ану, сидевшему на крыльце его свайной хижины.
  - Слушай, Кравченко, ты какими пулями в него стрелял?
  Капитан сделал страшное лицо и зашикал. Заремба спохватился, покраснел,
вош„л в комнату и повторил свой вопрос ш„потом.
  - Никелерованными, из браунинга. Такие пули теперь нигде не достанешь.
  - Вот, значит, верно. Его это дело, Терьяна. Сиделка рассказала, что у
него вытащили пулю с никелевой оболочкой. К нему меня не пустили. Да
теперь и не нужно. Дело ясное.
  Заремба посопел, потом решительно встал.
  - Нет, брат, - это не спекулянты. Они или контрабандисты, или ещ„ почище
- шпионы. Спекулянт на мокрое дело не пойд„т. Понял?
  - Понял.
  - То-то и вот! Раз Виттоль здесь, надо его брать. Пошли в город!
  Когда шли в город, капитан думал, что Заремба слишком просто решает
вопросы. "Надо его брать, надо его брать, - подразнивал он Зарембу. - А
как его возьм„шь? Пойд„т он за тобой, как тел„нок!"
В городе зашли к "Бедному Мише" обдумать дальнейшие планы. Капитан
оглядел посетителей, но ничего подозрительного не заметил. Сидя за кофе,
он неожиданно рассказал Зарембе о курдянке, Заремба хмыкнул. Капитан
побагровел, отвернулся и полез в карман за портсигаром. Мельком он
взглянул за окно и обмер, - на пристани среди турок-фелюжников стоял
Пиррсон. Серый его плащ тусклой чешу„й блестел под солнцем. Он был без
шляпы, русые волосы бледно отсвечивали. Стоял он спиной, и капитан узнал
его тяж„лый затылок.
  Капитан стиснул руку Зарембы, показал на фелюжников глазами и сказал
хрипло и невнятно:
  - Гляди - он!
  Виттоль говорил с турками. Турки слушвли хмуро, качали головами. Очевидно
ш„л неудачный торг.
  - Заремба! - Заремба по тоону капитана понял, что тот решил действовать
стремительно. - Если он увидит меня - крышка. Стрельбу на улице не
подымешь! Следи за ним. Надо выследить его до гостиницы. Как только он
войд„т в номер, - стоп, тут будет другой разговор. Ты войд„шь первым,,
скажешь: приш„л мол, от Терьяна, прин„с письмо. Я войду следом. Чуть что,
хватай его за руки, кричать он не будет.
  - Понял. - Заремба вспотел, медленно встал и переш„л за столик, стоявший
на улице недалеко от турок. Виттоль - Пиррисон повернулся и быстро пош„л к
"Бедному Мише". Капитан сжался, достал деньги, положил на столик и встал,
- надо было выскочить в дверь на узкую улицу, запруженную ишаками.
Пиррисон уже заходил в кофейню.
  Капитан рванулся к двери, зацепил мраморный столик. Столик упал с
невероятным грохотом и разлетелся на сотни кусков. С улицы повалила толпа,
жадная до скандалов, зрелищ.
  - Рамбавия! - закричал хозяин духана, жирный грузин. - Ради бога, что ты
делаешь, дорогой!
  Капитан обернулся, полез за бумажником, чтобы заплатить за столик, и
столкнулся лицом к лицу с Пиррисоном.
  - Вот ч„ртова лавочка! - сказал капитан, красный и злой.
  Пиррисон вежливо приподнял шляпу и прош„л мимо. Заремба прош„л следом и
тихо сказал:
  - Эх, ну уж сидите здесь, дожидайтесь!
  Капитан заплатил за разбитый столик ( хозяин содрал с него полторы лиры
), снова заказал кофе и сел за деревянным столиком на улице. Злоба душила
его. Налитыми кровью глазами он смотрел на вес„лых посетителей и бормотал
проклятья.
  "Неужели я стал "иовом", - подумал он и с отвращеньем выплюнул на тротуат
кофейную гущу.
  У австралийских моряков было поверье, что есть люди, приносящие
несчастье. Звали их "иовами". Один такой "иов" плавал с капитаном, и
капитан отлично помнил два случая. Первый, - когда "иов" заш„л к нему в
каюту, и со стены без всякого повода сорвался тяж„лый барометр и разбил
любимую капитанскую трубку; и другой, - когда "иов" подымался по трапу в
Перте, с леб„дки сорвалось в воду десять мешков сахару. Матросы потом
купалист у борта, набирали полный рот воды и глупо гоготали, - вода была
сладкая. После этого случая "иов" списался с парохода и занялся
разведением кроликов, но кролики у него подохли и заразили кроличьей чумой
весь округ.
