уховным взором  живого человека,  хорошо мне
знакомого,  —  он будет стержнем, а вокруг навью. Его, может быть, солью с
другим —  третьим, пятым, это потом виднее будет, а пока вот поставить его
как веху,  чтоб не сбиваться на трудном извилистом творческом пути.  То же
проделал  с  поэтами  и  критиками:  поставил стержневые фигуры,  наиболее
характерные:  сложившийся,  начинающий,  даровитый,  бездарный, страстный,
вялый, рабочий, старая труха интеллигент и т. д.
     Три основные категории писательские наметил.  Листочки разложил в три
груды: бел(летристы), поэты, критики.
     Затем под  особым листом-списком образовалась новая груда листов:  на
одном "Литкружок",  на другом "Партком",  на третьем "Наш съезд" и т. д. и
т. д.
     Набралось  листов  20  —  под  ними  будет  группироваться  и  в  них
вписываться разный материал по  этим именно категориям.  Это первая стадия
работы.
     Дальше —  на  стол все мои записки о  писателях,  по  МАППу,  все мои
дневники,  газеты и т.  д. и т. д. и каждую бумажку — к определенному типу
или вопросу (литкружок, партком и т. д.).
     Все это разбирается, подшивается, все это зачем-то надо мне — пока не
знаю точно —  зачем и в какой степени.  Многое-многое, разумеется, подшито
зря,  не  туда,  куда  надо,  многое  следует  перегруппировать или  вовсе
выкинуть, — пусть, это потом, а пока так надо. И я делаю.
     А сюжета — нет. Сюжета все нет. Скелета книги не имею — имею в голове
и  сердце только разорванные отдельные картинки:  вот  сценка в  МКК,  вот
заседание литкружка,  наше ночное бдение и т.  д.,  но целого нет:  с чего
начну, чем кончу, как — этого не знаю.
     Говорил как-то  с  Федей Гладковым,  дней 5  —  6  назад,  он  мне  и
посоветовал: "Ты три-четыре типа коренных возьми, их продумай от начала до
конца — а остальные все пришьются сами". Я подумывал над его словами.
     Вчера с Наей потолковали —  не в мемуарной ли форме все писать? И над
этим подумал.  Все думаю-думаю,  а решать гожу.  Дочту вот дневники —  так
писать надо.  И  как возьму ручку в  руки,  как напишу первые строки —  не
удержишь. Знаю.


(1925)

                                НЕ ПИШЕТСЯ

     Когда не пишется —  я злой хожу взад-вперед,  с угла на угол —  как в
клетке зверь.
     И(ван) Вас(ильевич) по-иному:
     На  столе стоит деревянная деревенская баба —  знаете это:  кустарка,
раскрашенная.
     Он ей отвинчивает голову —  вынимает бабу поменьше, потом отвинчивает
голову этой —  и до тех пор,  пока в ряд не выстроится баб с дюжину,  одна
пониже ростом другой.  Тогда начинается обратный процесс: вставляет бабу в
бабу.  В общем — приятнейшее занятие, проходить оно может часами, и думать
в это время куда как хорошо.
     Иной раз уйдет от стола —  так и  забудет дюжину баб.  Подойдет потом
жинка, улыбнется, все поймет.


(П о с л е  27  д е к а б р я)

