дела...  Тебе  будет
неинтересно.
     Но тотчас же, повернувшись к Тамаре, она  страстно и быстро  заговорила
что-то  на  условном  жаргоне,  представляющем дикую  смесь  из  еврейского,
цыганского и румынского языков и из воровских и ко-нокр адских словечек.
     - Не звони метлйчка,  метлик фартовы, - прервала ее  Тамара и с улыбкой
показала глазами на репортера.
     Платонов  действительно понял.  Женя с негодованием рассказывала о том,
что за сегодняшний вечер и ночь благодаря наплыву дешевой публики несчастную
Пашу брали в комнату больше десяти раз - и все разные мужчины. Только сейчас
с ней сделался истерический  припадок, закончившийся обмороком. И вот,  едва
приведя Пашу в чувство и отпоив ее  валерьяновыми  каплями на рюмке  спирта,
Эмма Эдуардовна опять послала ее в зал. Женя попробовала было заступиться за
подругу, но экономка обругала заступницу и пригрозила ей наказанием.
     - О чем это она? - в недоумении спросил Ярченко, высоко подымая брови.
     -  Не  беспокойтесь...  ничего  особенного...  -  ответила   Женя   еще
взволнованным голосом.-Так... наш маленький семейный вздор... Сергей Иваныч,
можно мне вашего вина?
     Она  налила себе полстакана и  выпила  коньяк залпом,  широко  раздувая
тонкие ноздри.
     Платонов молча встал и пошел к двери.
     - Не стоит, Сергей Иваныч. Бросьте...-остановила его Женя.
     - Да нет,  отчего же? - возразил репортер.  - Я сделаю самую  простую и
невинную вещь,  возьму Пашу  сюда, а  если  придется - так и уплачу за  нее.
Пусть  полежит здесь на диване и хоть немного отдохнет...  Нюра, живо сбегай
за подушкой!
     Едва закрылась дверь за его широкой, неуклюжей фигурой в  сером платье,
как тотчас же Борис Собашников заговорил с презрительной резкостью:
     -  На  кой черт, господа, мы  затащили в свою  компанию этого  фрукта с
улицы?  Очень нужно  связываться со всякой рванью.  Черт его" знает,  кто он
такой,  -  может  быть, даже шпик? Кто может  ручаться?  Ты  всегда ты  так,
Лихонин.
     -  Ну  какая тебе,  Боря,  опасность от шпика?  -  добродушно  возразил
Лихонин.
     - Это не Лихонин, а я его познакомил со всеми, - сказал Рамзес. - Я его
знаю за вполне порядочного человека и за хорошего товарища.
     - Э! Чепуха! Хороший товарищ  выпить на чужой  счет. Разве  вы  сами не
видите, что  это самый  обычный тип завсегдатая при публичном  доме, и всего
вероятнее, что  он просто здешний кот, которому платят проценты за угощение,
в которое он втравливает посетителей.
     - Оставь, Боря. Глупо, - укоризненно заметил Ярченко.
     Но Боря не мог оставить. У него была  несчастная особенность: опьянение
не  действовало  ему  ни на ноги,  ни на  язык,  но приводило его в мрачное,
обидчивое настроение  и толкало на ссоры. А Платонов давно уже раздражал его
своим небрежно-искренним, уверенным и серьезным тоном, так мало подходящим к
отдельному  кабинету публичного дома. Но  еще больше сердило  Собашникова то
кажущееся  равнодушие, с  которым  репортер  пропускал  его  злые  вставки в
разговор.
     - И потом, каким он  тоном позволяет себе говорить в нашем  обществе! -
продолжал  кипятиться  Собашников.  -  Какой-то  апломб,  снисходительность,
профессорский тон... Паршивый трехкопеечный писака! Бутербродник!
     Женя, которая все время пристально глядела на студента, весело и злобно
играя блестящими темными глазами, вдруг захлопала в ладоши.
