Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Художественная литература
   Классика
      Паустовский К.. Блистающие облака -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  -
ыграть грубого и неуклюжего шпика. "Позвольте прикурить", потом чушь с иконой Романовых и, наконец, угроза: "Ты у меня доходишься". Он решил разузнать об американце вс„, что возможно, вызвать Батурина и тогда уже действовать. Два дня он посвятил осторожным расспросам и узнал, что американец бывает в Сухуми очень часто. Жены у него нет. Жив„т он в Тифлисе. Примерно раз в месяц приезжает в Сухум для погрузки табака. Значит время терпит. Тогда у капитана созрел сравнительно ясный план. Сначала надо найти Нелидову, если же дневник не у не„, а у американца ( в ч„м капитан был уверен ), то выудить дневник при помощи Нелидовой, поручив это дело Батурину. За Виттолем же неотступно следить. Этот план казался простым и приемлемым, - капитан гнал от себя мысль, что Нелидову, может быть, найти не удастся. - Мои парнишки найдут, - говорил он, улыбаясь, будто похлопывая невидимых парнишек по плечу. На капитана действовало, как и на всех, блистательное и густое сухумское лето. Зной дрожал дымчатой влагой. Вс„ вокруг - и море, и горы, и город - сливалось в хрустальную чашу, полную искр, блеска, теней и ветра. Цвели мандаринники. Их запах изнурял капитана, железные нервы ослабли. По собственным его словам, он дал "слабину". Потом зацвели магнолии и принесли белую и сумрачную бессоницу. Капитан слушал по ночам голос моря и с досадой думал о наступлении утра. Оно кричало сотнями красок, было похоже на фруктовый базар, полно жестикуляции, шипения шашлычного сала и клекочущих звуков. Он сравнивал и думал, что в тропиках лучше: там краски шире, громаднее, там тишина... девственный воздух наполнен исполинским медленным солнцем, подч„ркивающим эту тишину. Там солнце не мешало думать, а в Сухуме оно казалось таким же суетливым, как весь этот гомозящийся, дико вращающий белками город. "Театральщина, - думал капитан. - Вертят буркалами, а никому не страшно!" Капитан пристрастился к духану Харчилавы. На жестяной подставке были разложены помидоры. Внизу горкой лежали раскал„нные угли. Помидоры лопались и выпускали ароматный сок. От углей тянуло синеватым угаром. Качич попахивал бурдюком, но изумительно прояснял голову. И помидоры, и угли, и качич были пурпурного цвета, как и лицо Харчилавы. Красный бараний жир плавал островами во всех кушаниях - в харчо, в лоби, в гоми, - есть их, не запивая вином, было немыслимо. Капитан успокоился, особенно когда узнал совершенно точно, что Виттоль - Пиррисон уехал в Гудауты и верн„тся через неделю. Он написал об этом Батурину в Керчь и Бергу в Севастополь и решил ждать. Дни напрол„т он просиживал у Харчилавы, китель его пропах вином. Капитан предавался воспоминаниям. Завсегдатаи слушали его с большой охотой и каждого нового посетителя встречали шиканьем. Капитан курил крученные папиросы из красного, дерущего горла самсуна и рассказывал о запахе табачного дыма. Даже Харчилава переставал щ„лкать на сч„тах и неохотно выходил в заднюю комнату за вином. - Мы, европейцы, потеряли нюх, - говорил капитан и с торжеством осматривал немногочисленную свою аудиторию. - Почему? Во-первых, насморки; во-вторых, сложнейшее смешение паршивых запахов. Вот, например, я курю. Как вы думаете, на какое расстояние распространяется дым табака? На две сажени? А я вам говорю - на десять в„рст. Я вам докажу! Я жил в Австралии, в Брисбене. А на севере Австралии, где ещ„ не вымерли дикари, жил русский врач, старик. Мы, австралийцы, прозвали его Львом Толстым. Он был нашим советчиком. У него был в лесу участок земли, он с сыновьями обрабатывал его и жил фермерством. Кругом леса: не леса, а стены - не продер„шься. От моря к усадьбе была прорублена дорога, так, в сажень, не шире, чтобы проехать повозке. На берегу, у начала дороги, стоял шест и трепался флаг, потерявший всяческий цвет. Погодите,- это как раз история