а. Это продолжалось с минуту.
     -  Ах,  это Александр Федорыч! - первая сказала мать, опомнившись. Граф
приветливо  поклонился. Наденька проворно откинула вуаль от лица, обернулась
и  посмотрела  на  него  с  испугом,  открыв  немного  ротик,  потом  быстро
отвернулась,  стегнула  лошадь,  та  рванулась  по  вперед  и  в  два прыжка
исчезла за воротами; за нею пустился граф.
     - Тише, тише, ради бога, тише! - кричала мать вслед, - за ухо держи. А!
господи боже мой, того и гляди упадет: что это за страсти такие!
     И все пропало; слышен был  только  лошадиный  топот,  да  пыль  облаком
поднялась с дороги. Александр остался с Любецкой. Он молча смотрел  на  нее,
как будто спрашивал глазами: "Что это значит?" Та не заставила  долго  ждать
ответа.
     - Уехали,  -  сказала  она,  -  и  след  простыл!  Ну,  пусть  молодежь
порезвится, а мы с вами побеседуем, Александр Федорыч. Да что это две недели
о вас ни слуху ни духу: разлюбили, что ли, нас?
     - Я был болен, Марья Михайловна, - угрюмо отвечал он.
     - Да, это видно: вы  похудели  и  бледные  такие!  Сядьте-ка  поскорей,
отдохните; да не хотите ли, я прикажу сварить яичек всмятку?  до  обеда  еще
долго.
     - Благодарю вас; я не хочу.
     - Отчего? ведь сейчас будут готовы;  а  яйца  славные:  чухонец  только
сегодня принес.
     - Нет-с, нет.
     - Что ж это с вами? А я все жду да жду, думаю: что ж это значит, и  сам
не едет и книжек французских не везет? Помните, вы обещали что-то: "Peau  de
chagrin"* ["Шагреневая кожа" (франц.)], что ли? Жду,  жду  -  нет! разлюбил,
думаю, Александр Федорыч нас, право разлюбил.

     {"Шагреневая кожа" (1831) - роман Оноре Бальзака (1799-1850).}

     - Я боюсь, Марья Михайловна, не разлюбили ли вы меня?
     - Грех вам бояться этого, Александр Федорыч! Я люблю вас  как  родного;
вот не знаю, как Наденька; да она еще ребенок: что смыслит?  где  ей  ценить
людей! Я каждый день твержу ей: что это, мол, Александра Федорыча не видать,
что не едет? и все поджидаю. Поверите ли, каждый день до пяти часов  обедать
не садилась, все думала: вот подъедет. Уж и Наденька  говорит  иногда:  "Что
это, maman, кого вы ждете? мне кушать хочется, и графу, я думаю, тоже..."
     - А граф... часто бывает?.. - спросил Александр.
     - Да почти каждый день, а иногда по два раза в один день; такой добрый,
так полюбил нас... Ну, вот, говорит Наденька: "Есть хочу да и  только!  пора
за стол". - "А как Александр Федорыч,  говорю  я,  будет?.."  -  "Не  будет,
говорит она, хотите пари, что не будет? нечего ждать..." -  Любецкая  резала
Александра этими словами, как ножом.
     - Она... так и говорила? - спросил он, стараясь улыбнуться.
     - Да, так-таки и говорит и торопит. Я ведь  строга,  даром  что  смотрю
такой доброй. Я уж бранила ее:  "То  ждешь,  мол,  его  до  пяти  часов,  не
обедаешь, то вовсе не хочешь подождать -  бестолковая!  нехорошо!  Александр
Федорыч старый наш знакомый, любит нас, и дяденька его Петр Иваныч много нам
расположения своего  показал...  нехорошо  так  небрежничать!  он,  пожалуй,
рассердится да не станет ходить..."
     - Что ж она? - спросил Александр.
     - А ничего. Ведь вы знаете, она у меня такая живая- вскочит, запоет, да
побежит  или  скажет:  "Приедет,  если захочет!" такая резвушка! я и думаю -
приедет  .  Смотришь,  еще  день пройдет - нет! Я опять: "Что это, Наденька,
здоров  ли Александр Федорыч!" - "Не знаю, говорит, maman, мне почем знать?"
-  "Пошлем-ка  узнать,  что  с ним?" Пошлем да пошлем, да так вот и послали:
я-то  забыла, понадеялась на нее, а она у меня ветер. - Вот теперь далась ей
эта  езда! увидала раз графа верхом из окна и пристала ко мне: "хочу ездить"
да и только! Я туда, сюда, нет - "хочу!" Сумасшедшая! Нет, в мое время какая
верховая  езда!  нас  совсем не так воспитывали. А нынче, ужас сказать, дамы
стали уж покуривать: вон, напротив нас молодая вдова живет: сидит на балконе
да соломинку целый день и курит; мимо ходят, ездят - ей и нужды нет! Бывало,
у нас, если и от мужчины в гостиной пахнет табаком...