     -   Вот   так!  Браво,  студентик!  Браво,  браво,  браво!..  Так  его.
хорошенько!.. В самом деле, что это за безобразие! Вот он придет сюда,-я ему
все это повторю.
     - Пож-жалуйста!  С-сколько угодно! - по-актерски  процедил  Собашников,
делая вокруг рта высокомерно-брезгливые складки. - Я сам повторю то же
     самое.
     - Вот это-молодчина, за это люблю!  - воскликнула радостно и зло  Женя,
ударив кулаком о стол. - Сразу видно сову по полету, доброго молодца по
     соплям!
     Маня Беленькая  и Тамара с  удивлением посмотрели на Женю, но,  заметив
лукавые огоньки,  прыгавшие в  ее глазах, и  ее нервно подрагивавшие ноздри,
обе поняли и улыбнулись.
     Маня Беленькая, смеясь, укоризненно покачала головой. Такое лицо всегда
бывало у  Жени,  когда ее буйная  душа  чуяла, что приближается ею же  самой
вызванный скандал.
     - Не ершись, Боренька, - сказал Лихонин. - Здесь все равны.
     Пришла Нюра с подушкой и положила ее на диван.
     - Это  еще  зачем? - прикрикнул на нее  Собашников.  - П'шла, сейчас же
унеси вон. Здесь не ночлежка.
     - Ну, оставь ее, голубчик. Что тебе? - возразила сладким голосом Женя и
спрятала подушку за спину  Тамары. - Погоди,  миленький, вот я лучше с тобой
посижу.
     Она  обошла  кругом стола,  заставила  Бориса  сесть  на  стул  и  сама
взобралась к нему на колени. Обвив его шею рукой, она прижалась губами к его
рту так долго и так крепко, что у студента захватило
     дыхание. Совсем  вплотную около своих глаз  он  увидел глаза женщины  -
странно большие, темные, блестящие, нечеткие и неподвижные.  На какую-нибудь
четверть секунды, на мгновение ему показалось,  что  в  этих  неживых глазах
запечатлелось  выражение острой, бешеной ненависти; и холод  ужаса, какое-то
смутное предчувствие грозной, неизбежной беды пронеслось в мозгу студента. С
трудом оторвав от себя гибкие Женины руки и оттолкнув ее, он сказал, смеясь,
покраснев и часто дыша:
     - Вот так  темперамент. Ах ты Мессалина Паф-нутьевна!..  Тебя, кажется,
Женькой звать? Хорошенькая, шельма.
     Вернулся Платонов с Пашей. На Пашу жалко и противно было смотреть. Лицо
у нее  было  бледно,  с  синим отечным отливом,  мутные  полузакрытые  глаза
улыбались слабой, идиотской улыбкой, открытые  губы казались похожими на две
растрепанные красные мокрые тряпки, и шла она  какой-то  робкой, неуверенной
походкой,  точно делая  одной ногой большой  шаг, и другой - маленький.  Она
послушно  подошла к  дивану  и  послушно улеглась  головой  на  подушку,  не
переставая слабо и безумно улыбаться. Издали было видно, что ей холодно.
     -  Извините,  господа, я  разденусь,  - сказал  Лихонин  и, сняв с себя
пиджак, набросил его на плечи проститутке.-Тамара, дай ей шоколада и вина.
     Борис Собашников  опять  картинно стал в углу,  в  наклонном положении,
заложив нога за ногу и задрав  кверху  голову. Вдруг  он сказал среди общего
молчания самым фатовским тоном, обращаясь прямо к Платонову:
     -  Э...  послушайте...  как  вас?..  Это,  должно  быть,  и  есть  ваша
любовница? Э? - И он концом сапога показал по направлению лежавшей Паши.
     - Что-о? - спросил протяжно Платонов, сдвигая брови.
