удет зависеть выбор той  или  иной формы.  С  материалом
больше чем  наполовину ознакомился;  Ковтюх даст лишь одни детали и  ровно
ничего  нового по  существу (то  есть  разговоры с  ним),  Полуян о  самой
Там(анской) армии —  тоже Африк не  откроет —  он только о  Кавказе вообще
говорить  станет.  Значит  —  конец!  А  в  то  же  время  формы  себе  не
представляю.  Что натолкнет?  Вероятно, как всегда, какая-нибудь на первый
взгляд совершенно малозначительная причина:  фактик внешний,  собственная,
"вдруг" налетевшая мысль,  чье-нибудь слово,  чья-нибудь мысль, которую он
обронит,  сам  не  зная,  не  предвидя ее  для  меня значения —  прочту ли
что-нибудь,  увижу ли  —  обычно это всегда так случается.  В  голове стая
мыслей,  планов, предположений, они мнутся, перекручиваются беспорядочно и
хаотично,  ни  одного из-под и  из-за  другого не видно отчетливо,  а  вот
какая-нибудь так называемая "случайность", подобно острому-острому крючку,
пронзает  эту   хаотическую  груду,   выхватывает  оттуда  одну  составную
частичку,  живо-живо  отряхивает с  нее  все  приставшее,  все  наносное и
случайное и  в  совершенно чистом виде  эту  частичку кладет перед  твоими
смятенными  мыслями  и  чувствами.   И  она,   очищенная,   убеждает  тебя
неотразимо. Так вот берешься всегда за форму: "сама приходит". Ну, раз так
— должна будет прийти и на этот раз. А я подожду.


16  а п р е л я

                         ПЕРВЫЙ ОТЗЫВ О "ЧАПАЕВЕ"

     Я их долго ждал.  Напряженно ждал. Нервно, с захватывающим интересом,
то с радостью,  то с робостью,  я ждал их,  этих отзывов.  Сегодня читаю в
"Известиях  ВЦИК"  (15  апреля  1925  г.)  за  подписью  Г.  В.  отличный,
великолепный отзыв.  Он радует. Он ободряет. Он гордо вздымает мою голову,
подталкивает быстро,  энергично,  еще с  большей любовью и внимательностью
работать над  новой книгой,  над "Таманцами".  Отзыв меня не  обескуражит.
Вреда  от  него  никакого  не  будет.  Отнесся  я  к  нему  очень  здраво.
Преувеличений не чувствую. А особенно дорого то обстоятельство, что даже и
прикинуть не  могу —  кто  написал,  что за  милый незнакомец.  Видимо,  в
ближайших номерах разных журналов появятся еще отзывы,  об  этом слышал от
близких     литераторов.      Особенно     занятно     встретить     отзыв
строго-критический...


6  м а я

     ...Есть мысль:  при  следующем издании раздвинуть "Чапаева" —  дать и
новые картинки,  и новые, может быть, лица ввести, и, особенно, расширить,
усерьезнить изложение чисто военной стороны походов и сражений,  а равно и
очерк социальной жизни городов и  деревень,  ухватив экономику и политику.
Выбрасывать едва ли что буду —  откровенно скажу,  жалко как-то,  не люблю
уничтожать.  Это себе в  достоинство не ставлю,  но пока что дорожу каждою
строчкой.
     "Чапаев" уже  весь разошелся,  успех большой.  Надо думать о  близком
повторном издании.


14  м а я

     Кузьма*  как-то  сказал:  твоего  "Красного десанта"  хватило  бы  на
огромный томище или на сотню рассказов —  дурак ты, бросаешься материалом,
не хранишь такую ценность!..  Материал надо всегда хранить, каждую чуточку
себе  замечать и  оставлять,  а  ты  роскошествуешь спозаранку...  Смотри,
останешься на старости с пустым сундуком. Посмотри-ка, Чехов, например, на
сущей ерунде рассказишки строил, на шише, из пальца сосал — возьмет только
одну фамилию "Овсов"*, и пошел...
     С тех пор я осторожнее отношусь к своему материалу, я его берегу... И
небольшой частный  факт  (расстрел 60  человек)  не  беру  как  эпизодик в
рассказе,  а  как самую фабулу этого рассказа,  стержень,  вокруг которого
упражняю фантазию... Так и второй случай — выпороли на Кубани учительницу,
и это мне теперь уже не эпизод, а целая тема для рассказа...
     "Не проговаривайся, — пугал еще меня Кузьма, — а то наши литературные
крысы ухватят, урвут — и пропал твой материал"...
     Вот я пишу мелкие рассказы, а потом я их сведу во что-нибудь крупное,
все пути использую!..