о табачном дыме, слушайте дальше. Да, так вот... Я поехал к этому врачу, были дела от русской колонии. Меня высадил на берег почтовый пароход, и я пош„л по дороге через лес. Я ш„л и, заметьте, курил трубку. Табак был ч„рный, он называется "би-би". Курят его матросы, у сухопутных от него моментально начинается астма. И вот в версте от фермы меня встречает врач; он вышел ко мне навстречу. Я смотрю на него, как бык в зеркало: я ничего ему не писал, по дороге меня никто не видел. Там на десятки в„рст, кроме птиц, никого не встретите. Оказывается, к врачу, прибежал туземец и сказал ему: " К тебе ид„т белый моряк, он высадился с парохода и прош„л уже половину дороги". - Я никого не видел, - сказал я врачу. - Дело в том, что и туземец вас не видел: он жив„т в тр„х километрах к западу от дороги. Когда вы шли, был ветер? - Да, сильный восточный ветер. - Ну, вот... - Доктор засмеялся. - Туземец узнал о вас по запаху табака. Он прибежал и говорит: " В лесу пахнет табаком, такой сильный табак курят только моряки, запах ид„т от Кенгуровой Ямы на полдороге, должно быть, к тебе приехал белый человек". Вот и вс„. Просто? Вот это нюх! По запаху трубки тебя вынюхивают издалека и кокнут за милую душу. Капитан вспомнил, что запах "вирджинии" помог ему найти Пиррисона и удовлетвор„нно ухмыльнулся. Среди слушателей капитана был некий Плотников, комсомолец, тихий курносый юноша, родом из Корчевы, Тверской губернии. Работал он в кооперативе. В Сухуме, среди магнолий, пальм и ультрамаринового неба, он был как-то не к месту. Звали его Аполлинарий Фролович, был он веснушчат, говорил, спотыкаясь на каждом слове, и жил с мамашей Настасьей Кирияковной на горе Чернявского, в маленьком деревянном домишке. О том, как он попал в Сухум, Плотников рассказывал, сокрушенно вздыхая и очень невнятно: выходило так, что, собственно, он не приехал, а его привезли, и не совсем привезли, а подбили товарищи. Ехали, мол, из Царицына, не то от голода, не то по поручению райкома - понять было трудно, а потом он с великим трудом выписал в Сухум свою мамашу. Он уступил капитану крошечную комнату. Сквозь дырявый е„ пол в изобилии лезли в комнату жуки, скорпионы, стоножки и прочая пакость и производили ночью такой шум, будто в комнате работал мотор. Капитан погрузился в неторопливое благодушие. Утром тихо шумели сады. Их обдувал т„плый черноморский ветер. Листва, покрытая слоем воска, блестела, как после обильного дождя, и пахла камфорой. В бамбуковой заросли мяукал кот„нок, заблудившийся в необъятных этих джунглях. Медвежонок Плотникова - Ст„па - лазил по войлочным пальмовым стволам. Капитан умывался во дворе водой из цистерны, поглядывал на море и пел. Пел он старинные украинские песни о хлопцах -запарожцах и сивой зозуле. Потом вместе с Плотниковыми он пил чай из кривенького самовара. Стол ставили под громадный банановый лист. Настасья Кирияковна покрывала его грубой скатертью. На эту идиллию сердито поглядывала из окошка хозяйка дачи, швейцарская гражданка Викторина Герман, глубоко ущемл„нная революцией и вздорная старушонка. Наколка е„ тряслась от негодования, когда "свиньи-русские" сосали чай с блюдечка со звуком, похожим на хрюканье, и крошили зубами сахар. И ещ„ медвежонок - подлый и хитрый зверь! Он утробно ревел, качался на пальмах и спал на крыше цистерны. Когда он спал, старушка оставалась без воды, - медвежонка она боялась и думала, что Плотников зав„л его нарочно, чтобы отравить ей существование. По ночам вокруг дома выли шакалы, и медвежонок глядел из комнаты в темноту зел„ными хитрыми глазами, поахивал и скр„б затылок, точно говорил: " Эх, только дайте мне их, я им покажу". Ночью с гор свежей водой лился ветер. Капитан иногда просыпался, швырял через окно в шакалов припас„нными дн„м камнями и странные мысли приходили ему в голову. Например, он думал, что в этом старинном домике, тонувшем в зарослях лавровишни, может быть, жили во времена покорения Кавказа Лермонтов или Бестужев-Марлинский. В путеводителе от