  В последний раз капитан видел его в Сиднее. "Иов" стоял под дожд„м и
продавал воздушные детские шары. Дрянная краска стекала от дождя с шров и
капала красными и синими слезами на его морщинистое лицо. Прохожие
останавливались и насмешливо разглядывали его. В глазач "иова" капитан
увидел старческое горе.
  "Неужели я "иов", - подумал капитан и с горечью вспомнил цепь неудач:
прикуренную папиросу в Сухуму, дрянного шкиперишку, привезшего его из
Очемчир в Очемчиры, предателя ТерьянаЮ выстрел, испуг свой перед курдянкой
и, наконец, разбитый столик.
  Капитан закурил и с угрозой сказал смотревшему на него с радостным
изумлением восточному человеку, сидевшему рядом:
  - Ты чего скалишься, здуля?
  Человек испугался, встал и уш„л.
  "Рассказать Бергу и Батурину - засмеют. Не дело гонять за американцами.
Пора на море".
  Бытро подош„л Заремба, подсел, сказал, задыхаясь:
  - Плохо дело, Кравченко. Он договорился у битжи с извозчиком, подрядил
его на вокзал к тифлисскому поезду. Надо спешить.
  - Когда поезд?
  - Через час.
  Капитан вскочил, ринулся на улицу, на ходу крикнул Зарембе:
  - Прощай. Тут наши приедут, расскажи вс„ как было.
  - Куда ты?
  - В Тифлис.
  Хозяин "Бедного Миши" неодобрительно покачал головой: "Какой неспокойный
человек этот моряк, ай какой неспокойный!"
Заремба выходил на улицу. Выражение недоуменья и горечи не сходило с его
лица. Капитан бросился в "Бордингауз" схватил чемодан, выскочил, остановил
извозчика, сел и крикнул:
  - Гони!
  - Куда тебя везти? - спросил извозчик и испуганно зад„ргал вожжами.
  - На Зел„ный Мыс. Чтобы через полчаса быть там. Пош„л. Даю тебе две лиры.
  Извозчик понял, что дело серь„зное, и поджарые лошади понеслись, пыля и
раскатывая л„гкий экипаж. На шоссе капитан обогнал Зарембу, махнул ему
рукой; потом увидел испуганно отскочившего в сторону крестьянина, похожего
на галку. На Зел„ном Мысу он купил билет, вышел на платформу, когда
тифлисский поезд уже трогался, и вскочил в задний вагон.
  Поезд прогремел через туннель, и по другую сторону кго открылась иная
страна, - тропики свешивали к окнам вагонов влажные и зел„ные стены
листвы. Кудряво бежали по взгорьям чайные плантации. Сырой блеск равнин
был пышен и праздничен.
  Капитан расстегнул китель, купил десяток мандаринов и сразу же съел их.
Он чувствовал необычайное облегчение, - до Тифлиса можно было спать
спокойно.

  ЗОЛОТОЕ РУНО

  Турки, отступая от Батума в 1918 году, оставили в складах множество
ящиков с боевыми ракетами. Ракеты лежали, сохли, в них происходили
таинственные химические процессы, грозившие самовозгоранием и взрывом.
Поэтому ракеты было решено уничтожить. Этим и объяснялась пышность
фейверков, в которых внезапно стал утопать город осенью того года, когда в
Батум приехала Нелидова и е„ спутники.
  Первый вечер был особенно пышен. Трескучая заря занялась над плоским и
т„мным городом. Переплетение огней и шипящих ракетных хвостов создавало
впечатление сложного и сверкающего кружева.
  Взрывы белого пламени выхватывали из темноты и снова бросали в не„ живые
груды листвы, широкие окна кофеен ( их ж„лтый цвет трусливо гас при наглых
вспышках бенгальского огня ), фелюги, дрожавшие в воде, пронизанной до дна
светом и серебром.
  Иногда наступал желтоватый, пахнущий порохом антракт, и отхлынувшая было
ночь накатывалась исполинской стеной кромешной тьмы. Но через минуту пламя
со щ„лканьем и свистом опять раздирало е„, бросая мутные отблески на маяк
и набережные.
  Пустынный, казалось, порт при каждой вспышке оживал. Была видна давка
фелюг, цепи, крутые бока пароходов, высокие, как бы театральные мостики,
разноцветные трубы, палубы, с которых стремительный свет не всегда успевал
согнать темноту.
  Казалось, что пароходы фотографировались с редким терпением. Один из них
- оранжевый английский грузовик - даже улыбался: по сторонам его носа
торчали из клюзов клыками бульдога лапы гигантских якорей. Это создавало
впечатление вежливой, но деланной улыбки. Некоторые пароходы улавливали
быстрое пламя ст„клами иллюминаторов.
