тетки  и  пожал  дядину
руку...
     - Откуда? - спросил Петр Иваныч.
     - Угадайте, - отвечал Александр значительно.
     - У тебя сегодня какая-то особенная прыть, - сказал Петр Иваныч,  глядя
на него вопросительно.
     - Бьюсь об заклад, что не угадаете! - говорил Александр.
     - Лет десять или двенадцать назад однажды ты,  я  помню,  вот  этак  же
вбежал ко мне, - заметил Петр Иваныч, - еще разбил у меня что-то... тогда  я
сразу догадался, что ты влюблен, а теперь...  ужели  опять?  Нет,  не  может
быть: ты слишком умен, чтоб...
     Он взглянул на жену и вдруг замолчал.
     - Не угадываете? - спросил Александр. Дядя глядел на него и все думал.
     - Уж не... женишься ли ты? - сказал он нерешительно.
     - Угадали! -торжественно воскликнул Александр. - Поздравьте меня.
     - В самом деле? На ком? - спросили и дядя и тетка.
     - На дочери Александра Степаныча.
     - Неужели? Да ведь она богатая невеста,  -  сказал  Петр  Иваныч.  -  И
отец... ничего?
     - Я сейчас от них. Отчего отцу не согласиться? Напротив, он со  слезами
на глазах выслушал мое предложение; обнял меня и сказал, что теперь он может
умереть спокойно: что он  знает,  кому  вверяет  счастье  дочери...  "Идите,
говорит, только по следам вашего дядюшки!"
     - Он сказал это? Видишь, и тут не без дядюшки!
     - А что сказала дочь? - спросила Лизавета Александровна.
     - Да... она... так, как, знаете, все девицы,  -  отвечал  Александр,  -
ничего не сказала, только покраснела; а когда я взял ее за руку, так  пальцы
ее точно играли на фортепьяно в моей руке... будто дрожали.
     - Ничего не сказала! - заметила Лизавета Александровна. - Неужели вы не
взяли на себя труда выведать об этом у ней до предложения?  Вам  все  равно?
Зачем же вы женитесь?
     - Как зачем? Не все же  так  шататься!  Одиночество  наскучило;  пришла
пора, ma tante, усесться на месте,  основаться,  обзавестись  своим  домком,
исполнить долг... Невеста же хорошенькая, богатая... Да вот  дядюшка  скажет
вам, зачем жениться: он так обстоятельно рассказывает...
     Петр Иваныч, тихонько от жены, махнул ему рукой, чтоб он не ссылался на
него и молчал, но Александр не заметил.
     - А может быть, вы не нравитесь ей? - говорила Лизавета  Александровна,
- может быть, она любить вас не может - что вы на это скажете?
     - Дядюшка, что бы сказать? Вы лучше меня говорите... Да вот, я  приведу
ваши же слова, - продолжал он, не замечая, что дядя вертелся на своем  месте
и значительно кашлял, чтоб замять эту речь, - женишься по любви,  -  говорил
Александр, - любовь пройдет и будешь жить привычкой; женишься не по любви  -
и придешь к тому  же  результату:  привыкнешь  к  жене.  Любовь  любовью,  а
женитьба женитьбой; эти две вещи не  всегда  сходятся,  а  лучше,  когда  не
сходятся... Не правда ли, дядюшка? ведь вы так учили...
     Он взглянул на Петра Иваныча и вдруг остановился, видя, что дядя глядит
на него свирепо. Он с разинутым ртом, в недоумении, поглядел на тетку, потом
опять на дядю и замолчал. Лизавета Александровна задумчиво покачала головой.
     - Ну, так ты женишься? - сказал Петр  Иваныч.  -  Вот  теперь  пора,  с
богом! А то хотел было в двадцать три года.
     - Молодость, дядюшка, молодость!
     - То-то молодость.
     Александр задумался и потом улыбнулся.
     - Что ты? - спросил Петр Иваныч.
     - Так: мне пришла в голову одна несообразность...
     - Какая?
     - Когда я любил... - отвечал Александр в раздумье, - тогда женитьба  не
давалась...
     - А теперь женишься, да любовь не дается, - прибавил дядя,  и  оба  они
засмеялись.
     - Из этого следует, дядюшка, что вы правы, полагая привычку главным...
     Петр Иваныч опять сделал ему  зверское  лицо.  Александр  замолчал,  не
зная, что подумать.
     - Женишься на тридцать пятом году, -  говорил  Петр  Иваныч,  -  это  в
порядке. А помнишь, как ты тут бесновался в конвульсиях,  кричал,  что  тебя
возмущают неравные браки, что невесту влекут как жертву, убранную цветами  и
алмазами, и толкают в объятия пожилого человека, большею частью некрасивого,
с лысиной. Покажи-ка голову.
     - Молодость, молодость, дядюшка! Не понимал сущности  дела,  -  говорил
Александр, заглаживая рукой волосы.
     - Сущность дела, - продолжал Петр Иваныч. -" А бывало, помнишь, как  ты
был влюблен в эту, как ее... Наташу,  что  ли?  "Бешеная  ревность,  порывы,
небесное блаженство"... куда все это девалось?..