                              СЕРЕЖА ЕСЕНИН

     Сережа-то Есенин: по-ве-сил-ся!
     У меня где-то скребет и точит в нутре моем:  большое и дорогое мы все
теряли. Такой это был органический, ароматный талант, этот Есенин, вся эта
гамма его простых и мудрых стихов —  нет ей равного в том, что у нас перед
глазами.
     И Демьян* давеча тоже:
     — Такое,  говорит,  ему  спускали,  ахнуть можно!  Меня десять раз из
партии выгнали бы...  А его — холили  вот,  берегли...  Преступник,  одним
словом, — пропил, дьявол, такое дарованье. Отойдет вот похоронная страда —
лекцию прочту о нем... злую! Отхлещу от самого сердца!
     И мы посидели — погоревали, талант богатый Сережин оплакали:
     — Что дать-то мог парень — э-эх, много!
     Я  сижу вспоминаю последние мои с  Сережей встречи.  А  прежде всех —
самую наипоследнюю.
     Пришел он с  неделю-полторы назад к нам в отдел —  мы издаем ведь его
собрание сочинений, так ходил часто по этому делу.
     Входит в  отдел...  Пьяненький...  вынул из  бокового кармана сверток
листочков — там поэма, на машинке:
     — Прочесть, что ли?
     — Читай, читай, Сережа.
     Мы  его окружили:  Евдокимов Иван Вас(ильевич),  я,  Тарас Родионов*,
кто-то еще.
     Он  читал нам последнюю свою,  предсмертную поэму*.  Мы жадно глотали
ароматичную,  свежую,  крепкую прелесть есенинского стиха, мы сжимали руки
один  другому,  переталкивались в  местах,  где  уж  не  было силы радость
удержать внутри.
     А Сережа читал.  Голос у него, знаете какой — осипло-хриплый, испитой
до шипучего шепота.  Но когда он начинал читать —  увлекался,  разгорался,
тогда и голос крепчал,  яснел,  он читал,  Сережа,  хорошо. В читке его, в
собственной, в есенинской, стихи выигрывали. Сережа никогда не ломался, не
кичился ни стихами своими,  ни успехами —  он даже стыдился,  избегал, где
мог, проявленья внимания к себе, когда был трезв.
     Кто  видел его  трезвым,  тот  запомнит,  не  забудет никогда кроткое
по-детски мерцание его светлых, голубых глаз.
     И   если  улыбался  Сережа  —   тогда  лицо  его   становилось  вовсе
младенческим: ясным и наивным.
     Разговоров теоретических он  не  любил,  он  их  избегал,  он их чуть
стыдился,  потому что очень-очень многого не знал,  а болтать с потолка не
любил.  Но иной раз он вступал в спор по какому-нибудь большому,  положим,
политическому вопросу:  о,  тогда лицо его пыталось скроиться в  серьезную
гримасу,   но  гримаса  только  портила  невинное,  не  тронутое  большими
вопросами борьбы лицо его.
     Сережа  хмурил  лоб,   глазами  старался  навести  строгость,  руками
раскидывал  в  расчете  на  убедительность,  тон  его  голоса  гортанился,
строжал.  Я  в такие минуты смотрел на него,  как на малютку годов 7 —  8,
высказывающего  свое  мнение  (ну,   к  примеру,   по  вопросу  о  падении
министерства Бриана).  Сережа пыжился,  тужился,  видимо, потел — доставал
платок, часто-часто отирался. Чтобы спасти, я начинал разговор о ямбах...
     Преображался,  как  святой  перед  пуском в  рай;  не  узнать Сережу:
вздрагивали радостью глаза, весь его корпус опрощался и облегчался, словно
скинув с себя путы или камни, голос становился тем же обычным, задушевным,
как всегда,  —  и без гортанного клекота,  —  Сережа говорил о любимом:  о
стихах.
     Потом поехали мы гуртом в Малаховку к Тарасу Родионычу: Анна Берзина,
Сережа,  я,  Березовский Феоктист* — всего человек 6 — 8. Там Сережа читал
нам последние свои поэмы: ух, как читал!
     А потом на пруду купались — он плавал мастерски, едва ли не лучше нас
всех.  Мне запомнилось чистое,  белое,  крепкое тело Сережи —  я даже и не
ждал, что оно так сохранилось, это у горькой-то пропойцы!
     Он  был чист,  строен,  красив —  у  него ж  одни русые кудельки чего
стоили!  После купки сидели целую ночь —  Сережа был радостный,  все читал
стихи.
     А  потом здесь вот,  в  Госиздате,  встречались мы  почти что  каждую
неделю,  а то и чаще бывало:  пьян все был Сережа, каждоразно пьян. Как-то
жена его сказала,  что жить Сереже врачи сказали...  6 месяцев —  это было
месяца три назад!  Может,  он потому теперь и  кончил?  Стоит ли де ждать?
Будут  болтать много о  "кризисе сознания",  но  это  все  будет вполовину
чепуха по отношению к Сереже, — у него все это проще.


                                 1926 ГОД

1  я н в а р я

                    "ЧАПАЕВА" ПЕРЕРАБАТЫВАТЬ АЛИ НЕТ?