     -  Или вы  ее любовник-это все равно... Как  эта должность здесь  у вас
называется? Ну, вот те  самые, которым женщины вышивают рубашки и с которыми
делятся своим честным заработком?.. Э?..
     Платонов   поглядел  на  него   тяжелым,  напряженным  взглядом  сквозь
прищуренные веки.
     -  Слушайте,-сказал  он   тихо,  хриплым  голосом,  медленно  и   веско
расставляя слова. - Это уже не в первый  раз сегодня, что  вы лезете со мной
на ссору. Но, во-первых, я вижу, что, несмотря на ваш трезвый вид, вы сильно
и  -скверно пьяны,  а  во-вторых,  я щажу вас ради  ваших  товарищей. Однако
предупреждаю, если вы еще вздумаете так говорить со мною, то снимите очки.
     -  Что за  чушь? -  воскликнул Борис  и поднял кверху плечи  и  фыркнул
носом.  -  Какие  очки?  Почему  очки?  -  Но машинально,  двумя  вытянутыми
пальцами, он поправил дужку пенсне на переносице.
     - Потому что я вас ударю, и осколки могут  попасть в глаз, - равнодушно
сказал репортер.
     Несмотря на неожиданность  такого  оборота ссоры, никто  не рассмеялся.
Только Манька  Беленькая удивленно ахнула и всплеснула руками. Женя с жадным
нетерпением перебегала глазами от одного к другому.
     - Ну, положим! Я  и сам  так дам сдачи,  что не обрадуешься!  -  грубо,
совсем по-мальчишески, вы-. крикнул Собашников. - Только не стоит рук марать
обо всякого... -  он  хотел прибавить новое ругательство, но  не решился,-со
всяким... И  вообще,  товарищи, я  здесь  оставаться  больше не  намерен.  Я
слишком хорошо воспитан, чтобы панибратствовать с подобными субъектами.
     Он быстро и гордо пошел к дверям.
     Ему приходилось  пройти почти  вплотную около Платонова,  который краем
глаза,  по-звериному,  следил за каждым его  движением.  На  один  момент  у
студента мелькнуло было в уме желание неожиданно, сбоку, ударить Платонова и
отскочить - товарищи, наверно, разняли бы их  и не допустили до драки. Но он
тотчас же, почти не глядя  на репортера, каким-то  глубоким, бессознательным
инстинктом, увидел и почувствовал  эти широкие кисти  рук, спокойно лежавшие
на  столе,  эту  упорно   склоненную  вниз  голову  с  широким  лбом  и  все
неуклюже-ловкое,  сильное тело  своего врага,  так  небрежно  сгорбившееся и
распустившееся на  стуле,  но готовое  каждую секунду к быстрому и страшному
толчку. И Собашников вышел в коридор, громко захлопнув за собой дверь.
     -  Баба с возу, кобыле  легче,-насмешливо, скороговоркой сказала  вслед
ему Женя.-Тамарочка, налей мне еще коньяку.
     Но  встал  с  своего места длинный  студент Петровский  и  счел  нужным
вступиться за Собашникова.
     -  Вы как  хотите,  господа,  это дело  вашего  личного  взгляда, но  я
принципиально ухожу вместе  с Борисом. Пусть он там  не прав и так далее, мы
можем  выразить  ему  порицание  в своей  интимной  компании,  но раз нашему
товарищу нанесли обиду - я не могу здесь оставаться. Я ухожу.
     - Ах ты, боже мой! - И Лихонин досадливо и нервно почесал себе висок. -
Борис же все время вел себя в высокой степени пошло, грубо и глупо. Что  это
за. такая корпоративная честь, подумаешь? Коллективный уход из редакций,  из
политических собраний, из публичных домов. Мы не  офицеры, чтобы  прикрывать
глупость каждого товарища.
     -  Все равно, как хотите, но я  ухожу из чувства солидарности! - сказал
важно Петровский и вышел.