     - Ну, ну, дядюшка, полноте! - говорил Александр, краснея.
     - Где "колоссальная страсть, слезы"?..
     - Дядюшка!
     - Что? Полно предаваться  "искренним  излияниям",  полно  рвать  желтые
цветы! "Одиночество наскучило"...
     - О, если так, дядюшка, я  докажу,  что  не  я  один  бил,  бесновался,
ревновал,  плакал...  позвольте,  позвольте,  у  меня   имеется   письменный
документ...
     Он вынул из кармана бумажник и, порывшись  довольно  долго  в  бумагах,
вытащил какой-то ветхий, почти развалившийся и пожелтевший листок бумаги.
     - Вот, ma tante, - сказал он, - доказательство, что дядюшка  не  всегда
был такой рассудительный, насмешливый и положительный человек.  И  он  ведал
искренние излияния и передавал их не на гербовой бумаге,  и  притом  особыми
чернилами. Четыре года таскал я этот лоскуток с  собой  и  все  ждал  случая
уличить дядюшку. Я было и забыл о нем, да вы же сами напомнили.
     - Что за вздор? Я ничего не понимаю, - сказал  Петр  Иваныч,  глядя  на
лоскуток.
     - А вот, вглядитесь.
     Александр поднес бумажку  к  глазам  дяди.  Вдруг  лицо  Петра  Иваныча
потемнело.
     - Отдай! отдай, Александр! - закричал он  торопливо  и  хотел  схватить
лоскуток. Но Александр проворно  отдернул  руку.  Лизавета  Александровна  с
любопытством смотрела на них.
     - Нет, дядюшка, не отдам, - говорил Александр,  -  пока  не  сознаетесь
здесь, при тетушке, что и вы когда-то любили, как я, как  все...  Или  иначе
этот документ передастся в ее руки, в вечный упрек вам.
     - Варвар! - закричал Петр Иваныч, - что ты делаешь со мной?
     - Вы не хотите?
     - Ну, ну: любил. Подай.
     - Нет, позвольте, что вы бесновались, ревновали?
     - Ну, ревновал, бесновался...- говорил, морщась, Петр Иваныч.
     - Плакали?
     - Нет, не плакал.
     - Неправда! я слышал от тетушки: признавайтесь.
     - Язык не ворочается, Александр: вот разве теперь заплачу.
     - Ma tante! извольте документ.
     - Покажите, что это такое? - спросила она, протягивая руку.
     - Плакал, плакал! Подай! - отчаянно возопил Петр Иваныч.
     - Над озером?
     - Над озером.
     - И рвали желтые цветы?
     - Рвал. Ну тебя совсем! Подай!
     - Нет, не все: дайте честное слово, что вы предадите  вечному  забвению
мои глупости и перестанете колоть мне ими глаза.
     - Честное слово.
     Александр отдал лоскуток. Петр Иваныч схватил его, зажег спичку  и  тут
же сжег бумажку.
     - Скажите мне, по крайней мере, что  это  такое?  -  спросила  Лизавета
Александровна.
     - Нет, милая, этого и на страшном суде не скажу, - отвечал Петр Иваныч.
- Да неужели я писал это? Быть не может...
     - Вы, дядюшка! - перебил  Александр.  -  Я,  пожалуй,  скажу,  что  тут
написано: я наизусть знаю: "Ангел, обожаемая мною..."
     - Александр! Навек поссоримся! - закричал Петр Иваныч сердито.
     -  Краснеют,  как  преступления  -   и   чего!   -   сказала   Лизавета
Александровна, - первой, нежной любви.
     Она пожала плечами  и  отвернулась от них.
     - В этой любви так  много...  глупого,  -  сказал  Петр  Иваныч  мягко,
вкрадчиво. - Вот у нас с тобой и помину не было об  искренних  излияниях,  о
цветах, о прогулках при луне... а ведь ты любишь же меня...
     - Да, я  очень...  привыкла  к  тебе,  -  рассеянно  отвечала  Лизавета
Александровна.
     Петр Иваныч начал в задумчивости гладить бакенбарды.
     - Что, дядюшка, - спросил Александр шопотом, - это так и надо?
     Петр Иваныч мигнул ему, как будто говоря: "Молчи".
     - Петру Иванычу простительно так думать и поступать, - сказала Лизавета
Александровна, - он давно такой, и никто, я думаю, не знал его другим; а  от
вас, Александр, я не ожидала этой перемены...
     Она вздохнула.
     - О чем вы вздохнули, ma tante? - спросил он.
     - О прежнем Александре, - отвечала она.
     - Неужели вы желали бы, ma tante, чтоб я остался таким, каким  был  лет
десять назад? - возразил Александр. - Дядюшка правду говорит, что эта глупая
мечтательность...
     Лицо Петра Иваныча начало свирепеть. Александр замолчал.
     - Нет, не таким, - отвечала Лизавета Александров" на, - как десять лет,
а как четыре года назад:  помните,  какое  письмо  вы  написали  ко  мне  из
деревни? Как вы хороши были там!