     Мой рост,  отточка мастерства за последний год, выросшая бережность и
любовь к слову,  бережность к имени своему —  это все не раз наводило меня
на мысль переработать коренным образом "Чапая" —  самую любимую мою книгу,
моего литературного первенца.
     Мог ли  бы  я  его сделать лучше?  Мог.  Могу.  Помню,  Бабель как-то
говорил мне:
     — Вся  разница моих (бабелевских) очерков и  твоего "Чапаева" в  том,
что "Чапаев" — это первая корректура, а мои очерки — четвертая.
     Эти слова Исаака не  выпадали из  моего сознания,  из  памяти.  Может
быть,  именно они отчасти и толкнули на то, чтоб я кавказские свои очерки*
— материал   по   существу   третьестепенный   —   обрабатывал   с   такой
тщательностью.  Я на этих очерках пробовал себя.  И увидел,  что могу, что
ушел вперед,  вырос.  Над очерками работал я  долго и незаслуженно много —
зато убедился в важном,  понял основное в мастерстве.  И вот, писал дальше
"Фрунзе",  писал про "Отца"*,  свою "Талку" —  над ними работал как бы  по
привычке так же усердно и тщательно,  как над очерками,  — значит, вошло в
плоть, в существо, в обиход.
     Уж и хотел бы,  может, поторопиться, вежливо выражаясь — похалтурить,
— ан совесть литературная и привычка — не дают! Это хорошо.
     Очень ясно,  что теперь вся работа в  отношении количественном вообще
пойдет тише.  Ну и ладно.  Эк,  беда, подумаешь! Говорить откровенно — я и
работаю-то  уж не так сосредоточенно,  как во времена "Чапаева",  —  тут и
больная голова, переутомленность, занятость...
     Вот взять "Писателей"*. Когда задумал и начал? Давно. Больше полгода.
А что сделал?  Мало.  Только сырье по кучкам раскидал... Не работается. Не
пишется.  Да и не люблю как-то я эту книгу,  —  так не люблю, как "Чапая",
даже "Мятеж".  Но писать буду:  и  времени,  труда много затратил,  и тема
интересна,  и  "Эпопею" ворошить рано,  и  одними мелочами пробавляться не
хочу.
     Но,  поскольку я не захвачен,  —  естественно думал много и о другом.
Тут-то и выплыл вопрос о переработке,  о коренной переработке "Чапая". Как
это  может быть?  А  так,  что на  полгода —  отложить "Писателей",  вовсе
отложить,  взять  "Чапая" с  первой строки и  переписывать —  обрабатывать
тщательнейше строчку за строчкой — так все 15 листов!
     Это  —  полгода.  И  больше в  эти  полгода —  ничего.  Это как раз к
собранию сочинений.
     Обновленный "Чапаев"!
     И уж вовсе решил.  Достал стопу бумаги,  на первом листе написал, как
когда-то, три года назад:

                              "Ч а п а е в".

     Написал —  и  испытал то  самое  чувство,  когда  его  садился писать
впервые. Отступил. Дал главу:

                             "Рабочий отряд".

     И  встал.  Открыл "Чапая".  Прочитал несколько страниц и ощутил,  что
перерабатывать не могу.
     Как же я стану —  да тут каждое мне местечко дорого —  нет,  нет,  не
стану и не могу. Самое большое, на что пойду, — словарь подсвежить, но это
ж я могу и по книжному тексту сделать.  А в коренную — не могу. Тогда, как
готовил черновики,  —  тогда,  может, это бы и легко проходило, а теперь —
трудно. И я отказался от мысли о переработке.
     Поняв это —  ощутил необычайную легкость,  мне стало радостно оттого,
что вдруг вот и  неожиданно разрешилась эта мысль о переработке,  так меня
измучившая за последние месяцы.  Все время стояла эта дилемма — за ближний
год что лучше: 1. Переработать "Чапая". 2. Дать новую книгу "Писателей"?
     И я не знал,  что делать, не решался сделать выбор, а оттого — стояла
работа, я ничего не делал.
     Теперь —  легко.  Я обрадован открытием. Я легко освежу текст* и — за
"Писателей".
     Ишь как это ладно вышло!


24  я н в а р я

                                  БАБЕЛЬ

     Ходит вот  и  Бабель.  Этот уже вовсе дружьи ведет беседы.  Мы  очень
любим говорить с ним про то — кто и как пишет. Это у нас самое любимое: до
2-х,  до  4-х,  почти до зари говорим.  Давно уж думает он про книгу,  про
Чека,  об этой книге говорил еще весной,  думает все и теперь.  Да "всего"
пока нельзя, говорит, сказать, а комкать неохота — потому думаю, коплю, но
терплю...  Пишу драму.  Написал сценарий.  Но это —  не главное. Главное —
Чека: ею схвачен.


                             ВСЕВОЛОД ИВАНОВ

     Нахохлившись,  сидел  над  столом  и  когда  давал  руку  —  привстал
чуть-чуть на стуле —  это получилось немножко наивно, но очень-очень мило,
сразу  показало нежную его  нутровину.  Глаза хорошие,  добрые,  умные,  а
главное —  перестрадавшие. Говорит очень мало, видимо, неохотно и, видимо,
всегда так.  Он мне сразу очень люб.  Так люб,  что я  принял его в  глубь
сердца, как немногих. Так у меня бывает редко.