  Нелидова с Гланом и Батуриным шла на Барцхану к Зарембе. Берг остался в
гостинице. Ему нездоровилось: опять болело сердце. Со сладкой горечью он
думал, что ему, быть может, суждено умереть в этих серебряных потоках
огня, в пограничном городее, и т„плая женская рука потреплет перед смертью
его волосы.
  О смерти сына и Вали он думал редко. Каждый раз при этой мысли пустота в
груди наполнялась гулким сердечным боем и кончалась обморочной вязкой
тошнотой.
  Берг сидел на балконе на полу, чтобы с улицы его не было видно (эта была
его любимая поза ), и украдкой, прячась от самлгл себя курил короткими
затяжками и прислушивался к растр„панной работе сердца. Оно то мчалось
впер„д, дребезжа, как разбитый трамвай, то внезапно тормозило. От этого
торможения кровь приливала к вискам.
  На Барцхане ночь, бежавшая из Батума была гуще и чернее. У берега,
выполняя наскучившую повинность, шумели волны. С гор дул бриз. В свежести
его был холод виноградников, хранивших в своих кистях обильный сок. Глан
ел виноград и уверял, что ночью он делается сочнее и слаще. Зв„зды плавали
в море. Волны разбивали их о берег, как хрустальные детские шары.
  С Зарембой Батурин познакомился дн„м в типографии. Сейчас шли к нему
просто так, - поболтать, выпить вина и ещ„ раз ощутить ночное своеобразие
этих мест. В окне у Зарембы пылала лампа. Свет е„, пробиваясь через ч„рные
лапы листвы, делал ночь высокой и как бы более осязаемой.
  - Таитянская ночь, - прошептал таинственно Глан, мелькая в пятнах света и
тьмы. - У здешних ночей есть заметный оттенок густой зелени. Вы не
находите?
  - Я не кошка, - ответил Батурин. - В темноте я краски не различаю.
  Нелидова, когда попадала в полосу света, старалась миновать е„ возможно
скорей. Каждый раз при этом Батурин замечал е„ бледное лицо. От тьмы и
белых гейзеров пламени, бивших над Батумом, оь ь„плого прикосновения
листвы и безмолвия ои ощущал л„гкую тревогу, похожую на наростающее
возбуждение.
  Батурин сказал:
  - Принято думать, что в жизни вс„ переплетено и нет поэтому нигде резких
границ. Чепуха вс„ это. Ещ„ недавно жизнь была совсем другой.
  - А теперь? - спросила из темноты Нелидова.
  - Теперь мне кажется, что я стою под душем из ветра р тельчайших брызг.
Вы не смейтесь. Это серь„зно.
  - Н-да... - протянул рассеянно Глан. - "Растите милые, и здоровейте
телом" - это чь„? Забыли? Вот ч„рт, тоже не помню.
  Заремба встретил их на крыльце. Рот его с выбитыми во время французской
борьбы зубами был ч„рен и ласков, как у старого пса.
  - А мы, знаете, - он сконфузился, - дожидаясь вас, уже выпили. Приятель у
меня сидит, куплетист. Знакомьтесь.
  Куплетист - ж„лтый и жирный, с лицом скопца, - был одет в синюю
матросскую робу. Он сломал через окно ветку мандарина с маленьким зел„ным
плодом и положил перед Нелидовой.
  Нелидова перебирала т„мные листья мандарина, мяля их пальцами, - от рук
ш„л пряный запах. Изредка она подымала глаза и смотрела на Батурина и
Зарембу, - они тихо беседовали.
  Заремба расстегнул жилет, откидывал со лба мокрую прядь. Его большие
серые глаза смотрели весело, хотя он и был явно смущ„н. Смущение его
нарастало скачками. Он вс„ порывался что-то рассказать Батурину, но
останавливался на полуслове. Наконец рассказал.
  Лицо Батурина осветилось л„гкой улыбкой.
  - Послушйате, - Батурин обращался, казалось, к одной Нелидовой. - Вот
любопытная история. Жаль, что с нами нет Берга. Заремба подоьрал на улице
нищенку-курдянку. Он говорит, что эта курдянка спасла капитана ( Батурин
запнулся, - обо вс„м, что случилось с капитаном в Батуме, Нелидовой он не
рассказал, рассказал лишшь, что Пиррисона капитан разыскал в Тифлисе и в
Тифлис нужно выехать как можно скорее ). Одним словом, курдянка жив„т
здесь. Заремба хочет отдать е„ в школу и сделать из не„ человека.
