очень боялась и искала в вагоне попутчика. Капитан сказал ей:
  - Тайнинка - место известное. Там вам голову оторвут и в глаза бросят.
  Дама обиделась: "Какой грубиян!" - "Лирическая дама" - подумал капитан. С
тех пор каждый раз при слове "лирика" он вспоминал эту даму и придумывал
ей имена: Лирика Густавовна, Лирика Панкратьевна, Лирика Ивановна. Эти
имена назойливо лезли в голову, капитан злился и в конце концов
возненавидел даму с дурацким именем и заодно всех лирических поэтов. Об
этом он сказал Батурину.
  - Ну а Пушкин?
  Капитан рассердился.
  - Что вы бер„те меня на бас! Какой же Пушкин лирик!
  Батурин махнул рукой и прекратил с капитаном разговоры о литературе.
  - Алексей Николаевич, - спросил Берг Симбирцева, - как поэма?
  - Работаю, - неохотно ответил Симбирцев.
  "Работает, - ядовито подумал капитан. - Он работает!"
Капитан начал бешено накачивать примус, мысленно приговаривая при каждом
свисте насоса: работай, работай, работай! Бесшумный примус не выдержал и
загудел. Капитан озадаченно посмотрел на него, плюнул и сел к столу.
Раздражение его прошло.
  - Поговорим, - повторил он, закуривая.
  Батурин и Берг понимали, что дело важное, иначе Симбирцев не приехал бы
вечером к ним, зимникам, за тридцать в„рст от Москвы.
  - Дело простое. - Симбирцев медленно помешал чай. - От Берга я знаю, что
вы без работы, - он говорил, обращаясь к одному капитану. - И вы и вот...
товарищ, - он посмотрел на Батурина. - Да, вы пишите очерки в газете, но
это случайная работа. Берг, вообще человек свободный, жив„т на двадцать
рублей в месяц.
  - Хорошенькая свобода, - пробормотал Берг.
  Симбирцев помолчал, потом спросил неожиданно:
  - Вы слышали о л„тчике Нелидове?
  - Тот, что разбился в Чердынских лесах?
  - Тот самый. Я хочу предложить вам одно дело, но оно требует большого
предисловия. Пожалуй, проговорим до рассвета. - Он виновато улыбнулся.
  - Ну что ж, - капитан повеселел. Любопытство его было неистощимо. -
Валяйте. Мы и без вас просидели бы до утра вот за этим...
  Он хотел щ„лкнуть пальцем по бутылке водки, но раздумал и щ„лкнул по
красному панцирю гигантского рака.
  Симбирцев начал говорить. Его ломающийся голос окреп.
  Он нервно проводил рукой по волосам. Рассказ его разворачивался скачками;
в провалах, словесных пропастях Батурин угадывал прекрасные подробности,
отброшенные торопливой рукой. Синий дым табака рождал мысли о Гофмане. Дым
скользил по плакатам' ветер шумел в снастях этих бумажных кораблей.
  Только дважды капитан прервал рассказ инженера восклицаньем:
  - Да, это человек!
  Возглас, этот сразу расширил рамки рассказа. Батурин вздрогнул, и
гордость, почти до т„плых сл„з, до дрожи, заволновалась в н„м.
  - Да, вот это человек, - прошептал он вслед за капитаном.
  Он был ошеломл„н, как от удара ослепительного метеора в их скромную
Серебрянку.
  Иная жизнь катилась ритмическим прибоем. На минуту Батурин потерял нить
рассказа. Ему почудилось, что капитан распахнул окно, и за ним не ч„рный
лес и пахло не мокрой псиной от Цезаревой будки, а стояла затопленная
ливнем чужая страна. Серебряный дым поднимался к чистому и драгоценному
небу. О. Генри мылся вместо Берга у колодца, капли стекали с его
коричневых пальцев. Солнце пылало в воде.
  В прихотливом нагромождении опасностей, встреч и трудных часов ночной
работы открылись контуры необычайной истории - близкой нашему веку и
вместе с тем дал„кой, как во сне.
  Газетная заметка об этой истории не вызвала бы и тени такого волнения,
какое появилось в щетинистом лице капитана.
  Батурин был тоже взволнован. В этом волнении он пров„л всю мягкую,
полную зеленоватых закатов зиму, стоявшую на дворе в том году. Он понял,
что история эта неизбежно зацепит его своим острым крылом и к прошлому
возврата не будет.
  - Не будет! - кричал он про себя и смеялся.
  Искуш„нный читатель прочт„т эту историю и пожм„т плечами, -стоило ли так
волноваться. Он скажет слова, способные погасить солнце:" Что же здесь
особенного?" - и романтики стиснут зубы и отойдут в сторону.

