Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
Константин Паустовский
БЛИСТАЮЩИЕ ОБЛАКА
Блистающие, или светящиеся, облака
наблюдаются очень редко. Их часто принимают
за ненормально яркие зори. Они слагаются из
мельчайших частиц вулканической пыли,
носящейся в воздухе после сильных
катострофических извержений.
Учебник метерологии
ИСТОРИИ, РАСКАЗАННЫЕ НОЧЬЮ
- Вставайте! - Капитан потряс Батурина за плечо. - Скоро Пушкино!
Поезд гремел среди леса. Пар шипел в кустах, как мыльная пена.
Стояла ледяная и горькая осень. По ночам ветер шумно тряс над дощатыми
крышами гроздьями стеклянных зв„зд. Огородные грядки были посыпаны крупной
солью мороза. Пахло гарью и старым вином. А в полдень над горизонтом
розовым мрамором блистали облака.
Капитан скрутил чудовищную папиросу из рыжего табака, пристально
посмотрел на работницу в красном платочке, дремавшую в углу, и спросил е„
деревянным голосом:
- Вы рожали?
- Как?
- Детей, говорю, рожали?
- Рожала.
- С болью?
- Да, с болью.
- Напрасно.
Батурин от изумления проснулся, даже привскочил. Свеча отчаянно мигала,
умирая в жестяном фонаре. За окном мчались назад, ревя гудками, лязгая
десятками кол„с, обезумевшая ночь, ветер, кусты и леса. Мосты звенели
коротко и страшно. Путевые будки налетали с глухим гулом и проносились
затихая к Москве.
- Вот это шпарит! - Капитан расставил покрепче ноги. - А с болью бы
рожали, выходит, зря. От дикости. В Австралии так не рожают.
- Я знаю, что яйца пекут по-караимски, - пробормотал насмешливо Берг, -
но чтобы рожали по-австралийски - что-то не слышал.
- Вы многого не слышали, к сожалению. За эту тему с вас рубль.
- Ну рубль, - вяло согласился Берг. - Рассказывайте!
Капитан был неистощим. Рассказы сыпались из него, как пшено из лопнувшего
мешка. Сначала Берг записывал их, потом бросил, изнемогая от их обилия, не
в силах угнаться за вес„лым капитанским напором.
- Очень просто. Женщине впрыскивают в кровь особый состав и, она рожает
во сне. Поняли? Мышцы сокращаются, реб„нок выскакивает, вс„ ид„т гладко.
Ни один мускул не сда„т. Этот способ практикуется только в Австралии, и то
только в виде опыта - в тюрьмах над арестантками.
Узнал я об этом в Брисбенской тюрьме. Меня засадили за забастовку
моряков, - мы пустили на дно в Брисбене корыто со штрейкбрехерским грузом.
В тюрьме я им показал! Надзиратель прин„с ведро кипятку, чтобы я вымыл пол
в камере. Я спрашиваю:
- Будьте добры, скажите, что написано над воротами тюрьмы?
Он удивился.
- Брисбенская тюрьма его величества короля Англии.
- Так пускай король сам моет полы в своей тюрьме, я ему не обязан.
За это меня загнали в карцер. Я схватил дубовую табуретку и с восьми
вечера до часу ночи лупил в дверь изо всех сил. А парень я, видите
здоровый. Тюрьмы там гулкие, с чугунными лестницами, - чувствуете, что
поднялось. Тарарам, гром, крики. Но терпеливые, черти. Мочали. Только в
час, когда я сделал передышку, приш„л начальник тюрьмы.
- Как дела? - спросил он ласково.
- Благодарю вас, сэр.
- Вы намерены ещ„ продолжать?
- Вот отдохну малость и начну снова.
Он пожал плечами и уш„л. Я колотил с двух часов ночи до десяти утра. В
десять утра меня вернули в мою камеру, - пол был начисто вымыт.
- Это не арестант, а дьявол, - говорили сторожа. - Из-за его джаз-банда
арестантка номер восемнадцать родила на месяц раньше срока.
- Реб„нок жив? - спросил я.
- Жив.
Я написал ей поздравление на клочке конверта и передал в лазарет.
"Простите, миледи, - писал я, - что из-за меня вам пришлось поторопиться."
Она была дочь мелкого фермера и сидела за убийство мужа. Тогда вот я и
узнал об этом способе, - она родила во сне здоровую девочку. Я видел е„ в
саду при лазарете. Меня тоже потащили в лазарет: я симулировал падучую. Я
испортил им много крови.
