ся, вызова по
фамилии: выведут, расстреляют, и баста. Только бы не били, о, только бы не
били  —  пусть  расстреляют,  но разом,  да и смерть-то здесь благороднее.
Впрочем,  она не  только  благороднее,  но  и  красивее,  прекраснее.  Мне
думается,  что  умереть  я  сумею спокойно и твердо.  Но теплится в душе и
надежда.  Завтра придет 4-й кавполк...  Только едва ли что сделают  они  с
одним полком.  Нет, я верю еще и в то, что нас просто выпустят, не тронув,
не расстреляв...


13  а в г у с т а. П у т ь  к  С а м а р к а н д у

                                НА КАВКАЗ

     ...Что-то ждет нас на Кавказе?
     Откомандирован  я   в   распоряжение  РВС   IX   Армии,   стоящей   в
Екатеринодаре.  Желательно поработать на поприще литературном, может быть,
буду работать в газете.
     Все мне советуют обратить побольше внимания на  свой литературный дар
и принять все меры к его развитию и выявлению вовне. Да я и сам так думаю.
Теперь  я  поглощен обдумыванием месяц  тому  назад  задуманной пьесы  под
названием  "Коммунисты"*.  Общие  контуры  мне  уже  ясны,  герои  налицо,
направление  и   смысл  продуманы,   внешнюю  декоративную  сторону  также
представляю:  в  форму надо влить содержание.  К  этому еще не  приступил.
Итак,  я должен работать в области творчества, об этом думаю все последнее
время.


26  с е н т я б р я

                                НА КУБАНИ

     Постепенно вхожу в  курс кубанской действительности.  Работой Поарма*
завален по  горло.  Лекции пока  не  читаю,  начну через неделю.  Чувствую
слабую подготовленность, знаний мало.
     Я  здесь  почти совсем неизвестен,  популярности и  веса  имею  мало.
Приобрету,  знаю,  что  все  это  будет,  как  только  размахнусь пошире с
выступлениями.  Без  авторитета,  популярности и  веса  работать невесело.
Честолюбие, по-видимому, прогрессивно растет.
     Недавно Главком прислал телеграмму для широкого оповещения по  частям
Кавказского фронта.  Там отдается благодарность Ковтюху и мне за десантную
операцию  в  тылу  у  неприятеля.  Я  был  польщен  и  радостно  показывал
телеграмму близким сотрудникам —  в этом было нечто ребяческое,  хотя себя
не корю и не виню. "Коммунистов" не пишу, что-то мало верю, что они выйдут
пригодными для сцены.  Жажду славы,  но  робею со своими начинаниями:  мал
багаж.


27  д е к а б р я

     ...Я  несомненно  буду  писать,   несомненно...   Только  я  чувствую
некоторое затруднение,  я не знаю —  какую мне область избрать:  ведь если
взять научную публицистику —  для этого надо много знать и хорошо знать, а
я — что я знаю?
     Если избрать стихи,  рассказы —  не  измельчаю ли  я  здесь,  не имея
подлинного,  яркого и большого таланта: ведь художнику нужен очень и очень
большой талант,  если только он  не хочет примелькаться и  быстро надоесть
своими бесцветными произведениями!
     Я себя все еще не нашел, я не знаю, что взять.
     Хотел бы учиться, хоть два, хоть один год, но это значит — оторваться
от организационной работы,  уйти в  тень,  да и  не пустят.  Я и хочу и не
стремлюсь к этому.  Читаю,  но мало, некогда. Пишу. Писать и буду, но себя
все еще не определил.


                                 1921 ГОД

Е к а т е р и н о д а р  (К р а с н о д а р), 5  м а р т а

     Сегодня вышла в свет моя первая брошюрка в 30 страниц: "Красная Армия
и  трудовой фронт".  Я горд,  я счастлив.  Закончил драму "Коммунисты".  И
завтра буду первый раз ее читать в кружке ближайших товарищей.
     Это — любимая, по сердцу работа. Прощай, минувший год!


П у т ь  и з  Р о с т о в а  н/Д, 20  м а я

                                В МОСКВУ!

