ли-дова! - раздельно позвал он, глядя в пустые глаза больной.
  - Что вы делаете?
  Берг отмахнулся, - тише!
  - Верните! - закричала больная и упала на колени около кровати. Голова е„
жалко колотилась о матрас. Она закусила одеяло и рвала его, как рвут
щенки, играя, грязную тряпку.
  - Я не хочу играть пророчиц! Верните мне девочку!
  Она хрипло зарыдала.
  Доктор стиснул Берга за локоть и вывел в коридор.
  - Идите сейчас же ко мне!
  Берг, спотыкаясь, вышел в сад. Обручев взял его за руку и пов„л в
темноте, - Берг был близорук. Накрапывал редкий дождь.
  - Ну что вы молчите? - спросил Обручев.
  - Несомненно, - пробормотал Берг, - здесь что-то есть. Если не для
поисков, то для рассказа. Тема, понимаете. Надо использовать тему.
  - Вы - вивисектор!
  Ударила молния. В глазах Обручева она сверкнула гневной вспышкой.
  В квартире доктора стоял розовый свет, сухой лоск паркета.
  Берг закурил. Он, казалось, оглох; глаза его рассеянно бегали по стенам.
  - Да... - бормотал он. - Конечно... Да, конечно... Это так... Занятно,
очень занятно...
  Приш„л доктор.
  - Ну, милый мой, - сказал он, - слава богу, е„ успокоили. Никогда не
делайте таких вещей. Вы не понимаете, как серь„зно.
  - Да. да... простите. Но почему на не„ так действует эта фамилия?
  Доктор помял в руке папиросу.
  - Конечно, тут совпадение. Прежде всего она не настоящая киноартистка.
Она недавно приехала в Одессу к брату, поступила на кинофабрику ради
заработка. У не„ очень фотогеничное лицо, е„ взяли. Но дело не в этом. Она
разошлась в Москве с мужем, - его фамилия Нелидов. Девичья же е„ фамилия
Левшина. Здесь был е„ муж, он студент-химик. Человек крайне необщительный,
молчаливый. Многого, конечно, нельзя выяснить. В конце концов я дознаюсь,
в ч„м дело. Ходит к ней ещ„ е„ брат, он плавает третьим помощником на
"Перекопе". С ним мне надо будет потолковать. А вы, я вижу, - доктор
посмотрел на Берга, - порядочный путаник.
  Когда вышли от доктора, дождь прош„л, и земля шуршала, впитывая воду.
Окраинная ночь была безветренна, с огородов пахло зеленью. Подош„л прямо
из степи пустой вагон трамвая.
  На следующий день на Австрийском пляже Берг в„л себя странно, - помреж
даже обиделся. Он не обратил никакого внимания на киноартистов, лишь
мельком пробежал по ним взглядом и углубился в домино. Он путал,
проигрывал и часто ходил к ларьку покупать "за проигрыш" пш„нку, квас и
папиросы. У стойки была толчея. Берг вздрагивал, когда холодное тело
соседа или соседки в мокром купальном костюме прикасалось к нему, и с
л„гкой досадой уступал место. Только к вечеру он нарушил молчание и
спросил Обручева:
  - Как вы сказали вчера, - вивисектор?
  - Вот именно.
  - Ага, - пробормотал удовлетвор„нно Берг.
  Два следующих дня ш„л дождь, было тепло и пасмурно, и в плане поисков
произошла заминка: на пляжах не было ни души. Берг пропадал в городе,
узнавал, обдумывал, был донельзя рассеян. Ночью он плохо спал, - мешал
Обручев, читавших до рассвета Марселя Пруста.
  На вторую ночь Берг окликнул Обручева:
  - Здесь очевидное недоразумение. Мы пошли по ложному следу. Но это дело я
доведу до конца.
  - Какое дело?
  - С больной. Я был у доктора. Он говорит, что болезнь излечима. Это не
сумашествие, а нервное расстройство. Надо устранить причину.
  - А вы е„ знаете?
  - Кое-что знаю.
  - Зачем вы путаетесь в эту историю?
  - Много свободного времени.
  - Хорошее основание, чтобы лезть в чужие дела. - Обручев сердито
зашелестел страницами.
  Берг рассказал Обручеву, что разыскал младшего помощника Левшина и успел
даже сдружиться с ним. Левшин был коренастый и ч„рный человек, ругатель и
не дурак выпить. Угрюмостью он прикрывал застенчивость. Знакомство с
Левшиным было выполнено просто. - Берг приш„л на "Перекоп" в качестве
сотрудника морской московской газеты "Вахта", показал удостоверение, взял
беседу о последнем рейсе в Александрию, с парахода пош„л с Левшиным в бар,
выпили пива, потом зашли в рулетку и сыграли "пти шво".