                               ПРИМЕЧАНИЯ:

                               ИЗ ДНЕВНИКОВ

                          (И з в л е ч е н и я)

                                 1919 год

9  я н в а р я

     Я  у е з ж а ю...  —  в  феврале Фурманов был приказом М.  В.  Фрунзе
назначен сначала в Александрово-Гайскую группу  для  ведения  политической
работы. В марте он был переведен в 25-ю стрелковую (Чапаевскую) дивизию.


10  а п р е л я

     Г а м б у р г  И.  Х.  — начальник снабжения 4-й армии,  перед этим —
секретарь губисполкома в Иваново-Вознесенске.
     Д е м и н  В. — помощник начальника штаба Чапаевской дивизии.


2  и ю н я

     И с а й — Петр Исаев, порученец Чапаева.


30  и ю л я

     Б а т у р и н  П. С. (1889 — 1919) сменил Фурманова на посту военкома
Чапаевской дивизии.


9  с е н т я б р я

     П о л я р н ы й  Л.  —   начальник   Политуправления   Туркестанского
фронта.
     С а в и н  В. В. — секретарь М. В. Фрунзе.
     С у в о р о в — начальник политотдела дивизии Чапаева.
     К р а й н ю к о в — заместитель командира дивизии.
     Н о в и к о в — начальник штаба.
     П у х о в — комиссар штаба 2-й (74-й) бригады.


6  о к т я б р я

     С а д ч и к о в  С. Ф. — инструктор при штабе дивизии.


                                 1920 год

15  а п р е л я

     ...э т и м  в о с с т а н и е м...   —    национально-освободительное
восстание  казахов...  Р ы с к у л о в  и  Д ж и н а з а к о в — казахские
националисты, использовавшие свое влияние как руководители этого восстания
для  организации  мятежа 1920 г.  В последующих записях Фурманов описывает
ход  и  развитие  контрреволюционного  мятежа,  эти  записи   использованы
Фурмановым при создании книги "Мятеж".


13  а в г у с т а

     "К о м м у н и с т ы" или "За коммунизм" — пьеса написана в 1921  г.,
осталась неопубликованной.


26  с е н т я б р я

     П о а р м — политический отдел армии.


                                 1921 год

3  и ю н я

     П о л о н с к и й  (Гусин) В.  П.  (1886 — 1932) — историк-публицист,
критик,  редактор журналов "Печать и революция" и "Новый мир".  В 1921  г.
руководил литературно-издательским отделом ПУРа.
     Н а ч п у о к р — начальник политического управления округа.
     ...н а з н а ч и л  м е н я... — Фурманов заведовал редакцией журнала
Реввоенсовета "Военная наука и революция".


8  и ю н я

     "М и с т е р и я-б у ф ф" —  пьеса  В.  В.  Маяковского,  ставилась в
первую годовщину Октябрьской революции. В 1921 году была поставлена во 2-й
редакции. Фурманов присутствовал на диспуте в Доме печати 6 июня.
     К у з ь м а — Хохлов К. Г. (1885 — 1947) — писатель, журналист.
     К о г а н  П. С. (1872 — 1932) — критик, литературовед.
     Т а и р о в  (Корнблит) А.  Я.  (1885 — 1950) — режиссер, организатор
Московского камерного театра.
     М е й е р х о л ь д  В.  Э.  (1874  —  1942)   —   режиссер,   первый
постановщик "Мистерии-буфф".
     "Б л а г о в е щ е н ь е" —  пьеса   французского   драматурга   Поля
Клоделя.


3  и ю л я

     "С т о й л о  П е г а с а" — кафе, где собирались имажинисты.
     М а р и е н г о ф  А. Б. (1897 — 1962) — советский писатель.
     П ь е с а — "За коммунизм".


                                 1922 год

26  ф е в р а л я

     Б а й е  Ш а р л ь  (1849  —  1918)  — французский археолог и историк
искусств, автор "Истории искусств", неоднократно переводившийся на русский
язык.
     Ж и р м у н с к и й  В.  М.  (1891  —  1971)  —  советский   филолог,
литературовед.
     Ш к л о в с к и й  В.  Б.  (р.  в 1893 г.) — писатель, литературовед,
критик.
     "К у з н и ц а" —   литературная   группа   пролетарских   писателей,
выделившаяся из Пролеткульта.


24  м а р т а

     Б е к е т о в а  г о р а     (Пикетная    гора)    —    место     под
Иваново-Вознесенском, где проводились массовки рабочих.
     П о б е д у  с о б е р у...  — Фурманов  ездил  в  Иваново-Вознесенск
собирать материал о революции 1905 г.