     ...Так куда же, куда я хочу?
     Как куда:  в Москву!  В нее,  красную столицу,  в нее, белокаменную и
алую,  гордую  и  благородную,  великую  страдалицу и  героиню,  голодную,
измученную, но героическую и вечно бьющую ключами жизни — Москву!
     Я  хочу туда,  откуда мчатся по  миру самые глубокие и  верные мысли,
откуда разносятся по миру зовущие лозунги,  где гудит набат и  гулом своим
будит весь пролетарский мир;  я хочу туда, где в первые же минуты известны
новые,  великие мысли великих людей, где так много героев, мысли, энергии,
чистоты  и  благородства,   глубокой  революционной  преданности,  великих
помыслов и великих дел!  Я хочу туда, где собраны все лучшие силы, где так
часто можно видеть,  слышать,  читать великие слова, где так много лекций,
докладов, рефератов, диспутов, чтений, концертов! Я хочу ехать к тем самым
рабочим,  которые  покрыли себя  неувядаемой славой  в  Октябрьские дни...
Давно я  не  был с  ними,  давно не  прикасался близко к  источникам силы,
бодрости и революционной энергии!
     Я  хочу  уйти,  совсем  уйти  от  административной работы и  заняться
исключительно    своим    любимым    литературным    делом.    Явлюсь    в
литературно-издат(ельский) отдел ПУРа и там постараюсь остаться. Это будет
дело!..


3  и ю н я

                                 В МОСКВЕ

     Приехали.  Раза три ходили в ПУР, раза три в Главполитпросвет — толку
сразу  не  добились  нигде.  Я  еще  совершенно не  представлял себе,  как
сложится дальше  судьба,  но  больше  всего  верил  в  совместную работу с
Вячеславом  Павлычем  Полонским*  в  отделе  военной  литературы  при  РВС
Республики.   Впрочем,   одно  время  я   искал  возможностей  работать  с
Ал(ександром)  Константиновичем)  Воронским,   которому   вручено   теперь
редактирование нового журнала "Красная новь".
     Но  в  конце  концов дело  сложилось все-таки  таким образом,  что  я
отпущен  Гусевым*  к  Полонскому,  с  оставлением на  учете  в  ПУРе,  как
начпуокра*.    Вяч(еслав)   Павлыч   назначил   меня   начальником   части
периодической литературы* и не скрыл того,  что,  введя в курс работ всего
отдела, думает передать его мне, а сам подумывает уйти в Госиздат.
     Ну что ж,  я не возражаю. Работать даже и на организационной работе в
литературной области —  мне любо и  мило.  Рад я  без ума,  что прикоснусь
теперь к литературному труду.


8  и ю н я

                        ДИСПУТ О "МИСТЕРИИ-БУФФ"*

     Втроем —  Ная,  Кузьма* и  я  —  отправились в Дом печати на диспут о
"Мистерии-буфф". Диспут прошел довольно безалаберно, но интересно, сочно и
искренне.  Дело в том,  что сама "Мистерия-буфф" была не темой диспута,  а
только поводом его.  Спорили не о  мистерии,  а по поводу мистерии.  Тон и
характер споров наметил еще в своем вступительном слове П.  Коган*,  когда
резко разграничил две школы —  таировскую* и  мейерхольдовскую* —  и  спор
поставил между этими двумя школами и течениями художественной мысли,  а не
между разными точками зрения на мистерию как "художественное, героическое,
эпическое" или какое иное произведение.  Несколько человек из  выступавших
так и начинали свою речь:  "Собственно говоря,  здесь о мистерии никто еще
ничего до меня не сказал..." Начинал говорить, наконец заканчивал и уходил
— также не сказав ни слова про мистерию.
     Театр Таирова —  старый,  вылощенный,  полный строгого размера; в нем
предусмотрено каждое движение, которому соответствует заранее определенная
поза,  заранее определенное выражение,  —  там все известно наперед. Но за
этой отшлифованностью вы  уже не  чувствуете больше ни действия массы,  ни
простора действию вообще,  ни  его  свежести;  там какие-нибудь Монтекки и
Капулетти  ("Ромео  и  Джульетта") являются  для  нас  совершенно мертвыми
типами;  их  жизнь  и  интересы нам  совершенно чужды...  Таиров дошел  до
постановки "Благовещенья"* и  "Ромео и  Джульетты" потому,  что он считает
совершенно  необходимым пройти  артисту  и  восприять  зрителю  всю  гамму
звуков, положений, типов...
     Это театр старого,  театр Таирова.  И вот новый,  мейерхольдовский. В
нем все еще нет ничего постоянного,  установившегося; в нем все бродит как
молодое вино,  он  не  имеет  даже  хорошего помещения и  ютится в  бывшем
"Зоне".  Но у него богатое будущее.  Он — современный; он — революционный.
Таиров смеется над Мейерхольдом.  Но  вы  припомните,  говорил Коган,  что
знаменитые  переписчики  старого  времени  так  же  смеялись  над  первыми
неуклюжими  оттисками  гуттенберговской  печати;  современники  не  видели
великого  будущего  и  от  того  первого,  неуклюжего локомотива,  который
проходил в час всего шесть верст.  Этот смех не страшен, он даже естествен
и  неизбежен.  Но печать и локомотив все-таки взяли свое,  со временем они
победили,  когда стали прогрессировать, совершенствоваться во времени. Так
будет  с  мейерхольдовским  театром.  Но  пока  он  —  сыр,  несовершенен,
зачаточен.  Он  будоражит,  тревожит,  зовет,  но  в  нем  еще  нет ничего
цельного.
     В  этой плоскости шел  и  весь спор.  Он  был  жарок,  непосредствен,
оживлен...