     - Будь тебе земля пухом! - послала ему вдогонку Женя.
     Но как извилисты и темны пути человеческой души! Оба они-и Собашников и
Петровский-поступили в своем негодовании довольно искренно, но первый только
наполовину, а второй всего лишь на четверть. У Собашникова, несмотря на  его
опьянение  и гнев,  все-таки стучалась в голову заманчивая мысль, что теперь
ему удобнее и  легче перед товарищами вызвать потихоньку Женю и уединиться с
нею. А Петровский, совершенно с тою же целью и имея в виду ту же Женю, пошел
вслед  за Борисом, чтобы  взять у  него взаймы три рубля.  В  общей зале они
поладили между собою, а через десять минут в полуотворенную  дверь  кабинета
просунула свое косенькое, розовое, хитрое лицо экономка Зося.
     - Женечка, - позвала она, -  иди, там тебе  белье принесли, посчитай. А
тебя, Нюра, актер просит прийти к нему на минуточку, выпить  шампанского. Он
с Генриеттой и с Маней Большой.
     Быстрая и  нелепая ссора Платонова с Борисом  долго  служила  предметом
разговора. Репортер всегда в  подобных 'случаях чувствовал стыд, неловкость,
жалость  и терзания совести.  И, несмотря на то, что все оставшиеся были  на
его стороне, он говорил со скукой в голосе:
     -  Господа, ей-богу,  я лучше  уйду.  К чему  я  буду  расстраивать ваш
кружок? Оба мы были виноваты. Я  уйду. О счете  не  беспокойтесь, я  уже все
уплатил Симеону, когда ходил за Пашей.
     Лихонин вдруг взъерошил волосы и решительно встал.
     - Да нет, черт побери, я пойду и приволоку его сюда. Честное слово, они
оба славные  ребята - и  Борис и Васька. Но еще молоды и на свой собственный
хвост лают. Я иду за ними и ручаюсь, что Борис извинится.
     Он ушел, но вернулся через пять минут.
     - Упокояются, - мрачно сказал он и безнадежно махнул рукой. - Оба.
     XI
     В это  время  в кабинет  вошел Симеон с поднесем, на котором стояли два
бокала с игристым золотым вином и лежала большая визитная карточка.
     -  Позвольте  успросить, кто  здесь  будет  Гаврила  Петрович  господин
Ярченко? - сказал он, оглядывая сидевших.
     - Я! - отозвался Ярченко.
     - Пожалуйте-с. Господин актер прислали. Ярченко взял визитную карточку,
украшенную
     сверху громадной маркизской короной, и прочитал
     вслух:
     Евмений Полуэктович ЭГМОНТ-ЛАВРЕЦКИИ.
     Драматический артист столичных театров
     - Замечательно, - сказал Володя Павлов, - что все русские Гаррики носят
такие странные имена, вроде Хрисанфов, Фетисов, Мамантов и Епимахов.
     - И кроме  того, самые известные из них  обязательно  или картавят, или
пришепетывают, или заикаются, - прибавил репортер.
     -  Да,  но замечательнее  всего то, что  я совсем не имею высокой чести
знать этого артиста  столичных театров. Впрочем, здесь на обороте что-то еще
написано. Судя по почерку, писано человеком сильно пьяным и слабо грамотным.
     "Пю"-не пью,  а пю,-пояснил  Ярченко.-"Пю за здоровье  светила  русской
науки  Гаврила Петровича Ярченко, которого случайно увидел, проходя мимо  по
колидору. Желал  бы  чокнуться лично. Если не помните, то вспомните Народный
театр, Бедность не порок и скромного артиста, игравшего Африкана".
     - Да,  это  верно,-сказал  Ярченко.-Мне как-то  навязали устроить  этот
благотворительный  спектакль  в Народном театре.  Смутно мелькает  у  меня в
памяти и какое-то бритое гордое лицо, но... Как быть, господа?