  ДНЕВНИК Л‚ТЧИКА

  Вот рассказ Симбирцева.
  - Значит, вы слышали о л„тчике Нелидове? Этой весной он разбился в
Чердынских лесах во время агитпол„та по северу. Его нашли в тайге на
четв„ртый день после падения. Он заблудился в тумане и отклонился далеко
на север. Похоронили его в Чердыни.
  Он помолчал.
  - Нелидов - мой друг. Это была светлая и смелая голова. Он любил
литературу не меньше своего л„тного дела. В кабинке его самол„та нашли
книгу О. Генри с пометками в записями на полях. Некоторые из них я вам
прочту. Но дело не в записях. Нелидов оставил дневник. Он че решался брать
его в пол„ты. "Разобь„шься - сгорит", - говорил он и оставлял его у сестры
- киноартистки.
  Суть дела, ради которого я приехал, именно в этом дневнике. Дневник я
видел ещ„ при жизни Нелидова, мельком просматривал и кое-что даже выписал.
С большой этот научный и литературный труд можно назвать дневником. Это
нечто совершенно новое в литературе, да и вообще в истории культурного
человечества.
  Капитан кашлянул.
  - Как бы вам объяснить. Возьм„м хотя бы план.. Начинается дневник с
исследования, о сопротивлении воздуха при пол„те. Много выкладок, цифр, но
вс„ это неожиданно и очень кстати пересыпано мыслями из дневника Леонардо
да Винчи, своими личными записями, теми чувствами, какие возникали у
Нелидова при работе над этим специальным л„тным вопросом.
  Он, конечно, исходил из положения Леонардо, простого и гениального, как
закон тяготения. "Птица, - говорит да Винчи, - при пол„те опирается на
воздух, делая его более густым там, где она летит." Нелидов дал ряд
изумительных наблюдений над пол„том птиц, - особенно много он пишет о
журавлином пол„те. Здесь же Нелидов вставил короткий очерк о птицах в
литературе - от иудейских голубей Майкова до голубей поэта Багрицкого, до
чудесных его стихов о птицелове Диделе. Поначалу это кажется хаотичным, но
через пять - десять страниц уже улавливаешь в обманчивом беспорядке
записей облик человека, никогда не оглядывающегося назад.
  От этой темы Нелидов переходит к проекту авиамоторов. Он был л„тчиком
группы "четыре тысячи пятьсот метров". Л„тчиков по выдержке и здоровому
сердцу делят на несколько групп. Первая группа - тысяча пятьсот метров. В
не„ входят л„тчики, которым выше тысячи пятьсот метров летать не
разрешают. Группы, постепенно повышаясь, доходят до четыр„х тысяч пятьсот
метров, до группы " высотных л„тчиков", куда был причислен Нелидов.
  Наилучшими он считал пол„ты "под потолок" - пока держит мотор.
Естественно, что его занимал вопрос о высотных моторах. В этой области ему
удалось сделать большое открытие.
  "Разве у нас моторы? - говаривал он. - Это несгораемые кассы."
Обычно мотор в тысячу сил весит две тысячи кило. - Нелидов сконструировал
тысячесильный мотор весом в пятьсот кило. Это значит, что самол„т с его
мотором может взять вчетверо больше горючего и вчетверо удлинить пол„т.
  На высоте мотор страдает, как и человек, горной болезнью: он задыхается,
и пульс его быстро падает. Мотору нужен заряд кислорода. И вот Нелидов
придумал особый тип конденсатора, сгущающего разряж„нный воздух тех
страшных высот, куда он подымался, и нагнетающего его в циллиндры для
взрыва. Нагнетание производит турбинка, действующая от напора воздуха.
  Все эти проекты есть в дневнике. Вы понимаете какая это ценность для
нашего воздушного флота.
  Высоты меняют людей. После высотных пол„тов Нелидов терял раздражавшую
неврастеников жизнерадостность. Он сильно бледнел и смотрел на вс„
окружающее так, будто видел его сквозь стекло, - прозрачно смотрел. Я бы
назвал это состояние оцепенением высот. Я спросил его, что он чувствует
вверху. Он дал мне дневник и отчеркнул ногтем страницу: "Прочти вот это."
Он писал:
  "На высоте - сознанье, память, мысли - вс„ обостряется. На высоте я один.
Я ощущаю в себе центростремительную силу.
  Высотные пол„ты делают людей индивидуалистами. Только на высоте четыр„х
километров можно понять, что такое вот эта моя голова, дать ей настоящую
цену. Любовь и ненависть, пережитые внизу, обжигают сердце.