- Вот! - Капитан вытащил из кармана синюю толстенькую книжку. - Вот
описаниие этого способа. Книга издана в Сиднее. Я перевожу е„ на русский,
Семашко издаст, и я заработаю на этом деле не меньше ста "червей".
Капитан начал развивать изумительные перспективы, - новый способ рожать
привед„т к неслыханному изобилию, женщины будут рожать каждый год,
республика завоюет весь мир.
- Матери поставят вам памятник на вашей родине в Мариуполе, - сказал
Берг. - Вашим именем будут называть детей. Вы будете богом женского
плодородия, и бронзовые пел„нки - Берг вдохновился, - бронзовые пел„нки
будут обвивать пьедестал вашего памятника лавровым венком. В вашу честь
Прокофьев напишет марш грудных детей, - торжественный марш под
аккомпанимент сосок. Рыбий жир, чудесный рыбий жир будет переименован в
жир капитана Кравченко.
Работница засмеялась. В черноте блеснули туманные огни джутовой фабрики.
Проревел гудок.
- Ну, выметайтесь, - предложил капитан. - Приехали.
Дача стояла на краю леса, на отл„те. Капитан каждый раз, когда подходил к
ней, останавливался и спрашивал:
- Чувствуете воздух?
Пахло колодезной водой и глухой осенью. Батурин растирал между пальцев
ж„лтые листья, и от пальцев ш„л запах горечи. Свежесть ветра, дождя и
похолодевщих рек пропитывала опадающую, почти невесомую листву. Осень
умирала. Смерть е„ была похожа на чуткий сон, - зима изредка уже порошила
по золотым деревьями мокрой траве реденьким и осторожным снегом.
Осенняя свежесть продувала всю дачу, особенно капитанскую комнату,
похожую на ящик от сигар.
Капитан любил плакаты параходных компаний ( Рояль - Мейль - Канада,
Мессажери Маритим, Совторгфлота, Ллойд Триестино и многих других ) и
заклеил им дощатые стены. Плакаты гипнотизировали белок. Распушив хвосты,
они сидели на бер„зе против капитанского окна и, вытаращив булавочные
глаза, цепенели перед ч„рными тушами кораблей и белыми маяками на
канареечных берегах. Крапал дождь, и виденье экзотических стран застилало
беличьи глазки синей пл„нкой сл„з и восторга.
По вечерам капитан возился над бесшумным примусом своей конструкции. Вс„
у него было необыкновенное - и примус, и механический пробочник,
отламывавший горлышки бутылок, и самодельный радиопри„мник из коробки от
папирос, и груды очень толстых книг, казавшихся старинными. Выбор книг
говорил об устойчивых склонностях их громоздкого и простоватого хозяина, -
там были лоции, мореходная астрономия, "Азбука коммунизма", Джек Лондон
по-английски, много географических карт и Библия ( убежд„нный безбожник,
он читал Библию исключительно с целью уличить во лжи поповскую клику).
На книгах спала австралийская кошка Миссури с зел„ными глазами. Он прив„з
е„ из Австралии как "подарок друзей". Миссури была худа и деликатна, не в
пример вороватым и ленивым российским кошкам.
На стенах висело штук пять часов - капитан был любитель точных
механизмов: барометров, секундомеров, хронометров и пишущих машинок. В
отсуствие хозяина часы наполняли пустую дачу живым, очень тонким стуком, и
сумрак сосновых комнат казался теплее и уютнее.
История капитанских плаваний, сиденья по тюрьмам и религиозных диспутов с
патерами была так сложна, что даже он сам не мог привести е„ в порядок.
Перед приездом в Москву капитан был начальником Мариупольского порта. Там
он с обычной прямолинейностью вывел кого-то на чистую воду, установил
суровые корабельные порядки, перегнул палку и был устран„н за недостаток
дипломатического такта. С тех пор он отказывался от сухопутных постов и
ожидал назначения на параход. Он знал, что капитанов в Союзе в двадцать
раз больше, чем параходов, и потому не торопился, - только раз в неделю он
ходил справляться в управление морского транспорта. В остальное время он
писал статьи о сво„м прошлом ( Батурин пристраивал их в морской газете ),
чинил точные механизмы и переводил книгу о безболезненных родах.
В этот вечер все трое - Берг, капитан и Батурин - собрались в капитанской
комнате: капитан пропивал гонорар за статью об углублении Мариупольского
порта. В статью он ухитрился ввернуть анекдот о дельфине-лоцмане. Этот
дельфин вводил параходы в порт Глазго и получал от портового начальства
ежедневный па„к - полпуда свежей рыбы.