вычитал, что Лермонтов и Марлинский были в Сухуми и мучились здесь малярией. На базаре капитан встречал белокурых горцев с прозрачными лицами и очень светлыми глазами. Ему рассказали, что это - чистые потомки крестоносцев, флорентийцы, отступавшие из Палестины через Колхиду и застрявшие на тысячи лет на этих благословенных берегах. Своеобразие страны затягивало капитана медленно и крепко. Он ходил с Плотниковым на Новый Афон в горы и наш„л там остатки гранитных римских маяков и мраморные плиты с непонятными надписями. Впервые при виде этих сероватых, как бы восковых плот капитан почувствовал волнение, - неведомая ему история говорила тысячелетним каменным языком. Пахло нагретым лесом, под плитами шуршали ящерицы. В сумрачных маяках густо разрастались рогы маленьких лиловых цветов. Капитан говорил ш„потом. Ему чудилось, что он в древней Колхиде, небо сверкало над головой, с моря в лес проникали синие, радостные ветры. По берегам ледяных и шумливых рек песок блестел крупинками золота. Плотников говорил, что это серый колчедан, но капитану нравилось думать, что это чистое золото. Он намыл горсть золотых крупинок, но через день они почернели, и капитан с сожалением их выбросил. Сидя с Плотниковым в густых зарослях терновника, капитан курил, смотрел, как лиловый дым табака влетали, гудя, шмели, и слушал рассказ Плотникова. Плотников, спотыкаясь, говорил: - Вы знаете, я читал... вот в этих, значит, местах... через Колхиду проходила великая дорога в Индию... это е„ остатки... Она шла через Нахарский перевал на Дербент, потом через Персию... Здесь богатые города были... Золото добывали. Сюда ссылали лучших римских людей... Вот под этим камнем, понимаете, может быть, лежит Спартак какой-нибудь или полководец, изменивший Цезарю... чувствуете... сюда Одиссей приезжал за золотом... золотое руно называется... Я читал, - это, знаете, они так делали... брали баранью шкуру, клали е„ вот в такую речонку, например Келасуру, вода в шерсть наносила золотой песок... Отсюда и название - золотое руно. - Слушай, Плотников, - сказал капитан. - Вот перейд„м к настоящему мирному строительству, тогда двинем, брат, с тобой по этому римскому пути, - обследуем. Академии наук рапорт напишем. Как думаешь, не стыдно будет таким делом заняться? - Что ж стыдно, товарищ Кравченко? Дело научное, чистое. - Так смотри, значит, двинем? - Двинем! Капитан подумал, что сейчас не хватает Батурина или Берга: они рассказали бы об этом римском пути так, что мурашки забегали бы по коже. Он вспомнил слова Берга : " Что бы вы ни делали, делайте с пафосом, иначе у вас ни черта ни получится". "Что ж, верно, - подумал капитан. - Славные ребята!" Дома после экскурсии в горы капитан застал письмо Батурина, -запоздалый ответ на телеграмму. "Я пережил жестокое потрясение, - писал Батурин, - говорить о н„м не буду, издали вы не пойм„те. На Нелидовой жениться не собираюсь, бросьте ваши шуточки. Я, прежде всего, е„ не наш„л. Берг бездействует. Уже июль, а мы ни черта не сделали. Нажимайте, иначе мы сядем". - На черта мне сдалось нажимать! - пробормотал капитан. - Погоди, получишь второе письмо, тогда запо„шь иначе. Но вс„ же он решил посвятить Плотникова в тайну поисков. Плотников подумал, поплевал на папироску и ответил: - Ну что ж. Помогу. Дело, по-моему, почти государственное. Он действительно помог. Через несколько дней он рассказал капитану, что Виттоль опять в Сухуме и сейчас уехал в Очемчиры за табаком. - Надо ехать вслед, - забеспокоился капитан. - Ч„рт его знает, что у него там в Очемчирах. Плотников отпросился с работы на два дня, и они уехали. В Очемчирах Виттоля не застали, - час назад он выехал на лошадях обратно в Сухум. Капитан побагровел и стукнул кулаком по столу. Они сиделе в духане. - Сукин кот! - Он хмуро посмотрел по сторонам. - Опять я зеванул. Надо сейчас же жарить в Сухум. Духанщик посоветовал сговориться со шкипером Абакяном. Шкипер собирался вечером отойти в Сухум. Нашли Абакяна. Он сидел на палубе паршивенькой