                                 1923 год

16  ф е в р а л я

     Н е в с к и й  В.  И.  (1876 — 1937)  —  старый  большевик,  историк,
литератор.
     "В Н и Р" — журнал "Военная наука и революция".


20  ф е в р а л я

     "В М и Р" — журнал "Военная мысль и революция".


3  м а р т а

     ...б у д у т  "Т а м а н ц ы"...   —    Замысел    книги    "Таманцы"
осуществлен не был.


7  а п р е л я

     "Ж и в о п и с н а я  Р о с с и я" — иллюстрированный журнал.


14  м а я

     К у з ь м а — Хохлов К. Г.
     О в с о в — речь идет о рассказе А. П. Чехова "Лошадиная фамилия".


15  м а я

     О ч е р к  р а з в е р н у л с я...  —  имеется  в  виду  повесть  "В
восемнадцатом году".


26  и ю н я

     М е щ е р я к о в  Н.   Л.   (1865   —   1942)   —   профессиональный
революционер, в то время руководитель Госиздата.
     И о р д а н с к и й  Н.  И. (1876 — 1928) — советский государственный
деятель, дипломат, в то время член правления Госиздата.


10  с е н т я б р я

     Э т а к  г о в о р и л   с   Р.  и  Ш.  — сотрудники Истпарта Розен и
Штейман (предположительно).
     М е щ е р я к а м б ы — так Фурманов шутливо называл Мещерякова Н. Л.
     ...д о  п о с т у п л е н и я  м о е г о  н а  р а б о т у... — в это
время Фурманов переходил на работу в Госиздат.
     "М о л о д е ж ь" — вариант названия повести "В восемнадцатом году".


14  с е н т я б р я

     И д у  в    "О к т я б р ь"   —   "Октябрь"  —  литературная  группа,
отколовшаяся  от  "Кузницы",  послужила  основой  РАПП.  Издавала   журнал
"Октябрь", который с 1925 г. стал органом РАПП.


19  н о я б р я

     Л е л е в и ч  (Калмансон) Г. — литературный критик.
     В о л и н  Б.  М. — старый член Коммунистической партии, общественный
и литературный деятель.
     В а р д и н  (Мгеладзе) И. — один из руководителей РАПП.


                                 1924 год

21  и ю н я

     Р а с к о л ь н и к о в  (Ильин)  Ф.  Ф.  (1892  — 1939) — в то время
примыкал к группе писателей, связанных с журналом "Молодая гвардия".
     М е ж р а б п о м — международная организация, созданная для оказания
помощи Советской России, пострадавшей от неурожая.


18  д е к а б р я

     О  п р е д и с л о в и и   к   "Ч а п а е в у"  — А.  В.  Луначарский
написал предисловие к "Чапаеву", которое и было помещено в издании 1925 г.
в Госиздате.


Д о  20  д е к а б р я

     В с ю  к н и г у — сб. И. Бабеля "Рассказы", вышедший в 1926 г.
     Т р о и ц е-С е р г и е в с к и й  п о с а д — г. Загорск.
     А р т е м — Артем Веселый (Кочкуров Николай Иванович) (1899 — 1939) —
писатель и автор книги "Россия, кровью умытая".
     П и л ь н я к  (Вогау) В.  А.  (1894 — 1941) — писатель,  автор  книг
"Голый год", "Иван да Марья" и др.


20  д е к а б р я

     И о н о в  (Бернштейн) И.  И.  (1887 —  1942)  —  поэт,  в  то  время
ответственный работник Госиздата.


                                 1925 год

7  м а я

     В и к т о р —  под таким именем Д.  А.  Фурманов хотел вывести себя в
романе "Писатели".


26  а в г у с т а

     Н а к о р я к о в  Н.   Н.  —  старый  большевик,  в  то  время  член
правления Госиздата.


5  с е н т я б р я

     Н а с т я — младшая сестра Фурманова.


П о с л е  27  д е к а б р я

     Д е м ь я н — Демьян Бедный.
     И в а н  В а с и л ь е в и ч   Е в д о к и м о в   (1887  —  1941)  —
автор известного романа "Колокола", в то время сотрудник Госиздата.
     Т а р а с  Р о д и о н о в — Тарасов-Родионов А.  И.  (1885 — 1938) —
писатель, автор тогда широкоизвестной повести "Шоколад".
     ...п о с л е д н ю ю, п р е д с м е р т н у ю      п о э м у...     —
Предполагают, что С. А. Есенин читал поэму "Черный человек".
     Б е р з и н а  (Берзинь) Анна — литератор, член МАПП.
     Б е р е з о в с к и й