9  и ю н я

                             "МИСТЕРИЯ-БУФФ"

     Сегодня видел  "Мистерию",  про  которую недавно слышал такие  жаркие
споры.  Вижу,  что споры велись не понапрасну. Тут зачинается совсем новое
дело в театре.  Новый театр выпирает в публику и душой и телом.  Декорация
была   мейерхольдовская,    постановка   прекрасная,    дает   впечатление
грандиозного,   значительного,   сильного.   Но   не  будь  Мейерхольда  —
"Мистерия-буфф" стоила бы  половину ломаного гроша:  нет  психологии,  нет
логики,  ни событий,  ни поступков,  ни речей.  Буффонада. Пьеса испещрена
дешевенькими,  балаганными остротами, на которые никто не смеется: плоска,
груба,  вульгарна,  сера и сыра.  Нет закономерности.  Автор как драматург
пока никуда не годится,  во всяком случае страдает грехами начинающего. Но
в  замысле  много  могущества и  размаха.  Обольщает  новизна,  простор  и
смелость.


3  и ю л я

                               НА РАСПУТЬЕ

     Если  говорить о  широком  размахе  работы,  об  установлении деловых
связей  и  с  крупнейшими  учреждениями и  с  крупнейшими работниками,  об
известности как организатора — ясное дело, тут уже будет не до литературы,
не  до поэзии,  не до рассказов,  пожалуй,  даже и  не до публицистических
статей.  Тогда  целиком  необходимо будет  отдаться организационному делу,
обложить себя собраниями и  заседаниями,  всему идти навстречу (не  только
уклоняться,  отказываться от чего-либо),  жадно нахватать работу, быстро с
ней справиться, взять новую, справиться с ней и т. д. и т. д. без конца.
     Или  есть  другой путь —  всецело отдаться писательской деятельности:
только писать и  больше ничего.  Но это ведь совершенно невероятно хотя бы
по одному тому, что мне не позволят похоронить себя как организатора.
     Я на распутье, я выбираю середину.
     Остаюсь на организаторском посту,  но центр своих интересов и занятий
переношу к литераторству:  пишу,  читаю по искусству,  посещаю Дом печати,
"Стойло Пегаса"*,  может быть,  Союз писателей в доме Герцена, куда только
еще собираюсь сходить, как собираюсь и в Кафе поэтов.
     Словом, идти по любимой дорожке. Кстати, я забыл в предыдущей заметке
оговориться относит(ельно) Есенина: он с Мариенгофом* по недоразумению. Из
Есенина будет отличный бытовик —  я  это в нем чувствую.  Самому мне быт —
тоже альфа и  омега.  А  с пьесой* вот робею —  почти никому не показываю.
Чего-то все жду, словно она отлежится — лучше будет.