     - Давно это началось? - спросил Александр.
     - Да  не  знаю,  говорят,  лет  с  пять  в  моду  вошло:  ведь  все  от
французов...
     - Нет-с, я спрашиваю: давно ли Надежда Александровна ездит верхом?
     -  Недели с полторы. Граф такой добрый, такой обходительный: чего, чего
не делает для нас; как ее балует! Смотрите, сколько цветов! все из его саду.
Иной  раз совестно станет. "Что это, говорю, граф, вы ее балуете? она совсем
ни  на  что  не  похожа  будет!.."  и ее побраню. Мы с Марьей Ивановной да с
Наденькой  были у него в манеже: я ведь, вы знаете, сама за ней наблюдаю: уж
кто  лучше  матери  усмотрит  за дочерью? я сама зажималась воспитанием и не
хвастаясь скажу: дай бог всякому такую дочь! Там при нас Наденька и училась.
Потом  завтракали у него в саду, да вот теперь каждый день и ездят. Что это,
какой богатый у него дом! мы смотрели: все так со вкусом, роскошно!
     - Каждый день! - сказал Александр почти про себя.
     - Да что ж не потешить! сама тоже молода была... Бывало .
     - И долго они ездят?
     - Часа по три. Ну, а вы чем это заболели?
     -  Я не знаю... у меня что-то грудь болит... - сказал он, прижав руку к
сердцу.
     - Вы ничего не принимаете?
     - Нет.
     - Вот то-то молодые люди! все ничего, все до поры до времени, а  там  и
спохватятся, как время уйдет! Что ж вам, ломит, что ли, ноет или режет?
     - И ломит, и ноет, и режет! - рассеянно сказал Александр.
     - Это простуда; сохрани боже! не надо запускать, вы так уходите себя...
может воспаление сделаться; и  никаких  лекарств!  Знаете  что?  возьмите-ка
оподельдоку да и трите на ночь грудь крепче, втирайте докрасна, а вместо чаю
пейте траву, я вам рецепт дам.
     Наденька воротилась бледная от усталости. Она бросилась на диван,  едва
переводя дух.
     - Смотри-ка! - говорила, приложив ей руку к голове, Марья Михайловна, -
как уходилась, насилу дышишь.  Выпей  воды  да  поди  переоденься,  распусти
шнуровку. Уж не доведет тебя эта езда до добра!
     Александр и граф пробыли  целый  день.  Граф  был  неизменно  вежлив  и
внимателен к Александру,  звал  его  к  себе  взглянуть  на  сад,  приглашал
разделить прогулку верхом, предлагал ему лошадь.
     - Я не умею ездить, - холодно сказал Адуев.
     - Вы не умеете? - спросила Наденька, -  а  как  это  весело!  Мы  опять
завтра поедем, граф?
     Граф поклонился.
     - Полно тебе, Наденька, - заметила мать, - ты беспокоишь графа.
     Ничто,  однакож,  не  показывало,  чтобы  между  графом   и   Наденькою
существовали особенные отношения. Он был одинаково любезен и с матерью  и  с
дочерью, не искал случая говорить с одной Наденькой, не бежал за нею в  сад,
глядел на нее точно так же, как и на мать. Ее свободное обращение  с  ним  и
прогулки верхом объяснялись, с ее стороны, дикостью и неровностью характера,
наивностью, может быть еще недостатком воспитания, незнанием условий  света;
со  стороны  матери  -  слабостью  и  недальновидностью.  Внимательность   и
услужливость графа и его ежедневные посещения можно было приписать соседству
дач и радушному приему, который он всегда находил у Любецких.
     Дело, кажется, естественное, если глядеть на него  простым  глазом;  но
Александр смотрел в увеличительное стекло и видел многое...  многое...  чего
простым глазом не усмотришь.
     "Отчего, - спрашивал он себя, - переменилась к нему Наденька?"  Она  уж
не ждет его в саду, встречает  не  с  улыбкой,  а  с  испугом,  одевается  с
некоторых  пор  гораздо  тщательнее.  Нет  небрежности  в   обращении.   Она
осмотрительнее в поступках, как будто стала  рассудительнее.  Иногда  у  ней
кроется в глазах и в словах что-то такое, что похоже на секрет... Где  милые
капризы, дикость,  шалости,  резвость?  Все  пропало.  Она  стала  серьезна,
задумчива, молчалива. Ее как будто что-то мучит. Она теперь похожа  на  всех
девиц: такая же притворщица, так же  лжет,  так  заботливо  расспрашивает  о
здоровье... так постоянно внимательна,  любезна  по  форме...  к  нему...  к
Александру! с кем... о боже! И сердце его замирало.