15  м а я

                            ШЕСТЬДЕСЯТ И ЦВЕТЫ

     Не всегда автор владеет материалом,  а  может быть,  и  никогда им не
владеет,  сам материал захватывает мощною стихией и  увлекает автора,  как
щепку, в неизвестную даль.
     Было   предложение  дать  картину  рубки  шестидесяти  красноармейцев
(рассказ "Шестьдесят"),  рубили —  и  только.  А  когда заскрипело перо на
бумаге,  сами собой всплывали новые,  бог весть откуда взявшиеся картинки:
тут  и  описание  лазарета,   и  разговоры  раненых,  и  этот  санитар,  и
девушка-сестра, и комиссар, погибший такою ужасною смертью.
     Или вот пример еще более разительный:  сообщили,  что в  станице,  на
Кубани, выпороли учительницу.
     Об этом и  хотел я записать —  только об этом:  в центре учительница,
она героиня очерка.  И  всего на десять —  пятнадцать тысяч знаков.  А что
получилось?  Учительница уже давным-давно отошла на задний план, она давно
не героиня;  больше того, она, может быть, в конце концов совершенно будет
вычеркнута за ненадобностью — отпадет...
     Очерк развернулся в настоящую обширную повесть на сто — сто пятьдесят
тысяч знаков, два-три печатных листа*. И как это вышло — не знаю, не пойму
сам:  учительница должна была прийти в семью Кудрявцевых.  Это требовалось
ходом  развития  очерка  по  первоначальному  моему  замыслу.  А  в  семье
Кудрявцевых есть Надя,  дочка,  девушка...  И вдруг она превращается,  эта
Надя,  в  героиню  повести,  а  около  нее  группируется молодежь:  тут  и
гимназисты, тут и подпольный работник, а от этого подпольного работника...
пришлось перейти к самой подпольной работе на Кубани. Пришлось целую главу
посвятить тому,  чтобы изобразить подпольщиков,  их  работу...  И  повесть
развернулась совершенно неожиданно,  захватив  такие  области,  о  которых
первоначально и помыслов не было никаких.
     На  переломы  в  композиции  толкали  меня  и  какие-нибудь  случайно
встретившиеся  на  улице  факты,   случайные  разговоры,   которые  вдруг,
неожиданно развертывали передо мною новые возможности,  показывали,  что в
прежнем замысле чего-то не хватает, что его непременно следует изменить.
     Так   трансформировалось  и   вырастало  произведение.   Пишу  сейчас
(по-моему,  написано),  а точно ведь не знаю, когда, на чем и как закончу:
куда  поведет  художественное чувство.  Определенно знаю  только  основные
факты:  должна быть любовь у  Нади с  Виктором.  Надя должна переродиться,
осветиться, уйти с красными по осени в восемнадцатом году.


18  м а я

                        КАК ПОСТРОЕНО "ШЕСТЬДЕСЯТ"

     В  одной  из  вечерних  "чаевых"  бесед  Ник(олай) Васильевич Матвеев
сообщил,  что в Майкопе году в 18 —  19 (всего вероятное, что осенью 18-го
года,  когда  Красная Армия отступала через Белореченскую) белые наскочили
на  какую-то станицу,  а  может быть и  на самый Майкоп,  и,  захватив там
лазарет, всех раненых перерубили. Это и послужило темой. Работал недолго —
за ночь,  часам к 7 утра,  кончил. Потом только исправлял стилистически да
вставил кой-что о Кумаре и дал вторую,  более симпатичную фигуру офицера —
не  годится  их  представлять  круглым  зверьем,  без  одного  порядочного
человека, это было бы и ошибочно и непростительно скверно в художественном
отношении.   Отнес  в  "Кр(асную)  ниву".  Оттуда  Касаткин  сообщил,  что
справиться можно  через  2  недели.  Долговато.  Но  надо  мириться —  имя
Дм(итрия) Андр(еевича) еще не так-то известно.  "Еще"... А потом? А потом,
может быть, оно будет несколько и поторапливать ленивых редакторов — тогда
легче  пойдет и  вся  работа.  Загрызла нужда  в  деньгах —  большие сроки
неудобны и  в  этом  отношении.  Десять  червонцев ждут  своего назначения
неприкосновенно на летний отдых — это особая статья.


28  м а я

                           ЛИТЕРАТУРНЫЕ УСПЕХИ

     1. Неделю  назад  приглашали  принять  на себя редактирование журнала
"Кр(асный) перец" — отказался:  я не сатируха и не юморуха.  Условились на
том, что стану туда писать.
     2. "Рабочая Москва" просила давать фельетоны для подвалов.
     3. "Военный  вестник" обязал давать небольшие рассказы — два-три раза
в месяц.
     4. По  заказу "Огонька" дал очерк "Чапаев",  часть материала изъял из
книги! Заказали "Ковтюха" и что смогу еще...


6  и ю н я

                           ЛИТЕРАТУРНЫЕ НЕУДАЧИ

     Не все с  успехом —  сегодня вот и  неудача.  Месяц или полтора назад
отнес  я  в  "Красную ниву"  рассказ "Шестьдесят".  Водили.  Долго водили:
"Через недельку придите... Через десять дней загляните..."
     И ходил и спрашивал —  надоело.  Даже злую штучку дал одну в "Красный
перец", смеюсь над "Нивой".
     Порою звоню. Касаткин отвечает:
     — Не пойдет.
     — В чем дело? — любопытствую.
     — Знаете ли,  физиологии очень много: про мокриц там есть: "брюхатые,
скользкие гадины..." и в этом роде... Так не годится.
     — Представьте,  —  отвечаю,  —  а  я именно это место считал особенно
удачным.
     — Да так нельзя, мягче надо, чтобы красота какая-нибудь...
     — Что вы,  что вы говорите,  — ужаснулся я, — да разве тут может быть
красота:   в   гнилом   сарае   валяются  на   соломе   гниющие,   раненые
красноармейцы... Потом им под удар рубят головы...
     — Ну,   все-таки,  знаете  ли...  Потом  длинно  немного,  —  как  бы
оправдывается он.
     — Это другое дело.
     — Затем — работали мало над вещью...
     ("Вот уж тут,  кум, ты прав, — думаю я про себя, — за ночь написал, а
к вечеру другого дня переписали всей семейкой: обработки никакой. Голодно,
тороплюсь деньги скорее добыть — тут ты, кум, прав!..")
     — Да, обрабатывал мало, — соглашаюсь.
     Съездил и взял. На сердце нехорошо.
     Зато в "Огонек" пошел "Чапаев".


26  и ю н я

     ...Отдал ПУРу "Чапаева" сокращенного.  Пролеткино хочет "Чапаева"  на
экран,  просили  дать  сценарий.  В  Госиздате  Мещеряков* просил написать
несколько книжек из гражданской войны.  "Вы, говорит, совершенно новый тип
литературы  создаете.  У  нас  этого  еще никогда не было.  Пишите — у вас
большое дарование". Это же говорил и Иорданский*, там же. Я обещал.
     А  Мещеряков  даже:   "Вы,  говорит,  с  нами  работайте,  с  большим
издательством вам и большой смысл связаться — и шире, и дороже, и имя себе
создадите".  Вот как!  Превосходно. Говорил еще, чтобы я "Чапаева" в роман
переделал...


10  с е н т я б р я

                         "МЯТЕЖ" КАК НАЧАЛ РАБОТУ

     Я уж совсем надумал приступать писать большую работу —  "Таманцы".  И
материал собрал  достаточный,  и  поговорил с  кем  следует —  записал все
необходимое; заметки разные, наброски сделал; книжки сгруппировал, статьи,
картины, картинки достал, альбомы... Словом — раз или два еще пересмотреть
бы материал и можно было подумать.  А подумать 10 дней — так вот походить,
посидеть,  полежать и подумать.  И идучи на работу, и идучи с работы, и на
сон,  и ото сна —  целые десяток дней.  Основное придумал бы,  а остальное
само собою будет в  работе.  И  голова уже кое-что сырьем приняла,  начала
перерабатывать. Помогло ей и сердце — в нем тоже кой-что зарисовывалось. И
вдруг... Прихожу как-то в Истпарт:
     — Материал прибыл из Туркестана...
     Смотрю,  и  в  самом  деле  крепко-накрепко завернуты в  синюю бумагу
десять  объемистых томов:  это  "дело  о  Верненском мятеже  в  июне  1920
года...".  Целый тюк  —  фунтов на  20  весом.  Ничего себе!  Содрогнулся:
тяжело! А тут еще торопят:
     — Задерживать не приказано, говорили, чтобы выслать как можно скорей,
потому что дело в производстве...
     Вот так раз. А потом новый удар:
     — Работайте здесь...  На дом брать нельзя —  Истпарт на дом ничего не
дает...
     — Так вы же, говорю, до 4 — 5-ти работаете?
     — Ну и что же?
     — А   то  же,   что  я  в  5  только  стану  с  работы  в  учреждении
освобождаться...
     — Ну и что же?
     — Так   вы   ведь   после  5-ти   весь  Истпарт  сургучными  печатями
запечатываете?
     — Да... Ну и что же?
     — Работать-то  когда  я  стану,   спрашиваю  вас:  до  5-ти  я  занят
ежедневно, а с 5-ти у вас запечатано — и на дом взять нельзя.
     — А это уж как хотите...
     — Уверяю  же  вас,  что  материал  выписывался специально  для  меня:
Лепешинский 2 — 3 раза в Туркестан запрос посылал.
     — Посылал, ну и что же?
     — И  вот,  говорю,  материал  пришел.  Я  вам  могу  дать  подписку и
расписку,  что возвращу целехоньким. Кроме того — опись составим подробную
на каждый документ и во всем я вам распишусь...
     — Нет, нельзя.
     — Отсылайте   тогда  обратно,  —  говорю  в  злости.  —  Не  стану  я
работать... Да и не могу — не даете.
     Этак говорил с Р.  и Ш.*.  И ушел,  в сердцах хватив дверьми. А потом
раздумал, взвесил, переменил.
     У меня, до приезда из Ессентуков Мещерякамбы*, то есть до поступления
моего на работу, осталось 15 дней*. Эти дни могу работать и по утрам. Надо
ловить,  не потерять ни часа.  И  кроме того,  кто помешает из 10-ти томов
один брать на дом?  Кончу первый — возьму третий (второй читаю там), кончу
третий — возьму пятый; стану день заниматься в Истпарте, а вечером — ночью
дома.
     Так  и  работаю все  время:  великолепно!  Законы  воистину на  то  и
созданы, чтобы их обходили. Разбираюсь с уймой документов. Делаю пометки в
тетради.  Кончу через 5  —  7  дней  первую читку.  Потом вторая —  только
отмеченного,  наиважнейшего материала, что отметил за первую читку. А мимо
чего прошел молча — того уже не коснусь.
     Как  писать?  Этот  вопрос  стал  передо мною,  как  и  тогда,  когда
зарождался "Чапаев".  Не  знаю.  Право,  не знаю.  Повестью?  Но там будет
немало подлинников-документов. А ежели сухим языком ученого исследования —
и  не гожусь я для таких работ,  да и неловко малость давать "историческое
исследование" того  события,  в  котором играл  весьма видную роль.  Очень
опасаюсь,  как бы  не вышло бахвальства.  А  с  другой стороны,  не хочу и
совсем замалчивать наши заслуги и затемнять правду наших дел. Полагаю, что
чуть-чуть поможет здесь предисловие —  в нем будет оговорка:  "не хвалюсь,
мол,  а правду говорю —  попробуйте доказать,  что все это, рассказываемое
мною, было не так..."
     А поведу рассказ от первого лица,  от себя... Занят только "Мятежом".
Второпях окончил кое-как "Молодежь"* — не знаю даже, так ли назову.
     Только "Мятеж", он один.


14  с е н т я б р я

                             ИДУ В "ОКТЯБРЬ"*

     Давно  ощущал потребность прикоснуться к  организованной литературной
братии.  Вернее работа.  И  строже.  Критически станешь подходить к себе —
скорей выдрессируют,  как  надо и  как не  надо писать.  И  —  круг близко
знакомых литераторов. А то, по существу, нет никого.
     Приходишь, бывало, в иную редакцию — чужак чужаком.
     След(овательно), и в отношении быстроты помещения материала — удобно.
А удобство этого рода —  большое дело...  Итак — в "Октябрь". Почему сюда?
Платформа ближе,  чем где-либо.  Воспрещается сотрудничество в  "Кр(асной)
нови",   "Ниве",   "Огоньке"...  Это  крепко  суживает  поле  литературной
деятельности.  Но с этим надо помириться.  Думаю — правда, не разбираясь в
вопросе серьезно,  —  думаю, что следовало бы не убегать от этих журналов,
не предоставлять их чужой лаборатории, а, наоборот, завоевывать, в чем они
еще не завоеваны, — и сделать своими.
     Убежать от чего-либо —  дело самое наилегчайшее.  Для победы нужно не
бегство,  а  завоевание.  Полагаю,  что этот вопрос в  дальнейшем каким-то
образом должен будет подняться во весь рост.
     Иду в "Октябрь" с радостью и надеждами.  И с опасением:  не оказаться
бы  там  малым  из  малых,  одним  из  самых жалких пасынков литературного
кружка.  Эх, работать бы побольше над своими повестями и книжками — ей-ей,
раз в 18 они были бы лучше.  Некогда.  И еще денег нет. Нужда грызет. А на
хозяйственную работу идти неохота —  с литературного пути не уйду, пока не
сгонят обстоятельства.


21  с е н т я б р я

                           КАК ДЕЛАЕТСЯ "МЯТЕЖ"

     1. Все присланные 10 томов "дела" были просмотрены один за  другим  и
из  каждого  выписывалось  (отмечалось  в книжку,  нумерую том и страницу)
самое важное.
     2. Вторично   читал,  уже  имея  в  виду  не  просто  ознакомление  с
материалом,  а  определенную  систему  подготовки   самого   материала   к
обработке.  И потому — положил перед собою 10 пустых листов с заголовками:
11-е июня,  12-е и т.  д.,  до 20-го включительно. Каждая страница данного
тома повествовала о деяниях которого-либо из этих дней — я эту страницу (и
этот том) и заносил на соответствующий лист. Теперь закончил и эту работу.
Получилось, что весь материал разбит по дням — хронологически. Писать буду
день за днем — основное, в смысле подготовки, пожалуй что и сделал.
     3. Материал есть,  и дома, свой. Каждый из этих документов — в папку,
за очередным № и,  кроме того,  за этим же № выписываю на отдельный  лист,
вкратце указывая, что это за бумага.
     4. Теперь все выписки просмотрю,  взвешу, обдумаю, скомпоную мысленно
в  одно  целое;  прикину  примерную последовательность изложения и — айда!
Писать!
     Опять, как перед "Чапаевым", занимает дух. Опять растерялся; не знаю,
в  каком  лице,  в  какой форме повествовать,  как  быть  с  историческими
документами и проч.
     В процессе работы многое прояснится.  Совладаю бесспорно, и не думаю,
и мысли нет, что не удастся!


14  н о я б р я

                                 ИМЕНИНЫ

     На  этот раз,  вопреки моим привычкам,  об именинах своих пишу спустя
целых 8 дней.  Не вышло как-то записать вовремя.  А день этот всегда люблю
отметить:   колокол  жизни  ударяет  внятно  очередной  годовой  удар.   И
напоминает,  ох напоминает, что жить — годом меньше. Этих мыслей прежде не
было —  так примерно годов до 30-ти.  А теперь они до боли,  до тоски,  до
скуки смертной ощутительны.
     — Годом  меньше,  —  грустно повторяю себе  в  этот  день.  И  станет
нехорошо.
     А потом —  практическое решение —  значит,  надо торопиться работать:
писать!  Моя работа — это ведь только писать. И я тороплюсь, высчитываю: в
24-м "Мятеж", в 25-м "Таманцы"... и т. д. и т. д. — каждый год по книге, а
то и две.  Это план жизни. Запишу все, что знаю о гражданской войне, — там
романы и  повести,  а на старости —  дневники свои буду обрабатывать:  тут
материалу на сто лет!


19  н о я б р я

                               БЕЗЫМЕНСКИЙ

     Вчера состоялся   диспут   о   совр(еменной)   литературе:   Лелевич,
Полонский,  Волин,  Вардин* etc.  Что оставило след — это  Безыменский  со
своими  изумительными  по  насыщенности  стихами.  Словно  электроэнергия,
закупоренная в его сердце и мозгах, — буйно прорывалась огненными стрелами
и ранила нас,  заставляла дрожать от мучительных переживаний.  Образы.  Ну
что это за прелесть,  что за простота и  в  построении  и  в  изображении!
Именно в этом его сила: образ и слово сразу доступны, понятны, не надо над
ними останавливаться и раскапывать — где тут красота,  в чем она спрятана,
соответствует   ли  она  новейшим  достижениям  в  области  рифмы,  ритма,
конструкции произведения вообще.  Этого не надо.  Образ  Безыменского  сам
схватит и станет трясти. Я был в восторге. Я, прошедший фронты гражданской
войны,  видевший  и  узнавший  слишком  много  человеческих  страданий   и
вследствие  этого отупевший — я вчера три раза ощутил под ресницами слезы.
И тихо,  незаметно для других,  склонившись — смахнул их, мои слезы. Я был
взволнован   чрезвычайно.   Тысячеголовая  1-я  аудитория  университета  —
неистовствовала. Он, Безыменский, был вчера первым, любимым среди нас...


                                 1924 ГОД

23  я н в а р я

                              ЛЕНИН В ГРОБУ

     Я  шел  по  красным коврам Дома  союзов —  тихо,  в  очереди,  затаив
дыханье, думал:
     "Сейчас увижу лицо