7  а в г у с т а

                                В РАЗДУМЬЕ

     Опять в раздумье,  опять на распутье,  не знаю,  куда идти,  не узнаю
себя.
     Кто  я:  учитель,  организатор,  пропагандист,  беллетрист,  поэт или
критик?  Может быть,  все это вместе.  Кажется,  и  вправду так.  Но  чего
больше,  которая дорога основная? Мне верится и твердо эту веру держу, что
писать —  моя стихия.  Что писать, как писать — вопрос другой. Без ошибки,
кажется,  могу сказать,  что критика дельного из  меня не получится,  мало
багажу,  хотя нюх  и  чуткий.  Небольшую критику могу дать самостоятельно,
остро,  метко. На большие исследования не хватит. На стихи тоже не гожусь:
они у  меня не  ярки,  не  образны,  не оригинальны:  плоха техника,  хотя
чувство порою играет увлекательно.
     Художественная проза:  повесть,  рассказ,  роман —  вот это да!  Это,
пожалуй,  и  есть  моя  стихия!  Драма —  только сбоку,  изредка,  как  бы
привходяще.  Я даже книжечку сунул себе в боковой карман, чтобы записывать
характерные сценки жизни,  отдельные яркие фразы,  слова...  Но  ни фабулу
записать,  ни  написать рассказ —  некогда.  Не  поверите —  хозяйственные
вопросы захлестнули самым бессовестным образом...  Но  есть люди,  которые
все-таки занимаются только искусством,  только им  живут,  кроме ничего не
помышляют,  подобно мне.  И встает ужасный вопрос: а может быть, я и не на
свой путь поворачиваю,  когда говорю про художественную прозу?  Если бы  я
действительно так ее  любил,  ради нее я  перенес бы все остальное,  жил и
дышал бы ею одной...
     Вон целая куча журналов ждет,  чтобы я  ознакомился со всеми статьями
по искусству...  Давно ждет и давно сделать это надо, а я... читаю газету,
экономические очерки,  держусь в  курсе  современного,  я  больше слежу за
жизнью  в   целом,   чем  за  вопросами  искусства,   и  журналы  оставляю
нетронутыми. И на это у меня только-только хватает времени... А жизнь ведь
все  время  будет  идти  вперед.  Каждый  день,  час,  каждая минута будет
приносить новое содержанье.  За этим содержаньем надо успевать следить,  а
искусство...  искусство остается в тени...  Нет. Видимо, надо жизнь свою и
все свои занятия построить по-иному. А именно вот как:
     1) Совершенно отрешиться от мысли быть снова крупным организатором  и
за   дела   организационного  характера  не  браться.  Быть  организатором
единственно в пределах вопросов искусства.  Когда станут предлагать  любую
работу, вне литературной — приложить все силы к тому, чтобы ее не принять,
а остаться и оставаться навсегда в литературном мире.
     2) Всем   вопросам,   кроме   литературных,   уделять  внимание  лишь
постольку,  чтобы не отстать от крупнейших современных событий. На деталях
не  останавливаться,  не  тратить  на это ни сил,  ни средств.  Но никогда
(никогда!) и мысли  не  допускать  о  том,  чтобы  вопросы  экономические,
политические, военные — отстранить.
     В курсе дела быть любую минуту, так, чтобы все время чувствовать свою
органическую связь с  движением и  развитием.  А  в случае крайней нужды —
оставить литературу и  пойти работать на  топливо,  на  голод,  на холеру,
бойцом или  комиссаром...  Эта  готовность —  основной залог  успешности в
литературной работе.  Без  этой  готовности и  современности живо  станешь
пузырьком из-под духов:  как будто бы отдаленно чем-то и пахнет, как будто
и  нет...  Со своим временем надо чувствовать сращенность и следовать,  не
отставая, — шаг в шаг.
     3) На  вопросы  литературы  и  творчества   обратить   исключительное
внимание: читать, изучать, разбирать, критиковать, писать самому, посещать
всякие заседания,  собрания,  диспуты, давать отзывы и рецензии, выступать
самому...  Словом,  быть  литератором  на  деле,  а  не только по трудовой
книжке.  Усвоить все современные течения,  изучить и не выступать нигде до
тех пор,  пока не пойму их как следует, пока не освоюсь. А отсюда вывод: с
изучением торопиться, читать скорее и больше.
     4) Сократиться  с  писанием  статей  на  чужие  темы  и  рецензий  на
непонятные  книги.  В  этой  области  —  также  перекинуться   в   сторону
литературы.  Статьи и очерки,  а равно и рецензии должны впредь трактовать
лишь те темы, которые любы сердцу, понятны, знакомы самому.
     ...Ну вот, кажется, и все, что могу я для начала посоветовать себе.