     "Это  недаром, недаром, - твердил он сам с собою, - тут что-то кроется!
Но я узнаю, во что бы то ни стало, и тогда горе...

          Не попущу, чтоб развратитель
          Огнем и вздохов и похвал
          Младое сердце искушал...
          Чтоб червь презренный, ядовитый
          Точил лилеи стебелек,
          Чтобы двухутренний цветок
          Увял, едва полураскрытый..."

     {Не  попущу,  чтоб развратитель... - у Пушкина: "Не потерплю, чтоб
     развратитель..." ("Евгений Онегин", гл. 6, строфы XV, XVI, XVII).}

     И в этот день, когда граф уже ушел, Александр старался улучить  минуту,
чтобы поговорить с Наденькой наедине. Чего он не делал? Взял книгу,  которою
она, бывало, вызывала его в сад от матери, показал  ей  и  пошел  к  берегу,
думая, вот сейчас прибежит. Ждал, ждал - нейдет. Он воротился в комнату. Она
сама читала книгу и не взглянула на него. Он сел подле нее. Она не поднимала
глаз, потом спросила бегло, мимоходом,  занимается  ли  он  литературой,  не
вышло ли чего-нибудь нового? О прошлом ни слова.
     Он заговорил с матерью. Наденька ушла в сад. Мать вышла из  комнаты,  и
Адуев бросился также в сад. Наденька, завидев его, встала со скамьи и  пошла
не навстречу ему, а по круговой аллее, тихонько к дому, как будто  от  него.
Он ускорил шаги, и она тоже.
     -  Надежда  Александровна!  -  закричал  он  издали,  - мне хотелось бы
сказать вам два слова.
     - Пойдемте в комнату: здесь сыро, - отвечала она. Воротясь,  она  опять
села подле матери. Александру чуть не сделалось дурно.
     - И вы нынче боитесь сырости? - сказал он с колкостью.
     - Да, теперь такие темные вечера, и холодные, - отвечала она, зевая.
     - Скоро и переедем, - заметила мать. - Потрудитесь, Александр  Федорыч,
зайти на квартиру и напомнить хозяину, чтоб он переделал два замка у  дверей
да ставню в Наденькиной спальне. Он обещал - забудет, того  гляди.  Они  все
таковы: им лишь бы денежки взять.
     Адуев стал прощаться.
     - Смотрите же, не надолго! - сказала Марья Михайловна.
     Наденька молчала.
     Он уж подошел к дверям и обернулся к ней. Она сделала три шага к  нему.
Сердце у него встрепенулось.
     "Наконец!" - подумал он.
     - Вы будете  к  нам  завтра?  -  спросила  она  холодно,  но  глаза  ее
устремились на него с жадным любопытством.
     - Не знаю; а что?
     - Так, спрашиваю; будете ли?
     - А вам бы хотелось?
     - Будете вы завтра к нам? - повторила она тем же холодным тоном,  но  с
большим нетерпением.
     - Нет! - отвечал он с досадой.
     - А послезавтра?
     - Нет; я не буду целую неделю,  может  быть  две...  долго!..  -  И  он
устремил на нее испытующий взгляд, стараясь  прочесть  в  ее  глазах,  какое
впечатление произведет этот ответ.
     Она молчала, но глаза ее в одно  мгновение  с  его  ответом  опустились
вниз, и что было в них? отуманила ли их грусть, или блеснула  в  них  молния
радости - ничего нельзя было прочесть на этом мраморном, прекрасном лице.
     Александр стиснул шляпу в руке и пошел вон.
     - Не забудьте  потереть  грудь  оподельдоком!  -  кричала  вслед  Марья
Михайловна. И вот Александру опять задача - разбирать,  к  чему  был  сделан
Наденькою вопрос? что в нем заключалось: желание или боязнь видеть его?
     - О, какая мука! какая мука! - говорил он в отчаянии.
     Не выдержал бедный Александр: приехал на третий день. Наденька  была  у
решетки сада, когда он подъезжал. Он уж было обрадовался, но только  что  он
стал приближаться к берегу, она, как  будто  не  видя  его,  повернулась  и,
сделав несколько косвенных шагов по дорожке, точно гуляет  без  цели,  пошла
домой.