- Как же он вводил? - заинтересовались в редакции.
- Плыл перед носом, - лаконически ответил капитан.
На бесшумном примусе сварили наловленных накануне Батуриным раков. Весь
день раки дрались в ведре, злобно щ„лкали клешнями и хлопали хвостами.
Миссури стояла на книгах, глаза е„ метали зел„ные брызги, она шепела, и
хвост е„, похожий на круглую щ„тку, странно дрожал. Сейчас раки лежали
успокоенные - оранжевые и пурпурные, чуть под„рнутые старой бронзой - на
синем блюде. Водка была прозрачна, как л„д, рюмки потели, и звон их
соперничал со звоном точнейших часов, спешивших к дал„кому утру.
Ледяная ночь шумела листвой по крыше. Было слышно, как за две версты
неслись поезда, изрыгая ржавое пламя. Зв„зды падали за ст„клами окон,
гонимые ветром. Уют наливался теплом, - из медного чайника со свистом
вылетал пар. Миссури ходила около стульев и нежно мяукала, вся в ярком
круге лампы-молнии, боясь ступить в тень под столом.
Батурин, выпив, любил говорить печально и значительно.
- Слышно, как уходит время, - сказал он закуривая. Табачный дым обтекал
сверкающее ламповое стекло, и он долго следил за ним. - Вот это тишина!
Берг тишины боялся. Боялся м„ртвых ночей и одиночества. Он был молчалив,
спокоен. "Тихий еврейский мальчик" - думал о н„м Батурин.
У Берга часто болело сердце. По ночам оно мотором гудело между р„бер, и
Берг затихал, не засыпая, прислушивался к предсмертной обморочной тоске.
Из упрямства, из мысли, что писатель должен пройти через вс„ он заставлял
себя спать в полуразрушенном мезонине на сене. Ветер насвистывал в щели и
ворошил сено, шагал по гулкой железной крыше, тупо стучал еловыми лапами в
оконную раму. Но Берг терпел.
Утром этого дня он, как всегда, вставал рано и пош„л на Серебрянку
купаться. В иссиня-ч„рной воде струились по дну, как волосы, м„ртвые
травы. Едкая роса капала с осин. Над ельником в тумане, как бы в дыму
пожара, выползало косматое клюквенное солнце.
Берг быстро разделся, погладил голубоватую вялую кожу. Солнечное тепло не
могло пробить мощную толщу сырости. Ледяной ветерок подымался от насквозь
промокшей земли. Берг бросился в воду, вскрикнул и тотчас же выскочил. Он
быстро и плохо вытерся и оделся. Сырые ноги зябли в рваных ботинках. В
теле не было обычной бодрой теплоты, и быстрая боль внезапно д„рнула
сердце. Берг согнулся и застонал. Если бы можно было пожаловаться - стало
бы легче, но жаловаться некому и нельзя.
Кулак, стиснувший сердце, разжимался медленно: сперва Берг мог вздохнуть
в четверть дыхания, потом в полдыхания, потом он осторожно выпрямился,
вздохнул всей грудью и, боясь споткнуться о корни, пош„л к даче.
"Надо кончать повесть, - подумал он. - Как бы не сковырнуться раньше
времени".
Писал он на подоконнике, сидя боком на продавленном плет„ном стуле.
Цепной п„с Цезарь, завидя Берга в окне, долго и обиженно лаял, а Берг
смотрел на него и грыз карандаш.
- Берг работает, - говорил, просыпаясь, капитан и стучал в стенку
Батурину. - Вставайте. Семь часов. Цезарь завыл.
Никогда Берг не писал так легко, как в этой комнате, засыпанной листвой и
сеном, под лай мохнатого пса. Солнце подымалось над Серебрянкой, небо
накрывало леса хрустальным колпаком, тишина рождалась в перелесках.
Только сердце в такт бегу карандаша билось легко и быстро.
Сейчас Берг вспомнил об этом и улыбнулся.
- Вы чего? - сказал капитан и вдруг спросил: - Вы женщин любили?
Берг смешался и покраснел.
- Два раза...
- Ну?
- Что - ну?
- Рассказывайте. Ваша очередь.
Берг помедлил, повертел пустую рюмку. Неожиданно он понял, что вот сейчас
расскажет самое главное, о ч„м даже думать позволял себе редко и неохотно.
Он взглянул на Батурина - пойм„т ли? Батурин был печален, лицо его
покрылось нервной бледностью, в углах губ лежала горечь. Он внимательно
посмотрел на Берга, усмехнулся.