  - Молодая? - спрсил Глан.
  - В роде как бы моя дочка, - ответил, смущаясь Заремба. - Лет двадцать, а
мне уже сорок-два.
  Он мучительно покраснел, - ему казалось, что никто не поверит, что вот
он, крепкий мужчина, взял в дом молодую женщину и не жив„т с ней, а
наоборот, возиться как с дочкой.
  - Наглупил на старости, - пробормотал Заремба. - Скучно так жить без
живого человека. Жаль мне е„. Теперь взял, лечу.
  Заремба окончательно сбился и замолчал.
  - А что с ней? - спросил Глан.
  - Ну, знаете, обыкновенная болезнь, не страшная. Слава богу, что хоть так
отделалась от ч„ртовой матросни.
  - Где же она? Почему вы е„ прячете?
  Голос Нелидовой прозвучал спокойно, без тени волнения. Яаремба вышел и
вернулся с курдянкой. Она кивнула всем головой, смутилпсь, села рядом в
Нелидовой, погладила ш„лк е„ платья на высоком колене, опустила глаза и
почти не подымала их до ухода гостей.
  Глан отгонял рукой дым папиросы и смотрел на курдянку. Ему казалось, что
он осязфает красоту, как до тех пор явственно осязал прикосновение к
своему лицу т„плого ветра, ч„рной листвы, всей этой оглушившей его
новизной и необычностью ночи.
  Куплетист решил разогнать общее смущение и тонким мальчишеским тенором
спел свою новую песенку. Песенки эти он писал для эстрадных артистов.
Артисты всегда его надували, - платили в рассрочку и недоплачивыали.
   
На столе мо„м тетрадка
В сто один листок.
  В той тетради есть закладка -
Беленький цветок.
  Этот беленький цветочек
Мне всего милей:
  Шепчет каждый лепесточек
О любви мооей.

  "Чем не Беранже?" - подумал Глан и оживился. Он носил в своей голове
тысяси песенок - бандитских, колыбельных, бульварных, песенок проституток
и матросов, страдательные рязанские частушки и хасидские напевы. Он
коллекционировал их в сво„м мозгу. Иногда, всегда к случаю, он очень
удачно извлекал то одну, то другую, поражая слушателй то глупостью, то
подлинной их наивной болью.
  Вина пили мало, но оно быстро ударило в голову. Батурину казалось, что
это ч„рное вино действует на него совсем не так, как другие вина.
Неуловимые его настроения оно вдруг закрепило, - они ожили, крепко вошли в
сознанье. От них в душе рождалась вот-вот готовая прорваться детская
радость.
  Курдянка гадала Нелидовой по руке. Нелидова наклоняля голову и смеялась.
Вино сверкало в е„ зрачках ч„рным блеском, - она верила гаданью и
стыдилась этого. Она медленно обрывала с ветки мандарина ч„рные листья. На
лице куплетиста Батурин заметил страданюе. Он подош„л и незаметно отнял у
не„ ветку. Она узумл„нно подняла глаза, улыбнулась, и в прозрачной глубине
е„ глаз Батурин увидел вс„ тоже - эту ночь, взявшую их в плен стенами
живой высокой листвы. Через окна проникал ровный и усталый ветер.
  - Напомните мне, когда будете идти в город, - я расскажу вам одну
историю, - сказал Батурин.
  Нелидова кивнула головой.
  Глан, Заремба и куплетист расплывались в табачном дыму воспоминаний.
Долетали слова о Шанхае, шушинских коврах, ротационных машинах, табаке.
  В город шли с куплетистом. Заремба и курдянка провожали их до порта. Шли
длинной цепью, взявшись за руки. Опять море разбивало о песок сотни
зв„здных шаров. Иллюминация догорала. Ветер приносил театральный запах
пороха и потухших бенгальских огней.
  - Я напоминаю вам, - сказала Нелидова. - Что вы хотели рассказать?
  - Маленький сон, - ответил Батурин и рассказал ей о поезде и китайце со
зме„й. Нелидова слушала молча, потом легко пожала егл руку и спросила тихл:
  - Вы не болтаете? Может быть, вы выпили больше, чем следует.
  Батурин решил обидеться, но раздумал. Ему неудержимо хотелось
рассказывать причудливые истории, смысл которых так же радостен, как
пожатие женской руки.
  Было в Батурине нечто,что заставляло Нелидову настораживаться; его
странные рассказы, неожиданные поступки, суровые глаза, ощущенье, что этот
человек вс„ время думает сво„ и никому об этом не говорит.