     Лихонин ответил добродушно:
     - А волоките его сюда. Может быть, он смешной?
     - А вы?-обратился приват-доцент к Платонову.
     - Мне все  равно. Я его немножко знаю. Сначала будет кричать: "Кельнер,
шампанского!",  потом расплачется о  своей жене, которая-ангел, потом скажет
патриотическую  речь  и, наконец, поскандалит  из-за счета,  но  не особенно
громко. Да ничего, он занятный.
     - Пусть идет, - сказал Володя Павлов из-за плеча Кати, сидевшей, болтая
ногами, у него на коленях.
     - А ты, Вельтман?
     - Что? - встрепенулся студент. Он  сидел  на диване  спиною к товарищам
около лежавшей Паши, нагнувшись над  ней,  и  давно  уже с  самым дружеским,
сочувственным видом поглаживал ее то по плечам, то по волосам на затылке,  а
она уже  улыбалась  ему своей застенчиво-бесстыдной и бессмысленно-страстной
улыбкой  сквозь  полуопущенные  и трепетавшие ресницы. -Что? В чем дело? Ах,
да, можно ли сюда актера? Ничего не имею против. Пожалуйста...
     Ярченко послал через Симеона приглашение,  и  актер пришел  и  сразу же
начал  обычную актерскую  игру. В дверях  он  остановился,  в  своем длинном
сюртуке,  сиявшем  шелковыми  отворотами,  с блестящим цилиндром, который он
держал левой рукой перед серединой груди,  как актер, изображающий на театре
пожилого  светского  льва или директора  банка.  Приблизительно этих  лиц он
внутренне и представлял себе.
     -  Будет  ли  мне  позволено,  господа,  вторгнуться   в   вашу  тесную
компанию?-спросил  он жирным, ласковым  голосом,  с  полупоклоном, сделанным
несколько набок.
     Его  попросили,  и  он  стал знакомиться.  Пожимая руки, он оттопыривал
вперед локоть  и так высоко подымал его, что кисть оказывалась гораздо ниже.
Теперь это  уже  был не директор банка,  а этакий лихой, молодцеватый малый,
спортсмен и кутила из золотой молодежи. Но его лицо - с взъерошенными дикими
бровями и с  обнаженными  безволосыми веками -  было  вульгарным, суровым  и
низменным   лицом   типичного  алкоголика,  развратника  и  мелко  жестокого
человека. Вместе с ним пришли две его дамы: Генриетта-самая старшая по годам
девица  в  заведении  Анны  Марковны,  опытная,  все  видевшая  и  ко  всему
притерпевшаяся, как  старая лошадь  на приводе  у молотилки,  обладательница
густого  баса,  но  еще  красивая женщина  -  и  Манька Большая,  или Манька
Крокодил. Генриетта еще с прошлой ночи не расставалась с актером, бравшим ее
из дома в гостиницу.
     Усевшись рядом с Ярченко, он сейчас же заиграл новую роль - он сделался
чем-то   вроде   старого  добряка-помещика,  который  сам  был  когда-то   в
университете и теперь не  может глядеть  на студентов без тихого  отеческого
умиления.
     -  Поверьте, господа, что душой отдыхаешь  среди молодежи  от всех этих
житейских  дрязг, -  говорил он,  придавая своему жесткому и порочному  лицу
по-актерски  преувеличенное  и неправдоподобное выражение растроганности.  -
Эта вера в святой идеал, эти  честные  порывы!.. Что может быть выше  и чище
нашего русского студенчества?..  Кельнер!  Шампанскава-а! -  заорал он вдруг
оглушительно и треснул кулаком по столу.