  На высоте я всегда кричу, стараюсь перекричать мотор. Я кричу одну только
строчку чьих-то стихов - "Земля, как мать, нежна к забытым божествам", - и
от возбужденья у меня холодеют руки.
  Почему вс„ это происходит - не знаю".
  Был с ним один случай. Результаты его получились неожиданные. Во время
пол„та он встретил дождь. Дождь ш„л полосой. Нелидов повернул аппарат и
стал гонять как безумный вдоль водяной стены. Мотор грозно и недовольно
ревел - ему не нравилась эта забава. Дождь стоял до самой земли совершенно
бесшумный ( на высоте дождь не шумит ). Внизу лежали оз„ра.
  Нелидов летел на гидро. Он сел на одно из оз„р. Синий и золотой горизонт
закачался в глазах. На берегу стояла деревня, в ней жили кустари - бывшие
богомазы. Нелидов прожил там два дня, чинил мотор. Кустари подарили ему на
прощанье ящичек. На н„м была изображена лаковыми красками лубочная п„страя
страна.
  Нелидов вернулся в Москву, взял отпуск и уехал в эту деревню. Он исходил
пешком весь кустарный район и написал монографию о кустарных промыслах -
лаковых изделиях, кружевах, выделке замши и набойке. Он прив„з коллекцию
набоек и подарил кустарному музею. Мотив петушка на тканях приводил его в
восторг.
  Работа о кустарных промыслах вписана в дневник. Он пишет с большим
знанием дела. Он проследил до мельчайших подробностей способы работы,
выведал секреты прочных и ярких красок и изучил происхождение кустарного
орнамента.
  После этого Нелидов совершил два агитпол„та по северу. Между пол„тами был
перерыв , и за время перерыва он ухитрился написать две прекрасные работы:
о поэте Мее и о "сколачивании фразы". Последняя работа особенно интересна.
Она состоит только из примеров, объяснения к ним скупы и отрывочны.
Нелидов бер„т ряд рыхлых, неуклюжих фраз из книг некоторых писателей и
"чистит" их, выбрасывает лишние слова, пригоняет и свинчивает с такой же
тщательностью, как собирает мотор.
  Он обдумывает каждое слово, и в результате фраза у него крепка, свежа,
понятна. Освобожд„нная от столетней накипи, она получает первозданную
ясность. Русский язык насыщается мерностью латинской речи, птичьем плачем
китайской, полутонами французской. Нелидов раскрывает вс„ великолепие
языка. Язык становиться его новой страстью.
  О Мее Нелидов написал очерк, вернее биографию этого почти выброшенного из
памяти поэта. Мей кажется, в передаче Нелидова, гофманским персонажем.
Нелидов прекрасно понимал недостатки Мея, но говорил, что ему можно вс„
простить за эти вот строки:

  Феб утомл„нный закинул свой щит златокованный за море.
  И разливалась на мраморе
Вешним румянцем заря.
   
Меем Нелидов заинтересовался во время первого агитпол„та по северу.
  Было это в Усолье, где Нелидов застрял из-за дождей. Самол„т поставили на
выгоне, накрыли брезентом, привязали к кольям и приставили для охраны
бородатого милиционера. При виде Нелидова милиционер хрип и мигал красными
глазками.
  Городок поливали дожди. Каждую ночь Нелидов вставал, натягивал задубевший
дождевик и ш„л проверять охрану. Охрана уныло бодрствовала.
  Нелидову отвели комнату в почтово-телеграфной конторе - одном из лучших
зданий города. В комнате пахло сургучом, штемпельной краской и водкой.
Начальник конторы, - одинокий горбун и пьяница, сосед Нелидова по комнате,
- при первой же встрече, когда Нелидов выскочил из кабинки и, оглушенный,
жал руки представителям власти, потянул его за рукав и крикнул:
  - Вы на земле одно ухо всегда завязывайте! Оно тогда в воздухе лучше
слышать будет.
  Нелидов взглянул с изумлением.
  - Я это дело понимаю! - снова крикнул горбун. - В воздухе надо иметь
слух острый, чтобы в моторе каждую пылинку слыхать.
  - А ведь верно, - подумал Нелидов и улыбнулся горбуну. - "Пожалуй,
попробую."
В честь Нелидова был устроен банкет в бывшей пивной. Вдоль стены
протянули кумач„вый плакат:"Привет первому воздушному гостю". Керосиновые
лампы пылали на столах с водкой и закусками.