     Он застал ее с матерью. Там было человека два из города, соседка  Марья
Ивановна и неизбежный граф. Мучения Александра были невыносимы. Опять прошел
целый день в пустых,  ничтожных  разговорах.  Как  надоели  ему  гости!  Они
говорили покойно о всяком вздоре, рассуждали, шутили, смеялись.
     "Смеются!  -  говорил  Александр,  -  они  могут   смеяться,   когда...
Наденька... переменилась ко мне! Им это ничего! Жалкие, пустые  люди:  всему
радуются!"
     Наденька ушла в сад; граф не пошел с ней. С некоторого времени и  он  и
Наденька как будто избегали друг друга при Александре. Он иногда застанет их
в саду или в комнате одних, но  потом  они  разойдутся  и  при  нем  уже  не
сходятся более. Новое, страшное открытие для Александра:  знак,  что  они  в
заговоре.
     Гости разошлись. Ушел и граф. Наденька этого  не  знала  и  не  спешила
домой. Адуев без церемонии ушел от Марьи Михайловны в сад.  Наденька  стояла
спиной к Александру, держась рукой за решетку и опершись  головой  на  руку,
как в тот незабвенный вечер... Она не видала и не слыхала его прихода.
     Как билось у него сердце, когда он крался к ней на цыпочках. Дыхание  у
него замерло.
     - Надежда Александровна! - едва слышно проговорил он в волнении.
     Она вздрогнула, как будто подле нее выстрелили, обернулась и  отступила
от него на шаг.
     - Скажите, пожалуйста, что это там за дым? - заговорила она в смущении,
с живостью указывая на противоположную сторону реки, - пожар,  что  ли,  или
печка такая... на заводе?..
     Он молча глядел на нее.
     - Право, я думала - пожар... Что вы так смотрите на меня, не  верите?..
Она замолчала.
     - И вы, - начал он, качая головой, - и вы, как другие, как  все!..  Кто
бы ожидал этого... месяца два назад?..
     - Что вы? я вас не понимаю, - сказала она и хотела итти.
     - Постойте, Надежда Александровна, я не  в  силах  долее  сносить  этой
пытки.
     - Какой пытки? я, право, не знаю...
     - Не притворяйтесь, скажите, вы ли это? те же ли вы, какие были?
     - Я все та же! - сказала она решительно.
     - Как! вы не переменились ко мне!
     - Нет: я, кажется, так же ласкова с вами, так же весело встречаю вас...
     - Так же весело! а зачем бежите от решетки?..
     - Я бегу? смотрите, что выдумали: я стою у решетки,  а  вы  говорите  -
бегу.
     Она принужденно засмеялась.
     - Надежда Александровна, оставьте лукавство! - продолжал Адуев.
     - Какое лукавство? что вы пристали ко мне?
     - Вы ли это? Боже мой! полтора месяца тому назад, еще здесь...
     - Что это за дым такой на той стороне, хотела бы я знать?..
     - Ужасно! ужасно! - говорил Александр.
     - Да что я вам сделала?  Вы  перестали  к  нам  ездить-  как  хотите...
удерживать против воли... - начала Наденька.
     - Притворяетесь! будто вы не знаете, зачем я перестал ездить?
     Она, глядя в сторону, покачала головой.
     - А граф? - сказал он почти грозно.
     - Какой граф?
     Она сделала мину, как будто в первый раз слышит о графе.
     - Какой! скажите еще, - говорил он, глядя ей прямо в глаза,  -  что  вы
равнодушны к нему?
     - Вы с ума сошли! - отвечала она, отступая от него.
     - Да, вы не ошиблись! - продолжал он, - рассудок мой угасает  с  каждым
днем... Можно ли так коварно, неблагодарно поступить  с  человеком,  который
любил вас больше всего на свете, который все забыл  для  вас,  все...  думал
скоро быть счастливым навсегда, а вы...
     - Что я? - говорила она, отступив еще.
     - Что вы? - отвечал он, взбешенный этим хладнокровием. - Вы  забыли!  я
напомню вам, что здесь, на этом самом месте, вы сто раз клялись принадлежать
мне: "Эти клятвы слышит бог!" - говорили вы. Да, он  слышал  их!  вы  должны
краснеть и перед небом и перед этими деревьями, перед каждой травкой...  все
свидетель нашего счастия: каждая  песчинка  говорит  здесь  о  нашей  любви:
смотрите, оглянитесь около себя!., вы клятвопреступница!!!
     Она с ужасом смотрела на него. Глаза его сверкали, губы побелели.
     - У! какие злые! - сказала она робко, - за что вы сердитесь? я  вам  не
отказывала, вы еще не говорили с maman... почему же вы знаете...