     Лихонин  и  Ярченко  не  захотели  остаться  у него в  долгу.  Началась
попойка. Бог знает каким образом в кабинете  очутились  вскоре Мишка-певец и
Колька-бухгалтер, которые сейчас же запели своими скачущими голосами:
     Чу-у-у-уют пра-а-а-авду, Ты ж, заря-я-я-я, скоре-е-ее-
     Появился и проснувшийся Ванька-Встанька. Опустив умильно набок голову и
сделав на  своем  .морщинистом,  старом лице Дон-Кихота узенькие, слезливые,
сладкие глазки, он говорил убедительно-просящим тоном:
     -  Господа   студенты...  угостили   бы   старичка...  Ей-богу,   люблю
образование... Дозвольте!
     Лихонин  всем был рад,  но  Ярченко сначала  - пока  ему не бросилось в
голову шампанское  -  только поднимал кверху свои коротенькие черные брови с
боязливым,  удивленным  и наивным видом. В кабинете  вдруг сделалось  тесно,
дымно,  шумливо и душно.  Симеон с грохотом  запер снаружи  болтами  ставни.
Женщины, только  что  отделавшись от визита или в  промежутке между танцами,
заходили в комнату,  сидели у кого-нибудь на коленях, курили, пели вразброд,
пили вино,  целовались, и опять  уходили, и опять приходили.  Приказчики  от
Керешковского, обиженные  тем, что  девицы больше уделяли внимания кабинету,
чем залу, затеяли было скандал и пробовали вступить со студентами в задорное
объяснение, но  Симеон в один  миг укротил их двумя-тремя властными словами,
брошенными как будто бы мимоходом.
     Вернулась  из  своей  комнаты  Нюра  и  немного  спустя  вслед  за  ней
Петровский. Петровский с крайне серьезным видом заявил, что он все это время
ходил  по  улице,  обдумывая происшедший  инцидент,  и,  наконец,  пришел  к
заключению,  что товарищ  Борис  был  действительно неправ, но  что  есть  и
смягчающее его вину обстоятельство-опьянение. Пришла потом  и Женя, но одна:
Собашников заснул в ее комнате.
     У актера оказалась пропасть талантов.  Он очень верно подражал жужжанию
мухи,  которую  пьяный  ловит  на  оконном  стекле,  и  звукам пилы;  смешно
представлял, став лицом в угол, разговор  нервной дамы по телефону, подражал
пению   граммофонной   пластинки  и,   наконец,  чрезвычайно  живо   показал
мальчишку-персиянина  с  ученой  обезьяной.  Держась рукой  за  воображаемую
цепочку и в то же время оскаливаясь, приседая, как  мартышка,  часто  моргая
веками  и  почесывая  себе  то зад,  то  волосы на голове, он пел  гнусавым,
однотонным и печальным голосом. коверкая слова:
     Малядой  кизак  на  войла пишол, Малядой баришня  под забором валаится,
Анна, айна, ай-на-на-на, ай-на на-на-на.
     В  заключение он взял  на руки  Маню  Беленькую,  завернул  ее  бортами
сюртука и, протянув руку и сделав плачущее лицо, закивал головой, склоненной
набок,  как это  делают  черномазые  грязные  восточные  мальчишки,  которые
шляются по  всей России в длинных  старых солдатских шинелях,  с обнаженной,
бронзового цвета грудью, держа за пазухой кашляющую, облезлую обезьянку.
     -  Ты кто такой?  -строго спросила толстая Катя, знавшая и любившая эту
шутку.
     -  Сербиян,  барина-а-а,  -  жалобно простонал в  нос актер.  -  Подари
что-нибудь, барина-а-а.
     - А как твою обезьянку зовут?
     - Матрешка-а-а... Он, барина, голодни-и-ин... он кушай хочи-и-ить.
     - А паспорт у тебя есть?
     - Ми сербия-а-ан. Дай что-нибудь, барина-а-а... Актер  оказался  совсем
не  лишним.  Он произвел сразу много шуму  и поднял падавшее  настроение.  И
поминутно  он  кричал  зычным  голосом: "Кельнер!  Шам-панскава