  Нелидов чувствовал себя неловко, - очень он был тонок и молод среди
грубоватых и небритых людей. Когда он вош„л свежий, в ловком френче, с
орденом Красного Знамени, когда его мягкий пробор склонился перед
председателем уисполкома, тискавшим его руку, кто-то из усольских дам
ахнул. Кругом зашипели. "Гражданка Мизинина", - сказал предостерегающе
председатель и покраснел.
  За столом Нелидов говорил мало. Ему вс„ вспоминалась Ходынка, мокрая
трава, серый "бенц", привезший его на аэродром, огни предутренней Москвы.
Он потупясь, слушал речь председателя.
  - Спасибо, не забыли, - говорил тот, однообразно помахивая рукой. -
Дорогой наш воздушный гость пусть не взыщет, - сторона наша зырянская,
лесная - одни волки да сосны. Настоящих советских людей мы почитай что не
видели. Советская власть делает вс„ для трудящихся. Советская власть в
леп„шку расшибается, - и вот результаты, товарищи! С нами, в волчьей нашей
глуши, сидит советский л„тчик, кавалер пролетарских орденов. Не то важно,
что прислали к нам самол„т, а то, что показали нам нового человека - каков
он должен быть. Пример берите, товарищи, чтобы каждый был с таким багажом
в голове; рабочий, а культура на н„м такая, что с кожей е„ не сдер„шь.
  Нелидов покраснел и встал. Напряж„нный взгляд чьих-то глаз остановился на
н„м, и стакан в сухой руке л„тчика дрогнул. Глядя только на эти глаза, на
побледневшее девичье лицо, он начал говорить ответную речь.
  Он говорил тихо. Говорил об авиации, о том, что он счастлив покрывать
сотни в„рст над сплошными лесами, чтобы доставить затерянным в глуши людям
возможность радоваться вместе с ним человеческому гению, упорству,
смелости.
  Он сел. Тогда встала девушка с взволнованным лицом. В свете ламп е„
волосы были совсем золотые. Она потупилась и очень тихо, но упрямо сказала:
  - Возьмите меня в Москву, - я не боюсь. Я учиться хочу. Не могу я здесь
оставаться.
  - Наташа, сядь - строго сказал председатель и, извиняясь шепнул Нелидову:
- Дочка моя. Вс„ плачет - в Москву, в университет. Как вы прилетели -
совсем спятила.
  - Что же. На обратном пути залечу, возьму.
  Наташа взглянула на Нелидова так, что он даже подумал: "Не язычники ли
они, эти усольцы. Смотрят как на божка, даже страшно."
Банкет стал шумнее. Говорили о медведях, волках, ольхе, сплаве и охоте. В
разгар банкета горбун-почтарь потребовал тишины и пьяно запел:
  Графы и графини!
  Счастье вам во вс„м.
  Мне же лишь в графине,
И притом - в большом.
  На него зашипели: " С ума спятил - петь про графов и графинь!" Почтарь
сконфуженно умолк, спрятался. Когда возвращались с банкета, горбун,
придерживая Нелидова за локоть, сказал:
  - Поэта Мея читали? У меня есть книжка, я вам принесу. Был он нищий,
несчатный человек, пьяница. Зимой замерзал, топил печи шкафом красного
дерева, честное слово. Выйти было не в чем. Я между тем великие богатства
словесные носил в голове, великолепие языка неслыханное. Однажды на
закате, так сказать, жизни подобрал его граф Кушелев, прив„з к себе на
раут. Женщины-красавицы пристали к Мею, чтобы проч„л экспромт. Он налил
стакан водки, хватил, сказал вот то самоое, что я пел, - "Графы и графини,
счастья вам во вс„м", заплакал и уш„л. Так и кончил белой горячкой, хотя и
был немец.
  Нелидов в Усолье плохо спал, - мешала полярная тьма, храп за стеной и
тараканы. Самол„т прочно завяз в глине. Приходилось ждать. Страдая от
бессоницы, Нелидов начал читать Мея, в результате - работа об этом
эклектике, действительно пышном и несчастном.
  На обратном пути Нелидов залетел в Усолье, взял Наташу и доставил е„ в
Москву. Она и сейчас в Москве, - хорошая девушка, вузовка. Вскоре после
этого Нелидов погиб.
  - А дневник где? - строго спросил капитан.