     - Говорить после этих поступков?..
     - Каких поступков? я не знаю...
     - Каких? сейчас скажу: что значат эти свидания с графом,  эти  прогулки
верхом?
     - Не бежать же мне от него, когда  maman  выйдет  из  комнаты!  а  езда
верхом значит... что я люблю ездить... так  приятно:  скачешь...  ах,  какая
миленькая эта лошадка Люси! вы видели?., она уж знает меня...
     - А перемена в обращении со мной?.. - продолжал он, - зачем граф у  вас
каждый день, с утра до вечера?
     - Ах, боже мой! я почем знаю! какие вы смешные! maman так хочет.
     - Неправда! maman хочет то, что вы хотите. Кому эти все подарки,  ноты,
альбомы, цветы? все maman?
     - Да, maman очень любит цветы. Вчера еще она купила у садовника...
     -  А  о  чем  вы  с  ним говорите вполголоса? - продолжал Александр, не
обращая внимания на ее слова, - посмотрите, вы бледнеете, вы сами чувствуете
свою  вину.  Разрушить  счастье  человека, забыть, уничтожить все так скоро,
легко:  лицемерие,  неблагодарность, ложь, измена!.. да, измена!.. как могли
вы  допустить  себя  до  этого?  Богатый  граф,  лев, удостоил кинуть на вас
благосклонный  взгляд - и вы растаяли, пали ниц перед этим мишурным солнцем;
где  стыд!!!  Чтоб графа не было здесь! - говорил он задыхающимся голосом, -
слышите  ли? оставьте, прекратите с ним все сношения, чтоб он забыл дорогу в
ваш дом!.. я не хочу...
     Он с бешенством схватил ее за руку.
     - Maman, maman!  сюда!  -  пронзительным  голосом  закричала  Наденька,
вырываясь от Александра, и, вырвавшись, опрометью бросилась бежать домой.
     Он сел на скамью и схватился руками за голову.
     Она прибежала в комнату бледная, испуганная и упала на стул.
     - Что ты? что с тобой? что ты кричишь? - спросила  встревоженная  мать,
идя ей навстречу.
     - Александр Федорыч... нездоров! - едва могла проговорить она.
     - Так что ж так пугаться?
     - Он такой страшный... maman, не пускайте его, ради бога, ко мне.
     - Как ты меня перепугала, сумасшедшая! Ну что ж, что нездоров? я  знаю,
у него грудь болит. Что тут страшного? не чахотка! потрет оподельдоком - все
пройдет: видно, не послушался, не потер.
     Александр опомнился. Горячка прошла, но мука его удвоилась. Сомнений он
не  прояснил,  а  перепугал  Наденьку  и теперь, конечно, не добьется от нее
ответа:  не так взялся за дело. Ему, как всякому влюбленному, вдруг пришло в
голову  и  то:  "Ну,  если  она  не  виновата?  может быть, в самом деле она
равнодушна  к  графу. Бестолковая мать приглашает его каждый день: что же ей
делать?  Он,  как светский человек, любезен; Наденька - хорошенькая девушка:
может  быть,  он  и  хочет нравиться ей, да ведь это еще не значит, что уж и
понравился.   Ей,  может  быть,  нравятся  цветы,  верховая  езда,  невинные
развлечения,  а  не  сам  граф?  Да  положим  даже,  что  тут есть немного и
кокетства:  разве  это  не  простительно?  другие и старше, да бог знает что
делают".
     Он отдохнул, луч радости блеснул в  душе.  Влюбленные  все  таковы:  то
очень слепы, то слишком прозорливы. Притом же так приятно оправдать  любимый
предмет!
     "А отчего же перемена в обращении со мной? - вдруг спрашивал он себя  и
снова бледнел. - Зачем она  убегает  меня,  молчит,  будто  стыдится?  зачем
вчера, в простой день, оделась так нарядно?  гостей,  кроме  его,  не  было.
Зачем спросила, скоро ли начнутся балеты?" Вопрос простой; но  он  вспомнил,
что граф вскользь  обещал  доставать  всегда  ложу,  несмотря  ни  на  какие
трудности: следовательно, он будет с ними. "Зачем вчера ушла из саду?  зачем
не пришла в сад? зачем спрашивала то, зачем не спрашивала..."
     И снова впал он в тяжкие сомнения и снова жестоко мучился  и  дошел  до
заключения, что Наденька даже никогда его и не любила.
     "Боже, боже! - говорил он в отчаянье, - как тяжело,  как  горько  жить!
Дай мне это мертвое спокойствие, этот сон души..."
     Через четверть часа он пришел в комнат