- Ну, что же?
Берг вспыхнул.
- Ладно, вам же хуже, - невнятно сказал он. - Да, конечно любил. Двух.
Одна была женщина из книги - Настенька из "Идиота". Из-за не„ я первый раз
в жизни украл у отца два рубля на театр. К нам приехала труппа из Киева.
Они ставили " Идиота". Настеньку играла Полевицкая. Я проплакал на гал„рке
спектакль, потом спрятался в уборной, чтобы не уходить из театра, из
уборной перебрался под лестницу. " Идиот" ш„л два дня подряд. Я просидел
всю ночь и весь следующий день, - меня никто не заметил. На репетиции я
слышал е„ голос: потом капельдинер наш„л меня и хотел вышвырнуть. Он
обозвал меня "пархатым жид„нком", я дал ему последний рубль, чтобы он не
выгонял меня. Смешно.
Так я начал страдать из-за женщины и из-за литературы. Капельдинер
толкнул меня в шею: сиди за вешалкой, байстрюк! Я просидел до спектакля и
дрожал от страха, что меня накроет другой капельдинер, выгонит, и я больше
не увижу Настеньку.
После спектакля я пош„л к бабушке Мане, - домой я идти боялся. Я стонал
при мысли, что в жизни никакой Настеньки нет и не было. Зачем так
выдумывать, - я никак не мог понять! Зачем так мучить людей!
Берг задумался. Миссури вскочила к нему на колени, запела и начала
тереться, закрывая от наслаждения глаза и прижимая ухо.
- В антракте выпьем, - предложил капитан.
Тонко посыпался звон рюмок. За стенами начался дождь, он рассеянно
постукивал по желобу.
- Я пош„л к бабушке Мане, занял три рубля и бежал в Одессу. Отец запорол
бы меня. В Одессе меня подобрал поэт Бялик. У него была своя типография. Я
работал у него мальчиком. Вот вам одна история.
Он помолчал.
- Первая была ненастоящая женщина. Конечно, лучше ограничиться только ею.
Вторая была настоящая, русская девушка, дочь профессора. Это было под
Петербургом, на даче, на Неве. Я ходил за ней, как тень, как собачонка.
Она говорила мне: "Милый вы, милый Берг, куда вы годитесь!" Я жалко
улыбался в ответ, старался быть незаметнее. Я забыл сказать, что я гостил
у профессора, отца девушки.
По ночам было светло, - я читал Пушкина, не зажигая лампы. Горы зелени
тяжело висели над водой, вода была ч„рная и чистая - такой воды я нигде не
видел.
Как-то мы катались на лодке, я гр„б. Она откинула со лба мои волосы,
пригладила и сказала:
- Устал, мальчик мой милый?
Мы тихо пристали, вышли. Белые ночи раздражают, путают людей, я тогда
как-то забыл об этом.
Проходили мимо купальни. На лодке сидел рыбалов, я видел красный угол„к
его папиросы. Она вдруг сказала:
- Я пойду выкупаюсь, Берг. Подождите меня здесь.
- Я тоже буду купаться.
- Вы? - она искренно удивилась. - Вам ночью нельзя.
- Почему?
- Глупый вы мальчик. Да потому, что вы - цыпл„нок, еврей!
- Ладно, - ответил я, и у меня похолодело вс„ - мозги, руки, даже живот.
- Ладно, идите, купайтесь.
Она ушла в купальню. Я быстро разделся и бросился в воду. От обиды я
глотал сл„зы вместе с невской водой., быстро ослаб, меня понесло к
середине реки.Я закричал, - мне показалось, что не река нес„т меня, а
море, вспухшее море, и я не вижу берегов. " Вс„ равно, - подумал я. -
Пусть!"
Очнулся я на бонах спасательной станции. Меня растирал матрос. Над кущами
садов уже розовела заря. Она стояла на коленях рядом с матросом, в
купальном костюме, бледная, ч„рные волосы припали к е„ щекам.
- Берг, я же вам говорила! - крикнула она, когда я открыл глаза. - Вот
видите, Берг!
Я сел. Матрос прин„с мне платье. Она побежала одеваться в купальню.
Матрос сказал мне:
- С вашей комплекцией вы плавать опасайтесь. Грудь у вас узковата.
Я поблагодарил его, оделся и пош„л пешком к Петербургу. Я слышал, как она
звала меня:
- Берг, Берг, куда вы? Берг, сумашедший!
Она бежала за мной. Я остановился.
- Что с вами, Берг, милый? - спросила она с большой, настоящей тревогой.
- Куда вы?
- Оставьте меня, - ответил я глухо. - Я вас ненавижу!
Я отвернулся и пош„л через сады к мостам. Она молчала. Я не оглядывался.
Вот вам второй случай.
- Вы ненавидете е„ и теперь? - спросил Батурин.
- Да, ненавижу.
Батурин усмехнулся. Берг взял папиросу, руки у него задрожали, и он
неловко положил е„ обратно. Батурин вспомнил, как Берг закаляет себя, его
купания на рассветах, его обдуманное упорство, и вслух подумал:
- Да, это хорошо. Это правильный вывод.
Капитан определил просто:
- Антисемитка!
Дождь звенел в желобе. Казалось, он звенит годы, столетья, так равномерен
был этот привычный ночной звук. Оцепенье дождя и мурлыкание Миссури
внезапно были нарушены ударом ветра. Он хлестнул по стене гибкими ветками
бер„з, швырнул ворох листьев, капли торопливо застучали в ст„кла, и в лесу
раскатился выстрел из дробовика. Залаял Цезарь. В печной трубе
заворочалось мохнатое существо, которым пугают детей, и тяжело вздохнуло.
Капитан прикрутил лампу.
- Кто-то мотается около дома, - сказал он, всматриваясь в окно.
Цезарь гремел цепью и хрипел от бешенства. Невидимые шаги трудно чавкали
по грязи, потом в окно громко застучала мокрая рука.
- Эй, кто на дворе? - крикнул капитан и подош„л к окну. Он нагнулся и
рассматривал серое лицо за стеклом.
Человек в мягкой шляпе что-то неслышно говорил, губы его двигались. Ветки
хлестали его по спине. Капитан открыл окно, - ворвался ветер, широкий гул
леса. Лампа мигнула и потухла. Человек за окном спросил тонким малчишеским
голосом:
- Здесь жив„т Берг?
Берг бросился отворять. Незнакомец вош„л, снял пальто и оказался худым, с
л„гкой сединой в волосах. Его ж„лтые ботинки размокли, на них налипли
лимонные листья. Он несколько раз извинился.
- Я больше тр„х часов искал вашу дачу! Спорсить некого, приш„л наугад, на
огонь.
- Выпейте водки, согрейтесь, - приказал капитан.
- Я не пью.
- А вы так, смеху ради.
Незнакомец с внимательным изумлением взглянул на капитана и выпил.
Это был известный инженер Симбирцев, специалист по двигателям внутреннего
сгорания. Берг несколько раз рассказывал о н„м капитану. С инженером Берг
познакомился в столовой "Дома Герцена", где собираются по вечерам
бездомные поэты и праздные люди - любители чарльстона и фокстрота. Инженер
был склонен к литературе, любил стихи, писал их изредка и печатал под
псевдонимом.
Склонность к стихам Симбирцев тщательно скрывал от товарищей: о стихах он
говорил только с немногими поэтами.
В разговоре с капитаном Берг назвал инженера "лириком". Капитан
возмутился, - в его мозгу не укладывались два таких враждебных занятия,
как моторы и поэзия. Берг же говорил, что, наоборот, в машинах и чертежах
больше поэзии, чем в стихах Пастернака. Однажды он назвал океанские
параходы "архитектурными поэмами". Капитан фыркнул и обругал Берга.
- Такая поэма как вопр„тся в порт, так на версту завоняет всю воду
нефтью. Эх вы, слюнтяй!
Поэтому к инженеру капитан отн„сся недоброжелательно, - как может
построить даже дрянной мотор человек, склонный к лирике?! Форменная чепуха!
Серые глаза и костюм цвета светлой стали, седеющие виски и неторопливый
взгляд оценщика - таким инженер показался Батурину.
Инженер огляделся.
- Далеко забрались. Даже не верится, что в тридцати верстах Москва. Я к
вам по делу. - Он обернулся к капитану, потом взглянул на Батурина и Берга.
- Поговорим, - согласился капитан, накачивая примус. Его занимало, какие
могут быть к нему дела у этого сухого европейского человека и к тому же -
лирика.
Лирику капитан не любил. Под словом "лирика" он понимал ухаживание за
кисейными барышнями, проникновенные речи адвокатов на суде, охи и ахи,
восхищение природой, обмороки и не соответствующие мужчине разговоры,
например о болонках.
При слове "лирика" ему вспоминался неприятный случай в поезде. Напротив
него сидела красивая дама в котиковом манто. Ехала она в Тайнинку. Было
поздно, дама