  - Завтра, если хотите, пойд„м в "Уголок моряка", там у меня назначена
встреча с Левшиным, - предложил Берг.
  - Ну ладно, - неохотно согласился Обручев.
  В "Уголке моряка" курили, но воздух был чистый, морской. Дым медленно
выползал в окна, - с улицы могло показаться, что в "Уголке" начался тихий
табачный пожар. Левшин сидел за столиком с седоусым сердитым человеком в
пот„ртом кителе. Берг поморщился, - дело затягивалось.
  - Капитан Кузнецов, - представил старика Левшин.
  Старичок сунул каждому крепкую лапку. Несмотря на сердитость свою, он был
словоохотлив.
  - Вы не комсомолец? - спросил он Берга.
  - Нет, вышел из этого возраста.
  - Боюсь комсомольцев.
  Левшин захохотал, попрехнулся кофе.
  - Один комсомолец меня до того дов„л, - видеть их не могу. И фамилия у
него, знаете, такая противная - Бузенко. Он юнгой у меня плавал на
"Виктории". Изволил, должно быть, видеть - паровая шаланда. Мачты в
гн„здах качаются, на ходу играет, теч„т, - одно счастье, что машины
работают. Я на "Виктории" пять лет плавал, теперь вот в отставке.
  В двадцатом году мы в Евпатории грузили каз„нную соль. Дн„м грузили для
государства, ночью - для себя. Полный форпик солью набили. То время,
знаете какое было, ид„шь в рейс, а тебе дают в па„к дюжину пуговиц и
коробку синьки - вот и вертись! Погрузили, пошли. В Севастополе вижу,
Бузенко мой подался скоренько в город. Ну, думаю, навед„т фараонов,
гадюка. Что сделаешь, соль в воду не выкинешь. Смотрю - ид„т, холера, а за
ним особисты со шпаейрами. Прив„л.
  "Вот, говорит, они (это я значит) совместно с командой воруют народную
соль. В форпик пудов пятьдесят наклали".
  "Веди, говорят, показывай". Веду, а у самого ноги дрожат. Открываю форпик
- и что же вы думаете, - пусто!
  Кузнецов вытаращил табачные глазки, захохотал и разв„л руками.
  - Пусто! По полу только сол„ная жижица плавает. А в борту дыра в фут
диаметром. Она, знаете, "Виктория" моя, проржавела, якорь сбоку весел, в
дороге прихватила свежая погода, - якорь мотался и пробил эту самую дыру.
Соль всю начисто смыло. И жалко и рад.
  "Вот, говорю ты, Бузенко, подлюга, на товарищей и на своего командира
ложно дон„с!"
Ушли особисты, а Бузенко говорит: "Вы разоряйтесь не очень сильно, потому
я комсомолец". Но, однако, притих.
  Решил я его сплавить. Только как? Ядовитый народ и опасный. Ид„м мы в
Мариуполь. Штормуем. Смотрим - в проливе треплется дубок, на полмачты
поднят стул, - это у них, пацанов, вместо флага, обозначает сигнал
бедствия. Подходим. Они, дураки, наклали полную палубу мешков с ячмен„м, -
их, естественно заливает. А у меня команда - бандиты. Мои ребята кричат:
"Да„шь половину ячки, тогда будем спасать!" Те кричат:" Да„шь, растудыть
вас в три господа!"
Взяли их на буксир, поволокли. Погода к вечеру стихла, - в море половину
мешков перегрузили. А Бузенко я послал на дубок: иди, говорю, будь там
вместо шкипера, следи за порядком.
  Под Мариуполем дубок отпустили, - уж очень они взмолились, - им в Ахтары
было надо. Перед тем составили акт, заставили шкипера подписать. В акте
указано, что особое геройство при спасении гибнущего дубка выказал юнга
Бузенко. В Мариуполе я акт - в управление порта, копию - в союз, при акте
бумагу. В ней пишу:" Ввиду особого геройства Бузенко и выдающихся заслуг
ходатайствую о назначении его матросом на пассажирский параход
Крымско-Кавказской линии."
Повеселели все. Ясно - уберут Бузенко. У нас героев любят. Проходит три
дня, - на четв„ртый бежит ко мне Бузенко, рожа как самовар. "Отличили,
говорит, П„тр Егорыч". Я даже перекрестился. "Куда ж тебя теперь?" А он,
понимаете, вынимает часы и кидает на стол. А на часах выгравировано: "Юнге
Бузенко от Мариупольского районного комитета водников за спасение
погибающих".
  Тьфу! Будь ты проклят. Остался.
  Но я жду случая. Ид„м в Одессу, прошли уже Большой маяк, вдруг слышу -
Бузенко рев„т на палубе: "Мина с правого борта". Я даже вспотел, выскочил
на мостик. Стали удирать. Действительно, близко плыв„т какая-то штуковина.
Посмотрел в бинокль - бревно