  Он часто бывал рассеян и отвечал невпопад. Когда Батурин сидя за столом,
низко наклонял голову и разглядывал скатерть, Нелидова знала, что у него
опять поднимается тоска по Вале. Тогда судорожная тревога заставляла е„
беспрерывно болтать, не слыша даже своих слов, всячески стараться отвлечь
его мысли от прошло. Спустя часа два Батурин успокаивался, в глазах его
блестели быстрым огн„м самые смехотворные истории. Он говорил о привычных
вещах, как о ч„м-то необычайно интересном. Нелидова сознавала, что он
прав. В каждом дне, уличной встрече, во вс„м она начала замечать новое, не
замеченное раньше.
  Это давало жизни ощущение полноты. Мир был очищен, как старинная картина
от вековых наслоений почерневшего лака, и заиграл наивными и пышными
красками.
  Нелидовой нравилось, что Батурин любил ветер, свежесть, штормы, простых
людей, - вс„, к чему невольно тянется человек после бессоницы и духоты,
как пьяница после попоойки к стакану крепкой содовой воды.
  - Во время шторма в Новосибирске, - сказал Батурин, - я видел второй сон.
Его стоит рассказать. Хотите?
  - Конечно.
  Рассказать этот сон было очень трудно. Как и во всяком сне, в н„м было
главное, оставившее глубокий след в памяти, но главное это нельзя было
передать никакими словами.
  Батурину приснился дощатый бар в ночном порту. Сквозь щели в стенах были
видны красные огни пароходов. Когда пароходы давали гудки, бар вздрагивал
и исо стропил слатала пыль. Была ночь. В баое сидели пассажиры, дожидаясь
посадки. Среди наваленных горами чемоданов почти не видно было деревянных
столиков с букетами простых цветов - ромашки и резеды. Казалось, родная
старая земля провожала запахом этих немудрых цветов всех уезжавших за
океан.
  Океан шумел в косматой портовой темноте. Над ним, очень далеко там, куда
пойдут корабли, дни и ночи сменялись страницами однообразной книги. Зелень
вод, туманы, неуют великих мировых дорог приводили к странам, чуждым,
суетливым, ненужным живой душе человеческой. Уезжавшие казались безумцами,
обреч„нными на преждевременную старость, на вечную тоску по оставленной
милой земле, куда вернуться им будет нельзя.
  Батурин узнал, что из этого порта уезжает Нелидова. Он мчался туда в
экспрессе, спешил застать е„. Ночи гремели мостами и обжигали лицо снопами
искр. Дни проносились светлой пылью. В портовый город он приехал за
полчаса до отхода корабля.
  Он бросился в бар, наш„л Нелидову. Он помнил, что она должна простить ему
перед отъездом какую-то смертельную обиду. Они говорили о безразличных
вещах, потом Нелидова взглянула на него, в глубине е„ глаз он увидел
прозрачные и синии сл„зы и оглянулся, - за раскрытой дверью бара стоял
холодный и голубой рассвет.
  Нелидова попросила его купить на дорогу папирос. Он вышел. С деревьев
капал туман, капли стучали по древним тротуапам, кое-где уже гасили огни.
Он долго искал лар„к. Во время поисков он услцшал, как мощно прокричал
пароход, может быть тот, на котором должна была уехать Нелидова. Он
заторопился, но у него было такое чувство, что без папирос он вернуться не
смеет.
  Когда он приш„л в бар с коробкой папирос "Осман" - синей и вычурной, как
турецкий киоск, - Нелидовой не было. Бар был пуст. Пароход отош„л и был
виден в море тучей рыжего дыма.
  Батурин осьался жить в портовом городе, где старина вторгалась в каждый
шаг, где океанские корабли приобретали вид фрегатов и камни зарастали
мхом, заглушавшим шаги. Он знал, что Нелидова его простила, но горечь е„
отъезда, горечь того, что он не услышал слов прощенья от не„ самой, была
невыносима. Вот и вс„.
  - Я бы предпочла, - сказала Нелидова, - чтобы вы видели во сне не меня, а
кого-нибудь другого.
  - Почему?
  - Такие сны обязывают. После этого я буду казаться вам скучной.
  В город прили ночью. Было решено на следующий же день выехать в Тифлис.
  На рассвете Глан проснулся от ровного шума. Ш„л дождь. За ч„рными окнами
он казался седым. Глан закурил и выругался, - о батумских дождях он
кое-что слышал.
  Потом он разделся догола и осторожно вылез на плоскую крышу под окном.
Ливень хлестал его. Глан зажмурился и вертелся - небесный душ был
прекрасен. После Глана на крышу слазил Батурин, потом Берг.
  К полудню дождь стих. Город блестел по