     - Я, кажется, тоже мечтал там, - сказал Александр.
     - Нет, не мечтали. Там вы поняли, растолковали себе жизнь; там вы  были
прекрасны, благородны, умны... Зачем не  остались  такими?  Зачем  это  было
только на словах, на бумаге, а не на деле?  Это  прекрасное  мелькнуло,  как
солнце из-за туч - на одну минуту...
     - Вы хотите сказать,  ma  tante,  что  теперь  я...  не  умен  и...  не
благороден...
     - Боже сохрани! нет! Но теперь вы умны и благородны...  по-другому,  не
по-моему...
     - Что делать, ma tante? - сказал  с  громким  вздохом  Александр, - век
такой. Я иду наравне с веком: нельзя же отставать! Вот я сошлюсь на дядюшку,
приведу его слова...
     - Александр! - свирепо сказал Петр Иваныч, - пойдем на минуту ко мне  в
кабинет: мне нужно сказать тебе одно слово.
     Они пришли в кабинет.
     - Что это за страсть пришла тебе сегодня ссылаться на  меня?  -  сказал
Петр Иваныч. - Ты видишь, в каком положении жена?
     - Что такое? - с испугом спросил Александр.
     - Ты ничего не замечаешь? А то, что я бросаю службу, дела - все, и  еду
с ней в Италию.
     - Что вы, дядюшка! - в  изумлении  воскликнул  Александр,  -  ведь  вам
нынешний год следует в тайные советники...
     - Да  видишь:  тайная  советница-то  плоха...  Он  раза  три  задумчиво
прошелся взад и вперед по комнате.
     - Нет, - сказал он, - моя карьера  кончена!  Дело  сделано:  судьба  не
велит итти дальше... пусть! - Он махнул рукой-.
     - Поговорим лучше о тебе, - сказал он, - ты,  кажется,  идешь  по  моим
следам...
     - Приятно бы, дядюшка! - прибавил Александр.
     - Да! -  продолжал  Петр  Иваныч,  -  в  тридцать  с  небольшим  лет  -
коллежский  советник,  хорошее  казенное  содержание,  посторонними  трудами
зарабатываешь много денег, да еще во-время женишься на богатой... Да, Адуевы
делают свое дело! Ты весь в меня, только недостает боли в пояснице...
     - Да уж иногда колет... - сказал Александр, дотронувшись до спины.
     - Все это прекрасно, разумеется кроме боли в пояснице, - продолжал Петр
Иваныч, - я, признаюсь, не думал, чтоб  из  тебя  вышло  что-нибудь  путное,
когда ты приехал сюда. Ты все забирал себе  в  голову  замогильные  вопросы,
улетал в небеса... но все прошло - и слава богу! Я сказал бы тебе: продолжай
итти во всем по моим следам, только...
     - Только что, дядюшка?
     - Так... я хотел бы тебе дать несколько советов... насчет будущей твоей
жены...
     - Что такое? это любопытно.
     - Да нет! - продолжал Петр Иваныч, помолчав, - боюсь, как  бы  хуже  не
наделать. Делай, как знаешь сам: авось,  догадаешься...  Поговорим  лучше  о
твоей женитьбе. Говорят, у твоей невесты двести тысяч приданого - правда ли!
     - Да, двести отец дает да сто от матери осталось.
     - Так это триста! - закричал Петр Иваныч почти с испугом.
     -  Да еще он сегодня сказал, что все свои пятьсот душ отдает нам теперь
же  в  полное  распоряжение,  с  тем,  чтоб  выплачивать  ему  восемь  тысяч
ежегодно. Жить будем вместе.
     Петр Иваныч вскочил с кресел с несвойственною ему живостью
     - Постой, постой! - сказал он, - ты оглушил  меня:  так  ли  я  слышал?
повтори, сколько?
     - Пятьсот душ и триста тысяч денег... - повторил Александр.
     - Ты... не шутишь?
     - Какие шутки, дядюшка?
     -  И  имение...  не заложено? - спросил Петр Иваныч тихо, не двигаясь с
места.
     - Нет.
     Дядя, скрестив руки на груди, смотрел несколько минут  с  уважением  на
племянника.
     - И карьера, и фортуна! - говорил он почти про себя, любуясь  им,  -  И
какая фортуна!  и  вдруг!  все!  все!..  Александр!  -  гордо,  торжественно
прибавил он, - ты моя кровь, ты - Адуев! Так и быть, обними меня!
     И они обнялись.
     - Это в первый раз, дядюшка! - сказал Александр.
     - И в последний! - отвечал Петр Иваныч, -  это  необыкновенный  случай.
Ну, неужели тебе и теперь не нужно презренного металла? Обратись же  ко  мне
хоть однажды.
     - Ах! нужно, дядюшка: издержек множество. Если вы можете  дать  десять,
пятнадцать тысяч...
     - Насилу, в первый раз! - провозгласил Петр Иваныч.
     -  И  в  последний,  дядюшка:  это  необыкновенный  случай!  -   сказал
Александр.