  - Дневник оставался у его сестры. Она уехала на юг, - Симбирцев
насмешливо улыбнулся, - искать пропавшего мужа. Уже полгода о ней ничего
не известно. Е„ муж долго вертелся в Москве ( он кинооператор, по
происхождению американец), потом за неделю-две перед гибелью Нелидова он
бросил жену и скрылся. Она уехала на юг вслед за ним, - дневник увезла с
собой. Так рассказывает Наташа. Нелидова - женщина взбалмошная, от не„
можно ждать самых нелепых поступков. Возможно, она найд„т мужа и уедет с
ним за границу, но дневник во что бы то ни стало надо отобрать. -
Симбирцев будто жирной чертой подчеркнул
это слово. - Он слишком ценен для того, чтобы мы могли выпустить его из
рук.
  - Кто это мы? - спросил Берг.
  - Воздушный флот и русская литература.
  Капитан засвистел: сильно сказано!
  - Нелидову надо найти и дневник отобрать. Для этого нужны смелые, ни с
чем не связанные люди, немного авантюристы.
  - Я протестую, - капитан скрипнул стулом.
  - Не важно. Обидеться вы успеете всегда. Я говорю о деле, а не о ваших
чувствах. Проект мотора в пятьсот кило не валяется на улице, и ценность
его для государства громадна. Государство, в лице одной из организаций
да„т на поиски немного денег. Я в этом участвовать не могу, я болен. Это
для вас. - Симбирцев кивнул на капитана.
  - Второе - для Берга и товарища ( Батурина - подсказал Берг) ...
Батурина, - повторил Симбирцев. - Дневник этот- событие в литературе наших
дней.
  - Ясно!
  Капитан поднялся исполинской тенью на стене и хлопнул по столу тяж„лой
лапой. Упали рюмки. Миссури проснулась и презрительно посмотрела на
красное от волнения капитанское лицо.
  - Ясно! Довольно лирики, и давайте говорить о деле. Мы согласны.
  Батурин встал, налил водки. К окнам прильнул синий туманный рассвет.
Батурин выпил рюмку, вздрогнул и спросил:
  - Поехали, капитан?
  - Поехали! Будьте спокойны - этот американский шаркун вспомнит у меня
папу и маму.

  "СТОЙ, Я ПОТЕРЯЛ СВОЮ ТРУБКУ!"

  Берг условился с Симбирцевым встретится во Дворце труда, в столовой. В
сводчатой комнате было темно. За окнами с угрюмого неба падал редкий снег.
Сухие цветы на столиках наивно выглядывали из розовой бумаги.
  Берг сел боком к столу и начал писать. Он написал несколько сточек,
погрыз карандаш и задумался. В голове гудела пустота, работать не
хотелось. Вс„, что было написано, казалось напыщенным и жалким, как цветы
в розовой бумаге: "Бывают дни, как с перепою, - насквозь мутные, вонючие,
мучительные. Внезапно вылезает бахрома на рукавах, отста„т подм„тка, теч„т
из носу, замечаешь на лице серую щетину, пальцы пахнут табачищем. В такие
дни страшнее всего встретится с любимой женщиной, со школьным товарищем и
с большим зеркалом. Неужели этот в зеркале, в мокром, обвисшем и пахнущем
псиной пальто, - это я, Берг, - это у меня нос покраснел от холода и руки
вылезают из кургузых рукавов?"
Берг разорвал исписанный листок. "Ненавижу зиму, - подумал он. - Пропащее
время!"
Настроение было окончательно испорчено. Берг вышел в т„мный, как труба,
коридор и пош„л бродить по всем этажам.
  На чугунных лестницах сквозило. За стеклянными дверьми пылились тысячи
дел и сидели стриженные машинистки, главбухи и секретари. Пахло пылью,
нездоровым дыханьем, ализариновыми чернилами.
  Берг поглядел с пятого этажа в окно. Серый снег ш„л теперь густо, как в
театре, застилая Замоскворечье. На реке бабы полоскали в проруби бель„,
галопом мчались порожние ломовики, накручивая над головой вожжи. Прош„л
запотевший, забрызганный грязью трамвай А. Из трамвая вышел инженер с
женщиной в короткой шубке; она быстро перебежала улицу.
  Берг, прыгая через три ступеньки, помчался в столовую. Симбирцев был уже
там. С ним сидела высокая девушка в светящихся изумительных чулках.
  - Вот Наташа, - сказал Симбирцев Бергу. - Тащите стул, будем пить кофе.
  Берг пош„л за стулом. Ему казалось, что Наташа смотрит на его рваные
калоши,- он покраснел, толкнул соседний столик, расплескал чашку кофе.
Человек во френче посмотрел на него белыми злыми глазами. Берг пробормотал
что-то невнятное, на что френч брезгливо ответил:
  - Надо же ходить аккуратней.
  "Удрать бы, - подумал Берг, но удирать было