моторной фелюги со странным названием "Ошибка революции" и ел кефаль. Абакян был суетлив, предупредителен, видимо побаивался капитана. - Что за название такое - "Ошибка революции", а? - грозно спросил капитан. - Что это значит? - Ницего не знацит. Цестное слово, ницего - залопотал Абакян и объяснил, что фелюгу построили после революции, фелюга вышла дрянная, вот и назвали е„ "Ошибкой". - Вот здули! Что за народ, ей-богу, ч„рт его знает! Абакян виновато заморгал глазками и подтянул широченные коричневые штаны. Из-под синей его каскетки стекал пот. Пассажиры были страшные, - как бы чего не вышло ( у Абакяна в трюме был запрятан безакцизный табак ). Он пош„л к духанщику и долго с ним совещался. Духанщик подумал, высморкался в полу бешмета и таинственно подн„с Абакяну ошеломляющую новость. - Чекисты! Тебя доведут до Сухума, и там ты пропал. Сделай так, чтобы не попасть в Сухум. Понимаешь? Абакян поплевал, поцокал и пош„л на берег. -Ай, ошибка, ай, ошибка, слуцилась! - бормотал он, вытирая рукавом пот. Руки его дрожали от скорби. Конечно, он пропал. Уныние плоских и грязных Очемчир усугубляло тоскливое настроение. Он решил удрать раньше срока, но на палубе "Ошибки" заметил страшных пассажиров. - Сидят, собаки, - прошептал он, - сидят, шакалы, ч„ртовы дети, холера на их головы! Приходилось подчиниться судьбе. Вечером в редком тумане снялись с якоря и пошли. Ветра не было. Работал мотор; он сопел и брызгал нефтью. Стык его быстро усыпил капитана и Плотникова. Абакян сидел на руле. Скупые огни Очемчир отодвигались, меняли места, гасли на пустой малярийной равнине. Горы ушли в глубь страны. Капитан повертелся на палубе, пробормотал, что "у пиндосов и в море блохи" и уснул. Волны шуршали о борта, как разрезанный ш„лк: "Ошибка революции" шла полным ходом. На рассвете капитан проснулся и растолкал Плотникова. Подходили к Сухуму; в рассветной мути, полной снов, горели редкие огни. Капитан потянулся, посмотрел на Абакяна. Абакян спал, обняв штурвальное колесо. Голова его ездила по ободу, каскетка свалилась. - Ну и дряной шкиперишка! - Капитан тряхнул Абакяна за плечо. - Что же ты спишь, зараза, на штурвале! Суда не нюхал, арестант? Абакян помотал головой, замычал и свалился на палубу. Капитан отодвинул его ногой, стал к штурвалу и сказал вниз мотористу: - Ты хоть не спи, ч„рт вас знает! Вот скажу начальнику порта, какие вы моряки. Из трюма раздалось недовольное бормотание: моторист не спал. Капитан взглянул на берег, прищурился и потряс головой, будто сбрасывал сон. Потом снова взглянул на берег. - Что за лавочка? - пробормотал он и вдруг крикнул Плотникову: - Гляди на берег, видишь? Впереди были огни, унылый и плоский берег, горы отступили в глубь страны, и капитан узнал вчерашний духан, где ему посоветовали сговориться с прохвостом Абакяном. - Очемчиры! - проревел он и толкнул Абакяна. Тот вскочил. - Очемчиры, бей тебя гробовой доской! Что у тебя, руль заклинило, паскуда? - Заснул немнозко, - залопотал Абакян. - Руль взял на борт, ай, какая ошибка вышла, ай, ошибка! Пока капитан и Плотников спали, "Ошибка революции" сделал гигантский круг по морю и снова подходила к Очемчирам. Капитан, зная себя, сдержал бешенство, подступившее к горлу. - Ну, погоди, - сказал он глухо Абакяну. - Недолго ты проплаваешь на своей "Ошибке", барахольщик. Я заявлю начальнику порта. - Цто я могу делать, - ответил Абакян. - Я тоже целовек. Он перехитрил капитана. Капитан и Плотников нашли извозчика и уехали. Абакян сидел в духане и повизгивал от хохота. Безакцизный табак мирно лежал за обшивкой. В Сухуме капитан узнал, что Виттоль уехал в Батум вечерним пароходом. Он выругался, замолк, а через день уехал вслед за Виттолем на "Рылееве". Море было свежее. Шла серая пенистая волна, и это успокоило капитана. Но вс„ же, прощаясь с Плотниковым, он сказал: - Ну и ч„ртова страна! Ты плюнь, уезжай отсюда. В жарком камбузе он достал чашку крепкого кофе, вдохнул запах машинного масла, угля и просмоленной