20  д е к а б р я

                           В ИВАНОВО И ОБРАТНО

     ...В вагоне коммунист говорил:
     "Жена умерла... На руках оставила шестерых...
     — Отчего умерла?
     — Устала...  Голодно,  трудно  было  два  года  одной...  Она  уже  в
Пензенскую (с детьми-то!)  и  в  Саратовскую —  везде неудача...  А я ушел
тогда добровольцем,  время не  ждало,  хоть и  знал,  чем дело кончится...
Можно сказать — теперь всю жизнь изломал себе... А надо было..."
     Я  почувствовал величие  в  этих  простых,  изумительных словах:  без
рисовки,  без гордости,  без поисков сострадания —  просто рассказывал то,
что есть, чем скорбит душа...
     Хорошая фабула для повести: нарисовать перипетии распадения семейного
счастья, молчаливый героизм... И сколько их, этаких героев!
     Ильич в  своей речи на  IX съезде употребил образное прекрасное слово
"смычка", и на следующий день мы его встречаем в одной статье "Правды" или
"Известий", а затем в некрологе о В. Г. Короленко, написанном Луначарским.
     Тов. редактор "Политработника" некоторое время находился под обаянием
слова "монизм". Я прочел ряд его статей и рецензий, написанных в течение 2
недель, и всюду, к делу и не к делу, встречал это слово.
     Власть слова  велика.  Часто оно  назойливо просится под  перо,  само
собою упадет на бумагу, и мы бессильны удержаться от его помещения.
     Часто такое слово родит образ за образом и  дает даже тему.  Иной раз
оно повторяется просто по привычке, механически.
     Таких примеров уйма. Знаю по опыту, что слово иной раз даже понуждает
изменять направление и  содержание того,  что  задумал писать.  Власть его
велика, иной раз беспредельна.


28  д е к а б р я

                               ВЛАСТЬ СЛОВА

     Если прочтете речи Ильича,  ни  одной вы  не  найдете из них,  где не
встречалось  бы  слово  "неслыханный":  неслыханные бедствия,  неслыханный
героизм, неслыханный голод...
     Это  слово  стало все  чаще  встречаться и  в  речах других ораторов:
заразило, привилось.


                                 1922 ГОД

24  я н в а р я

     Собираюсь писать большую вещь из истории гражданской войны. Группирую
газетный и  журнальный материал:  по  мелочам рассыпаться неохота.  Если и
стану писать маленькие рассказы, то лишь с расчетом собрать их как части и
дать  потом общий большой роман!  Приступаю пока неуверенно.  Пишу строго,
болтать по-прежнему не могу.


                                  * * *

     ...В   литературном  творчестве,   видимо,   каждый   должен   особо,
преимущественно  совершенствовать свое  дарование  на  определенной  форме
творчества (повесть,  роман,  драма и проч.), а остальные совершенствовать
во  вторую очередь и  лишь  постольку,  поскольку они  сами совершенствуют
основную,  избранную,  лучше  сказать —  органически присущую тебе  форму.
Скажу,  например,  про  себя.  Драма,  комедия,  даже маленькая одноактная
пьеска —  вижу и  чувствую,  что никак не удается:  то легковесно,  хотя в
бытовом отношении недурно; то замыслом и крупно — зато формою, выполнением
— окончательно слабо. "Вера", такая хорошая по замыслу вещь — в исполнении
получилась сущей ерундой.
     Диалог никуда не  годен —  вести его  пока не  могу,  не  умею.  Зато
повествование,  передача,  быт описательный и отчасти диалогический даже —
идет легко.  Если и  не  хорошо еще по-настоящему,  то,  во всяком случае,
вижу, что на этой дорожке толк будет. Так, шаг за шагом, я все вернее, все
определеннее  нащупываю  свой  настоящий  путь:  отбросил  ученую  работу,
отбросил   статейную   публицистику,    отбросил   драму   и   комедию   —
сосредоточиваюсь  на  повести.  Похвалиться  большими  успехами,  конечно,
опять-таки не могу и здесь,  но самоощущение в этой плоскости прекрасное и
уверенное. Сюда и пойду.


2  ф е в р а л я

                           ЛИТЕРАТУРНАЯ РАБОТА

     Политические  статьи  перестал  писать  окончательно.   Однако  ж  не
приступил по-настоящему и  к  художественному творчеству:  пишу мало,  нет
вдохновения, ничего не получается.
     Только  обработал  "Десант",  написал  "Лбищенскую драму".  А  больше
ничего не выходит:  возьмусь,  попишу —  вижу,  что слабо.  Или бросаю или
перерабатываю,    перерабатываю.    Хорошо   то,    что   становлю