палубы, поглядел, как волна моет ч„рные грязные борта, и почувствовал себя дома. СЛУЧАЙ В МЕБЛИРОВАННЫХ КОМНАТАХ "ЗАНТЭ" Жизнь черноморского грека слагается из несложных вещей: ч„ток, фаршированного перца, торговли рыбой и лимонами, тучной жены и гамливых детей. Сиригос, содержатель меблированных комнат "Зантэ", керченский грек, ел фаршированный перец, торговал рыбой и с хвастловостью пафянина называл свою гостиницу не "Зантэ", а " Гранд-Отел" ( без мягкого знака ). Сиригос был легкомыслен и кипуч. По вечерам он ходил в кино с знакомыми работницами с табачной фабрики, бывшей Месаксуди. Батурину, жившему в "Зантэ", это было хорошо известно, так как мадам Сиригос - еврейка из Гениченска - неоднократно кричала в кухмистерской служанкам: - Слушайте, девушки! Разве же можно честной женщине жить с пиндосом? Это не люди, а вылитые жулики. Вот мой, несмотря что имеет четыр„х детей, гуляет с барышнями, как последний. Тьфу! Он плевала под стол, колыхая на могучем животе засаленный капот. Она вспоминала ш„лковые чулки, подаренные Сиригосом какой-то Глаше, и говорила злорадно: - Ну ничего. Когда-нибудь таманские хлопцы налупят ему морду и отучат от этих паскудств! Пыльные сумерки Керчи, тот час, когда в номере Батурина сама по себе зажигалась электрическая лампочка, были наполнены грохотом этих речей. Во дворе худые татарские лошади с хрупом жевали ов„с. Батурин, обливаясь т„плой водой из крана, думал, что лучшее время в Керчи - ранний вечер. Есть города, похожие на сон. Такова была Керчь. Тысячелетняя пыль лежала на е„ мостовых. Дули ветры, шелуша сухие акации на бульваре. Ночи были так же пустынны и печальны, как дни. Батурин быстро слабел. Часами он лежал на скрипучей кровати, гляда на лысую, как могила, гору Митридат, и думал о Вале. Сизый степной вечер опускался на город тяжело и тихо. По ночам Батурин просыпался и плакал. Казалось, нет в мире ничего тяжелее и удушливее этих сл„з. Он чувствовал, что у него ржавеет сердце. Мыслы его были сплошным безмолвным воплем о нелепости смерти. Город - простой и маленький - представлялся ему сложнейшим узлом кривых переулков, лестниц и дворов. Часто он не находил дорогу к Сиригосу, путался по базару и по нескольку раз проходил через один и тот же перекр„сток, вызывая недоумение у чистильщика сапог. Старость тяготела над Керчью, стоявшей на скифских могилах. Портовые склады, сожж„нные деникинцами, глядели на пролив гигантским черепами. В них жили бродячие псы и беспризорные, а по ночам уныла подвывал норд-ост. Батурин выходил по ночам и ш„л к складам. Портив них о выщербленную набережную билось море. Он сидел до утра на камнях; мысли дрожали в голове, как вода, и Батурин с горечью думал, что это - начало психической болезни. Ч„рный пролив монотонно гудел; город помаргивал в ночь ж„лтыми огнями. Изредка с юга доносился неясный, простой запах соли и свежей ночи. Батурин дрожащими пальцами закуривал папиросу за папиросой. Беспризорные быстро привыкли к нему, выползали из складов и выпрашивали "бычки". Ночью они были суровы и печальны, дн„м же на базаре, Батурин их не узнавал. Ночью они молчали, по„живаясь; иногда сидели рядом с Батуриным серой кучей тряпья и шептались. Он улавливал в этом ш„поте неясные мечты о Крыме, о солнце, водке и женщинах. Его они не трогали - казалось, понимали, что с ним происходит. Только один раз беспризорный, по прозвищу "Червонец", сказал ему: - Вы, дядя, бросьте убиваться. Хотите, я вам марафету достану? Батурин отказался и дал ему три рубля. С тех пор Червонец каждую ночь выходил и сидел рядом с Батуриным. Дн„м на улицах он прятался от Батурина и издали виновато улыбался. Волосы его торчали ежом, и улыбка казалась ослепительной на сером от грязи сморщенном лице. В одну из ночей у склада Батурин вспомнил о Пиррисоне. Он давно бросил поиски. Они казались нелепыми после того, что случилось. В эту ночь к нему пришла та же мысль, что в Бердянске. - Я убью Пиррисона, - сказал

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору